Читать книгу Когда мы танцевали на Пирсе - Сэнди Тейлор - Страница 5

Нас с Брендой воспитывал папа – ну он ведь не мог работать, а маме приходилось убирать в богатых домах. Мы трое были неразлучны. Пока Бренда не подросла, мы сажали ее в коляску и везли к морю. Коляску нам добыл дядя Джон – нашел где-то, вычистил, служила она отлично. Правда, жуть как скрипела, но мы привыкли. Порой на обратном пути я, усталая, тоже в этой коляске устраивалась, а Бренду брала на колени. Вообще, пляж был нашим любимым местом – песка для куличиков сколько угодно, да качели, да горка. Если у папы имелось хоть несколько пенсов, он покупал нам билетики на карусель – железную дорогу, где малышам разрешали звонить в колокольчик. Еще там были два пруда, побольше и поменьше, и тропинка между ними. Мы любили растянуться на земле и наблюдать за крабами. Всегда рядом околачивались мальчишки – ловцы крабов. Привяжут кусочек бекона к ниточке и бросают в воду. Мы таким не занимались – крабы куда милее, когда плавают на свободе. Помню, Бренда шептала им: «Не троньте бекон!»

Но самый лучший пляж был чуть подальше – пройти берегом, залезть на каменную стену и спрыгнуть прямо на гладкие камешки. Особенно здорово, если попадешь во время отлива. Тогда песок блестит под солнцем – отливает золотом и серебром, а вода отступает, да не вся сразу, а какими-то извилистыми ручейками – глядеть не наглядеться. Мы, бывало, разуемся, шлепаем по песку и хихикаем – так щекотно песок скользит между пальцев.

Папа часто рассказывал про свою родную Ирландию, про городок под названием Йол. У папы было девять братьев и сестер, но в Ирландии остались лишь две сестры. Старшая, Мэри, регулярно писала папе, и он читал нам ее письма вслух.

– Остальных по белу свету разметало, по всем четырем сторонам, – говорил папа. – Я сам тянул с отъездом сколько мог. Потому что лучше места, чем Йол, просто нет.

– Вот бы нам с Брендой отправиться в Ирландию, – сказала я.

– Да, это было бы хорошо. Мы бы вместе взобрались на холм.

– На какой холм, папа?

– Город Йол лежит у подножия большого холма. В детстве я частенько забирался на самую вершину. Стою, бывало, и воображаю себя королем – будто у меня и замок есть настоящий, и глядится он в реку Блэкуотер. Никогда мне это занятие не надоедало.

– А почему ты не поедешь в Йол, к тете Мэри?

– Где ж я деньги-то возьму? Ведь надо не просто ехать – надо плыть по Ирландскому морю. А главное, разве я оставлю моих девочек и их маму?

Помню, мне очень-очень захотелось раздобыть денег на билет – чтобы папа снова забрался на холм и взглянул на реку. Такими были для нас долгие летние дни, когда солнце ласкает кожу, а синее небо кажется бескрайним.

Когда наступала осень, мы гуляли в парке. Папа собирал сухие листья, потому что нам с Брендой нравилось прыгнуть на такую вот кучу, да чтобы листва взлетела облаком. Папа, бывало, смотрит, смотрит, а потом возьмет да и сам прыгнет, да еще полные пригоршни листьев захватит и давай их рассыпать над нашими головами. Листья красные, оранжевые, бурые, липнут на пальтишки, застревают в волосах. Возвращались мы в коляске. Дорожка была усыпана листвой так густо, что шороха ее под колесами не заглушал даже фирменный скрип.

Зимой нам нравилось дождаться непогоды, чтоб ветер завывал и дождь хлестал. Тогда мы надевали пальтишки и спешили к морю. Вот это была игра так игра – самая лучшая! Встанем на променаде у самого ограждения, лицом к волнам, за руки возьмемся и ждем. Волна надвигается, сейчас разобьется о железное ограждение, окатит пеной – тут не зевай, отскакивай, желательно с восторженным визгом, и пусть пена попробует дотянется, замочит твои ботинки.

А весной мы отправлялись в Саут-Даунс[2]. Собирали цветы и бегали в догонялки с неопрятными овцами. По траве коляску везти не будешь – колеса вязнут, и папа нес Бренду на закорках. Так мы поднимались на Дьяволову Дамбу[3] и смотрели вниз. Перед нами простиралась долина с крошечными деревушками. Налюбовавшись, папа ложился прямо на траву, закуривал, а вскоре и засыпал, а мы с Брендой плели венки из маргариток. Проснувшись и увидев нас в этих венках, папа спрашивал: «А куда подевались мои девочки? Их подменили! Теперь у меня две принцессы-малютки!» Тут мы прыгали ему на грудь, и начиналась потеха – кувырканье и всякая возня.

Так текла наша жизнь. Во всякое время года, во всякую погоду мы находили себе занятие и были счастливы. Ну почти. По большей части. Малютка Бренда хлопот не доставляла, никогда не капризничала. И я наверняка знала: случись папе учудить – Бренду не затошнит, как меня. Потому что Бренда любит его и доверяет ему безоговорочно. В этом смысле она была папе лучшей дочерью, чем я. Моя сестренка еще не доросла до того, чтоб стыдиться папы, – она его просто принимала со всеми особенностями. Что до папы, мне кажется, порой он смотрел на себя моими глазами, а такое не на пользу ни осуждающему, ни осуждаемому. Например, моя неприязнь однажды открылась папе, когда мы поехали с ним кататься на трамвае. Редкое развлечение: папа катал нас, только когда ему удавалось заработать немножко денег у дяди Джона и тети Мардж. Стоило нам с Брендой оказаться в трамвае, мы мчались по лесенке на верхнюю палубу. Неважно, какая погода: с моря дул вечный ветер, и с каким наслаждением мы подставляли ему лица – пусть треплет наши волосы, а мы будем глядеть на роскошные виллы, что, в свою очередь, глядят на море. Для полноты ощущений папа на ходу сочинял истории про обитателей этих вилл.

– Видите, во-он там, в саду, играет маленькая девочка?

Мы округляли глаза:

– И что ты про нее знаешь, папочка?

– На самом деле она – бедная сиротка. Ее приютили богатые тетя с дядей.

– Они ее не обижают, правда, папа?

– Ничуть. Детей у них нет, и они в племяннице души не чают.

– Души не чают, – прошептала Бренда.

Такая у нее была слабость – новые слова и выражения. Бывало, услышит что-нибудь и повторяет потом неделями к месту и не к месту.

Трамвай уже миновал дом с девочкой-сироткой, а я развернулась на сиденье, все смотрела на нее. Вдруг папа позвонил в звонок – сигнал вагоновожатому, чтобы остановился. Никогда раньше мы не выходили в этом месте, среди садов и вилл. Однако я молча помогла Бренде спуститься, а папа вынес коляску.

– Куда мы пойдем, папа?

– Терпение, Морин. Сейчас увидишь.

И папа мне подмигнул. Он почему-то выбрал большущий белоснежный дом. Открыл калитку, вошел и двинулся по подъездной аллее прямо к парадному крыльцу, толкая перед собой коляску. Я семенила следом.

– Что ты задумал, папа? Давай вернемся!

Так я лепетала, просила – да только зря. Меня стало тошнить. С утра папа не являл никаких признаков того, что днем выкинет фортель, и я не волновалась. Думала, сегодня у меня папа как папа. А он, извольте радоваться, катит Бренду в скрипучей коляске прямо к роскошному особняку!

Господи! Он уже на крыльце – в звонок звонит! Правда, никто ему не открывает.

– Папа, пойдем отсюда, – взмолилась я.

В эту секунду дверь отворилась. На пороге, облизываясь, словно его отвлекли от обеда, стоял толстяк – пузо в брюках не помещается, в глазах подозрительность и брезгливость.

Папа коснулся лба, словно приподнимая несуществующую шляпу, и начал:

– Простите за беспокойство, сэр, я лишь хотел поинтересоваться насчет…

У толстяка стало такое выражение физиономии, будто папа только что вылез, как червяк, из-под камня.

– Чего вам?

– Я насчет кукольной колясочки, сэр.

– Кто вы такой вообще? Что вы делаете у меня в саду?

И тут из дома послышался женский голос:

– Кто пришел, Питер?

– Побродяжка какой-то, не иначе из этих, из кочевников[4]. Спрашивает про кукольную коляску.

– Побродяжка, – прошептала Бренда.

Мне захотелось садануть этого жиртреста прямо в пузо. Мой папа никакой не побродяжка и не кочевник, он ничуть не хуже всяких, которые живут в белых особняках. Нет, папа лучше, гораздо лучше! Я потянула его за полу пальто:

– Папочка, пойдем отсюда!

В это время женщина сама вышла, а толстяк исчез в доме. Женщина заулыбалась. Вроде добрая, подумала я про нее.

– Чем вам помочь?

И голос тоже добрый, и интонация. Папа снова коснулся лба. Мне стало за него стыдно. Зачем он так, ведь перед ним вовсе не королевская особа.

– Я, хозяюшка, заприметил кукольную колясочку в вашей живой изгороди.

Ужас! Какая она папе «хозяюшка»?

– Вот и думаю: а может, колясочка вам без надобности? – продолжал папа. – Коли так, мои дочки оченно были б вам благодарные.

Хоть бы земля разверзлась подо мной! Не нужно мне никакой коляски. Бренда, наоборот, оживилась, глазенки заблестели.

– Колясочка! Для кукол!

Женщина присела на корточки, коснулась Бренди-ной щечки.

– Как тебя зовут?

– Колясочка! – повторила Бренда.

Женщина поднялась и улыбнулась папе:

– Что ж, если вы дадите себе труд извлечь коляску из колючих кустов – она ваша. Пользуйтесь. Все равно я хотела ее выбросить.

– Благодарствуем, хозяюшка.

– Надеюсь, ваши дочки будут с удовольствием катать в ней кукол. Моим племянницам она в свое время очень нравилась. Хорошо, что старая вещь еще послужит.

И мы с папой полезли в ежевичные заросли, не без труда достали коляску. Она была грязная, ее сорняки оплели, а одно колесико держалось на честном слове.

– Ну не прелесть ли, а, девочки? – изрек папа.

– Ну не прелесть ли, – повторила Бренда.

Прелесть, черт ее возьми, подумала я. Денег больше не было, вернуться домой на трамвае нам не светило. И мы начали долгий обратный путь: папа катил Бренду, оглашая окрестности скрипом, а я толкала кукольную коляску, боясь, как бы не отлетело колесико.