Читать книгу Клады и кладоискатели - Сергей Андреевич Красов - Страница 3

1708 год, осень

– Минька! Где тебя черти носят!?

Восьмилетний мальчуган невысокого роста, с остриженными «под горшок» соломенными волосами, услышав крик со стороны конюшни, быстро заровнял ладошками песок над своим тайником, сверху забросал его ветками и опавшими листьями. Потом отошёл на пару шагов, придирчиво окинул взглядом небольшую полянку в густых зарослях малинника. Вроде всё нормально. Зацепившись рукой за ветку липы, вскочил босыми ногами на широкий пень на краю оврага и, вытянув тонкую шею, внимательно огляделся, прикрываясь листьями дерева. Поверх малиновых зарослей хорошо было видно конюшню, баню и часть просторной корчмы. Ни одного человека видно не было.

Минька спрыгнул с пенька, ещё двумя прыжками скатился на дно оврага, где журчал едва заметный после жаркого лета ручей. Закатав до колен штанины латаных порток, Минька быстро пробежал по песчаному дну ручья вниз по течению, шлёпая по воде ногами и поднимая брызги. Когда из-за поворота показался мост через овраг, он перешёл на шаг и стал высматривать на склоне место, где поменьше зарослей. Потом, цепляясь за ветки кустов, Минька ловко выбрался из оврага и оказался на дороге, накатанной колёсами телег.

И как раз вовремя. Вышедший из-за угла конюх Афанасий, уже открыл было рот, чтобы опять крикнуть Миньку, но увидел его самого и показал пудовый кулак.

– Так я же не надолго, дядь Афанасий. Только глянул, появились уже опята или нет, – оправдывался на ходу Минька, хватая широкую лопату и одновременно уклоняясь от затрещины.

– Какие опята? – На мгновение задумался Афанасий, – сухотища такая. Дождей уже седмицы две или три не было. – Он машинально посмотрел на небо и перекрестился. Миньке этого хватило, чтобы вместе с лопатой прошмыгнуть в широко распахнутые двери конюшни.

«Вот пострелёнок!» – усмехнулся про себя Афанасий и грозным голосом крикнул в распахнутую дверь:

– Что б к вечерне всё было чисто! Смотри мне ужо!

– Сделаю, дядька Афанасий, не впервой, – донеслось изнутри.

– Так, что я хотел сделать? – пробормотал про себя Афанасий, – хомут починить, что-то растрепался совсем, да сани пора посмотреть, может починить чего надобно, не заметишь, как и зима подкатит…, – он заковылял в угол двора, хромая на покалеченную ногу.

Минька знал, что Афанасий – мужик добрый, отходчивый. Ну, влепит, иногда, подзатыльник или дёрнет за вихры, так то ж ведь за дело, для порядка. Не то, что хозяин – Игнат Акимыч. Тот как зыркнет глазами – у Миньки сразу мурашки по спине. И не кричит никогда. Просто скажет: «Скидывай портки!» И Минька идёт, обливаясь слезами, к ближайшей лавке, на ходу развязывая верёвку на штанах. Это, чтобы штаны ремнём не попортить, а кожу на Минькиной заднице хозяину не жалко. А то, что после порки Минька неделю спит на животе и ест стоя, так на это Игнат Акимыч только посмеивается.

Но и на хозяина Миньке грех обижаться. Два года назад приютил его беспризорного, не выгнал на улицу, кормит, одевает. А то, что работать заставляет, так все же работают. И сам он корчму содержит, всё время в хлопотах, куда-то ездит, что-то привозит, с постояльцами договаривается, за всем большим хозяйством приглядывает. В то же время не гнушается и дрова колоть, и крышу чинить, и ворота новые недавно сам устанавливал.

Жена его – хозяйка – Марфа Ивановна вместе со старшими дочерьми на кухне хозяйничает. Готовят еду для постояльцев и для своих. Младшая дочка – десятилетняя Дашка – тоже на кухне помогает, в основном посуду моет вместе с Минькой, но уже и к стряпне подключается понемногу. Привыкает.

Минькиной главной обязанностью, кроме мытья посуды, является подметание и мытьё полов на кухне и в зале, вытирание столов, уборка из зала грязной посуды, вынос мусора, – и всё остальное, что скажет хозяин. Кормили его неплохо, грех жаловаться, одежонку тоже давали, хоть и не новую, но крепкую и чистую.

За чистотой Минькиной одежды следила Даша. Если он ухитрялся вымазать только что выстиранные портки, мог и хворостиной от неё получить. Но это уже так – для порядка, а вообще они с Дашкой даже дружили, играли вместе, когда было свободное время.

Больше всего в жизни Минька мечтал найти свою маму. Память его хорошо сохранила её голос, лицо, нежное тепло в глазах, когда она смотрела на него. Дом, где они жили, Минька помнил смутно. Там жила ещё одна очень старая женщина, которая Миньку не любила. Она обзывала его «огузком», «выкидышем» и другими плохими словами. Но мама называла эту женщину «мамой». Чего Минька тогда никак не мог понять. Он считал, что мамы могут быть только у маленьких детей. Это сейчас с высоты своих восьми лет он понимал, что это была, скорее всего, его бабушка.

Мужчин в доме не было. Город, где находился их дом, назывался Витебск, а в каком месте города они жили, Минька не знал. Когда они куда-нибудь уходили из дома, мама всегда держала его за руку. Также и возвращались. Минька с интересом разглядывал людей и всё, что попадалось навстречу, а вот запомнить улицу, не догадался.

Так же они ушли из дома и в тот злополучный день. На рынке, куда они пришли, было столько всего интересного, такие вкусные запахи со всех сторон! Минька без перерыва крутил головой, стараясь всё рассмотреть.

Мама пообещала ему купить леденец на палочке, и они остановились у лотка с леденцами. У Миньки глаза разбежались от такой красоты. Каких там только леденцов не было! И петушки, и зайчики, и котики. Красные, жёлтые, зелёные. Мама сказала, что купит только один: «Выбирай». Минька растерялся, всё было на вид такое красивое и вкусное.

В этот момент раздались крики: «Держи вора!» Все вокруг стали толкаться, кричать. Кого-то рядом с ними повалили на землю и стали бить. Его грубо оттолкнули в сторону, он упал. Когда поднялся, увидел только спины дерущихся мужиков, мамки видно не было. Какая-то женщина подхватила его на руки со словами:

– Иди сюда, мальчик, а не то зашибут!

Она с Минькой на руках быстро пошла куда-то в сторону. Он стал вырываться и кричать: «Там моя мамка»! Женщина сунула ему в рот какую-то тряпку и накинула на голову платок, так, что он ничего не видел. Руки и ноги его были плотно прижаты к телу женщины. Минька дёргался изо всех сил, пока совсем не ослаб. Потом его перехватили другие руки, крепко спеленали какими-то тряпками, положили на телегу, накрыли сеном и долго куда-то везли.

Так Минька оказался в цыганском таборе. Цыганка Аза, которая его похитила, заставляла называть себя мамой. Она объяснила ему, что его маму посадили в тюрьму за то, что она что-то украла.

– Ты же слышал, как кричали «Держи вора»!?

– Неправда! – Доказывал Минька со слезами на глазах, – мама ничего не воровала, мы с ней леденец выбирали.

– Пока ты леденец выбирал, твоя мама у продавца кошелёк срезала, – ехидничала «мама Аза», – так что сидеть ей теперь в тюрьме долго, пока кто-нибудь выкуп не заплатит.

– Так давай заплатим, а мама потом отдаст, – предложил Минька.

– Ишь, ты, какой умный! – Засмеялась Аза, – почему это я должна платить за какую-то воровку? Скажи спасибо, что тебя подобрала и кормлю.

– Спасибо, – послушно сказал Минька, хотя он хорошо помнил, что его не подобрали, а, скорее, украли, – а много надо денег, чтобы выкупить маму?

– Много, – сказала Аза, – у меня столько нет. Вот, если ты будешь помогать, можем насобирать нужную сумму. Глядишь, и выкупим твою мамку со временем.

Минька конечно согласился помогать. Цыганка ходила в город побираться и гадать и брала его с собой. Он должен был своим видом вызывать у людей жалость, плакать и просить у «мамы» кушать так, чтобы люди слышали. Это было не сложно, так как утром его специально не кормили. Сердобольные женщины часто вместо денег совали Миньке в руки кусочки хлеба или пирога, и тот сразу же толкал их в рот, с опаской косясь на «мамку». Та злобно шипела, когда люди отходили, но поделать ничего не могла.

Миньке часто рисовали на лице какую-нибудь болячку или туго приматывали к телу одну руку, чтобы он выглядел калекой.

Он постоянно пытался высмотреть в толпе прохожих свою мамку, но её нигде не было. Может, она и в самом деле попала в тюрьму? По словам опытных цыган, тюрьма – это такой подвал с маленьким окошком под самым потолком, в котором сидят арестанты и бегают крысы. Минька не любил крыс и очень переживал за мамку.

Вечером в таборе Азу и Миньку частенько избивал муж Азы Михась за то, что они мало зарабатывают, а также за то, что Аза не может родить ему ребёнка. Михась был огромного роста, весь заросший чёрными кудрявыми волосами, с золотой серьгой в ухе, постоянно пьяный и постоянно злой.

Минька однажды подслушал, как Аза жаловалась другой цыганке:

– Как же я могу родить, если он меня бьёт ногами в живот?

Сам Михась никогда не работал, по крайней мере, Минька ни разу не видел. Каждый вечер он пил вино и пел под гитару надрывные песни по-цыгански.

Два лета и две зимы Минька провёл в таборе. По началу он часто спрашивал у Азы, много ли они денег заработали. Та всегда отвечала, что ещё очень мало. Потом перестал, когда Михась на очередной вопрос стеганул его кнутом и сказал, что б не приставал, мол, сами скажут, когда хватит.

Постепенно Аза научила Миньку срезать кошельки у пьяных прохожих. Она подходила к выбранной жертве и хватала за руку, предлагая погадать. Минька, держась за «мамкину» юбку «единственной» рукой, вплотную подступал к мужику. На мгновение отпускал юбку, действуя двумя руками, он маленьким и острым ножиком срезал кошелёк с чужого пояса и прятал его за пазуху. Прохожий, как правило, отбивался от цыганки, отталкивал её вместе с «цыганёнком». Аза, убедившись боковым зрением, что дело сделано, быстро удалялась и терялась в толпе.

Иногда кошельки попадались довольно-таки увесистые. В такие дни Михась их не бил, наоборот, нахваливал. Миньку даже могли угостить сладким пирогом. С каждым разом воровское мастерство у Миньки росло, его движения стали уверенными и отточенными.

Но однажды всё пошло наперекосяк. Аза заметила вышедшего из трактира мужика с большим животом, одетого по-купечески и метнулась к нему. Минька зорким глазом отметил сразу три кошелька, подвешенных к поясу.

Купец спокойно смотрел на Азу, схватившую его руку, и пьяно улыбался в бороду:

– Ну, что ты, черномазая, можешь мне сказать, чего я сам не знаю?

Он даже и не думал её отталкивать. Аза что-то начала лопотать про дальнюю дорогу, держа двумя руками его раскрытую ладонь. Минька поступил вплотную и потянулся к кошельку.

Неожиданно купец свободной рукой ловко схватил Минькину ручонку с ножиком и заорал:

– Попались, жулики!

Второй рукой он схватил Азу за волосы. Та мгновенно ногтями обеих рук вцепилась ему в лицо, раздирая до крови щёки, нос, угрожая глазам.

Купец сразу отпустил Миньку, но не Азу. Пытаясь одной рукой отбиться от её ногтей, он заревел могучим басом на всю площадь:

– Воры! Держи воров!

Минька рванул в сторону. Он видел, как оборачивались на крик люди. Какой-то крестьянин широко раздвинул ноги и расставил руки, пытаясь его поймать. Но Минька проскочил у него между ног и нырнул под телегу рядом с ним, оттуда перекатился под соседнюю. Оказалось, что тут несколько телег выстроились в ряд. Минька быстро пробрался под ними и осторожно выглянул из-под крайней.

Хозяин телеги стоял возле головы запряжённой в неё лошади, держал её за узду и, вытянув шею, смотрел в сторону источника шума. Минька огляделся. Дальше было открытое место, если он побежит, его сразу заметят. Он медленно вылез из-под телеги, стал с ней рядом и покосился на мужика возле лошади. Тот поправлял хомут на лошади, а сам по-прежнему поглядывал в ту сторону, откуда доносились крики. Телега наполовину была загружена сеном. Минька ещё раз огляделся, быстро забрался в телегу, зарылся в сено и затаился.

Шум и крики сначала усилились, потом стали смещаться куда-то в сторону и постепенно затихли.

– Чего это там за шум? – Услышал он хриплый голос рядом. Видимо, хозяин телеги поинтересовался у прохожего.

– Цыганку-воровку поймали.

– Побили?

– Это уж обязательно. Да передали страже. Теперь не отвертится.

– Руки им надо рубить, совсем обнаглели, – сказал хозяин хриплого голоса и сплюнул.

Минька лежал ни жив ни мёртв. Он представил себя с отрубленными руками, и ему стало страшно. Мужик постоянно ходил где-то рядом с телегой, что-то бормотал в полголоса. Поэтому Минька решил, что ему лучше не высовываться.

Он задумался, что с ним будет, когда вернётся в табор. Скорее всего, Михась его обвинит, что Азу схватили из-за Минькиной неловкости. Значит, будет бить. И не просто бить, а изобьёт до полусмерти, а то и до смерти. А потом закопает где-нибудь в кустах. Минька вдруг осознал, что без Азы он Михасю не нужен. Точно убьёт. А кто же тогда будет мамку выкупать? Миньке стало жалко и себя и мамку. Он немного поплакал и заснул.

Когда телега тронулась, он даже не почувствовал. Покачивание и потряхивание движущейся телеги сделало его сон глубже и крепче. Так и проспал всю дорогу.

Проснулся Минька от толчка в бок и резко вскочил, испуганно озираясь.

– Тьфу, чёрт! Ты откуда здесь взялся? – Возле телеги с вилами в руках стоял уже знакомый мужик с хриплым голосом. – Я чуть было тебя вилами не проткнул!

– Я это… дяденька,… – Минька лихорадочно соображал, как лучше сказать, чтобы руки не отрубили, – я от цыган сбежал. Они меня у мамки украли, заставляли воровать, а я не стал… вот…

– Ишь, ты! – В глазах у мужика мелькнуло понимание. – Так это из-за тебя на рынке переполох был?

– Ну,… не совсем. Аза хотела, чтобы я у купца кошелёк срезал, а я его специально толкнул, чтобы он заметил, – вдохновенно врал Минька, – он её схватил, а я убежал и спрятался в сено.

– А чего ж не убежал, когда отъехали?

– Заснул.

Мужик расхохотался, а потом задумался.

– Что ж с тобой делать? – Он почесал рукой кудлатую голову, потом потеребил бороду и изрёк, – по любому надо тебя Акимычу показать. Пошли.

Он легко как пушинку снял Миньку с телеги, зажал его ручонку в огромной как лопата ладони и заковылял в сторону большого двухэтажного дома, сильно хромая на правую ногу.

Минька с интересом оглядывал хозяйственные постройки: конюшня, хлев, сарай, баня. Повсюду бродили куры и гуси, посреди большой лужи хрюкала в грязи свинья.

На крыльце дома стоял мужик, такой же здоровый, как и минькин сопровождающий, только пониже ростом и пошире в плечах. Он рассеянно теребил бороду, глядя на приближающихся мужика с ребёнком.

– Ника, Афанасий, решил сам себе ребёнка родить? – Выдал он, наконец. И громко захохотал своей шутке, хлопая ладонями себя по бокам.

– А ведь, почти так и получается. – Подыграл ему Афанасий и вкратце рассказал Минькину историю.

– И что с ним теперь делать, ума не приложу, Игнат Акимыч, – закончил он, выжидательно глядя на хозяина.

– Вот уж задача, – Игнат Акимыч задумался, разглядывая Миньку. – Как мать то твою зовут?

– Мамка. – Ответил Минька, не задумываясь.

Мужики переглянулись.

– Ну, а другие люди как её называли? – Попытался подсказать Афанасий.

Теперь задумался Минька. Та бабка, что жила с ними называла мамку «лахудрой», «шалавой» и другими некрасивыми словами. Как другие люди к ней обращались, он не помнил. Поэтому он пожал плечами:

– Не помню.

– Ну, а прозвище какое было?

Минька растерянно молчал.

– Тебя самого-то как зовут?

– Минька.

– Это – Митька, Дмитрий, что ли? Или Мишка – Михаил? А, может, от слова Микола?

Такими словами Миньку никогда не называли. Он вздохнул и опять пожал плечами.

– Ну, а годов-то тебе сколько, знаешь?

Минька снова пожал плечами и, вдруг, вспомнил:

– В тот день, когда меня цыгане украли, мамка сказала, что мне сегодня исполнилось четыре года, и поэтому мы пошли на рынок купить что-нибудь вкусное. Это было летом, потом лето закончилось, наступила зима. Потом было опять лето, опять зима, потом опять лето… вот это.

Мужики засмеялись.

– Ишь, как ты складно рассказал, – Игнат Акимыч присел на корточки, – получается, тебе сейчас шесть годов. Что ж нам с тобой делать?

Он выпрямился и посмотрел на Афанасия:

– По закону, его надо бы сдать в сиротский приют…

– Не надо в приют, дяденьки, – взмолился Минька. Этим словом его постоянно пугали цыгане. По их словам, приют – это та же тюрьма, только для детей.

– А куда ж ещё? Не цыганам же тебя возвращать. А, может, ты дом найдёшь, где с мамкой жил, если в город с тобой съездить?

Минька отрицательно покачал головой, вытирая кулаком выступившие слёзы.

– А. может, Игнат Акимыч, пусть при мне остаётся? Будет помогать, за лошадьми убираться? Или, вон, Дашутке – за гусями приглядывать? Совсем девчонка избегалась. Или пол в избе подмести? С веником, поди, управится? Посуду помыть… да мало ли ещё делов найдётся для такого щегла?

– Да уж, дармоедничать у нас точно никто не будет, – Игнат Акимыч строго погрозил Миньке пальцем и добавил, глядя на Афанасия, – а уряднику всё одно надо сообщить, мало ли.

Вот так Минькина судьба и решилась.

С тех пор прошло ещё два лета. Второе недавно закончилось и перешло в сухую, даже иногда жаркую осень.

Минька теперь точно знал, что ему сейчас восемь лет. Считать его научил Афанасий от скуки долгими зимними вечерами. Сначала до десяти. А этой зимой и дальше пробовали, но как-то неуверенно.

Афанасий объяснил, что после десяти идёт «один на десять», потом – «два на десять» и так далее до «девять на десять», а следом – «два десятка». И дальше в том же духе: «три десятка», «четыре десятка», пока не дойдёт до «десять десятков». На вопрос: «Что дальше?», Афанасий морщил лоб, пытался что-то вспомнить, потом махнул рукой и сказал:

– Тебе пока и этого за глаза хватит. Я же вот как-то обхожусь! А если сильно надо – проси Игната Акимыча, знаешь, как он ловко деньги считает! Или у Матвея, его старшего сына, когда он на каникулы приедет. Он в Вильно учится, в какой-то самой главной бурсе, университет называется.

Матвей приезжал в начале лета. Весь из себя важный, ещё бы – целый студиоза! В разговоре иногда такие слова умные говорил, которые тут никто и не слышал. Отец его – Игнат Акимыч – страшно гордился, что сын у него такой грамотный. Доходы от корчмы позволяли платить за обучение сына, и отец надеялся, что со временем Матвей будет или учёным или большим начальником.

На Минькины просьбы научить считать, Матвей отмахивался, мол, некогда мне. Его больше интересовали девки из соседних деревень, где он и пропадал почти всё время.

Научиться считать было для Миньки, с его точки зрения, главной жизненной необходимостью. Потому, что главной задачей для него оставалось – выкупить из тюрьмы мамку. А для этого надо было собрать деньги. А как человек может знать, достаточно ли у него денег, если он не может их пересчитать?

Понятно, что заработать деньги Минька не мог в связи с очень молодым возрастом. Но он нашёл способ, как собрать нужную сумму. Причём «собрать» в прямом смысле этого слова.

Выпившие посетители корчмы часто роняли монеты, и те раскатывались по полу в разные стороны. Их, конечно, сразу же собирали. Но частенько некоторые «потеряшки» оставались незамеченными.

Минька, постоянно вертелся в главном зале. Со временем он натренировался мгновенно реагировать на характерный звон упавших монет. Зрение его резко обострялось, и он видел одновременно все монеты, катящиеся по полу в разных направлениях. При этом он боковым зрением ухитрялся контролировать, куда направлены взгляды хозяина денег и других посетителей.

Как бы случайно поставив веник на монету, откатившуюся к стене, Минька бросался помогать растеряхе, собирать остальные. Собрав несколько монет в руки, он протягивал их постояльцу со словами:

– Вот, дяденька, ещё твои денежки, – при этом одна монетка могла «случайно» упасть в рукав Минькиной рубашки и остаться там. Подержав на виду какое-то мгновение пустые руки, чтобы все видели, что денег в них не осталось, Минька, как бы продолжая поиск отходил к стене, где опускал руку вниз. Монетка из рукава прыгала в ладошку, оттуда – в какую-нибудь щель в стене. После, когда все успокоятся и забудут об этом, можно будет перепрятать монеты в свой тайник.

Ещё одним доходным местом для Миньки было крыльцо корчмы. Как-то раз, подметая мусор возле крыльца, он заметил мелькнувшую «чешуйку». Такая мелкая серебряная монетка овальной формы стоила дороже более крупных медных монет, таких, как полушка и деньга. В этом Минька уже разбирался. Он присел на корточки и веткой стал перебирать кучу наметённого мусора. В результате он разбогател ещё на три «чешуйки» и один польский грош, на котором был изображён король с толстыми щеками.

Увлекательному процессу помешал Игнат Акимыч, появившийся на крыльце. Он рявкнул на Миньку, чтобы тот не копался, как курица в мусоре, а делом занимался.

С тех пор Минька уделял крыльцу особое внимание, проверяя его по утрам. Именно здесь часто спотыкались и даже падали пьяные посетители корчмы. Здесь пересчитывали деньги, занимали и отдавали друг другу мелкие долги. Монеты иногда падали, закатывались в многочисленные щели. Не ломать же крыльцо в таких случаях!

Сбоку на крыльце Минька нашёл шатающуюся доску, оторвал её и приставил на место. Периодически отодвигал её и забирался под крыльцо. Постепенно он очистил от мусора всё пространство внизу, и каждую новую монетку долго искать не приходилось.

Минька понимал, что если его поймают на кражах монет, то, как минимум – выпорют. Но, куда деваться, ради мамки приходилось рисковать.

За всё время Миньку пороли два раза. И оба раза, с его точки зрения, несправедливо.

В первый раз – когда вечером недосчитались одного гуся из стада, что Минька пас на лугу. Он и отвлёкся то один раз, когда на дороге возле луга остановилось на короткий привал какое-то воинское подразделение. Солдаты разделились на небольшие группы, загорелись костры, и запахло готовящейся едой.

Минька подошёл поближе к одной из групп возле костра, с интересом разглядывая оружие и форму, в то же время, контролируя пасущихся гусей. Его подозвали к костру, приняли приветливо, посоветовали пришить лямку к штанам через плечо и даже подарили большую красивую пуговицу. Правда, не солдатскую, а подобранную ими где-то на дороге. На пуговице был изображён конь с рогом на лбу, птица, похожая на лебедя и ещё какие-то мелкие детали.

Когда Минька пригнал гусей, одного не хватило, за что его и выпороли. Как же он мог их пересчитать, если считать он мог до десяти, а гусей было несколько раз по десять.

Вечером, когда выпоротый Минька лежал на животе и всхлипывал, Афанасий ему объяснил, что когда его угощали кашей у одного костра, у другого варили его гуся.

Минька не верил, что такие дружелюбные и весёлые солдаты могли оказаться такими вероломными. Он склонялся к тому, что гусь сам отбился от стада, заблудился, и в лесу его волки съели.

Второй раз Миньку выпороли опять же ни за что.

Он вытирал стол в главном зале. В этот момент на противоположный от него конец стола запрыгнул наглый рыжий кот Масик и нацелился на остатки каши с кусочками мяса в чашке, недоеденные пьяным посетителем. Минька вообще-то сам хотел доесть кашу и делиться с котом не собирался. Он крикнул: «Брысь, скотина!» и замахнулся тряпкой. Кот грозно зашипел, выгнул спину и сделал шаг к чашке. Минька швырнул в него тряпку. Масик отпрыгнул, зацепил боком стоявший на краю стола кувшин, испугался и рыжей молнией метнулся к открытой двери. Кувшин упал сначала на лавку возле стола, затем на пол. И даже не разбился. Только кусок горлышка откололся, и трещина появилась сверху донизу.

Как Минька ни доказывал, что виноват не он, а Масик, выпороли всё-таки его, а не кота.

– От кота и то пользы больше, чем от тебя, – спокойно объяснял Игнат Акимыч, снимая с гвоздя сыромятный ремень, – он мышей ловит, а ты – нет. Одни убытки от тебя. Такой кувшин больше копейки стоит.

Минька хотел было сказать, что может заплатить за кувшин, но вовремя прикусил язык. Объясняй потом, откуда деньги. Скорее, ещё раз выпорют. Пришлось помалкивать, глотая слёзы обиды.

Правда, выброшенный кувшин Минька подобрал и приспособил под свой тайник. Теперь все найденные монетки он складывал в кувшин, заткнув сверху комком сухого моха. Подходящее место для тайника он обнаружил случайно, собирая малину. Небольшая поляна в малиннике возле пня на краю оврага идеально подходила для этой цели. И недалеко от корчмы, и в то же время, никто лишний раз в колючий кустарник не полезет.

Монет в кувшине было уже много. По количеству. Но в том, что их будет достаточно, чтобы выкупить из тюрьмы мамку, Минька сильно сомневался. Он осторожно наводил справки о покупательских способностях разных монет. Спрашивал, например, у Афанасия или у подавальщицы Марты, что можно купить на ту или иную монету. В обороте монеты были разные: польские, литовские, шведские, русские и другие. Медные и серебряные.

Минька знал, что ценными монетами считаются талеры и рубли. Но таких у него в кувшине пока не было. Самой крупной по размеру и номиналу монетой у него была медная российская копейка. Купить на неё можно было столько же, как и на маленькую серебряную чешуйку.

Марта – подавальщица, что разносила посетителям заказанные блюда и собирала с них деньги, смеялась над Минькиными вопросами:

– Зачем тебе, малец, это знать? Всё равно у тебя денег никогда не было, нет, и не скоро будут.

Сама она все деньги отдавала хозяину. И за еду, что выставляла на столы, и за услуги, что оказывала некоторым посетителям в комнатах наверху. (Дашка как-то шёпотом объяснила Миньке, что Марта занимается блудом. Что это такое, Дашка и сама толком не знала).

Однажды Минька увидел, что Марта отдала хозяину даже монету, которую случайно нашла на полу.

– А зачем ты её отдала? – Не выдержал Минька.– Никто же не видел, что ты её нашла.

– И что бы я с ней сделала? – Засмеялась Марта. – Что-то покупать здесь негде. В городе я не бываю. Если что-то понадобится – попрошу Акимыча – он и так привезёт.

Вообще-то Марта была неунывающая и весёлая девица. Однажды, отвечая кому-то из посетителей, со словами: «Вот мой самый любимый мужичок!» – поймала пробегавшего рядом Миньку, высоко подняла его, расцеловала в обе щёки и прижала к своей внушительной груди, что двумя полушариями выглядывала из глубокого выреза на платье.

Минька от неожиданности чуть не задохнулся, упёрся, отбиваясь, обеими руками и задрыгал ногами. Кое-как вырвался и убежал из зала под дружный хохот пьяных мужиков.

Главным жизненным учителем у Миньки всё-таки был Афанасий. Минька, затаив дыхание, с горящими глазами слушал его неспешные рассказы о боях, в которых тому приходилось участвовать. Особенно о битве при Нарве, где Афанасий в звании капрала командовал плутонгом*. (Плутонг – в современном понятии – взвод). Русская армия тогда потерпела поражение от шведов. Афанасию в этом бою шрапнелью перебило ногу. Кость потом срослась, но неровно. Хромота осталась на всю жизнь. Из армии пришлось уйти. Добираться на родную Смоленщину смысла не было. Все родные давно умерли. Попросился подработать в корчме у Игната Акимыча, да так и застрял здесь на годы.

– Понимаешь, Минька, – рассуждал Афанасий скорее сам с собой, – что такое русская армия? Это в основном обычные деревенские парни, которые хорошо умеют только землю пахать, да сено косить. А им сунули в руки железяки и приказали воевать. Вот они и воюют так, как сами это представляют. То есть для них баталия – это драка стенка на стенку или толпа на толпу. Только здесь противника ещё и убивать можно.

А шведы, они… как бы это сказать… более организованные, что ли. Чётко выстроены, стреляют залпами, перестраиваются по команде. Командир у них следит за боем со стороны и направляет свежие силы туда, где они нужнее.

А нам скомандовали: «Вперёд! На штурм!» И мы бежим, как стадо баранов. А по нам пушки в упор лупят. Каждое ядро просеку вырубает в наших телах. Ну, разве это дело? А прапорщики – знаменосцы? Это вообще самоубийцы. Размахивает в толпе знаменем, привлекает к себе внимание неприятеля. Их и убивают в первую очередь. Вот, как ты считаешь, Минька, какая польза во время баталии от флага? От сабли, штыка – понятно. Даже от кинжала больше пользы. А от флага? Только руки заняты. Я понимаю, если победили, тогда закрепили знамя на самом верху захваченной крепости, чтобы все видели. А так… эх!

Минька представляя себе, как он в красивой офицерской форме со знаменем в руках идёт на штурм вражеской крепости, и сердце замирало от восторга. Потом он героически погибает…, нет… погибать неинтересно. Он со знаменем в руках поднимается на самую высокую башню в крепости, и все сразу перестают воевать, потому что мы победили!

– Царь Пётр, вроде бы, сделал выводы, – продолжал размышлять вслух Афанасий, – готовит армию по-серьёзному, флот строит. Баталий крупных давно уже не было, но война то со шведами, ещё не закончилась.

Как бы в подтверждение его слов осенью произошла серьёзная битва. Но сначала было другое событие.

Двадцать восьмого сентября одна тысяча семьсот восьмого года в воздухе резко запахло гарью. Вечером в той стороне, где находился город Витебск, небо было багрово-красным. Запах гари усилился.

– Что же там такое горит, – Афанасий вытягивал шею и морщился от запаха, – до города двенадцать вёрст, ближе тут вроде бы и гореть то нечему.

Утром по дороге мимо корчмы потянулись обозы с беженцами. От них то и узнали, что по приказу царя Петра некий капитан Соловьёв с пятью сотнями казаков и калмыков поджёг город Витебск с четырёх сторон. Пётр разозлился на горожан за то, что они тайно послали семь тысяч талеров своему королю Станиславу Лещинскому, которому взойти на трон помог шведский король Карл. Сгорели замки, ратуша, жилые дома, Заручевье, Взгорье, Задунавье, костёлы, церкви. Только Заречье не тронули. Местные купцы заплатили Соловьёву выкуп – шестьсот талеров*. (Исторический факт).

Минька от таких известий сильно расстроился. Он при каждой возможности бегал к дороге, всматривался в женские лица, надеясь увидеть свою мамку. Но её не было. Афанасий его успокоил, объяснил, что в городской тюрьме узники содержатся в каменном подвале, и сгореть они не могли. Скорее всего, стражники разбежались, и все узники вышли на свободу. Если его мать и ушла из города, то не обязательно по этой дороге. Таких дорог много во все стороны.

На третий день поток беженцев заметно уменьшился. Минька принял твёрдое решение: самому сходить в город, найти там тюрьму и убедиться, что мамки там нет. О своём решении он, естественно, говорить никому не собирался.

Сегодня все гостевые комнаты в корчме на втором этаже были заняты. Одну из комнат заняла молодая супружеская пара. Они недавно обвенчались в Смоленске и ехали в Полоцк знакомиться с роднёй невесты.

Вторую комнату занимали двое католических священников в рясах. В третьей собирались ночевать купец с приказчиком.

И четвёртую в конце дня занял офицер в чине капитана, прибывший верхом в сопровождении пятёрки солдат во главе с капралом. Причём, все шестеро прибыли уже явно навеселе.

Причину такого их состояния выяснил Афанасий, когда солдаты с капралом стали устраиваться на ночлег на сеновале, куда их определил Игнат Акимыч.

Оказывается, что в тот же день, когда казаки сожгли Витебск, в Могилёвской губернии возле деревни Лесное, что недалеко от города Пропойска, произошло крупное сражение между русской и шведской армиями. Причём на этот раз шведы потерпели сокрушительное поражение.

Капитан являлся царским курьером и вёз какие-то распоряжения от царя Петра генерал-майору Голицыну, тот возле Полоцка формировал резервный корпус. И сам капитан, и сопровождавшие его солдаты принимали участие в победном сражении, чем очень гордились. Капитан в качестве вестового передавал приказы царя командирам полков, а остальные носились вместе с ним, оберегая своего командира.

Минька, опоздавший к началу разговора, слушал с открытым ртом. Не выдержал и спросил:

– А у вашего капитана фамилия, случайно, не Соловьёв?

Солдаты дружно расхохотались. Наконец капрал, вытирая выступившие от смеха слёзы, сказал:

– Нет, случайно не Соловьёв. Случайно, Воробьёв! – И расхохотался ещё громче.

Минька побежал в корчму. Какие бы планы на завтра не были, а от ежедневных обязанностей его никто не освобождал.

После ужина главный зал постепенно пустел. Молодожёны ушли погулять на свежем воздухе, монахи поднялись наверх. Купец с приказчиком что-то долго подсчитывали за столом у стены. За другим столом оставался трапезничать один капитан. Он выпил уже два кувшина медовухи и потребовал ещё, хотя еле сидел за столом и клевал носом.

Марта поставила перед ним ещё кувшин. Вслед за ней в зал зашёл Игнат Акимыч.

– Может, господину офицеру уже достаточно? – Как можно вежливее поинтересовался он, осуждающе покачивая головой.

– Не твоё дело! – Рявкнул капитан. Налил себе в кружку из кувшина, залпом выпил, вытер губы рукавом и добавил, – виктория у нас, имею право праздновать!

Потом подозрительно посмотрел на хозяина корчмы:

– Может, ты думаешь, что мне рассчитаться нечем? На, смотри!

Он сдёрнул с пояса кошелёк и высыпал на стол перед собой монеты. Минька, вытиравший соседний стол, мгновенно среагировал и повернул голову на характерный звук.

Игнат Акимыч подошёл к столу вплотную:

– Ишь, ты! Я таких денег то и не видывал то пока. Про серебряные рубли с царём Петром слышал только. А это… золотые что ли?

– Это червонцы. За один такой всю твою корчму купить можно со всеми потрохами и даже с этой красоткой, – он хлопнул ладонью пониже спины Марту, что тоже подошла и с любопытством смотрела на новые монеты. С другой стороны стола подошли купец с приказчиком и Минька. Он запрыгнул на лавку и зачарованно смотрел на монеты. Машинально пересчитал: «Три жёлтые, поменьше, – это червонцы, а пять больших белых, – значит, рубли».

– Солидно, – оценил купец кучку денег на столе, – рубли петровские мы уже встречали, а червонцы, врать не буду, впервой вижу своими глазами.

Довольный произведённым эффектом, капитан, не спеша, сложил деньги в кошелёк и привязал его к поясу.

– Да я не к тому, – всплеснул руками Игнат Акимыч. – ты, господин офицер, достаточно заплатил. Я к тому, что вам завтра ведь ехать дальше.

– Нормально. К утру высплюсь, буду свежий как…, – капитан неопределённо махнул рукой и опять налил из кувшина.

Купец с приказчиком направились вверх. Марта понесла на кухню поднос с грязной посудой. Игнат Акимыч направился за ней, но у двери остановился и подозвал Миньку:

– Как закончишь со столами, сбегай на конюшню, позови капрала, пусть он уведёт своего командира наверх в его комнату. Пол потом подметёшь.

Минька кивнул и продолжил работу. У него в голове прочно засели слова капитана о том, что за один червонец можно купить всю корчму. И никто ведь с ним не спорил! Значит, так оно и есть! Значит, за одну монету можно и мамку выкупить! А в кошельке три червонца. Да ещё рубли. Все Минькины накопления на рубль не тянули. Он оглянулся на капитана.

Тот уронил голову на сложенные руки, что-то пробормотал и затих. Минька осторожно обошёл стол, одновременно протирая его, и приблизился к офицеру. Из-под расстёгнутого камзола виднелся пояс с двумя подвешенными кошельками. Один побольше, видимо с мелочью, другой – тот самый, расшитый бисером – поменьше. Капитан начал похрапывать.

Первой мыслью в Минькиной голове было – разрезать кошелёк и вытащить из него одну монетку, желательно жёлтую. В этом случае и спохватятся не скоро, и подумают, скорее всего, что кошелёк сам лопнул или зацепился где-то и порвался.

Но тут Минька понял, что кошелёк не просто разрезать. Они делались из тонкой и прочной кошачьей кожи. (Отсюда, кстати, и название – кошки, кошель, кошелёк). Быстрее и проще будет разрезать шнурок, так, чтобы обрезок не остался. Тогда могут подумать, что шнурок сам развязался.

Минька воровато оглянулся, в зале никого не было. Подошёл вплотную к спящему капитану. В руке как бы сам собой оказался небольшой и острый обломок ножа. Ловким и точным движением разрезал шнурок возле узла и осторожно потянул кошелёк вниз. Несмотря на прошедшее время, опыт, наработанный у цыган, никуда не делся. Руки и пальцы работали автоматически, сами по себе. Как только кошелёк оказался в руке, Минька мгновенно выскочил из корчмы.

На крыльце огляделся. Вдалеке, взявшись за руки, гуляли молодожёны. Больше никого видно не было. Минька завернул за угол дома, перебежал через дорогу и нырнул в кусты. Ещё несколько мгновений, и он у тайника. Быстро разгрёб песок, вынул из кувшина затычку, развязал кошелёк, мгновение полюбовался монетами и высыпал их в кувшин. Ещё мгновение – и тайник был закрыт и замаскирован.

Минька продрался через малинник и осторожно высунул голову, – никого. Тут его взгляд упал на пустой кошелёк, по-прежнему зажатый в руке. Босой пяткой Минька разгрёб песок и закопал улику.

Когда он прибежал в конюшню, Афанасий с капралом сидели за столом и о чём-то разговаривали.

– Дяденька капрал, там дяденька капитан Воробьёв за столом заснул, а Игнат Акимыч просил, чтобы ты его наверх отвёл.

Капрал крякнул, тяжело поднялся из-за стола и направился в корчму. Минька пошёл было за ним, но его окликнул Афанасий:

– Погоди, Минька. вместе пойдём. – Афанасий допил оставшуюся в кружке медовуху, прищурясь, поглядел на Миньку и сказал: – Меня завтра Игнат Акимыч в город отправляет, выяснить, кто из купцов уцелел, у которых мы обычно закупаемся. У зареченских поспрашивать, их то вроде не тронули. В общем, ты хочешь мамку свою поискать? А то поедем со мной.

У Миньки даже дыхание перехватило. Об этом он даже и не мечтал.

– Конечно, хочу! А… Игнат Акимыч отпустит?

– А вот сейчас пойдём и поговорим с ним. Я думаю, отпустит. Как-нибудь без тебя то один день переживут…, хе…, хе… Плохо, что ты ни фамилию свою не знаешь, ни дом, где вы жили. Хотя, там, говорят, и домов то… того… не осталось. Начнём с тюрьмы, а там видно будет.

Пока шли в корчму, Минька про украденный кошелёк даже и не думал. Весь был под впечатлением о предстоящей поездке. На крыльце вспомнил и тут же решил, что завтра деньги с собой брать не будет. Когда понадобятся, тогда и возьмёт.

Когда они вошли в корчму, капрал, приобняв капитана, подходил с ним к лестнице на второй этаж.

– Стой! – капитан стряхнул с себя чужую руку, похлопал себя руками по бокам, потом распахнул камзол, ощупывал пояс. – Кошелька нет! Кошелёк! Где кошелёк!?

– Обронил, что ли? – Капрал оглянулся, ощупывая глазами пол в зале.

Капитан уставился на зал мутными глазами:

– Где я сидел?

– Вот туточки, – капрал вместе с капитаном подошли к столу. Они оба уставились на пустой стол и лавку. Потом одновременно присели на корточки и осмотрели всё под столом.

– Нету, украли! – Капитан выпрямился и обвёл взглядом зал. Он моментально протрезвел. – Хозяин!

Из кухни вышел Игнат Акимыч, вытирая руки фартуком. Следом выглянула распаренная Марта.

– У меня! В твоей корчме! Украли деньги! – Чеканя каждое слово, капитан надвигался на хозяина корчмы всем своим двухметровым гвардейским ростом.

– Украли? Здесь? – Игнат Акимыч потряс головой. – Такого никогда не было, и быть не может!

– Но кошелька нет! – Капрал стал рядом с командиром.

– А что это вы сразу на нас думаете?! – Марта вышла из-за хозяина, упёрла руки в бока и выставив вперёд могучую грудь пошла на капрала. Тот даже сделал шаг назад от неожиданности. – Может, он сам его потерял, или вы у него спёрли?

– Мы?! – Капрал даже задохнулся от возмущения.– Да мы… Я знаю, чьи это деньги. Нам за них всем головы снимут. И командиру тоже.

Все посмотрели на капитана. Тот сделал два шага назад, сел на скамью, охватил голову руками и отрешённо уставился на пол. Каким-то шестым чувством капитан Воробьёв вдруг понял, что этот кошелёк он больше не увидит. В голове пронеслись воспоминания, как царь Пётр вручает ему письмо для доставки генералу Голицыну под Полоцк. Потом во дворе его останавливает светлейший князь фельдмаршал Меншиков и протягивает кошелёк:

– Передай, голубчик, заодно этот кошелёк генералу. Задолжал я тут ему немного, неудобно как-то. Только царю не проговорись, тут наши личные дела.

Насколько понял Воробьёв, речь шла о карточном долге. Царь не любил картёжников, мог разозлиться, если узнал бы. На привале капитан в присутствии капрала заглянул в кошелёк и присвистнул. То, что Меньшиков назвал «немного», для него было сумасшедшими деньгами.

Завтра он должен быть в Полоцке. Что он скажет генералу? Потерял? – Детский лепет! Что он скажет «светлейшему», когда вернётся? Воробьёв представил себе взгляд Меньшикова, и его затрясло. – Лучше уж самому повеситься! Взять где-то денег со стороны на время? Занять? Такие деньги?! Причём, это нужно сделать сейчас, сегодня. А тут таких денег даже никто и не видел. Дёрнул же его чёрт бахвалиться, всем показать, похвастаться!

В унисон его мыслям раздался голос хозяина корчмы:

– Эх! Говорил же я тебе, господин капитан, хватит, иди отдыхать. Послушался бы, и всё было бы на месте.

Капитан поднял голову и уставился на хозяина:

– Говоришь так, как будто знал, что могут украсть.

– Окстись! – Игнат Акимыч смешался. – Да вот те крест, никогда тут такого не было и быть не могло, – он широко перекрестился, – да тут и красть то некому. Мы с Мартой как ушли на кухню, так в зал и не выходили… – он посмотрел на стоявших на лестнице купца с приказчиком. Те вышли на шум и прислушивались к разговору. Купец сразу всё понял:

– А мы, как поднялись наверх, так пока и не спускались. Спорили с отцами-монахами на философскую тему. Они могут подтвердить. Позвать?

В это время в корчму вошли улыбающиеся молодожёны.

– Эти вообще, ещё раньше ушли, – махнул в их сторону рукой Игнат Акимыч.

– А что тут случилось? – Спросил молодой.

– Деньги у капитана пропали. – Пояснил Афанасий. Он, скрестив руки на груди, стоял вместе с Минькой у входа возле стены.

Молодой пожал плечами, и они вдвоём направились к лестнице на второй этаж.

Капитана трясло от безысходности и бешенства. Он обвёл зал налитыми кровью глазами. Его взгляд упёрся в Миньку:

– А ну-ка, подойди сюда, малец, – поманил его пальцем капитан. Минька поёжился под его взглядом и осторожно подошёл, – ты здесь постоянно вертелся возле меня. Ты или сам спёр, или видел, кто это сделал.

– Я не вертелся, а столы протирал, – начал было Минька, но накопившееся в капитане бешенство, наконец, прорвалось.

– Не ври мне, щенок! – Он сгрёб огромной пятернёй Миньку за рубаху, легко поднял его, как котёнка, и с размаху швырнул в угол.

– Ты что творишь! – Афанасий сжал кулаки и шагнул к офицеру. Но тут взгляд его зацепился за Миньку. Тот лежал возле стены с раскинутыми руками и ногами, неестественно вывернутой головой. Его широко распахнутые глаза, не мигая, смотрели куда-то вдаль.

– Минька! – Афанасий одним прыжком оказался возле ребёнка, упал на колени и осторожно приподнял худенькое тельце. Из рассеченной кожи на виске толчками вытекала струйка крови.

Афанасий достаточно насмотрелся на убитых и раненых, чтобы сразу всё понять. Но душа старого солдата отказывалась верить очевидному.

– Минька! Минечка! Родненький! – Афанасий прижался ухом к Минькиной груди, замер на какое-то мгновение, потом осторожно положил тело на пол, выпрямился и повернулся к капитану. – Ты же убил его!

Афанасий сжал кулаки, но тут, словно что-то в нём надломилось. Он сделал шаг в сторону, сел на скамью, низко наклонил голову и обхватил её руками, пытаясь скрыть набежавшие слёзы.

Громко заголосила Марта. Игнат Акимыч одновременно с капралом подошли к Минькиному телу и вгляделись. Капрал повернулся к капитану и развёл руками.

– Как убил? – До одурманенного мозга офицера медленно доходил смысл произошедшего. – Я… я же не хотел… – он растерянно обвёл взглядом зал. Отчаяние и безысходность с новой силой обрушились на него.

– Не хотел он! Конечно! С детьми проще воевать, чем со шведами?! Герой! – Раздался голос молодожёна.

До капитана, стоявшего в оцепенении, не сразу дошёл смысл сказанного.

– Не тебе меня учить, сопляк! Иди… играйся со своей куклой!

Молодая супруга зажала ладонями рот и испуганно посмотрела на мужа. Тот побледнел, сделал два шага к офицеру и, чеканя каждое слово, произнёс:

– Ты, сударь, только что оскорбил меня и мою супругу. Я – представитель древнего и известного рода Воронцовых, терпеть такое хамство не имею права.

– И что же ты сделаешь? – Несмотря на всю трагичность ситуации, капитана поведение юноши даже забавляло.

– Поединок! И немедленно!

– Ты меня вызываешь?! Меня?! – Капитан усмехнулся. – Ты хоть знаешь, с какой стороны за шпагу держаться?

– Знаю! Шпагу… – Юноша хлопнул себя по бокам, – сейчас!

Он метнулся на второй этаж, едва не сбив с ног купца и приказчика, стоявших на лестнице с разинутыми ртами. Спустя несколько мгновений, он выскочил обратно со шпагой в руке.

– Дуэль! Немедленно! – Указывая шпагой на офицера, он сбежал вниз.

– Саша, не надо! – Молодая жена со слезами на глазах пыталась остановить разъярённого мужа.

– Извини, Машенька, здесь дело чести, – он решительно отстранил супругу.

– Юноша, – выступил вперёд капрал, – хочу тебя предупредить, что господин капитан лучший фехтовальщик в полку и, пожалуй, самый известный дуэлянт в Москве.

– Наплевать! Фехтовальщик! Убить ребёнка! Животное он, а не фехтовальщик! Мужлан!

– Что-о! – Взревел капитан. – Да я тебя прямо здесь пошинкую!

– Только не здесь! – Вклинился Игнат Акимыч. – Тесно здесь, развернуться негде, переломаете всё, запачкаете. Лучше на улицу, господа, пока не стемнело.

– Будешь моим секундантом, – буркнул капитан капралу и направился к выходу.

– А у тебя есть секундант? – Капрал повернулся к юноше.

– Секундант? – Молодой человек растерянно оглянулся на купца. Тот сразу замахал обеими руками, как бы говоря, увольте меня от этого.

– Я могу, если юноша не против, – поднялся с лавки Афанасий.

– А ты кто? Конюх? – Капитан задержался у выхода, с лёгким презрением окинул взглядом Афанасия.

– Он такой же капрал, как и я, – заступился за Афанасия капрал, – под Нарвой плутонгом командовал.

Капитан молча открыл дверь ударом ноги и вышел из корчмы.

– Благодарю, – молодой человек кивнул Афанасию и последовал за соперником.

Все потянулись следом, даже монахи спустились. Одна только прибежавшая откуда-то Дашка, стояла на коленях возле Миньки и плакала.

Пока секунданты обговаривали условия поединка, разграничивали площадку, молодой участник предстоящего боя стоял, обнявшись со своей женой. В одной руке он держал шпагу, а другой гладил её по спине и, слегка наклонившись, что-то шептал ей на ушко.

Капитан Воробьёв в одиночестве стоял несколько поодаль возле яблони. В левой руке он держал сорванное с дерева яблоко, машинально откусывал от него и жевал, не замечая вкуса. Правая рука в это время крутила шпагой в самых разнообразных направлениях, иногда с такой скоростью, что видно было только зажатую в руке гарду.

Как всегда перед поединком или боем, к нему вернулось хладнокровие и полное самообладание. Хмель куда-то улетучился, голова была абсолютно ясная и свежая.

Быстро прокрутив в мыслях сложившуюся ситуацию, он ещё раз попробовал найти выход. Как резко всё изменилось! В течение какого-то часа обрушилось всё, чего он успел достичь в жизни. Из простого крестьянского парня выбился в офицеры. Благодаря только своим способностям, пробился в состав офицеров, приближенных к самому царю, – это мало кому удавалось. И вот… Мало того, что потерял деньги самого «светлейшего», а потом зашиб до смерти по собственной дурости ребёнка, так сейчас ещё должен убить этого дерзкого мальчишку. Как его, бишь, там… Воронцова.

Капитан знал нескольких Воронцовых. Один из них – фельдмаршал, два генерала, один – полковник – адъютант царя. Ещё один был большим человеком в приказе по иностранным делам. Где-то ещё слышал эту фамилию… Скорее всего, мальчишка приходится родственником каждому из них в какой-то степени. Но для Воробьёва было достаточно и одного из них. Любого. Если прямо не обвинят в убийстве молодожёна, то выставят дело так, что царь лично голову оторвёт. Или Меншиков.

Закончить бой лёгким ранением не получится. Вон, как он взъерепенился. Пока сможет держать шпагу, будет биться. Ранить так, чтобы обездвижить? Это всё равно, что убить. Если не хуже. Многие даже после лёгкого ранения умирают от последующих воспалений и заражений. Медицина то никакая. Или выживет, но – калекой-инвалидом.

Если трезво и спокойно прикинуть все возможные варианты, то для капитана Воробьева самым достойным выходом из ситуации было бы самому погибнуть на этой дуэли. Ну, что ж, раз других выходов нет…

Капитан искоса взглянул на соперника. Стоит, переживает. Скорее всего, юноша уверен, что погибнет. Просто жену успокаивает. Неплохо держится, молодец! Пусть помучается. Потом ещё будет бахвалиться, что «самого Воробья завалил». Главное, чтобы этот хлюпик знатного рода шпагу не уронил. Нужно, чтобы всё выглядело достоверно.

Наконец, секунданты закончили приготовления, расставили соперников в трёх шагах от начерченной на песке линии и отошли в сторону.

– Сходитесь, господа! – Скомандовал капрал.

Юноша с горящим взглядом сразу же кинулся в атаку. Он сделал несколько выпадов, которые капитан небрежно отразил, изображая отступление. Потом сам сделал несколько выпадов и обманных движений, изучая возможности противника. Уже через минуту он всё понял. У юноши хорошая техника, чувствуется чья-то школа. Но, по всей вероятности, дальше тренировочных боёв дело не доходило. На каждый выпад он отвечал стандартными наработанными движениями. После отбитой атаки, переходил в наступление, опять же по стандартным схемам. То есть, был слишком предсказуем. Капитан уже давно мог его легко поразить в любую точку тела, но не делал этого. Машинально подыгрывал, размышляя о своём.

Оба секунданта, стоявшие рядом в стороне, это поняли.

– Играет, как кот с мышонком, – высказал вполголоса своё мнение Афанасий, – жалко парня.

Капрал, не отрывая взгляда от поединщиков, согласно кивнул и добавил:

– Сам напросился.

И тут они оба одновременно охнули. Юноша сделал очередной выпад, а капитан, вместо того, чтобы легко отбить его, как-то неловко то ли споткнулся, то ли поскользнулся. Его шпага ушла куда-то вбок, а шпага противника, наоборот, вошла точно в середину подставленной груди.

Молодой Воронцов от неожиданности выпустил шпагу и замер. Капитан сделал шаг назад и грузно упал на спину с торчащей из груди шпагой противника. Его шпага выпала из руки и откатилась в сторону.

Оба секунданта подошли к поверженному капитану и одновременно с двух сторон присели на корточки.

– Готов! – Тихо произнёс Афанасий.

– Видимо, сам так захотел, – задумчиво добавил капрал, – а может, он и к лучшему.

Он поднялся, выдернул шпагу, вытер её пучком сорванной травы и протянул победителю:

– Держи свою орудию, молодой человек, – и, вздохнув, добавил, – видишь, как бог вас рассудил.

Юноша взял её за рукоятку двумя пальцами и, держа на отлёте как какую-то гадюку, на негнущихся ногах пошёл к дому. Когда обливающаяся слезами Маша повисла у него на шее, целуя лицо, он еле устоял, чтобы не упасть вместе с ней.

* * *

Через два дня на небольшом местном погосте появились два свежих могильных холмика. На деревянных крестах были две лаконичные надписи: «Капитан Воробьёв» и «Минька». Через год Афанасий привёз на телеге огромный камень-валун, который он самолично обтесал и выбил зубилом надпись «Минька – 8 летъ»

Приспособив две доски, Афанасий с трудом снял камень с телеги и закатил в изголовье могилки, вытащил покосившийся деревянный крест и на его место установил камень.

«А дубок-то подрос за лето», – подумал Афанасий, отдыхая на брёвнышке возле холмика. Этот дубок посадила в изголовье могилки Дашка год назад. Она же посадила в ногах куст сирени и много разных цветов, от самых ранних весенних, до поздних осенних. Даша бегала сюда по любому поводу. Навещала Миньку во все «родительские» дни, Радуницу, Троицу; рассказывала ему все новости и даже, оглядываясь и понизив голос, делилась своими девичьими секретами.

Соседняя же могила заросла высоким бурьяном. На покосившемся кресте надпись уже еле различалась. Когда год назад капрал со своими солдатами уезжал после похорон, он заверил всех, что обязательно вернётся на могилу командира и привезёт достойный памятник. Не приехал. Может, сгинул в великой Полтавской битве, случившейся в середине этого лета, может, ещё что помешало.