Читать книгу Иосиф и Сталина - Семён Ходоров - Страница 6

Одним из чудес, предрекаемых Альбертом Эйнштейном, была, заставшая Иосифа врасплох, инверсия в обыденной жизни. Дело в том, что он всегда верил, что физической науке надо отдаваться полностью, не размениваясь на мелочи. Однако мелочи в одно, наверное, чудесное мгновение ворвались в жизнь Иосифа в очаровательном формате пола, который именуется противоположным. Его представляла привлекательная девушка Эльвира Баширова. Справедливости ради, эпитет «привлекательная» соответствовал бы реальности в любом случае, так как на их курсе были всего две девушки. Но её подруга Настя Козловская – низкорослая, толстая и близорукая, с линзовыми очками девушка явно не являлась символом девичьей красоты. Поэтому, именно Эльвира была единственной представительницей юной женственности в их интернате. Тем не менее, Иосиф усмотрел в ней только уникальную, не присущую женскому полу, способность решать чрезвычайно сложные теоретические дилеммы. Оказалось, что Эльвира не ограничила себя только паутиной различных физико-математических проблем. Причиной тому явился не кто иной, как сам Иосиф Перельман. Через некоторое время, когда их уже связывали узы взаимной притягательности, она призналась ему, что её покорила в нём острота ума и энциклопедичность его знаний. Но здесь она явно кривила душой, ведь этими качествами обладали, практически, все тридцать пять юношей, обучающиеся в интернате. На самом деле, в дополнение к отмеченному, её привлекла ещё и неотразимая наружность Иосифа. Он, действительно, отличался от своих товарищей высоким ростом и нежными чертами лица. Иосиф, всегда поглощённый в дебри точных наук, не замечал на себе призывных девичьих взглядов, обращённых к его привлекательной внешности со стороны подрастающего девичества. Синева его выразительных глаз, обрамляющих, хоть и длинный, но не лишённый греческого изящества, нос и брюнетная прядь густых волос придавала ему сумасшедший шарм, на который обращали внимание даже взрослые женщины. Но Иосифу была неведома его привлекательность. Но, если бы он и знал, то вероятность того, что он воспользуется этим приближалась к нулю.

Однако, вероятность события не всегда соответствует тому, что должно произойти в действительности. Так произошло и с Иосифом в один из зимних московских вечеров, когда в морозном воздухе кружились крупные снежинки, превращаясь в пушистый белый снег на мостовых и тротуарах. Он, поглощённый в свои научные думы, неторопливой походкой возвращался из библиотеки в общежитие. Математические формулы затмили причудливый иней на деревьях, серебристое покрытие уличных фонарей и лунную дорожку, которая стелилась по парковой аллее. Его совсем не волновала фееричность зимнего вечера и лиризм, царящий в природе. Он лихорадочно размышлял о том, что имел в виду Альберт Эйнштейн, когда пришёл к выводу о пространственном ограничении Вселенной при определённых условиях. По этому поводу Иосиф вспоминал слова великого физика, что «есть только две бесконечные вещи: Вселенная и глупость. Хотя насчёт Вселенной я не уверен». Получалось, что даже в этом остроумном приколе Эйнштейн не был убеждён в бескрайности мироздания.

– Какие же условия ограничения этой бескрайности? – мучал себя Иосиф, рисуя в своём воображении различные космогонические схемы и стараясь придать им вид формул.

Его «вселенскую медитацию» неожиданно прервал стук, упавшего перед ним, предмета. При более внимательном рассмотрении это оказались, лежащие на снегу, три книги. Когда Иосиф нагнулся, чтобы поднять этот, как ему показалось позже, небесный подарок, он увидел, что все они относятся к математической науке. Первая книга называлась «Высшая математика и её приложения к физике», написал её член-корреспондент Академии наук, профессор Яков Борисович Зельдович. Автором второй под заголовком «Метод математической индукции» являлся кандидат физико-математических наук Илья Самуилович Соминский, а третью книгу с названием «Неэлементарные задачи математики в элементарном изложении» сотворили профессора-близнецы Исаак Моисеевич и Акива Моисеевич Яглом. Иосиф сначала обратил внимание, что все, валявшиеся на снегу, книги были созданы советскими иудеями и лишь потом заметил, что они имеют отношение не к физике, а к математике. Он, ещё не успевший после своих мысленных скитаний по галактике спуститься с небес на землю, счёл, лежащие на снегу, учебники каким-то вселенским предвестием в своих теоретических изысканиях. Поднимая их, он всё ещё продолжал думать о, придуманных им, полюсах Вселенной, ограничивающих её бесконечность. Однако в тоже мгновение его мысли буквально перерезал звонкий девичий смех и, донёсшаяся до его слуха, реплика:

– Спасибо, дружок, что спас математическую индукцию от проникновения в неё снежного покрова.

Нежное сопрано принадлежало лежащей на снегу его соученице Эльвире Башировой. Её коричневая шубка рельефно оттеняла белый сугроб, с которого она безуспешно пыталась выбраться.

– Как тебя в этот снежный нанос забросило? – участливо спросил Иосиф.

– Ты бы лучше помог девушке выбраться из него, – засмеялась Эльвира, – а то видишь ли учебники поднял, а меня значит оставляешь ночевать в снегу.

Он тут же озабоченно засуетился и попытался приподнять её за плечи. Однако его руки соскальзывали с промокшей шубы, не позволяя зацепиться им для упора. Тогда Эльвира, беспрерывно смеясь, протянула ему свои, втянутые в красные варежки, кисти рук. Когда же Иосиф с усилием потянул их на себя, она в ту же секунду рывком оторвалась от снега и, оказавшись вплотную к нему, обдала его своим горячим дыханием. Какое-то мгновение они, глаза в глаза, стояли, непроизвольно прижавшись друг к другу. Когда же он, испугавшись такого непредвиденного сближения, хотел оторваться от Эльвиры, она, привстав на цыпочки, повисла у него на шее. Тут же, не давая ему прийти в себя, она сначала несмело поцеловала его в щеку, а потом, расхрабрившись, накрыла его губы таким ошеломляющим безудержным поцелуем, что Иосиф почувствовал его проникновение буквально во все фибры своего тела. Не в силах оттолкнуть Эльвиру от себя, он в то же время не знал и не мог придумать, что ему делать в такой ситуации. Она же неистово продолжала целовать его с такой запальчивостью и страстью, как будто занималась этим всю жизнь.

Только потом Иосиф узнает, что падение Эльвиры в сугроб не было случайным, а, хорошо заранее продуманным, эпизодом с целью сблизиться с ним. Что же касается огнедышащего поцелуя, то это уже не было домашней заготовкой, а являлось подлинной импровизацией, идущей от тайников её, трепещущей в этот момент, души. Потом, когда они узнают друг друга поближе, Эльвира, не без доброго смеха, будет вспоминать, как Иосиф вместо того, чтобы хоть как-то ответить на её нежные притязания, стоял, как столб, засунув руки в карманы, словно ожидая, что последует дальше после поцелуя.

Но дальше ничего сногсшибательного не произошло. Осмелевшая Эльвира взяла его под руку и они, обоюдно делая вид, что не было этой поцелуйной вспышки, медленно брели по направлению к общежитию. На самом деле не только не произошло, а состоялось рождение взаимной любви двух юных и чистых сердец. Иосиф не хотел признаваться себе, что в момент, когда Эльвира целовала его, он не забыл о Вселенной, о которой думал до этого. Просто в этот момент она неожиданно расширила свои горизонты и замерцала по всей своей периферии яркими звёздочками, будоражащими его естество. Иосиф уже забыл, что искал в ней элементы какой-то ограниченности, которые прогнозировал учёный-физик. Теперь у него в мыслях вместо пышной седой шевелюры и умных глаз Альберта Эйнштейна возникало милое симпатичное личико и мягкие обволакивающие губы его однокашницы.

Последующие встречи Эльвиры и Иосифа не носили характер свиданий, когда влюблённый юноша под уличными часами ждёт свою любимую с букетом цветов. Юному физику, по правде говоря, и в голову не пришло бы дарить в заснеженную московскую зиму букет пылающих роз. Да и, по большому счёту, на них не было денег, которых итак едва хватало на жизненные необходимости. Максимум, что он мог выкроить из своего, более, чем скромного бюджета, это сводить Эльвиру в кинотеатр, покупая дешёвые билеты в последнем ряду, в котором, к тому же, можно было и беспрепятственно целоваться. Иногда у них получалось приобрести билеты на галёрку в один из московских театров.

Как-то, гуляя по центру Москвы, какой-то молодой человек, не дождавшись своей возлюбленной, отдал им безвозмездно билеты на концерт, знаменитого тогда, Аркадия Райкина. По окончанию представления в гардеробе какой-то импозантный мужчина, блистая очками в дорогой роговой оправе, почти во всеуслышание проговорил своей спутнице в белоснежной шубе:

– Прекрасное выступление у Аркадия Исааковича. Талантливый артист. Ничего не поделаешь, эта гнилая интеллигенция жидовской национальности умеет и в искусстве устраиваться.

Наверное все, кто толпился в радиусе десяти метров от театральной раздевалки, услышали антисемитскую реплику этого сомнительного интеллектуала. Но никому из них и в голову не пришло встать на защиту, уважаемого многими, актёра. Поэтому, прозвучавший в тишине, тонкий голос Эльвиры вызвал лёгкое замешательство в толпе сценических ценителей. Она, без всякого стеснения и замешательства, буквально выкрикнула:

– Эй ты, очкарик примитивный! Где тебя только учили цивилизованным манерам? Да и вообще, кто запустил такого расиста в храм Мельпомены? Гнилой интеллигент это не народный артист Аркадий Райкин, а ты, собственной персоной, который, похоже, не слышал о равноправии всех наций в СССР.

Персона в роговых очках не стала дожидаться дальнейшего развития событий. Бросив на произвол судьбы свою вальяжную даму, она, в срочном порядке, ретировалась из помещения театра.

Монолог Эльвиры чуть ли не парализовал сознание Иосифа. Её гневная тирада, которая как по форме, так и по содержанию, являлась отповедью антисемиту, показала его подругу смелым и непримиримым борцом за справедливость. Когда они вышли на улицу и прошли несколько десятков метров, Эльвира заскользила по обледеневшему тротуару и рухнула на, появившийся за вечер, снежный нанос. Иосиф хотел было протянуть ей руку, чтобы вызволить из белого сугроба, но она, гневно отвергая его помощь, сердито проворчала:

– Не надейся, на этот раз я не собираюсь целовать тебя. Не заслужил.

Потрясённый Иосиф так и застыл с протянутой рукой, не зная, что ответить рассерженной девушке. Эльвира же, отряхивая с шубы прилипший снег, раздражённо продолжила:

– Это же, кто из нас еврей, я или ты? Почему ты не вступился за свой народ?

Пристыженный Иосиф стоял, притаптывая ботинком свежевыпавший снежок, не зная, что ответить. Он пристально вглядывался в, покрасневшее от досады, лицо Эльвиры, полагая, что в данном случае молчание это то золото, которое не даст ему поссориться с любимой девушкой. Повздорить всё-таки пришлось, так как она со слезами на глазах запричитала:

– Ну, скажи, пожалуйста, что этому четырёхглазому пижону евреи плохого сделали? Что учебники по математике, по которым я учусь, написали евреи или что физики Эйнштейн и Ландау принадлежат к иудейскому сословию. Или, может быть, меня, татарку по национальности, должно угнетать, что среди моих соотечественников нет великих математиков?

– Эля, милая моя, – решился, наконец, вставить слово Иосиф, – успокойся. Ну что ты налетела на этого очкарика, как будто он выражает мнение всего народа.

– Всего, не всего, – разозлилась Эльвира, – а определённой части, да. Ведь, кроме меня, никто даже не подумал сделать ему замечание.

– Да, не заморачивайся, ты на этой ерунде, – перебил её Иосиф, – наша задача заниматься математикой и физикой, а не влезать в дебри национального вопроса.

– Вот из-за таких молчунов, как ты, – пылала гневом Эльвира, – в нашем государстве и возникают проблемы.

– После этих слов, – засмеялся Иосиф, – тебе, милая, прямая дорога в Совет Национальностей Верховного Совета. Вот там и скажешь, что самая красивая девушка на свете, мусульманка Эльвира Баширова обрушилась с резкой критикой на иудея Иосифа Перельмана.

– Но, несмотря на это, – прервала его подруга, – они продолжают любить друг друга.

С этими словами Эльвира прижалась к Иосифу, продолжая орошать своими слезами его мокрое пальто.

Иосиф никогда не думал, что у любимой физики может появиться соперница в лице, ставшей не менее любимой, соученицы с именем Эльвира. Он в самом парадоксальном сне не представлял, что девушку можно любить не менее, чем науку, но, однако, и не более. Отправляясь из Казани в Москву, юноша думал, что будет прикован исключительно к физике. По правде говоря, он знал и любил только двух представительниц противоположного пола: мамочку Соню и сестричку Сталину. В школе, в противовес своим сверстникам, он никогда не заглядывался на одноклассниц, не дёргал их за косички в раннем возрасте и не фантазировал, что творится под их одеждами в отрочестве. Откровенно говоря, видел свою сестричку нагой, только в колясочном младенчестве. Поэтому, мысленно не прикидывал, да и, по большому счёту, не стремился вообразить себе, как выглядят обнажённые девушки.

Но жизнь, как правило, строится не по надуманным коллизиям. На занятиях по математике и физике Иосиф стал испуганно замечать за собой, что часто перестаёт следить за мыслью лектора и отвлекается от логики построения и вывода математических формул. В это время он отгонял от себя мысли об Эльвире. Но они, отскакивая от, написанных на доске, интегральных выражений, бумерангом возвращались к нему в виде, не очень-то и одетой Эльвиры. Иосиф и не предполагал, что этот полуэротический фантом сегодняшним вечером обратится в реальное созерцание. Так сложилось, что они сидели у неё в комнате, совместно решая очередную головоломную задачу по математике. Пока Эльвира вписывала в тетрадь неровные строчки формул, Иосиф, наметив уже в уме схему решения, незаметно низвергал свой взгляд на, игриво выглядывающие из под халата, её обнажённые ноги. Однако это только казалось, что его взор был скрытный. Это не прошло мимо внимания подруги. Заметив это, она стремительно соскочила со стула и, по сути дела, одним рывком запрыгнула на колени Иосифа. Тот же, не ожидавший такой неистовости от девушки, погружённой, казалось бы, в трансцендентные уравнения, откинулся назад и почти прилёг на кровати, на краешке которой восседал. Когда же Эльвира обвила его шею и приблизила свои губы к его лицу, его тело внезапно охватил какой-то, неведомый ранее, трепещущий спазм и он нечленораздельно пробормотал:

– Эля, милая, ты с ума сошла, что ты делаешь, мы же занимаемся математикой?

– Как ты догадался назвать меня Элей, – прошептала она, не отрывая рук от его шеи, – меня ведь так только мама называет. Это, наверное, исходит у тебя от любви ко мне.

– Я про математику, – опешил Иосиф, – а ты про любовь.

– Ни математика, ни физика твоя в лес не убегут, – засмеялась Эльвира, целуя его поочерёдно в обе щёки.

– А вот ты, красивый мальчик, – продолжила она, – можешь от меня ускользнуть. Но тебе это вряд ли удастся.

Иосиф молчал не зная, что ответить, а Эльвира, прежде, чем приблизить свои уста к его губам, успела мягко проронить:

– С этой минуты, Ося, я твой оберег, я буду тебя оберегать, как от всяких напастей и невзгод, так и от домогательств других девушек.

Иосиф не знал, что её то ли испанское, то ли татарское имя означает как «способная оберегать и защищать». Но в данный момент ему явно было не до выяснения корней происхождения её имени. Да и что мог думать, неискушённый в любовных утехах, нецелованный юноша, когда пылкая девушка пытается, по возможности профессионально, прикоснуться к его губам. Дрожащему от возбуждения Иосифу казалось, что её пылкий поцелуй длился целую вечность. Он не отдавал себе отчёта, что готов был продлить эту вечность до скончания, неизвестно каких, веков. Когда же, задыхающаяся от горячности и воодушевления, Эльвира мягко отстранилась от него, он не придумал ничего лучшего, как не совсем внятно пробубнить:

– Эля, мне кажется, что я люблю тебя!

– Тебе кажется, – расхохоталась Эльвира, – или это на самом деле. А мне представлялось, что будущим физикам никогда ничего не мерещится и они точно знают, решат они проблему или нет, любят они или просто притворяются.

– Эля, милая, – покраснел Иосиф, – мне кажется, что я, действительно очень люблю тебя.

– Так, кажется, – расплылась в улыбке Эльвира, – или действительно. Мне же чудится, мой целомудренный мальчик, что ты совсем не умеешь целоваться. Но, ничего страшного, научимся. Это, как в математике, несходящиеся числовые ряды иногда приближаются к сходящимся.

Иосиф хотел было спросить, откуда у неё такие глубокие познания в «целовальной» науке. Но в этот момент незапертая дверь внезапно отворилась и на пороге показалась соседка по комнате Настя Козловская. Она окинула подозрительным взглядом соскочившую с кровати физико-математическую пару и грозно промолвила:

– Эльвира, душевая свободна, можешь идти мыться.

Мастерица нежных поцелуев, как ошпаренная схватила вафельное полотенце и, поманив пальцем Иосифа за собой, выскочила из комнаты. В коридоре, трижды оглянувшись, она чмокнула его в щеку и, схватив за руку, потащила в конец прохода между комнатами. Когда они добежали до душевой, Эльвира скороговоркой, тоном, не допускающим возражения, прошептала ему на ухо:

– Значит так, Осенька! Так сказать, не в службу, а в нашу нерушимую дружбу. Ты же знаешь, что в этом общежитии живут одни мальчишки, поэтому крючка в душевой сроду не было. Поэтому, пока я буду принимать водные процедуры, покарауль, чтобы никто туда не зашёл.

Иосиф хотел было сказать, что он не очень пригоден для охранных функции и что он для этой цели позовёт Настю. Однако Эльвира тут же схватила его за руку и чуть ли насильно втащила в предбанник. Не ожидая никаких отговорок, она мгновенно заскочила в комнатёнку, где на полутреснувший плиточный пол из поржавевшего душа стекала вода. На какое-то миг дверь душевой приоткрылась, и Эльвира бросила в руки остолбеневшего Иосифа свой халатик, трусики и лифчик со словами:

– Повесь, пожалуйста, на вешалку и стереги, чтоб никто не украл, в том числе и меня.

Лишь на мгновение Иосиф запечатлел в своём сознании контуры обнажённого девичьего тела. Поражённый от увиденного, юноша боялся самому себе признаться, что оно, это мгновение, было не просто чудным, а самым, что ни есть чудесным. В какие-то доли секунды он зафиксировал, скорее даже не глазами, а мозговым подсознанием обворожительную геометрию женской телесности. Он, даже самому себе, боялся признаться, что был готов созерцать этот обнажённый призрак длительное время. У взбудораженного Иосифа появилось вдруг непреодолимое желание рвануть ручку двери на себя и уже никогда её не закрывать.

Даже в обыденной жизни иногда случается, что желаемое в одночасье превращается в действительное. Трудно сказать, что произошло для исполнения этого желаемого на небесах, но вдруг из душевой, как пробка от шампанского, с криком:

– Мамочка, родная, спасите, я, как в Антарктиде, сейчас замёрзну и умру от холода! – выскочила абсолютно нагая Эльвира и повисла на шее Иосифа.

Она упёрлась своими маленькими упругими, чуть заострёнными, грудями в вырез его рубашки и жалобно простонала:

– Что же ты стоишь, как чурбан необтёсанный, согрей девушку!

Оторопевший Иосиф что было сил прижал Эльвиру к себе, её груди от этого сплюснулись ещё сильнее, и она на мгновение перестала дрожать, беспрерывно втягивая его губы в свои. Задыхающийся от затянувшегося поцелуя, он на секунду отстранился от неё, чтобы снять с вешалки халат и накинуть на, снова начавшую вздрагивать от холода, девушку. Когда Иосиф снова повернулся к ней, она уже стояла спиной к нему, скрестив руки на трепещущемся оголённом бюсте, с которого стекали крупные струйки воды. Он увидел две женские лопатки, слегка прикрытые чёрными блестящими волосами, изящный остов нежной спинки, плавно переходящий в привлекательные ягодицы с тонкой, почти воздушной складкой между ними. Эта потрясающая женская попа с притягивающей впадинкой между её округлыми половинками безмерно поразила помутневшее воображение Иосифа. Увиденное ошарашило его настолько, что он забыл набросить на мёрзнувшую Эльвиру халат, вычеркнул из памяти все постулаты Эйнштейна и, закрыв глаза, погрузился в какую-то чудодейственную нирвану. Вывел его из небытия еле слышный голосок подруги, который жалобно проскулил:

– Ося, я понимаю, что я тебе нравлюсь такой больше, чем в своей коричневой шубке. Но именно она мне сейчас не помешает.

Услышав её голос, Иосиф вздрогнул и повернулся к ней. При этом, ему пришлось вздрогнуть ещё раз. Его взгляду снова представился, поражающий любой плод фантазии, полностью голый шарообразный зад Эльвиры. Но на этот раз место, откуда росли её стройные ноги, обернулось к нему другой стороной, и он увидел между ними две складки, обрамлённые тёмным пушком. Подсмотренное заставило душевные силы покинуть Иосифа. Зато возбудились силы физические. Впервые в жизни он почувствовал себя не отроком, а мужчиной. Забыв обо всех правилах приличия, он бросился на мокрый пол и стал целовать обнажённые, ещё не высохшие, ноги. Постепенно, совершенно обезумевший от страсти, Иосиф приподнимал свои поцелуи всё выше, пока они не достигли вожделенного лобка. В первый раз в жизни у него сработало мужское начало и сработало так, что он был готов идти до конца. Не трудно предположить, чем бы это могло обернуться, если бы кто-то не постучал в дверь и голосом Насти не спросил:

– Эльвира всё в порядке? Что-то ты застряла там.

Просто счастье, что она не открыла дверь. Да и вообще в тот день фортуна была на стороне пары, ещё не выбравшейся из душевой. Если бы комендантша или кто-нибудь другой из начальства засекли бы их вместе в столь колоритном обличье, оба, без суда и следствия, вылетели бы из интерната. Немного растерянная Эльвира и пылающий багровыми пятнами на лице Иосиф, как две птички, выпорхнули из душевой и разбежались по своим комнатам.

На следующий день в обеденный перерыв они встретились в столовой. Как всегда, Эльвира заняла место для Иосифа и поджидала его. Через несколько минут и он с подносом, на котором дымился горячий борщ и красовались «хлебные», как их называли учащиеся, котлеты, подошёл к столу. Не успел её кавалер и поднести ложку ко рту, как она тут же, без всяких предисловий и недомолвок, игриво спросила:

– Ну, как тебе Ося мой вчерашний стриптиз? Понравился?

Её визави, как и следовало ожидать, тут же подавился, пролив себе на брюки фиолетовый свекольник.

– Ой, Осенька, – кокетливо сверкнула она глазами, – извини, что испортила тебе аппетит.

Наэлектризованный её шаловливыми флюидами, Иосиф не нашёл ничего лучшего, как пробормотать:

– Ничего ты не испортила, но обедать что-то действительно расхотелось.

Взглянув на озадаченного юношу, Эльвира, кокетливо улыбаясь, обнадеживающе проворковала:

– Да, не переживай ты так, милый! Через неделю у нас каникулы. У моих родителей дача в Боровецком лесу. Там нам уже никто не помешает, мы с тобой по-настоящему отдохнём, как от математики, так и от физики.

– Где находится этот Боровецкий лес, – заинтересовался Иосиф, отложив ложку от тарелки, – слышится заманчиво.

– Да это на берегу Камы, возле Набережных Челнов, – воодушевилась Эльвира, – в 200 километрах от Казани. Тебе понравится.

После этого разговора в столовой, ночное время у Иосифа превратилось в бесконечный сериал эротических сновидений, героями которых были он и Эльвира. Его мысли витали в дебрях таинственного леса, из которого они с подругой попадают в одну из комнат загородного дома, где всю ночь напролёт занимаются делами, не имеющими даже отдалённого отношения к физике и математике.

Однако реальная жизнь изобилует переменами декораций быстрее, чем в сериалах. Эльвира и Иосиф, действительно, приехали на каникулы в Казань. Но никакого леса, никакой дачи и никакой эротики не суждено было проявиться. И отнюдь не потому, что Эльвира кривила душой, предлагая эти прелести жизни своему возлюбленному. Если следовать хронологии развития дальнейших событий, то они выглядели следующим образом.

Буквально через день после приезда Иосиф пригласил Эльвиру к себе домой. В своих письмах с интерната он писал матери, с которой был больше откровенен, чем с отцом, что у него появилась фантастическая девушка, которую он очень любит. Мама Соня писала сыну в ответ, что ему всего 17 лет, что рано ещё влюбляться, что, одним словом, его посылали в Москву не жениться, а учиться. Она даже вспомнила в письме рассказ отца. Оказывается, один из его сокурсников, влюбившись в работницу ткацкой фабрики, бросил третий курс мединститута, приговаривая при этом:

– Если любовь мешает учёбе, так брось её, проклятую, эту учёбу.

В ответ Иосиф писал, что любовь и учёба это вещи дополняющие, а не взаимоисключающие друг друга. Соне не очень нравились такие высказывания сына, но, когда Эльвира переступила порог её дома, она тут же поняла, что из-за этой очаровательной девушки можно бросить не только учёбу. Отец Иосифа, доктор Марк Перельман, всегда подчёркивал, что своё мнение о женщине он выносит не по её внешнему виду, а только тогда, когда она начинает говорить. Он, конечно, имел в виду не скорость и не количество выскальзывающих слов из её рта, а их качественную составляющую. Но и в этом ракурсе Эльвира была неотразима. Соня заметила, каким радостным блеском очерчивались глаза Марка, когда он разговаривал с подругой сына. Сразу же стало ясно, что с ней есть о чём поговорить и что вышеуказанная составляющая была у неё на должном уровне.

Омрачила званый ужин у семьи Перельман лишь одна фраза, произнесённая Эльвирой. Когда кто-то за столом вспомнил, что сегодня рождество христово, она приподнялось со своего места и тихо, но внятно, произнесла:

– Я прошу прощения, но это ни ваш и ни мой праздник.

Отец Иосифа, хитро прищурив глаза, спросил:

– Почему не наш, понятно. А вот, почему не твой, Эльвирочка?

– Да потому, что мы все живём в дружной семье народов СССР, – потупив глаза в стол, ответила она. – По этой причине, приход в религиозные храмы не приветствуется. Это, во-первых. Во-вторых, я по национальности татарка, хотя в мечеть тоже не хожу, как, полагаю, и вы не посещаете синагогу.

Это высказывание Эльвиры произвело на Марка и Соню эффект бомбы, которая, несомненно, разорвалась, если бы она находилась в их доме. Причём не столько слова «семья народов», «синагога» и «мечеть», сколько её национальность – татарка. Потом родители скажут Иосифу, что в Эльвире им понравилось всё, абсолютно всё, кроме её национальности. Отец, поднимая большой палец вверх, назидательно произнёс:

– Послушай, сынок, Эльвира очень привлекательная девушка и есть за что любить её. Это видно даже невооружённым глазом.

– Нет, это ты послушай, папа, – рассердился Иосиф, – если ты дальше скажешь, что, однако есть и за что не любить её, то эта тирада не для моих ушей.

– Не любить её, – вступила в разговор мать, – можно только потому, что она не нашей веры.

– А я и не знал, мамочка – поддел её Иосиф, – что ты каждый день ходишь в синагогу вымаливать, не совершённые мною, грехи.

– Да и в чём, собственно, состоит мой грех, мамочка? – плаксиво вопросил её сын, – неужели в том, что я искренне, совершенно чисто, полюбил замечательную девушку.

Отец хотел было, что то возразить ему, но Иосиф, приложив свой палец к его губам, с жаром продолжил:

– Жаль, что вы не видели, как Эльвира дала отпор одному антисемиту, который обозвал Райкина словом жид. Досадно, что не слышали, как она налетела на меня, что я промолчал при оскорблении моего, как вы это называете, единоверца. А вы говорите – татарка. Да она, если хотите знать, больше еврейка, чем я – еврей.

На следующий день Иосиф был приглашён на ужин в семью Башировых. Стол ломился от яств татарской кухни. Эльвира с видимым удовольствием накладывала Иосифу в тарелки деликатесы, поясняя при этом, что есть что.

– Вот это отварное мясо с лапшой называется бешбармак, справа от тебя – очень вкусная лепёшка под именем кыстыбый, а слева, обязательно попробуй обалденный пирог – зур-бэлиш.

Но главным деликатесом в застолье был отец Эльвиры, Закир Ренатович Баширов. Если не с первой, то уже со второй минуты знакомства с ним, Иосифу казалось, что они знали друг друга много лет. Он ошибочно полагал, что глава семьи Башировых работает художественным руководителем театра или редактором журнала или газеты. На самом деле Закир Ренатович был профессором, имел учёную степень доктора технических наук и работал заведующим кафедрой мелиорации в сельскохозяйственном институте. Несмотря на учёные регалии, это был контактный, общительный и очень обаятельный мужчина. Похоже, что дочка унаследовала от отца как когнитивные способности, так и искусство ненавязчивого общения.

Ужин удался на славу и, когда Иосиф уже собирался уходить с гостеприимного дома Башировых, Эльвира приблизилась к отцу и, взяв его под руку, попросила:

– Папочка, дорогой, мне нужны ключи от дачи. Я обещала Иосифу, что мы здорово отдохнём там от наших праведных физико-математических трудов.

Закир Ренатович посмотрел на Эльвиру каким-то странным обескураженным взглядом и виноватым голосом промолвил:

– Не хотел тебе говорить, дочка, в присутствии этого приятного молодого человека, но так получилось, что нет у нас дачи, нет у меня работы, нет квартиры, где мы сидим и нет для нас города Казани.

– Что значит, нет, папочка, – забеспокоилась Эльвира, – тебя что в тюрьму посадили с конфискацией имущества или ты так неудачно пошутил.

Она глянула на, незаметно вытирающую слёзы, мать и решительно потребовала рассказать ей, что происходит в доме.

– Тут, доченька, такое дело, – нерешительно вымолвил отец, – что меня переводят на другую работу в город Ташкент на должность ректора института инженеров ирригации и механизации сельского хозяйства.

– Что значит переводят? – сквозь слёзы промолвила Эльвира, – ты что не мог отказаться?

– Значит не мог, доченька. Меня вызвал к себе министр и не попросил, а, по сути дела, приказал. Кроме всего, пойми милая, это огромное продвижение в должности, значительное увеличение зарплаты и повышение статуса. К тому же, нам выдают пятикомнатную квартиру в центре города и машину с персональным водителем.

В какой-то момент Иосиф сообразил, что вряд ли уместным ему будет оставаться при разговоре, касающегося только членов семьи. Он тепло попрощался с растерянными родителями, ободряюще кивнул Эльвире и поспешил ретироваться прочь. Уже на улице она догнала его и скороговоркой произнесла:

– Прости за непредвиденное. Жду тебя завтра в полдень в кафе «Сказка».

Однако, встреча в кафе с чудодейственным названием ничего волшебного не принесла. Иосиф сразу заметил в глазах подруги ещё невысохшие слёзы.

– Что-то случилось, Эля? Надеюсь, ничего непоправимого, – участливо спросил он.

– Ты почти угадал, – прошептала она, доставая носовой платок, – произошло необратимое, то что нельзя повернуть в обратную сторону.

Иосиф, поглаживая её руки, сострадательно смотрел на всхлипывающую подругу, терпеливо ожидая, что она скажет. Он не узнавал в ней задорную, динамичную, всегда воинственно настроенную девушку, какой видел её в обычном повседневье. Эльвира, судорожно проглатывая окончания слов, с трудом выдавливала из себя:

– Пропали дни, а может быть и ночи, которые я мечтала провести с тобой на даче. А ведь я столько думала об этом, мне даже по ночам снилось, как мы с тобой целуемся на берегу Камы.

Из соображений скромности Иосиф счёл нужным не рассказывать Эльвире, что после обещаний их времяпровождения на даче, оно грезилось ему не только ночами, а даже днём, затмевая при этом витиеватые ряды математических формул. Всматриваясь в потухшие глаза друга, огорчённая до крайности, Эльвира продолжила:

– Ты не понимаешь, Осенька, что пропали не только дни и ночи, рухнуло всё, всё полетело ко всем чертям…

– Ничего не понимаю, – отозвался Иосиф, целуя ей руки, – что рухнуло, что полетело и где они эти черти?

Эльвира, не стесняясь людей, заполнивших кафе, взгромоздилась ему на колени и не своим голосом запричитала:

– Отец мой сказал, что через две недели мы должны переехать в Ташкент, что при этом я прекращаю учёбу в интернате, что меня там ждут другие, задуманные им, проекты.

При этих словах Эльвиры у Иосифа внезапно закружилась голова. Впервые, в своей не очень продолжительной жизни, у него что-то скрючилось в области сердца и он вдруг почувствовал острую боль в таких местах, которые врачи не могут определить. Похоже, что это стонали тайники души, известные только неведомым субстанциям на краях Вселенной. Когда вдруг в пространном окне кафе в крупных хлопьях ниспадающего снега исчезли вдруг искрящиеся лучи янтарного солнца, он явственно понял, что старик Эйнштейн не ошибался в утверждении об ограниченности мироздания.

Это космическое запределье сузилось ещё больше, когда поезд медленно отходил от платформы казанского вокзала и заплаканная Эльвира надрывно кричала:

– Ещё встретимся! Я люблю тебя очень, люблю-ю-ю!