Читать книгу Арвеарт. Верона и Лээст. Том I - Серафима Ледо - Страница 6

Верона прошла вдоль борта, поднялась по трапу с перилами, плохо себе представляя, что за всем этим последует, и замерла – потрясённая. Перед ней, в своём полном обличии, предстала команда Парусника – тринадцать фигур – высоких, в эртафраззах и в шлемах с забралами, на что она, тихо ахнув, застыла в полнейшей растерянности, а эртаоны молча, совершенно синхронным образом, поклонились, медленно выпрямились и снова пропали из видимости – все, за одним исключением. Тот, что стоял по центру, остался стоять на палубе. Верона, скорей механически, присела в ответном книксене – запоздалом в какой-то степени, и прошептала: «Простите меня…» – ощущая себя инфузорией – крошечной и беспомощной – под стократным увеличением. Эртаон приподнял забрало и с улыбкой сказал:

– Ну здравствуйте! Я вас заждался, фройляйн! Не желаете выпить шампанского?!

На фальшбортах по нижнему уровню вдруг засияли фонарики. Лээст, увидев сразу, что Джина сидит в одиночестве, посмотрел на альтернативщиков – тех, что держались группами, встал и сказал Маклохлану:

– Оставайся на месте, пожалуйста.

«Проклятье!..» – подумал Джошуа, узрев как проректор решительно, после расспросов Джины, идёт на корму трёхмачтовика, всё ещё затемнённую, быстро взбегает по трапу и исчезает за парусом. Сам Лээст, в душе понимавший, по каким примерно причинам Верона, оставив Джину, оказалась на верхней палубе, увидел совсем иное – вопреки своим ожиданиям. Верона была не одна там. Она находилась в компании эртаона второго уровня и плакала, громко всхлипывая, а эртаон утешал её. Эртебран, потрясённый увиденным, просто застыл на месте и услышал секундой позже:

– Малышка, ну всё, успокаивайся. Экдор Эртебран подошёл к нам. Мне нужно с ним поздороваться.

«Бог мой, – подумал Лээст, – так это – Джон, получается…» Верона ступила в сторону, растирая слёзы ладонями, а Джон, со словами: «Пожалуйста, экдор Эртебран, без формальностей!» – успел подойти к проректору и предупредить приветствие:

– Простых поклонов достаточно! – добавил он в пояснение и поклонился первым, не ломая каноны с нормами, а распределяя позиции – как раз в соответствии с этикой.

Поклонившись ответным образом, Эртебран произнёс: «Простите меня. Великий Экдор, вы знаете… вы позволите мне спросить у вас?»

– Да, – сказал Джон, – конечно же! – и минуты четыре примерно делился с экдором проректором существенной информацией, но не вслух, а мысленным образом.

Пока они разговаривали, Верона, глядя на море, что мерцало лунными бликами, подумала: «Что я испытываю? Я успела влюбиться в Лээста, а Джон… я не знаю… я чувствую, что он мне – как брат скорее. Я буду с ним счастлива в будущем? Сомневаюсь, с таким отношением…»

Лээст и Джон тем временем завершили своё общение двумя коротими фразами, что были уже озвучены:

– Надеюсь, – сказал проректор. – Вам известна моя позиция.

– Экдор Эртебран, поверьте, вам не о чем беспокоиться!

На этом они простились – теперь уже не поклонами, а крепким рукопожатием. Лээст сошёл по трапу, быстро дошёл до Джины, что буквально тряслась от ужаса, успокоил её по возможности, а затем направился к Джошуа, курившему в ожидании.

– Всё в порядке, – сказал он, приблизившись. – Пошли посидим с семикурсниками.

Свежий ветер усилился. Джон, возвратившись к Вероне, снял с себя шлем с эртафраззом и положил их на палубу, после чего улыбнулся и спросил:

– Ну что, инфузория? Больше уже не сердишься? Скажешь мне что-нибудь ласковое?

Верона – померкшим взглядом – посмотрела сперва в лицо его – мужественное – прекрасное, но лишённое той притягательности, что отличала проректорское, затем посмотрела на руки, украшенные браслетами, кинула взгляд на пояс – широкий, блестящий, с ножнами, и наконец ответила:

– Нет, экдор, я не думаю. И, кроме того, я не думаю, что с вами я буду счастлива, как вы на это рассчитываете.

Джон покивал с согласием:

– Ты знаешь, на что я рассчитываю? Ты можешь сказать заранее? Определиться с будущим, ещё не прожив настоящее?

Ветер стих до умеренного. Верона, резким движением, опять повернулась к морю и, сжав ладонями планшир, просто сказала мысленно:

– Джон, прошу вас, простите меня. Ведь вы же всё понимаете. Вы знаете, что я чувствую. Мне имеет смысл оправдываться?

Джон приблизился к ней вплотную и произнёс: «Я ждал тебя. Ждал твоего рождения. Ждал его тысячелетиями, и ждал этой встречи… сегодняшней… чтобы сказать тебе главное. А что до того, что ты чувствуешь… твоё ко мне отношение… я это всё контролирую. Вынужден контролировать, иначе ты можешь не справиться. Так же, как в случае с Лээстом… Маклохлан не преувеличивал».

– Не верю, – сказала Верона.

– Не веришь? Хочешь проверить? Хорошо. Повернись, пожалуйста.

Она повернулась медленно. В следующую секунду её сердце запнулось, дрогнув. Тошнота подкатила к горлу – страшная – обволакивающая. В глазах замелькали пятна – зелёные и оранжевые, а палуба под ногами закачалась и стала проваливаться. Джон – прекрасный – немыслимо – до слёз, до потери сознания, до остановки дыхания – до осознания истины – той, что теперь обрушивалась – подминала её сознание, подхватил её тело – безвольное, и стал покрывать поцелуями лицо её – запрокинувшееся, и шею – тёплую, тонкую, наслаждаясь её состоянием этих первых секунд любви к нему.

Звёзды на тёмном небе загорелись гораздо ярче, что заметила только Джина, подумавшая: «О боже мой! У меня уже галлюцинации!»

* * *

Верона, едва придя в себя, увидела ковш Медведицы – опрокинутый в небо – серебряный, и прошептала: «Вы помните? Мы сидели в саду, под яблоней, и звёзды были такие же…» Джон приподнял её в воздух, усадил – тихонечко ахнувшую – на край летящего Парусника и встал к ней предельно близко – между её коленями, раскрытыми в обе стороны:

– Конечно, помню, Малышка. Я тогда прочитал тебе Фроста, но он тебе не понравился.

Она, ощущая бездну, внутренне сжалась от ужаса, обхватила его за шею и одновременно почувствовала, как руки его смыкаются – кольцом у неё на талии. Долго – предельно долго – они, без слов, без улыбок, смотрели в глаза друг другу, вплоть до её признания:

– Это разные чувства, поверьте мне… к вам, и к экдору проректору.

Джон улыбнулся:

– Знаю. И разными и останутся.

– А папа? То, что я думала, когда уже встретилась с Марвенсеном… Я его оскорбила… Он знает, что я раскаиваюсь?

– Конечно знает, Малышка. Запомни самое главное. Ты для него являешься основной в его жизни ценностью. Он любит тебя настолько, что мне просто не с чем сравнивать. Больше всего на свете. Он умрёт за тебя, не задумываясь. Я тебя не обманываю.

Верона по-детски всхлипнула и закрыла лицо ладонями, а Джон ещё крепче обнял её, осторожно спустил палубу и добавил: «Вы скоро с ним встретитесь…»

Джина в эти минуты нервно курила Vogue, Лээст думал о прошлом, а Джошуа думал о будущем – безысходном в его представлении.

Джимми, совсем заскучавший, решил, что пора развлечься и тихо полез по вантам, уходящим наверх, к грот-мачте, пользуясь тем обстоятельством, что Эртебран с Маклохланом сместились на бак фрегата – для общения со старшекурсниками. Аримани – в компании Томаса и Эамона Маккафрея – начал играть на флейте один из этюдов Бетховена, ожидая с большим нетерпением прибытия в Академию, где, по его подсчётам, должны уже были собраться остальные студенты Коаскиерса – арвеартского происхождения. Томас, под звуки флейты, испытал прилив меланхолии, окрашенный ярче обычного образами Вероны, а Эамон украдкой принялся за сладкую булочку и то и дело позёвывал, так как совсем не выспался.

– Простите, а чей это Парусник? – решилась спросить Верона. – Одного из Дорверов Создателей?

Джон распустил ей волосы, спрятал куда-то гребень, а затем предложил с улыбкой:

– Малышка, забудь о Создателях! Давай лучше выпьем чего-нибудь!

Получив от неё согласие, он вытащил меч из ножен и, отложив его в сторону, первым уселся на палубу. Верона, усевшись рядом, проследила – с немым восхищением, как неизвестно откуда возникает ведёрко – серебряное, со льдом и бутылкой – откупоренной, и два высоких бокала, заметно люминесцирующих. Затем появилось блюдце с тремя шоколадными трюфелями.

– Вот, – сказал Джон, – те самые. Клубничный, имбирный, кокосовый. Это – твои любимые.

Перестав любоваться бокалами, Верона, робким движением, взяла его руку – правую, осторожно её погладила – ладонь его с длинными пальцами, прижалась к ним с поцелуем и прошептала:

– Простите меня. Мне было страшно до этого. А теперь это всё – как раньше. Или почти как раньше. Теперь я могу любить вас и не стыдиться этого…

Джон обратился к шампанскому:

– Выпьем, – сказал он, – за будущее!

– За вас, – сказала Верона. – За вас и за настоящее.

– За нас и твоих родителей!

Вино – сухое – бесценное – показалось ей обжигающим. Джон протянул ей трюфель. Вложив ему в рот половинку – от своей, перед этим откушенной, она внезапно подумала: «А вдруг это вправду – „Матрица“? Вдруг этого нет в действительности? Этого нет в реальности… в моей реальной реальности…» – на что он ответил сразу:

– Малышка, реальностей много, и они постоянно меняются, но они-то и формируют существующую действительность.

– В которой вы меня любите?

Он сжал её пальцы в ладони и произнёс с улыбкой:

– И в которой мы будем счастливы.

– Джон, – прошептала Верона, – а как вас зовут в действительности? Может быть, вы назовёте себя?

Он прервал её мягким жестом и ответил:

– Нет, моя милая. Я мог бы, конечно, представиться, но мне будет гораздо приятнее, если ты сама догадаешься. Даю тебе ровно сутки. Действуй любыми методами. Помощь не возбраняется.

– Да?! – рассмеялась Верона. – Не Румпенштилькин, случаем?! Это имя бы вас украсило!

Румпенштилькин расхохотался:

– Rumpelstilzchen, meine Liebe Fräulein! Кто-то, я помню, отказывался заниматься со мной немецким! И вот! Полюбуйтесь, пожалуйста! Уж не знаю насчёт Дривара, но Рильке тебя убил бы за такое произношение!

– Немецкий мне не даётся!

– Займёмся им при возможности. А теперь послушай внимательно. Если завтра в это же время ты, при любых обстоятельствах, обратишься ко мне по имени, я обязуюсь выполнить любое твоё желание, в масштабах всего измерения и за его пределами.

Верона, услышав это, раскрыла рот от волнения, не в силах хоть что-то вымолвить, а Джон посмотрел на звезды, после чего констатировал:

– Сейчас у нас десять тридцать. Время уже отсчитывается.

– А если я проиграю?!

Джон, перестав улыбаться, опустил ей руку на голову, отвёл назад её волосы – тяжёлые и шелковистые, склонился к лицу – прекрасному, к губам её – чуть приоткрывшимся, и прошептал, помедлив:

– Тогда ты сама выполняешь любое моё желание…

Верона, в теле которой возникла лёгкая изморозь – сладкая, парализующая, покраснела – густо – мучительно, от мыслей, пришедших к ней в голову, а Джон, прошептав: «Конечно… Ты знаешь, чего мне хочется…» – провёл по губам её пальцами и закончил – совсем неожиданно:

– Но этого не случится, пока ты не окончишь Коаскиерс. Я обещал проректору. И я не могу целовать тебя. То есть пока ты учишься, я не имею права вступать с тобой в отношения.

– Как?! – ужаснулась Верона. – А как вы могли обещать ему?! Разве это в его компетенции?!

Джон кивнул:

– Конечно, любовь моя. Он несёт за тебя ответственность. Я по большому счёту дал своё обещание не нарушать те догмы, которые здесь исповедуются, и именно в том, что касается вопросов морали и нравственности.

Верона спрсила гневно:

– А при чём здесь мораль и нравственность?!

– Будешь ещё шампанское?

Она отвернулась в сторону. Джон произнёс: «Ну ладно…» – взял бутылку, допил из горлышка, после чего поднялся и сообщил примирительно:

– Мы уже подлетаем! Встань посмотри на Замок! Зрелище впечатляющее!

Верона встала – насупленная, обиженная на проректора, на арвеартские догмы, на вопросы морали и нравственности, и в том числе и на Джона с его моральными комплексами. Он подвёл её к левому борту. Им открылся вид на Коаскиерс – грандиозный, квадратный сверху, венчающий скальный остров – монолит, уходящий в воду футах в двухстах от берега.

– Вот! – сказал Джон. – Любуйся! Постройка монументальная. Кроме надземных уровней в нём есть ещё и подземные, а под крышей – оранжерея, поэтому крыша стеклянная. И его, между прочим, выдалбливали. Башню, конечно, надстроили, а так – простыми кувалдами. Работа, представь себе, адова. Двести лет ушло на создание.

– Представляю, – вздохнула Верона. – Но вы сами читали мне «Поттера», поэтому вы понимаете…

– «Поттер», Малышка, – сказка. Там можно придумать всякое. И, кстати, этот ваш Петтигрю. Он залез на центральную мачту, а спуститься не в состоянии. Пусть посидит помучается или вернуть в компанию?

Верона повторно нахмурилась:

– Пусть посидит помучается.

Фрегат незаметно снизился. Замок стал увеличиваться, светясь и крышей, и окнами, и ярко горящими факелами, что шли по периметру здания; а море сияло дорожками – оранжево-золотистыми.

– Сейчас подлетим к террасе, – продолжил Джон пояснения. – Это – воздушная пристань в северном секторе здания. Там мы вас всех и высадим.

– А вы? – спросила Верона. – Куда вы потом отправитесь?

Он вновь посмотрел на звёзды – на висящие низко созвездия, и произнёс:

– Подрейфую. Далеко улетать не хочется.

– Да? А на чём подрейфуете? На этом же самом Паруснике?

Джон погладил ей голову:

– Да, на нём, разумеется. Это – мой дом, Малышка. И станет твоим когда-нибудь.

Верона вздохнула горько, вспомнив о нормах нравственности, а Джон, обняв её сзади, зарылся лицом ей в волосы, что пахли сладчайшим «Ангелом», и не размыкал объятия, пока Парусник шёл на снижение, в тот момент желая единственного – больше не отпускать её, больше не расставаться с ней.

* * *

Фрегат подлетел к террасе и завис в пяти метрах от берега – уровняв свой фальшборт с балюстрадой – массивной, с большими балясинами, выточенными фигурно из красивого белого мрамора. Джон отпустил Верону – с обещанием: «Скоро увидимся!» – отошёл за мечом, поднял его, прокрутил в засвистевшем воздухе и исчез, оставляя всё прочее – эртафразз, бутылку, бокалы, бронзовый шлем, тарелочку и ведёрко со льдом – подтаявшим. Верона, подумав: «Скоро ли? Что есть „скоро“ в его понимании?» – спустилась на нижнюю палубу и обнаружила сразу, что студенты и оба профессора выполняют «форму прощания», идентичную «форме приветствия». «Эркадор… Эркадор… А какой он? Почему он – „первого уровня“? Он действительно самый могущественный? И, значит, он уже в курсе, что у Джона со мной отношения?» Задавшись такими вопросами, она опустилась на палубу и прошептала: «Слава… Слава Его Величеству…» Следующее мгновение ушло на телепортацию. Пристань – широкая, каменная, заполненная до этого студентами-арвеартцами, выполнявшими форму приветствия наряду со своими кураторами, заполнилась окончательно. Тишину, царившую в воздухе, прорезали крики Брайтона:

– Эй, народ, поднимаемся!

Первым после «призыва» поднялся проректор Коаскиерса. Следом – одновременно – Верона, Томас, кураторы, Аримани, Маклохлан и Марвенсен, и за ним – остальные студенты, говоря об альтернативщиках. Арвеартцы, предельно шокированные – тем, что Парусник – подлетевший – несомненно был из флотилии эртаона первого уровня, дождались указаний старшего – проректора в данном случае, и встали – дестабилизированные – бледные и пошатывающиеся. Куратор первого курса – утонченного вида мужчина с красивой короткой стрижкой в стиле поэта Байрона, шагнул с замечанием к Джимми, который с готовностью выпалил: «Сэр, простите, пожалуйста! Это случайно вырвалось! От перевозбуждения! Мы же сюда прилетели на артвенгарском Паруснике!»

Эртебран объявил тем временем:

– Арверы, строимся парами! После этого все по очереди направляемся за кураторами! Начинаем с первого курса! Разговоры свести до минимума!

Куратор первого курса взглянул на мистера Хогарта – куратора второкурсников, а затем приблизился к Томасу: «Мистер Девидсон, счастлив приветствовать вас…» Поприветствовав Томаса Девидсона, профессор кивнул Арриго, мельком взглянул на Маккафрея, который, в свой манере, озирался в большой растерянности, и, подойдя к Вероне, посчитал своим долгом представиться:

– Джеймс Джонсон, куратор курса. Рад, что вы поступили к нам. Надеюсь, вам тут понравится.

– Я тоже, – сказала Верона. – Хотя кое-что настораживает…

– Понимаю, но вы привыкнете.

Пока они разговаривали, первокурсники начали строиться. Томас встал в паре с Гредаром – своим арвеартским приятелем – светловолосым парнем с правильными чертами и со спортивным сложением. Арриго встал в паре с Маккафреем, и все остальные тоже построились без промедления – и арвеартские юноши, крайне сосредоточенные, и четыре оставшихся девушки, о которых Верона подумала, рассмотрев их наряды – пугающие, – мешковатые юбки, жакеты, тёмного цвета блузы с застёгнутым наглухо воротом: «Лээст был прав, конечно. Мини-юбки здесь не приветствуются».

– Блэкуотер! – выкрикнул Джимми. – Вставай со мной! Не выпендривайся! Мы с тобой остались единственные!

Джонсон шагнул в его сторону:

– Ваше перевозбуждение чересчур затянулось, по-моему!

– Да-да! – подтвердил Арриго глубоким тембром проректора. – Применять «Виагру» с «Сиалисом» вам больше не рекомендуется!

– Ха-ха! – засмеялся Хогарт. – Вот это талант! Приветствую!

Арриго расцвёл улыбкой, а Джимми сказал с возмущением:

– Ему за такие шутки ещё комплименты отваливают, а мне – одни замечания!

– Уймитесь! – велел куратор.

«Построение» было окончено.

* * *

У дверей – высоких, широких, отделанных инкрустацией в виде летящего парусника, Джонсон остановился, привычно поправил манжеты – белоснежные и накрахмаленные, и шагнул на блестящую линию разводящего активатора. Тяжёлые створки разъехались. Первокурсники ровным строем прошагали вслед за куратором и оказались в зале – огромном, великолепном – отделанном сочетанием разнообразного мрамора, включая спиральную лестницу в правом торце помещения. Впрочем, мрамор был только фоном для того бесподобного зрелища, что меньше чем за секунду поглотило всё их внимание. Этим зрелищем были полотна, украшавшие длинным рядом золотистого цвета стену напротив входа в Коаскиерс. Полотен, точней – гобеленов, расшитых тончайшим шёлком и нитями из металлов, насчитывалось тринадцать. Двенадцать из них представляли портреты Великих Создателей – прекрасных, с бронзовой кожей, облачённых во фреззды – серебряные, в серебристые шлемы – гранёные, с опущенными забралами – узкими, а не широкими, оставлявшими губы открытыми, в штаны из светлой материи и в сапоги – перламутровые, с высокими голенищами. Центральный портрет – тринадцатый – являл Эркадора – сияющего, в золотистом по цвету фреззде и в шлеме из чистого золота, с высоким красивым гребнем, блистающем инкрустациями. Огромный меч Эркадора был длиннее мечей Советников, а на правой ладони – развёрнутой – светилась корона со стрелами – эмблема великой власти – великой и вечной власти эртаона первого уровня. Под эркадорским портретом находилась дверь – деревянная – из красивого тёмного дерева – высокая и двустворчатая.

Двадцать пять арвеартских студентов, выражая своё почитание, отставили вещи в сторону, склонились перед портретами, прижались лицами к мрамору и застыли в экстазе – внутреннем и для них абсолютно естественном. К ним присоединился доблестный сын Ирландии и следом, с меньшим экстазом, Аримани и Томас Девидсон. Джимми, решив, что с портретами церемониться не обязательно, не стал вставать на колени, а, напротив, начал расхаживать – словно был в тот момент в галерее, изучая с большим интересом и мечи Высочайших Советников, извлечённые ими из ножен – с иероглифами вдоль лезвия, и ножны – в камнях – драгоценных, и пояса – сверкающие, украшенные кристаллами. Джонсон, оставшись у входа, наблюдал за его движениями, а Верона, встав за Маккафреем, уделила своё внимание эркадорскому изображению. И чем дольше она смотрела – на руки его – загорелые, с рельефно-тугими мышцами, перехваченные браслетами, на плечи его – широкие, на рот его, жёстко очерченный, тем глубже её охватывало странное ощущение – ощущение внутренней близости с ним – сильное и пугающее. Взгляд его, через прорезь, обрёл вдруг живую силу – страшную и обжигающую.

– О нет… – прошептала Верона. – Только не это, боже мой…

Именно в эти секунды к ней подобрался Джимми и прошептал, посмеиваясь:

– Это тебе не Девидсон! Это – мужик со способностями! Он может усилием мысли уничтожить всю нашу галактику!

Пылающий взгляд Эркадора вернулся к обычной статике.

– Отвали, – пригрозила Верона, – а то я усилием мысли оставлю тебя без гипофиза!

– Хе-хе! – засмеялся Джимми.

– Брайтон! – окликнул Джонсон. – Здесь не место для шуток! Ясно вам?!

Студенты зашевелились. Джимми тряхнул причёской. Дреды взметнулись в воздухе:

– Мистер Джонсон, простите, пожалуйста, но Блэкуотер меня шантажирует! Она мне сейчас сказала, что лишит меня важного органа!

– Брайтон! – взорвался куратор. – Подойдите ко мне немедленно!

Джимми пришлось подчиниться. После этого мистер Джонсон провёл своих первокурсников в левый торец помещения – к стене из светлого мрамора в глубоких чёрных прожилках и золотых вкраплениях, и снова велел построиться, как он сказал – «классически», что Джимми интерпретировал в очередном высказывании самым дословным образом:

– Все коротышки – спереди, а сзади стоят высокие!

Первой в ряду «коротышек» оказалась стоять Верона, за которой он и пристроился, спасаясь от гнева профессора. Непосредственно рядом с Вероной встал Арриго, рост – метр восемьдесят, а за ним возвысился Томас, выше его на голову. Возле них встали Гредар с Маккафреем, затем арвеартские девушки и оставшиеся первокурсники. Рядом с двумя шеренгами, представлявшими первокурсников, мистер Хогарт быстро построил подчинённых ему второкурсников, следом профессор Акройд построил своих третьекурсников и так – курс за курсом, по очереди, главный холл заполнился полностью. Студенты седьмого курса, возглавляемые Маклохланом, разместились напротив первого, перед кручёной лестницей, а остальные курсы – напротив стены с портретами.

Будучи не в состоянии справиться с информацией, что на неё обрушилась и продолжала обрушиваться, со страшным – безумным желанием увидеть Генри Блэкуотера, с возникшими чувствами к Лээсту или, лучше сказать, трансформировавшимися, с возникшей любовью к Джону, Верона в эти минуты всё никак не могла сконцентрироваться, разобраться в своих ощущениях, осмыслить происходящее и сделать какие-то выводы. Впрочем – волей-неволей – она продолжала думать над возникшей проблемой с именем: «Раз это – его корабль, то он – один из Советников. То есть моя задача – разузнать имена у кого-нибудь, сопоставить их все с портретами и выявить, кто из двенадцати им как раз и является…»

– Блэкуотер, – сказал ей Джимми, – ты ж, кстати, так и не встретилась с нашими гуманоидами?! Ну так вот! По моим наблюдениям, Эртебран – эртаон, понятно?! Он тут с особой миссией! У него на лице написано!

Верона, найдя глазами отдалённо стоявшего Лээста, спросила себя: «А действительно – в чём состоит его миссия? Ведь всё это не случайно. Всё, что я к нему чувствую, вся наша переписка, всё, что тому предшествовало… Ведь Джон это всё контролирует, разве что, кроме единственного…» Взгляд её быстро сместился к эртаону первого уровня – к его золотому облику, исполненному величия. «Вот для вас я точно простейшее. Плаваю в чашке Петри и ещё на что-то рассчитываю…»

Створки двери раскрылись и вошли остальные эрверы во главе с седовласым мужчиной – высоким, одетым в чёрное, – ректором Академии. Джонсон, стоявший с Хогартом, повернулся к своим первокурсникам:

– Первый курс, выполняем приветствие! Опускаемся на колено!

– На какое?! – воскликнул Джимми.

– На правое, если получится!

Арвеартцы – и парни, и девушки – опустились без промедления, быстрей, чем альтернативщики, которые чуть замешкались, впрочем, все – по особому поводу: Эамон – из-за общей стеснительности, Арриго – из компанейства, Томас ждал, когда встанет Верона, а Верона никак не вставала, потому что Брайтон шепнул ей: «Эй, Блэкуотер, давай поторапливайся! Можешь сразу на оба колена! Обожаю эту позицию!» В результате она обратилась с просьбой о рокировке к отзывчивому Арриго и выполнила формальность с мыслью: «Тылы обеспечены…»

Ректор дождался момента, когда все студенты Коаскиерса преклонились – согласно традиции, и произнёс, волнуясь:

– Мы приветствуем вас, арверы! Примите от нас поздравления с началом учебного года, тысячного в истории! Прошу вас, арверы, вдумайтесь! Уже тысячу лет в этом Замке такие, как вы, студенты получают образование! Обретают глубокие знания! Пополняют ряды учёных! Пополняют ряды мыслителей! Вы – надежда всего Арвеарта! Вы – его цвет и гордость! Будущие эрверы! Элита нашего общества! Желаю вам всем успехов! И особые поздравления адресованы первокурсникам! Я выражаю надежду, что здесь вам откроется смысл – смысл бытия, арверы, сопряжённый с поиском истины! Этот год у нас – юбилейный, и нет никаких сомнений, что грядущий учебный период… – ректор выдержал паузу, – станет для нас особенным! И для этого утверждения у меня уже есть основания! Впервые за всю историю у нас теперь будет учиться иртарская альтернативщица! Рэа Верона, где вы?! Покажите себя, пожалуйста!

– Вставай! – скомандовал Джимми. – Очень жаль, что ты не в купальнике!

Верона, поправив чёлку, вышла вперёд на метр и присела в глубоком книксене, порождая в рядах волнение. Ректор, подумав: «Однако же! Эртаоны знали, что делали!» – спросил с несомненной искренностью:

– Вы можете нам ответить, что именно вас побудило обратиться к нам с заявлением?!

Верона едва не сказала: «„Бресвиарский Маяк“ Бекривара и моя любовь к биохимии», – но ответила по-другому, констатируя обстоятельство, что голос её усилен акустическими устройствами:

– Это то, о чём вы говорили! Это поиск истинных смыслов – и бытия, и сущего, сопряжённый с поиском истины!

Студенты переглянулись, половина эрверов хмыкнула. Хогарт – великий химик, подумал с лёгкой иронией: «Ох и шустра девчонка! Джошу не позавидуешь!» Куратор третьего курса – профессор Грегори Акройд, отметил: «Да, интересно. Джину затмили полностью». Наставник пятого курса подумал: «Теперь понятно. Лээст пропал как пить дать. Если она здесь останется, история повторит себя…» Сам Лээст подумал: «Всё правильно. Это поиск смыслов и истины», – а Джош ухмыльнулся криво, посмотрел на портреты Создателей и сказал себе: «Нет, не думаю. Она здесь – из-за проректора…»

– Спасибо, рэа Блэкуотер! – произнёс Креагер с восхищением. – Вы прославите ваше имя и не только в стенах Коаскиерса!

Верона вновь поклонилась и вернулась в ряды первокурсников.

– Блэкуотер, – хихикнул Джимми, пользуясь тем моментом, что Джонсон отвлёкся на Хогарта, – ты ведь – конкретная хиппи! Твой аутфит выдаёт тебя! А секс – это смысл жизни, согласно их представлениям! В этом я тоже хиппи! Так что учти, пожалуйста! Как только тебе захочется…

– Брайтон, заткнись, придурок! – оборвал его жёстко Девидсон. – Я вроде предупреждал тебя!

– Пошёл ты! – воскликнул Джимми. – Сам придурок! Хорош выпендриваться! – и тут же внезапно охнул, схватился за грудь руками и сжался от страшной боли – на грани потери сознания.

– Экстра-класс! – оценил Арриго. – Вот что значит удар чемпиона! Никто ничего не заметил, а Джимми уже валяется!

– Ну т-ты и с-сволочь, Т-томас… – прохрипел через силу Брайтон. – Это же – п-просто ш-шутка… Я с-сообщу к-куратору…

– Ну уж нет! – заявил Арриго. – Я сам сообщу куратору, что ты приставал к Вероне! Сексуальное домогательство! И тогда тебе светит кастрация! Или карцер на год, как минимум!

Джимми уселся на пол и простонал: «О господи… Блэкуотер, найди к-кого-нибудь… п-пусть с-сделают обезболивание…»

Секунда-другую-третью Верона смотрела на Томаса, проводя экспресс-диагностику, а затем усмехнулась:

– Карцер? Карцера он не выдержит. Пусть лучше сразу кастрируют.

– Блэкуотер, ну сделай что-нибудь! – взмолился повторно Брайтон. – Томас – садист! Законченный!

– Умолкни! – велела Верона. – Арриго, прикрой нас как-нибудь.

Эамон и Арриго сдвинулись. Проректор обеспокоился, так как увидел издали, что Верона, с какой-то целью, укрывается за их спинами вместе с ардором Брайтоном. Томас, казня себя мысленно – за то, что не смог сдержаться и Верона его просканировала, вспотел от стыда – удушающего, готовый сбежать куда-нибудь. В это время ректор Коаскиерса завершил свою речь приглашением:

– А теперь – основные новости! Экдор Эртебран, пожалуйста!

Лээст, который до этого собирался пройти к первокурсникам, едва ли не чертыхнулся, снял макинтош – мешающий, передал его Джошу Маклохлану и направился к центру зала – со словами: «Встаём, арверы! Основные новости вкратце! Третий курс, не болтайте так громко, пропустите информацию! Центром метасистемных исследований назначено семь стипендий лучшим студентам курсов по итогам каждого месяца! Стипендия – сорок тысяч, так что, арверы, стараемся…»

Студенты, чуть подуставшие, с шумом поднялись на ноги. Проректор встал рядом с ректором. Объявления были продолжены:

– Мы решили пойти навстречу бесчисленным просьбам учащихся! Время вечерней проверки будет теперь не в одиннадцать, – Лээст выдержал паузу, – а ровно в полночь, друзья мои! Примите мои поздравления!

После этой прекрасной новости в зале послышались возгласы: «Ура!» – «Наконец-то!» – «Пора уже!» Кто-то зааплодировал, кто-то выкрикнул на испанском: «Свободу студентам Коаскиерса!»

– Тише! – призвал проректор. – Увы, но экдор Маклохлан, по причине повышенной занятости, снял с себя руководство ансамблем! Новый руководитель – ваш скромный слуга, арверы! И информирую сразу же! Через месяц в Бревартеане – большой музыкальный конкурс студенческих коллективов в рамках «Недели Знаний»! Подготовку начнём послезавтра! И ещё интересная новость! На следующей неделе в «Медитеральном вестнике» выйдет первая публикация ардора Виргарта Марвенсена: «Спонтанная проскопия. Стадии реализации на уровне постсинапса»!

И студенты, и преподаватели дружно зааплодировали. Марвенсен, крайне польщённый, поклонился на разные стороны. Проректор дождался внимания:

– А теперь – для любителей плавать! Бассейн в спортивном комплексе полностью реконструирован! И последняя новость, арверы! Теперь у нас по субботам вместо обычных занятий вводятся факультативы по предметам специализации! Форма одежды – свободная! Всем приятного отдыха! Увидимся с вами на завтраке!

* * *

Первыми за эрверами к створкам двери направились вышколенные Джошем взрослые семикурсники. Сам Джошуа – хмурый, мрачный, поспешил вдогонку за Лээстом, а Лээста, в свою очередь, вывел из зала ректор, предложивший ему «по стаканчику». Верона к тому моменту облегчила участь Джимми и теперь наблюдала внимательно за движением шестикурсников, покидающих помещение вслед за своим куратором, а Томас, всё ещё красный, продолжал смотреть себе под ноги. Куратором шестикурсников был толстый альтернативщик – лысоватый, странной наружности, лет пятидесяти или около.

– Смотрите! – воскликнул Джимми. – Этот – точь в точь как Крюгер, но только ещё ужаснее!

«Крюгером» оказался куратор пятого курса – высокий, длинноволосый, молодой, по всей вероятности, со страшным лицом – изувеченным – с одной стороны – ожогами, а с другой стороны – рубцами, сизыми и багровыми. Кто-то из девушек ахнул, после чего первокурсники, с внутренним содроганием, уставились в пол, вслед за Томасом, исключая Верону и Брайтона, которому были чужды и простое чувство неловкости, и сложное – сострадания. Профессор, сразу почувствовав, что стал объектом внимания, направил свой взгляд в их сторону – враждебный – в общем значении, от которого Джимми дрогнул и подумал: «Шизик, наверное!»

– О нет… – прошептала Верона, так как ей вдруг открылось будущее – не в виде чего-то конкретного, а больше как ощущение – ощущение поцелуя с ним – настоящего поцелуя, продолженного во времени.

Их взгляды слились с неизбежностью. Профессор остановился, увидев её реакцию – выражение полного ужаса и полнейшей – страшной – растерянности, попробовал ухмыльнуться, трактовав её выражение абсолютно неверным образом, прищурил глаза – стальные, засунул руки в карманы и дошёл до двери походкой, граничащей с явным вызовом – то ли Вероне лично, то ли в целом – всей Академии.

Верона, ошеломлённая, оставила без внимания куратора четверокурсников – явного арвеартца – бледного, синеглазого и в общем производившего приятное впечатление. Следом за четверокурсниками, непрерывной прямой цепочкой, прошли через зал – по центру – оживлённые третьекурсники вместе с профессором Акройдом, о котором Верона подумала, пытаясь отвлечься на что-нибудь от ситуации в будущем: «Наш саматург. Понятно. Грегори Акройд из Йоркшира. „Представитель оккультных знаний“ согласно мистеру Марвенсену…»

«Представитель оккультных знаний» успел, выводя студентов, взглянуть сначала на Томаса, затем улыбнуться Джонсону и его приятелю Саймону и подмигнуть Вероне – для поднятия ей настроения. Мистер Хогарт и мистер Джонсон говорили всё это время о генцианопикрине и эритроцетаурине, согласно чему первокурсники сделали предположение, что оба куратора, видимо, напрямую связаны с химией. Так – в беседе – Джонсон и Хогарт двинулись в сторону выхода, за ними пошли второкурсники – достаточно организованно, и затем – немного разрозненно – юные первокурсники. Верона, уже в коридоре, познакомилась с однокурсницей – прелестной хрупкой красавицей, державшейся отстранённо от трёх остальных студенток, однозначно её игнорировавших. Гере́та, как звали девушку, оказалась весьма приветливой и на вопрос: «Ты не знаешь? Можно мне как-то выяснить имена Дорверов Советников?» – ответила дружелюбно: «Думаю, можно как-то, но о них говорить запрещается».

Коридор, уводящий из зала – расходящийся в обе стороны – тёмный, каменной кладки, освещаемый тусклыми факелами и странного вида лампами, плавающими в воздухе, привёл их к широкой лестнице, расположенной возле арки, за которой виднелась комната – по виду – большая гостиная, где стояли толпой семикурсники и, соответственно, Джошуа – мрачный и хмурый по-прежнему. Виргарт, увидев, что Джошуа глядит на Верону взглядом, изливающим чувство ревности – тотальное по значению, перекрыл ему вид на арку и сказал на английском: «Завязывай! Пошли, попьём „Фруденлюндер“! Я привёз с собой упаковочку!»

– Пошли, – согласился Джошуа и добавил с обычной иронией: – А что остаётся делать? Разве что взять да повеситься. Всё равно всё этим и кончится.

* * *

Когда Виргарт и Джош Маклохлан принялись за пиво – норвежское, студенты первого курса, минуя другие гостиные, добрались до верхнего уровня – под комментарий Джимми: «Так можно и окочуриться!» – и прошли под каменным сводом в собственную гостиную – большую красивую комнату с камином, с пятью диванами, с уютного вида креслами, с полками для журналов, со столом для настольных игр, с деквиантерами на стенах – стационарного профиля, и с широкой витражной дверью, тоже украшенной парусником, как центральная дверь Коаскиерса. Джонсон сказал: «Осматривайтесь», – и наблюдал с минуту за студентами-альтернативщиками, приходя к тому заключению, что Томас заметно нервничает и нуждается в уединении, что Верона чем-то расстроена, что Джимми не успокаивается и ищет проблем на голову, что Эамон – от стрессов – едва ли уже не в обмороке, и что пародист Арриго обладает актёрскими данными не сколько в жанре комедии, сколько в жанре трагедии. Сделав подобные выводы, Джонсон сказал: «Арверы, приготовились слушать, пожалуйста! – и, дождавшись внимания курса, указал на витраж – с пояснением: – Там – коридор и комнаты! Как войдёте, сразу от входа – душевые и туалетные…» – на этом он выдержал паузу и посмотрел на девушек – Верону с Геретой Тра́вар. Верона о чём-то думала – очень сосредоточенно, а Герета украдкой поглядывала в сторону Томаса Девидсона. Рядом с ними крутился Джимми. Эамон пребывал у арки, стесняясь пройти в гостиную. Томас, в компании Гредара, занял место у кресла – пустующего, а Арриго сидел на диване – немного уставший с виду, но при этом внимавший куратору с должным на то вниманием.

– Душевые и туалетные… – повторил в результате Джонсон, – мужские, прошу учитывать. Далее – ваши комнаты. Затем, в конце коридора, женские душевые и в самом торце – ваша прачечная и хозяйственные помещения, а также чёрная лестница, но она сейчас заблокирована. Что касается формы, арверы, то ею вас обеспечат непосредственно первого августа. Это делают эртаоны, так что проблемы с размерами полностью исключаются. На стирку все ваши формы забираются в пятницу вечером. У арки будут контейнеры. Во избежание путаницы, в контейнерах будут ячейки с вашими именами. Как уже объявлялось, на факультативных занятиях форма одежды свободная. Точно таким же образом обновляются полотенца, комплекты белья и шторы. Шторы сдаём на стирку с месячной периодичностью. Теперь – что касается комнат… – Джонсон слегка нахмурился и чуть изменил интонацию, поскольку узрел, что Джимми, воспользовавшись моментом, засунул Герете за шиворот шуршащий конфетный фантик. – Арверы, не отвлекаемся! Брайтон, оставьте девушек! Пройдите вперёд, пожалуйста! Двери у нас, если знаете, на замках с цифровой комбинацией. Сейчас замки разблокированы. Это значит, что комбинация, которую вы себе выберете, будет запрограммирована и сохранится в памяти. Номера у замков шестизначные. Мой совет – не впадайте в крайность. Шесть единиц, к примеру, – лучший из вариантов. Кроме этого, администрация, включая всех наших кураторов, имеет в распоряжении дубль-код для экстренных случаев. С этим, надеюсь, ясно?

– Ясно, профессор Джонсон! – громко ответил Джимми, который теперь обретался в его непосредственной близости. – Каждый из наших кураторов может войти к нам в комнаты, когда ему пожелается!

– Да, – сказал Джонсон, – вот именно. Я рад, что вы это усвоили. Переходим к распределению. Пожалуйста, встаньте группами. Мне нужно сориентироваться.

Джимми вернулся к девушкам. Арриго, поднявшись с диванчика, приблизился к Тому и Гредару. К ним же прошёл от арки доблестный сын Ирландии. Три арвеартских студентки – Ирта́на и Те́рна с Лире́ной – стоявшие обособленно, сдвинулись чуть плотнее, демонстрируя единение. Герета, вслед за Вероной, тоже направилась к Девидсону.

– Вы куда?! – возмутился Джимми.

– Брайтон, – сказал куратор, – я ведь сейчас поселю вас в самую дальнюю комнату непосредственно рядом с прачечной.

Джимми, с несчастным видом, последним приткнулся к группе, представленной альтернативщиками, Геретой Травар и Гредаром.

– Прекрасно, – сказал профессор. – Занимайте семь комнат слева и начните с первой, пожалуйста.

Затем он переключился на Иртану и Терну с Лиреной, а Томас шепнул Вероне: «Извини, что я не сдержался там».

– Полагаю, оно того стоило на предмет воспитания Брайтона.

– Разве что ради этого.

– Так ты – чемпион Арвеарта?

Томас кивнул: «Да вроде как. Мне повезло с наставником».

– А ты, случайно, не знаешь имён эркадорских Советников?

– Это – из школьной программы. Запишу, когда всё закончится.

– Да?! – просияла Верона. – Я буду крайне признательна! Мне, собственно, нужно выяснить, кто из них кто конкретно. То есть как это правильней выразиться?.. Увязать имена с портретами. Или, ещё желательнее, увязать имена с фрегатами, исходя из названия Парусников.

– С фрегатами не получится. Просто в анналах истории ничего подобного не было. Мы не владеем их письменностью, и никто никогда не фиксировал взаимосвязи с названиями. Гораздо проще с портретами. По отношению к центру каждый в своей позиции. Я запишу по порядку, начиная с крайнего правого.

Брайтон, активно прислушиваясь и услышав слово «позиция», тут же откомментировал:

– Хе! Говорят о «позициях»! Блэкуотер, поверь мне на слово! Может, Том и силен в теории, ничего отрицать не буду, но в том, что касается практики, с ним лучше не консультироваться!

Бледные щёки Томаса стали ярко-пунцовыми, глаза за густыми ресницами заблестели ярче обычного. Джимми довольно хмыкнул. Арриго подумал: «Сволочь!» Эамон невольно попятился, ожидая чего-то ужасного. Арвеартцы – Герета и Гредар – тревожно переглянулись, поскольку не знали английского, но зато смогли засвидетельствовать томасовскую реакцию.

– Отлично! – сказала Верона. – Тогда можно я загляну к тебе? Сразу после полуночи…

– Да, – сказал Томас, – пожалуйста. Приходи когда хочешь, на будущее.

– Хе-хе! – засмеялся Джимми. – И ко мне приходи, Блэкуотер! У Девидсона – теория, а у меня – всё прочее!

Верона, взглянув в его сторону, сказала с такой интонацией, от которой у Джимми на время пропала охота выделываться:

– Я точно лишу тебя органа, но только уже не гипофиза. Ты когда-нибудь слышал о термине «химическая кастрация»?

Брайтон сместился к куратору, что закончил распределение и вернулся к своим инструкциям:

– Арверы, прошу внимания! Слушаем дальше, пожалуйста! Расписание ваших предметов не является постоянным, имея в виду их последовательность! Каждую ночь, на проверке, я буду вас информировать, есть ли у нас изменения. И здесь у вас два деквиантера. Для вашего же удобства в меню содержится список с номерами эрверов Коаскиерса, начиная с экдора ректора. Вы можете выбрать функцию письменного сообщения, либо голосового. Видеосвязь отключена. Напрямую звонить не стоит, только в самых экстренных случаях, особенно после двенадцати. В полночь, как вы уже слышали, в Коаскиерсе проверка. Вы обязаны быть в гостиной, где мы с вами сейчас находимся. И имейте в виду, пожалуйста, что Замок стоит на острове и с полуночи до рассвета дорога к нему отрезана. Для студентов, как вы понимаете.

– То есть?! – воскликнул Джимми. – Я не знал, что Замок на острове!

– А что, – удивился Джонсон, – вы этого не заметили при подлёте фрегата к Коаскиерсу?

– Я был занят! – ответил Джимми.

Джонсон невольно хмыкнул и спросил с очевидной иронией:

– И чем же вы были заняты?

– Научными экспериментами!

Арвеартцы переглянулись. Куратор сказал: «Сомнительно».

– Экдор, – разъяснила Верона, – он сидел в тот момент на мачте и боялся спуститься на палубу.

– Враки! – воскликнул Джимми. – С чего бы я вдруг боялся?! И вообще докажи, Блэкуотер! Тебя со мной рядом не было!

– Брайтон, – вздохнул куратор, – чтобы сейчас не возникло каких-либо разногласий, я сам за вас выберу комнаты. Остальные согласны, я думаю? – он посмотрел на Томаса. Томас кивнул утвердительно. – Итак, Томас Девидсон – «первая», Гвелдеор – «вторая», пожалуйста. Рэа Блэкуотер – «третья», Герета Травар – «четвёртая». Аримани, за вами – «пятая». «Шестая» – за Эамоном, и «седьмая» – за Джеймсом Брайтоном. Возражения не принимаются.

«Неплохо, – решила Верона. – Достаточно близко к выходу». Герета заметно смутилась. Маккафрей вздохнул с огорчением, а Джимми, заслушав Джонсона, подскочил к оставшимся девушкам:

– Эй, кто в «восьмой»?! Раскалывайтесь!

«Восьмая» досталась Терне – миловидной румяной девушке с веснушками и кудряшками, что посмотрела на Джимми с открытым негодованием. Сам он состроил ей рожу, за что получил от Джонсона новое замечание:

– Брайтон, хватит кривляться! Вы – студент Академии, а ведёте себя как детсадовец! Стойте спокойно и слушайте. Повторяю самое главное. Замок стоит на острове. До берега – двести футов или двадцать семь декатеров. Мы связаны с сушей мостами. Один расположен ниже. Он – под водой, арверы, и служит служебным целям – гаражи, доставка продуктов, вывоз мусора и так далее. Он построен в виде тоннеля, въезд в который идёт от трассы. На въезде, как вы понимаете, проводится процедура полной идентификации. Верхний мост разводится на ночь. Таким образом здесь обеспечивается полная изоляция. Теперь переходим к следующему. За прогулы учебных занятий, нарушения дисциплины и несоблюдение правил мы начисляем баллы. Сто баллов – и вы отчислены. Так что, арверы, пожалуйста, следите за поведением! Если у вас возникают какие-то обстоятельства, ставьте в известность заранее. Джеймс, вам это ясно?

– А сто баллов в какой период? – осведомился Джимми. – За год или семестр?

– Баллы аккумулируются за период всего обучения.

– А если меня отчислят, восстановиться можно?

– Нет, – сказал Джонсон, – не думаю. Отчисленных не восстанавливают. Им приходится обучаться в колледжах первой ступени для техников-тривералов, а что до альтернативщиков, то их просто ждёт депортация без права обратного доступа. И, кстати, могу поздравить. Вы, Брайтон, с момента прибытия заработали восемь баллов. По два балла за замечание. А теперь расходитесь по комнатам. Завтра утром я жду вас в восемь на этом же самом месте. Не забудьте поставить будильники. У кого-нибудь есть вопросы?

Джимми поскрёб затылок, скрытый под толстыми дредами. Больше вопросов не было. Джонсон сказал: «Отдыхайте!» – и быстро покинул гостиную. Лирена, Иртана и Терна направились в комнаты первыми, за ними – едва ли не строем, после баллов, полученных Брайтоном, прошли арвеартские парни.

– Джеймс, – сказал Арриго голосом мистера Джонсона, – это у нас называется «подрезать цыплёнку крылья».

– Да гад он! – воскликнул Джимми. – Ни за что ни про что придирается!

– Ничего, – усмехнулась Верона. – Недолго тебе выделываться. Это я гарантирую.

«А тебя, Блэкуотер, не спрашивают!» – едва не ответил Джимми, но наткнулся взглядом на Томаса и, процедив сквозь зубы: «Вечер ещё не закончился», – первым покинул гостиную из компании альтернативщиков.

– Пойдёмте, – сказал Арриго. – Интересно, что там за комнаты.

В результате Герета с Вероной прошли в коридор последними, поскольку Герета решила, что должна позвонить родителям, а Верона, задавшись мыслью, что должна известить проректора о своём уговоре с Джоном, отправила сообщение со второго из деквиантеров:

– «Экдор Эртебран, я – в „третьей“. Мне нужно спросить у Вас кое-что. Это довольно срочно. Загляните ко мне, пожалуйста».

* * *

Коридор за витражной дверью оказался просторным, длинным, украшенным и картинами, и старинного вида светильниками, и небольшими ковриками – уютными – тёмно-коричневыми. Несколько арвеартцев ещё не выбрали коды и пребывали в задумчивости, а один из них – в светлом костюме, большеглазый и худощавый, стоял у «тридцатой» комнаты – напротив комнаты Девидсона, и с ним же и разговаривал. Речь шла о пьесе «Ду́ши» драматурга Ко́бера Ру́герта. Томас делился с приятелем собственными впечатлениями:

– Я прочитал её летом. Финал впечатляет, естественно. Ле́варт ставит её в «Неркви́ре». Надо будет сходить обязательно.

Герета смущённо потупилась, прошла до двери в «четвёртую», набрала на панели цифры и, закрывшись, взмолилась к Создателям: «Святые Отцы-Покровители! Сделайте с этим что-нибудь!» Когда она скрылась за дверью, Арриго шепнул Вероне:

– Травар из наших девчонок единственная нормальная, а все остальные – так себе.

– Да, – согласилась Верона. – Я уже это заметила.

Ближайший приятель Томаса арвеартского происхождения посчитал своим долгом представиться и просто назвал своё имя, без каких-то особых формальностей: «Гредар. Рад познакомиться». В ответ он услышал:

– Взаимно! Мне повезло с соседями!

Тут к ним приблизился Томас и указал на парня, что выбрал «тридцатую» комнату:

– Верона, а это – Неар!

Арвеартец кивнул с улыбкой. Улыбка была приятной – искренней и обаятельной.

– Неар пишет рассказы! – поспешил известить Арриго. – Он трижды публиковался! В альманахе: «Дебют» для школьников!

Гредар добавил:

– Фантастику. А Арриго – флейтист, между прочим. И сам сочиняет музыку. Он у нас очень талантливый.

– Да чего уж… – смутился Арриго. – Музыка – так – развлечение.

– А Брайтон? – спросила Верона. – Он у нас чем занимается?

– Ничем, – усмехнулся Томас. – Покер и всё такое. Ну и портит всем жизнь вдобавок. Сплошная дегенерация.

Дверь «седьмой» распахнулась и появился Джимми, разразившийся громким высказыванием:

– Девидсон, я всё слышал! Хорош на меня наговаривать!

– Подтверждаю, – сказала Верона. – Типичная дегенерация без надежды на исцеление.

– Ну всё! – возмутился Брайтон. – Я вам сейчас устрою! И тебе, Блэкуотер, в особенности! За переход на личности и гнусное оскорбление!

Девидсон стиснул челюсти.

– Брайтон, – сказала Верона, – ты бы мог поучиться у Томаса, как надо вести себя в обществе.

Джимми презрительно хмыкнул:

– Ты, я смотрю, в восторге от этого рыжего мамсика?! Ну да, чемпион! Конечно! Только он не мужик, понятно?! Живёт на чужих гормонах! Ему кое-что отбили, и он – в импотентах, ясно?! Об этом все уже знают, но сам он, боюсь, не признается! А я, между прочим, за правду, чтобы ты потом не расстраивалась!

Повисла страшная пауза. Томас рванулся с места, не выдержав унижения, прорвался за дверь – в гостиную, оставляя створки открытыми, пробежал под высокой аркой и бросился вниз по лестнице.

– Хе! – ухмыльнулся Джимми. – Теперь он не скоро появится!

– Ну и мразь ты! – сказал Арриго.

– Сам мразь! – отозвался Джимми. – Но с такими, как ты, я не связываюсь!

– Мудак, – процедила Верона и пнула его – с размаху, не особо себя контролируя, в зону паховой области.

Джимми согнулся с воем, затем повалился – корчась, и завыл как труба – иерихонская. Маккафрей испуганно выглянул, в ужасе посмотрел на него и юркнул обратно в комнату.

– Он же тебя заложит, – бледнея, сказал Арриго, так как первым заметил проректора, что самым стремительным образом пересекал гостиную. – Верона, тебя отчислят…

Глаза её потемнели:

– Скорее отчислят Брайтона.

Эртебран, сопоставив увиденное со встреченным Томасом Девидсоном, что пронёсся мимо, по лестнице, в невменяемом состоянии, вдобавок к тому, что Брайтон продолжал завывать как помешанный, потребовал:

– Рэа Блэкуотер, пройдите к себе, пожалуйста! То же самое – Гредар и Неар! Аримани, а вы останьтесь. Проясните мне ситуацию.

Верона дошла до «первой», взяла свой рюкзак – нахмуренная, вернулась обратно к «третьей» и быстро ввела комбинацию, задуманную заранее – два числа – «девятнадцать» и «семьдесят» – год рождения Генри Блэкуотера. Комната – очень уютная, с рядами стеллажных полок; с кроватью с двумя подушками; с большим деревянным шкафом; с просторным столом – двухуровневым, с сенсорной клавиатурой и панелями управления, – освещалась настольной лампой с достаточно сильным свечением. Верона с минуту осматривалась, с удивлением признаваясь себе, что не ожидала подобного – ни такой современной мебели, ни такого окна – высокого, с красивыми лёгкими шторами и заниженным подоконником, ни таких потолочных балок – массивных, сложной конструкции, потом подошла к кровати, опустила рюкзак у ножки из солидного чёрного дерева, сняла с себя лёгкую курточку и легла, размышляя о будущем в свете всего случившегося.

Отправив Верону в комнату, Лээст склонился над Брайтоном и самым действенным методом – прямой контактной суггестией – стал снимать ему чувство боли, а Арриго, предельно взволнованный, в двух словах сообщил проректору, что Джимми сболтнул Вероне, что у Томаса есть проблемы, а Верона его проучила и, естественно, правильно сделала. Лээст, прекрасно знавший о томасовском диагнозе, поскольку, по долгу службы, читал медицинские карты на каждого из поступающих, никак не откомментировал подобную точку зрения, а Джимми – парень без комплексов, дождался конца суггестии и заявил с возмущением:

– Экдор Эртебран, понимаете, я просто хотел как лучше! Чтобы она с ним не связывалась! Разве такое нормально?! Мы не успели приехать, а он там уже старается – начал её заманивать! Успел с ней договориться, что она придёт к нему в комнату! А он же – вы понимаете?! – человек с такими проблемами! А если он извращенец?! У него восемьсот по Эйверу! И он бы её использовал!..

Проректор, немного прищурившись, прервал этот всплеск красноречия:

– Достаточно, Брайтон! Достаточно! Избавьте меня, пожалуйста, от ваших интерпретаций! Если вас ударила девушка, поимейте совесть оправдываться! Девушки в этих случаях обычно не ошибаются! Идите к себе обратно и поразмышляйте немного на темы морали и нравственности!

Джимми пришлось заткнуться и возвратиться в комнату. Как только он удалился, Лээст провёл Арриго в пустующую гостиную, где сказал: «Давай-ка присаживайся и всё по-порядку, пожалуйста. Самым развёрнутым образом». Арриго сел на диванчик, вспоминая все обстоятельства, начиная с инструкций Джонсона, и, немного сбиваясь, начал:

– Верона спросила у Томаса, не знает ли он случайно имён Высочайших Советников, а Томас сказал, что знает и пообещал записать ей… а профессор Джонсон тем временем занимался распределением… И потом он нас всех оставил, а мы постояли немного и пошли занимать свои комнаты, и пока разбирались с кодами, начали там разговаривать, и Джимми сказал ей прямо – прямо в присутствии Томаса: – «Ты, я смотрю, в восторге от этой сопли и мамсика?! А он – на чужих гормонах! Мол, импотент полнейший!» Представляете, сволочь какая?! – Арриго, разгорячившись, энергично потряс кулаками. – Так вот – перед девчонкой! И потом он сказал после этого, что Томасу всё отбили, и что все уже знают об этом, и что только она не в курсе, а он как доброжелатель ставит её в известность! Ну Томас рванул оттуда, а дальше вы уже знаете.

– Понятно, – сказал проректор. – Ты загляни к ней, пожалуйста, и скажи, что пора ложиться. Скажи, что проблему с Советниками ночью решать не следует.

– Конечно! – кивнул Арриго.

– А я разыщу сейчас Томаса. Он, видимо, на террасе. Больше идти ему некуда.

Проследив за фигурой проректора, что энергичным шагом направился в сторону лестницы, Аримани покинул гостиную, занёс свою сумку в комнату, огляделся, сказал: «Недурно!» – и поспешил к Вероне – обсудить ситуацию с Девидсоном.

– Полагаю, это – серьёзно? – поделилась она впечатлением. – Исходя из его реакции, картина пока безнадёжная?

– Серьёзно, – вздохнул Арриго. – Делали две операции, правда, не здесь, а в Лондоне, но обе прошли безуспешно. И, кстати, мало кто знает. Знаем мы как друзья и Неар. Он тоже с Томасом дружит. И те из преподавателей, кто знаком с медицинскими картами.

– Ладно, – сказала Верона. – Возможно, не всё так плохо.

Передав ей слова проректора и простившись с ней рукопожатием, Арриго сходил в душевую, освежился, вернулся в комнату, расчесал свои буйные кудри, взял коробку конфет – бельгийских, и отправился в комнату к Гредару. Гредар, узнав от приятеля, что Брайтона обезболили, Верону не наказали и что Томас, возможно, на пристани и экдор Эртебран уже ищет его, вздохнул с большим облегчением и помянул Создателей, воздав им хвалу за участие.

– И кстати, – сказал Арриго, – я неделю провёл в Брюсселе. Это – столица Бельгии. Вот шоколад оттуда. Попробуй. Тебе понравится.

– Хорошо, – согласился Гредар и отставил коробку с конфетами на одну из стеллажных полок, с мыслью вручить её позже одной из своих сокурсниц – Ирта́не Артва́рден, в частности.

* * *

Разобрав свои вещи наспех, Верона взяла полотенце – пушистое, темно-зелёное, и отправилась в душевую – в жёлтых сланцах с красными розочками. «Женские душевые» оказались большим помещением из совмещённых секций: отделения с умывальниками, отделения с туалетами и просторной и светлой комнаты с пятью душевыми кабинками. Разобравшись с устройством кранов, Верона намылилилась гелем и поймала себя на мысли, что думает не о Джоне и даже не о проректоре, а о том, чьё изображение – прекрасное и сияющее – осело в её сознании, словно якорь из чистого золота. Что до экдора Смита, то образ его распался. Одна его часть – отдельная – вписалась в картину прошлого; другая – в картину будущего; а третья вошла в настоящее – яркими, тёплыми всполохами. Ощущая вину – усилившуюся, она попыталась уверить себя, что возникшее ней желание – оказаться в центральном холле и увидеть портрет ещё раз – портрет Эркадора Великого – эртаона первого уровня – более чем невинное и абсолютно не связанное с чувственными мотивами. «И то, что он посмотрел на меня… он не смотрел в действительности… просто мне показалось… из-за яркого освещения… И зачем я об этом думаю? Мне надо думать об имени…» В мыслях такого рода она быстро помыла голову, затем обсушилась у зеркала и, одевшись, вернулась в комнату.

В комнате её ждали. Джон – в кофейном по цвету фреззде, в светлых штанах из замши и в сапогах – перламутровых, сидел на столе, посмеиваясь, и держал её Volume Двенадцатый, раскрытый на том разделе, что назывался «Прошлое» и содержал рисунки – схематичные – карандашные – эпизодов из детской жизни, где именно сам он присутствовал в центре любой композиции. Папка была отложена.

– Я смотрю, – произнёс он с иронией, – наш Эхнатон Великий поразил твоё воображение.

Верона – порозовевшая – румяная и распаренная, покраснела ещё сильнее и лишь опустила голову. Джон встал, подошёл к ней медленно – высокий, широкоплечий, с иридиевыми браслетами на предплечьях с рельефными мышцами, забрал полотенце – влажное, откинул куда-то в сторону и нежно сказал:

– Не расстраивайся. Естественные реакции. Можно ли с этим справиться?

– Да, – прошептала Верона, глядя на нити фреззда – по виду достаточно грубые, с фактурным переплетением.

– Не семнадцатилетней девушке, которая толком не знает, где она оказалась и что за всем этим последует.

Верона, опять ощутив себя бессмысленной инфузорией – со всеми своими реакциями – на него самого, на проректора, на «Минотавр» Маклохлана, на куратора пятикурсников, на портрет «Эхнатона Великого», зажмурилась и заплакала.

– Ну вот, – сказал Джон, – приехали. Хотя нет, ещё не приехали. Дай мне одну секундочку…

* * *

Эртебран, обнаружив Томаса сидящим на парапете – на самом краю у пропасти – той, что в себя заманивает и обещает навеки избавление от страданий, ненадолго присел с ним рядом – в целях стабилизации, а потом повёл в свою комнату – выпить горячего чаю и поговорить на темы с общего рода значением.

Джимми Брайтон в эти минуты не испытывал ни благодарности, ни раскаяния за содеянное, а, напротив, вынашивал планы на весьма интересную тему – как отомстить Вероне и опозорить прилюдно каким-нибудь хитрым образом. «Пукалка не подходит, – думал он с огорчением, роясь в своих вещичках, представленных громкой «пукалкой», растворимых в горячих жидкостях капсулах со слабительным, баллончиком с этантиолом, небольшого размера флаконом (пока что ещё не опробованным) с искусственными феромонами, целым набором стикерсов с разнообразными надписями и пачкой цветных журналов, изданных в Амстердаме. «Может, ей порно подбросить?! Baskets этот дурацкий! Хотя нет, догадаются сразу! О боже! – Брайтон подпрыгнул. – Надо ей презик подкинуть! Кончить в него и подкинуть! Или сказать импотенту, что я с ней всю ночь протрахался! Этого он не вынесет!»

Джина курила Vogue, сидя на подоконнике, и мечтала о встрече с Куратором – на фоне идей Вероны, что прозвучали на Паруснике. Представляя, как Старший Куратор отвечает ей – Джине – согласием – на просьбу «смотаться в Ирландию» и гуляет с ней вместе по Дублину, приглашает в кафе на ужин, угощает её шампанским, всю ночь напролёт целует её, Джина – в своих мечтаниях – дошла до самого главного – как в порыве любви и страсти он лишает её невинности и делает ей предложение, а она отвечает согласием. Рама окна была поднята на семь допустимых дюймов, которых вполне хватало для вытяжки и для воздуха. Мысли влюблённой Джины покидали пределы Замка – вслед за дымом – столь же рассеяно, а время, в её ощущениях совсем перестало двигаться и застыло как замороженное. Великий Экдор Терстдаран читал в это время книгу – третий том «Сиггригийского Права», и хмурился то и дело, поскольку джинины мысли создавали ту атмосферу, при которой чтение книги юридического порядка представлялось достаточно сложным и, больше того, неправильным с этической точки зрения.

Верона – в своих страданиях – совсем ничего не почувствовала, кроме объятия – сильного, и в ту же секунду услышала: «Малышка, ну всё, успокаивайся! Посмотри-ка, где мы находимся!» После нескольких нервных всхлипываний, она осторожно высвободилась и увидела небо – чёрное, в бесчисленных звёздах – мерцающих, совершенно ей незнакомых с учётом любого ракурса.

– Красота, – сказал Джон, – не правда ли?! Сейчас мы снова на паруснике, в сотнях парсек от Солнца. Как тебе это нравится?

Верона по-детски ахнула и прошептала в ужасе:

– Но это же невозможно… ни при каких условиях…

Джон вытер ей слёзы пальцами – те, что ещё просачивались, и ответил, садясь на палубу:

– Конечно возможно, Малышка моя, если ты сможешь представить, что наша с тобою скорость – это не скорость фотонов, а скорость собственной мысли, способной за полсекунды преодолеть пространство во всех существующих формах, невзирая на расстояния.

Верона, силясь представить, тоже уселась на палубу, прижалась плечом к руке его и опять посмотрела в небо. Звезды рассыпались бусинами – от мельчайших синих пылинок до крупных, слепящих шариков с лазурными ареолами, которые чуть затуманились. Перед её глазами появился вдруг образ «Крюгера» – куратора пятикурсников. Она прошептала:

– Господи, ведь это – неправда… скажите мне…

Джон обнял её нежно, погладил длинные волосы – прохладные, всё ещё влажные, стекавшие вниз до палубы, и ответил:

– Вы поцелуетесь, но здесь волноваться не о чем. Это не самое страшное из того, что случится в августе.

– А что будет самым страшным?

– Будет много чего, любимая, но ты не бери себе в голову. Ты – здесь. Ты – со мной. Это – главное…

– Как вы живёте с этим? Вы знаете всё, что я думаю.

Джон прикоснулся губами к её лбу – всё ещё горячему, спустился к глазам – закрывшимся, и прошептал, целуя их – то один, то другой – по очереди:

– Так и живу, любовь моя. И чем больше я узнаю́ тебя, тем дороже ты мне становишься…

* * *

После крепкого чая с проректором, Томас, дойдя до гостиной, был встречен своими приятелями – Гредаром и Арриго, а сам Эртебран, умывшись, рухнул – в буквальном смысле – на кровать в своей маленькой спальне и уснул через три минуты, прибегнув к самовнушению.

Джина Уайтстоун полночи делала разные маски: сначала из белой глины, затем – из фруктовых энзимов и в конце – из репейного масла. Одновременно с этим она долго красила ногти, выпрямляла волосы плойкой и курила периодически, созерцая своё отражение в красивом настольном зеркале и вытирая слезы, приходящие к ней от мысли, что всё, чем она занимается – более чем напрасно, и прекрасный Старший Куратор опять её не заметит и не уделит ей внимания, пусть даже и мимолётного – самого минимального.

Герета, тоже влюблённая, писала дневник – виртуальный, и то и дело поглядывала на фотографию Томаса, – его портрет из журнала «Мир Спорта и Состязаний»:

«Сегодня ТОМАС впервые посмотрел на меня по-другому! И мы живём по соседству – между нами только две комнаты! Сначала мы все там стояли, и ОН разговаривал с Неаром. Я тоже читала „Души“, но я никогда не осмелюсь заговорить с НИМ об этом, иначе ОН может подумать, что я прочитала с той целью, чтобы хоть как-нибудь выделиться…»

Вернувшись с Вероной в «третью», Джон дал ей переодеться, и когда она в чёрной майке с надписью I am a dreamer села на одеяло и стала приглаживать волосы, пропуская их между пальцами, то опустился рядом, любуясь её выражением – смущённым, но полным нежности и одновремненно – восторженности. Она спросила:

– Мой гребень… Он так у вас и останется?

– Да, – сказал Джон, – останется. Не лишай меня удовольствия обладать твоими предметами.

– Которые я теряла?

– Которые ты выбрасывала, начиная с раннего возраста.

Тут же в её представлении возникла большая куча – из фантиков, из бумажек, из обгрызенных карандашиков, из пенальчиков от помады, из расчёсок, лишившихся зубчиков, из коробок из-под печенья, из носков с протёршейся пяточкой. Картина была специфической. Джон рассмеялся:

– Вот именно!

Верона заполыхала, но нашла в себе силы сказать ему:

– Вы можете брать, что хотите, а не ждать, пока что-нибудь выбросится.

Он посмотрел на полки. Взгляд его стал мечтательным:

– Ну, может быть, эти сланцы, и эти духи, и зеркальце…

Она глубоко вздохнула:

– Сэр, я могу попросить вас?..

– Ложись, – сказал Джон, – уже поздно. И не беспокойся о Томасе. К утру он уже поправится.

Долгий день наконец закончился. Верона уснула – счастливая, а Джон просидел с ней рядом всю ночь – до рассвета по времени, охраняя её сновидения и любуясь её очертаниями.