Читать книгу Когда мы танцевали на Пирсе - Сэнди Тейлор - Страница 11

Виноватая перед Нельсоном, я с тех пор всячески выказывала ему дружелюбие. Догадалась, что Джек дорог Нельсону не меньше, чем мне. Одной из любимых забав у мальчиков была игра в шарики. Иногда они делали нам с Брендой одолжение – разрешали тоже поиграть. У нас шариков не было, и Нельсон уступал мне свои, причем самые красивые, и учил меня правилам игры. Чем больше я с ним общалась, тем больше убеждалась, что он очень хороший. Нет, конечно, до Джека ему далеко, с Джеком вообще никто не сравнится, но Нельсон добрый и не затаил на меня обиду, что, без сомнения, сделал бы любой другой мальчишка. Придя в церковь, я ставила две свечки – как и раньше, за песика, раздавленного лошадью молочника, а теперь еще и за Нельсона. Джек был у нас заводилой, мы с Нельсоном ему в рот глядели. Моника тоже прониклась к Нельсону. Мне даже стало казаться, что Нельсон ей больше по сердцу, чем Джек. Может, они с Моникой поженятся, когда вырастут. Это было бы здорово – я и Джек, Моника и Нельсон, мы бы поселились в одном доме и дружили бы всю жизнь.

Выяснилось, что Джек и Нельсон – ровесники и они всего на год старше нас с Моникой, а я-то думала, Джеку больше лет. Ни у того ни у другого не было ни братьев, ни сестер – наверно, поэтому они и подружились. Нельсон однажды сказал, что Джек ему все равно что родной брат. Меня досада взяла. Впрочем, узнав Нельсона поближе, я перестала ревновать.

Интересно, думала я, сколько у нас с Джеком родится детей? Моника говорила, ей хочется двоих – мальчика и девочку и чтобы мальчик непременно был старшим. Я заранее выбрала имя для дочери – Маргарет Роуз, в честь принцессы, которая только-только появилась на свет. А Моника сказала, что свою дочь назовет Элизабет Александра Мария – ведь если выбирать из двух принцесс[8], то, конечно, старшая куда предпочтительнее. Я помалкивала, а про себя прикидывала: нет, такое громоздкое имя хорошо только для особы королевских кровей. Живешь ты, к примеру, во дворце, у тебя полно слуг, нарядных платьев и прочего – пожалуйста, зовись на здоровье Элизабет Александрой Марией. А вот если твой дом в Качельном тупике, с этаким имечком тебя засмеют. Да что там, его и не выговорит никто. Вот так притязания, оказывается, у нашей Моники! Это словечко – «притязания» – я подцепила у лавочника. Очень оно мне нравилось. Лавочник, мистер Чу, употребил его по отношению к одной нашей соседке: вот, мол, притязания у дамочки – курорт Брайтон ей негож, она отдыхает исключительно на острове Уайт.

Имена-то мы своим будущим детям выбирали, а вот как эти самые дети получаются, у нас с Моникой не было ни малейшего понятия. Одна девочка из нашего класса, Ширли Грин, утверждала, что малышей приносит аист. Едва ли, думали мы: уж наверное, мы бы хоть разок заметили над пирсом аиста с младенцем в клюве. И тогда обязательно сообщили бы полисмену. Руфь Уоткинс располагала другими сведениями – будто бы детей в больнице раздает сиделка, причем они у нее расфасованы по черным мешкам. Допустим. Тогда как бедняжки умудряются не задохнуться? По версии Кристины Уорд, чтобы забеременеть, достаточно поцеловаться с мальчиком. Чушь! Если бы так, за Джули Бакстер бегал бы уже целый выводок малышей. Впрочем, рассудили мы с Моникой, без мальчиков тут все же не обходится. Вопрос: каким именно образом они причастны к деторождению? Спрашивать святых сестер бесполезно – что они могут знать, они ведь сами бездетные! Даже сестра Мэри Бенедикт, которая с виду точь-в-точь артистка, – и та явно не знает. Оставалось строить догадки.

– Ты бы, Морин, спросила своего папу, – однажды посоветовала Моника. – Он бы тебе врать не стал.

А ведь это дело, подумала я: папа всегда правдиво отвечает на любые мои вопросы. И вот я дождалась дня, когда мы с папой и Брендой пошли на прогулку. Собралась с духом и выпалила:

– Папа, скажи, откуда берутся дети?

Папа как раз курил. От моего вопроса он неудачно вдохнул дым и жестоко закашлялся. Я даже испугалась, что он вовсе задохнется.

– Кто-кто берется, Морин? – наконец вымучил папа.

– Дети. Младенцы.

Папа поскреб в затылке, и волосы у него стали дыбом – он забыл про маргариновую смазку.

– Видишь ли…

– Я знаю про младенцев! – заявила вдруг Бренда.

– Ты? Не может быть!

– А вот и может.

– Ну и откуда они берутся?

– Сестра Мэри Бенедикт говорит, что детей посылает сам Господь, потому что они – Его благодать. Сестра Мэри Бенедикт наверняка знает, она же Господу Богу – жена.

Папа выдохнул с облегчением:

– Это истинная правда, доченька.

А меня объяснение Бренды не удовлетворило. Господь посылает, ха! Нет, здесь всё куда сложнее. И я непременно выясню что да как.

– Ладно, Бренда, допустим, ты права. Но ведь как-то же младенец попадает к маме в животик?

– Бог вдувает его через соломинку, – не моргнув глазом, выдала Бренда.

– Глупости, – отрезала я.

– Ничего не глупости. Верно, папа?

– Кто тебе это сказал, милая?

Бренда прикусила губу:

– Не знаю.

– Потому что это чепуха, – объявила я.

Бренда не сдавалась:

– Ну а как, по-твоему, они в животик попадают? Как?

– Я пытаюсь выяснить. Уже давно выяснила бы, если б ты хоть на минутку закрыла рот.

Теперь мы обе буравили папу глазами. Он молчал, и мы в один голос воскликнули:

– Ну папа!

Он присел на корточки и стал возиться со шнурками ботинка – будто все никак не мог правильно их завязать. Наконец откашлялся и говорит:

– Вы лучше у мамы спросите, девочки.

– Сам знаешь, что она не ответит. Ведь не ответит, а, папа?

– Ну-ка напомните папе, сколько вам лет?

– Мне почти девять, – сказала я.

– А мне скоро семь, – похвасталась Бренда.

– Вот стукнет тебе шестнадцать, Морин, тогда и спросишь.

– ШЕСТНАДЦАТЬ!

– Да, не меньше.

– Значит, это что-то запутанное, про младенцев? – рассудила Бренда тоном столь серьезным, что мы с папой так и прыснули.

– Да, родная, очень-очень запутанное.

– Так я и думала, – мрачно подытожила Бренда.

Папа вдруг пустился бежать.

– Айда за мной, девочки! Будем скатываться со склона!

Ну и вот, этим мы полдня и занимались вместо того, чтобы выяснять насчет детей.

* * *

Позднее мы с Моникой сидели рядышком на качелях.

– Знаешь, я спросила папу, а он обещал рассказать, когда мне стукнет шестнадцать. Только я все равно не верю ни в аиста, ни в сиделку с черными мешками.

Моника перестала раскачиваться, откинула свои рыжие косы и говорит:

– Мне кажется, в этом деле без пиписки не обходится.

Я даже лицо прикрыла ладонью – так мне стало гадко.

– Ты правда так думаешь?

– Да, Морин.

– Но с чего ты это взяла?

Моника почти улеглась на качелях. Теперь ее косы едва не подметали землю.

– Просто мозгами раскинула.

– Я никогда не видала пиписки.

– А я видала.

– Да ну?

– Я видала братишку голеньким, когда он был со-всем малыш.

– Ну и на что она похожа?

– Она… она похожа… – раздумчиво начала Моника.

Я ее оборвала:

– Слушай, мы еще не ужинали, так что ты лучше пока не рассказывай.

– Как знаешь.

– По-моему, нам про это еще гадать и гадать, Моника.

– Точно, Морин.

Отныне я, когда смотрела на Джека, думала только про то, что пиписка имеется и у него. А ведь был еще Нельсон. И папа, и дядя Фред, и дядя Джон, и молочник, и угольщик, и лавочник; кого ни возьмешь – у каждого пиписка! Бренде я ничего не говорила – не надо ей про такое знать, она еще маленькая. Ладно хоть нам с Моникой хватило ума не спросить о младенцах святых сестер!