Читать книгу Клады и кладоискатели - Сергей Андреевич Красов - Страница 5

Фёдор своего барина не уважал. Нет, внешне он относился к Вениамину Михайловичу с положенным почтением. По крайней мере, никто из дворни или крестьян в многочисленных деревнях графа Головкина не мог даже и мысли допустить, что его грозный управляющий Фёдор Селютин не уважает своего барина.

Гости графа Головкина – такие же графы и князья, зачастившие в последнее время в его имение, своими глазами видели, в каком идеальном порядке содержалось разросшееся хозяйство барина. Многие понимали, что в основном это заслуга молодого, но расторопного управляющего Фёдора.

Шесть лет назад, когда Вениамин Михайлович выделил из толпы крестьян коренастого конюха и назначил его управляющим, имение находилось в упадке и хирело прямо на глазах. Крестьяне голодали, да и на столе у барина деликатесы не водились. А вот долги, наоборот, водились и накапливались.

Благодаря природной смекалке и оборотистости Фёдора постепенно всё наладилось. Он мотался по полям и деревням, не гнушался советоваться с крестьянами. В результате точно определял, где и когда сеять пшеницу, а где овёс и гречиху. И ни разу не ошибся.

Правда, однажды чуть было не получился убыток. Это когда Фёдор убедил барина почти третью часть полей засеять картофелем. Эта культура почему-то воспринималась крестьянами в штыки. Даже «чёртовыми яблоками» называли. Но Фёдор каким-то внутренним чутьём понял, что у картошки большое будущее. И урожай получился в первый же год огромным. Да вот беда, половину урожая успели убрать в хранилище, а половина попала под дождь. Решили оставить в полях подсушиться, а ночью неожиданно ударил заморозок и прихватил нежные корнеплоды.

Это потом, со временем, приспособились, а тогда… кто ж знал? Но, Фёдор нашёл выход. Быстро развернул простейшую винокурню. Из подмороженного картофеля получилась хорошая брага, которую перегнали в спирт. Рецепт очистки и приготовления различных напитков Фёдору вовремя подсказали знающие люди. Так что вместо убытков получили ещё и прибыль после продажи напитков в городе.

Пришлось тогда Фёдору покрутиться, добиваясь специального разрешения на такую торговлю. Некоторым чиновникам пришлось, кроме обычных взяток, пообещать специальную привилегию: поставлять для дегустации продукцию винокурни.

Зато сейчас у графа Головкина четыре винокурни, и Фёдор намечает расширение производства. Кроме картофеля для этих целей засеваются поля и сахарной свеклой.

Да если бы только это. А кирпичный завод? Испокон веков рядом с деревней Головкино, где собственно и расположена барская усадьба, находилась огромная лысая гора. Абсолютно бесполезная территория. Ничего на ней не росло, даже сорняки. Потому что вся гора состояла из глины. Сколько нервов Фёдор потратил, убеждая графа вложить деньги в кирпичный завод, а тот только отмахивался. Но сумел уговорить.

Спрос на кирпич оказался огромный. Только успевай деньги считать! Гора уже наполовину уменьшилась. Но это как раз не беда. Таких гор в имении у графа много.

А лесопилка? Такой лес пропадал! Сосны столетние уже переросли своё. Успели приспособить. Доски сейчас вывозят целыми караванами телег. На месте спиленных деревьев молодые сосны посажены для будущих поколений.

А мануфактура? Канатный и свечной заводики? И бабам работа нашлась. И ситец и сукно выпускаются теперь в имении у графа. А на полях и лён и конопля растут. Ни один клочок земли не пропадает.

Даже ребятишки все при деле. Собирают для барина в лесу ягоды, грибы да орехи. Ну, и себя не забывают, конечно.

Крепостные забыли про голод. Одеваются как люди. Если у кого нужда какая случится – помогают всем миром. За этим Фёдор тоже следит.

А барина уважать не за что. Одно только на уме – пиры да балы. Охоту ещё любит. Короче, баловство одно. Во дворце графском постоянно полно гостей. Как же – такой хлебосольный хозяин – липнут, как мухи на… мёд. Имение считается одним из самых богатых в губернии. А всё благодаря управляющему Фёдору.

Если бы не он, барин уже давно бы всё прогулял. Хорошо, хоть в дела вообще не лезет, всё свалил на Фёдора. Сейчас уже и не спорит с ним, если Фёдор что-то новое предлагает. Знает, что всё на пользу будет. Прибыль от имения постоянно растёт. Правда, и расходы тоже растут.

Как ни пытался Фёдор вразумить графа, – и слушать не хочет. Не в деньгах дело, здоровье бы поберёг. Уже под шестьдесят годов, а всё пытается гусарить. А как графиня в позапрошлом году померла, – совсем, как с цепи сорвался. Еле сорок дней выдержал. Потом всех девок дворовых к себе в спальню перетаскал. В баню постоянно с двумя-тремя девками ходит, что б парили, значит.

Фёдор переживал за барина. А как сердце откажет? Не молодой ведь. Сам толстый, лысый, одышка замучила, а туда же. И вино пьёт каждый день, а когда гости – так ещё и много. А это тоже здоровье не укрепляет.

Фёдор даже и думать боялся, что будет, если барин помрёт. Он ведь и сам был крепостным, несмотря на своё высокое положение. Прямых наследников у графа нет. Но какие-нибудь двоюродные племянники обязательно появятся. Род графов Головкиных ещё со времён Петра Первого существует. А как себя новый хозяин имения поведёт – не известно. Поставит управляющим кого-то из своих, а Фёдора могут куда-нибудь и продать от греха.

Но Фёдор был бы не он, если бы заранее не подумал о таком возможном повороте своей судьбы. С некоторого времени стал он понемногу деньги откладывать. Хорошо, хоть барин в финансовые вопросы не вникал. Всеми денежными потоками заведовал Фёдор. Именно к нему стекались денежные ручейки от продажи винных настоек и наливок, излишков мяса, рыбы, грибов, ягод; а также доходы с кирпичного завода, лесопилки, мануфактур.

Один раз в месяц, когда из города приезжал представитель банка за наличкой, граф решал, сколько денег оставить на расходы для пиров и балов. Да и то – на глазок. Откинет в сторону несколько пачек крупных ассигнаций, подумает и с умным видом добавит пачку мелких, – теперь, мол, точно хватит.

Учитывая, что ежемесячный денежный оборот выражался в сотнях, а то и тысячах рублей, Фёдору ничего не стоило каждый раз придержать для себя несколько серебряных рубликов.

Большой глиняный горшок с крышкой, куда он откладывал свои накопления, был уже полон. Фёдор подумывал о том, не завести ли ещё один? Бумажным деньгам он не доверял. С одной стороны они были и легче, и меньше места занимали. Но, с другой стороны могли испортиться в земле, отсыреть и загнить. И ещё, на них стояли номера, то есть, по мнению Фёдора, при желании можно было вычислить, как к нему попала та или иная купюра. Нет, серебро есть серебро.

Горшок тот Фёдор прятал в земле. А как же иначе? Мало ли как дело повернётся? И не во флигеле при усадьбе, где он находился постоянно, а в родительской избе, где он ночевал редко. Тайник был устроен под половицами в сенях. Постоянно в избе жила сейчас только его младшая сестрица Марфушка.

Отца они потеряли, когда Фёдору было десять лет, а Марфушке едва только год исполнился. Виновным в его гибели Фёдор считал барина. Хотя и говорили, что, мол, Кондрат – отец Фёдора – погиб от собственной неосторожности. Но ведь это графу захотелось свежей ухи, и это он отправил мужиков за рыбой на озеро в марте. Лёд то уже был рыхлый, ходить по нему было опасно.

Но мужики – люди подневольные. Приехали втроём, выдолбили проруби, завели сеть. Из них троих двое были щуплыми, ходили по льду как воробьи, а Кондрат был мужиком здоровым, что в рост, что в ширину, да и весил – соответственно. Когда сеть протаскивали, что-то зацепилось. Он подошёл к проруби поправить, да и провалился. Ноги его в этой же сети запутались. А мужики, что за конец сети тянули, в этот момент дёрнули. Вот Кондрата сетью под лёд и утянуло.

Мужики то поняли свою оплошность, побежали к другому концу сети, чтобы его, значит, обратно вытянуть. Да пока бегали, пока сеть ловили, да дёргали, – время то прошло. Сколько можно под водой не дышать?

Так и задохнулся Кондрат. Тридцать лет ему было. Молодой здоровый мужик. Жить бы да жить…, а не судьба.

Работал Кондрат конюхом, и Фёдор, сколько себя помнил, был при лошадях. Так и остался. Поначалу новому конюху помогал, потом сам стал на конюшне за главного. Больно уж хорошо лошадей чувствовал. Ещё и барина возил за кучера.

Графу нравилось всё красивое, чтобы в глаза бросалось. Имение в то время еле концы с концами сводило, а карета у графа была одна из самых дорогих и шикарных в губернии. Соответственно и кучер на ней, – молодой здоровый красивый парень, одетый нарядно. Даже зажиточные городские барышни заглядывались на такого красавца. А графу это льстило.

То обстоятельство, что денег постоянно не хватало, барина сильно раздражало. По его мнению, виноваты в этом были все, кроме него. Особенно он ругал тогдашнего управляющего – старика Акинфия, служившего в своё время ещё отцу нынешнего графа. Однажды в гневе наорал на него:

– Ну, почему ты такой бестолковый!? Да вместо тебя любого мужика из крепостных поставь, и то будет больше толку! Вот, хотя бы Федьку!

И поставил ведь. Сначала, Фёдор думал, что барин остынет, успокоится, да обратно его прогонит. Ан, нет. Видимо, неудобно было тому сразу от своих слов отказываться. А потом граф заметил, как ловко девятнадцатилетний Фёдор делами занялся. Быстро навёл порядок во всём имении. Постепенно прибыль появилась. А спустя шесть лет графское хозяйство из убыточных стало самым процветающим в губернии.

С рыбой, из-за которой погиб отец Фёдора, теперь вообще проблем не было. Это новый управляющий додумался перегородить плотинами два ручья. Один – в самой деревне Головкино, а другой – в Михайловке, в четырёх верстах от центральной усадьбы. В получившиеся пруды запустили рыбу разных сортов. Летом мужики сетями понемногу вылавливали рыбу к барскому столу. А по осени спускали воду, собирали в корзины рыбу покрупнее и закладывали в ледник. Даже на продажу зимой вывозили в губернский Витебск.

Сам по себе Фёдор был видным парнем. Высокий широкоплечий с чёрными волнистыми волосами и аккуратной бородкой. Практически все девки в окрестностях мечтали выйти за него замуж. Но он давно и твёрдо решил, пока сестру замуж не выдаст, сам не женится. А Марфушка едва-едва вошла в нужный возраст – в этом году шестнадцать исполнилось. Парни на неё давно уже заглядывались, ещё бы – такая красавица!

Фёдор же пока отмахивался от всех намёков заслать сватов. Пусть, мол, Марфушка сама определится, кто ей любый.

А где ей было определяться? На девичьих посиделках за пряжей? Там парней не бывает. А во всяких хороводах и других гулянках она только сейчас стала участвовать. Да и то, от робости боялась глаза на парней поднять.

После старшего сына Фёдора его мать рожала несколько раз, почти ежегодно. Но дети не приживались, умирали в младенчестве. Только Марфушка зацепилась за эту жизнь. Мать растила Марфушку до десяти лет, пока не слегла от непонятной болезни и в скорости померла. Последние шесть лет Фёдор был Марфушке и за брата и за отца. Он души не чаял в сестре. Всячески баловал, покупал ей в городе ленты, сладости и наряды, на зависть всем местным девкам.

Одна только сестрица и знала о сбережениях Фёдора. Он ей объяснил, что это – запас на чёрный день. Мало ли, как жизнь повернётся? С деньгами решать различные проблемы всегда проще, чем без них.

Марфушка постоянно жаловалась Фёдору, что ей скучно одной. Все её подружки ровесницы давно были при деле. Работали от зари до зари. Одна она только маялась бездельем. Фёдор только отмахивался, успеется.

Когда в дом к барину потребовалась новая горничная, Федор какое-то время раздумывал, стоит ли пристраивать сюда Марфушку. С одной стороны – работа не тяжёлая, в тепле, в чистоте. А с другой, – не хотелось, чтобы она видела всё распутство, что творилось вокруг барина.

Потом решил, что когда-то надо начинать. Опять же, общаться сестрица будет не только с дворовыми, но и с гостями графа. Среди них часто бывали богатые купцы с сыновьями, да и дворянские дети вряд ли смогли бы устоять перед такой красотой.

Зная характер графа, Фёдор предварительно переговорил с ним о своих планах насчёт сестрицы и попросил её не обижать. Барин махнул рукой:

– Что, у меня девок мало? Приводи, не бойся, не обижу.

Когда Фёдор представил графу свою сестру, он, конечно, обратил внимание, как масляно заблестели глазки на заплывшем жиром барском лице. Но не придал этому особого значения. Не каждый мужик сможет остаться равнодушным, впервые увидев такую прелесть. Тем более, такой старый греховодник, как Вениамин Михайлович.

Но тот пока своё обещание сдерживал. Ему нравилось, что гости любуются его красавицей горничной. Молодые парни шеи вытягивали ей вслед и старались обязательно что-нибудь спросить, ради того, чтобы лишний раз услышать её ангельский голосок.

Третий месяц работала Марфуша в доме. Ей все нравилось. Быстро освоилась, осмелела, подружилась с другими горничными, кухарками, лакеями. Всё чаще её смех колокольчиком разливался в разных концах большой усадьбы.

Беда пришла как всегда неожиданно.

Как-то под вечер Фёдор возвращался в центральную усадьбу верхом из самой дальней деревни Герасимовки. Ехать пришлось вокруг обширного болота, прозванного Гнилым. Это болото занимало довольно-таки большую площадь, что постоянно раздражало Фёдора. Столько земли пропадает без пользы. По краям ещё можно было ягоды собирать: бруснику, клюкву, голубику. А в середину болота никто и соваться то не решался. Даже с краю можно было утонуть в трясине, увлёкшись сбором клюквы.

Вот и сейчас, объезжая болото по большому кругу, Фёдор размышлял, что тут можно придумать. Он остановил коня на невысоком холме возле оврага и задумался. А что, если прокопать глубокую канаву от края оврага до болота? Вода из болота будет стекать в овраг и дальше по нему в реку. Не бездонное же это болото. Сначала края подсохнут, а потом и с серединой можно будет разобраться, постепенно удлиняя канаву. Опять же – торф добывать можно, чем не топливо? Меньше дров уходить будет.

Фёдор ехал не спеша, прикидывал: какой длины будет канава, сколько мужиков потребуется, чтобы её выкопать, сколько времени на это уйдёт. Он так загорелся этой идеей, что решил немедленно поделиться с графом своими соображениями. Хотя, он знал, что барин с ним всё равно согласится. Он давно уже не спорил с любыми предложениями своего управляющего.

Когда, занятый своими мыслями, он вошёл в дом, то сначала не обратил внимания на испуганные взгляды двух горничных, которые, казалось, к чему-то прислушиваются.

Мажордом Кузьмич тоже находился в фойе и направился к нему навстречу чуть ли не бегом.

Фёдор машинально сказал ему:

– Доложи барину, надо срочно переговорить, – но тут услышал громкие голоса, доносившиеся со второго этажа из спальни графа.

В голосе Марфушки, который Фёдор ни с кем не мог перепутать, чувствовались слёзы и отчаяние. Его заглушал голос графа, говорившего хлёсткими, как удары кнута, фразами. Разобрать отдельные слова было невозможно.

– Что тут происходит? – Фёдор, глядя в потолок, по инерции сделал пару шагов в сторону лестницы на второй этаж.

– Туда нельзя, барин осерчает, – мажордом преградил ему дорогу.

– Барин, не надо! – раздался сверху крик Марфушки полный такого смертельного ужаса, что Фёдор больше не думал.

Он решительно оттолкнул в сторону Кузьмича, прыжками взлетел на второй этаж и распахнул дверь в спальню графа.

Марфушка лежала на спине поперёк кровати, а барин держал её одной рукой за горло, другой задирал подол у платья. Марфушка отчаянно кричала, пытаясь двумя руками поправить платье.

У Фёдора от волнения даже слова застряли в горле. Он кое-как сумел выговорить:

– Барин, ты что делаешь? Ты же обещал!

Граф, не меняя позы, повернул голову, уставился на Фёдора мутными глазами и рявкнул:

– Кто позволил войти!? Пошёл вон!

Фёдор сделал ещё один шаг к барину и повторил:

– Ты же обещал!

– Пошёл вон, я сказал! Указывать он мне будет! Немедля прикажу выпороть! А завтра продам! Обоих! Совсем обнаглели! Быдло!

Граф весь покраснел от напряжения и злости. Он выкрикивал эти слова, не глядя на Фёдора, обеими руками разрывая платье на своей жертве. Она опять закричала как раненая птица.

У Федора потемнело в глазах. Он схватил с тумбочки тяжёлый бронзовый подсвечник и с размаху опустил его на затылок барина. Тот хрюкнул и затих, его тело грузно сползло на пол. Марфушка, освободившись, села на кровать, начала поправлять платье и замерла, зажав рот руками и глядя на Фёдора широко открытыми от ужаса глазами.

Фёдор пришёл в себя. Он удивлённо глядел, как возле головы графа на полу растекается тёмно-красная лужа.

Наступившую на мгновенье тишину разрезал женский крик. У входа в спальню стояли две перепуганные горничные. Из-за их спин вытягивал шею Кузьмич.

* * *

На следующий день Фёдора и Марфушку арестовали и увезли в город в полицейский участок для следствия. Через месяц Марфушку выпустили, а Фёдора осудили и отправили на каторгу.

На открывшееся наследство погибшего графа Головкина предъявили права сразу несколько дальних родственников, о которых никто ранее и не слышал. В результате всё имение было раздербанено по кускам.

Поселившийся в центральной усадьбе двоюродный племянник покойного графа был убеждённым сторонником жёсткой дисциплины в отношениях с крестьянами. Для начала он приказал выпороть всех крестьян без исключения (в том числе баб и девок) за то, что не уберегли графа. Специально привезённый им палач работал кнутом от рассвета до заката. Над деревней стоял постоянный вой.

Когда через месяц в Головкино появилась похудевшая Марфушка, жители деревни обвинили её во всех страданиях и несчастьях, доставшихся крестьянам. Чего только ей ни наговорили злые бабьи языки. Марфушка проплакала всю ночь, а под утро пошла на пруд и утопилась. Следующей ночью по непонятным причинам сгорел дом, в котором выросли они с Фёдором. Место, где был дом, со временем заросло бурьяном. Строиться на этом месте никто не решился.

Про Фёдора больше никто ничего не слышал. Скорее всего, сгинул на каторге. А может – сбежал и жил где-то под чужим именем? Кто знает? По крайней мере, за спрятанными монетами никто так и не пришёл.

* * *

2013 год

Бывшую барскую усадьбу возле деревни Головкино предложил «отработать» Серёга Светлый.

– Современная деревня Головкино, – объяснял он Седому по телефону, – «переехала» со старого места на полтора километра. Сейчас она находится на берегу озера. А там, где когда-то была усадьба и деревня возле неё, сейчас поле, которое каждый год перепахивают. Многие считают, что старая и новая деревни были на одном и том же месте, и барская усадьба была где-то под современными домами. Но это не так. Я с лупой сидел над картой Шуберта*. (Карты Шуберта – середина 19 века). Сравнил её со спутниковой, учёл все ручьи и овраги, короче – вычислил. В прошлом году мы с Серёгой там были. Усадьбу нашли, но поработать дождь помешал. Только вымазались как черти.

В этом году поле было засеяно озимой пшеницей. Её уже везде убрали. Только вот перепахали или нет – не знаю. Но, на худой конец, по стерне тоже можно ходить. В крайнем случае, переедем к Михайловке, это дальше – километра четыре. Там тоже интересно было бы походить.

– Как скажешь, начальник. – Седой, отработавший около двадцати лет в колонии особого режима, никак не мог отделаться от зековских выражений. – Поедем втроём?

– Тут ещё Игорь просится. Я тебе про него рассказывал. Нормальный парень, вроде. Возьмём?

Седой засмеялся:

– Я знаю, что с ненормальными ты долго не общаешься. Конечно, возьмём.

Про Игоря Светлый рассказывал, что у того особенная манера поиска монет. Он нацелен не на «потеряшки», как большинство, а на поиск кладов. Он убеждён, что места, где когда-то стояли дома, усадьбы, корчмы и церкви, уже основательно вычищены конкурентами. Поэтому отрабатывает прилегающую местность, вычисляет, где были бани, сараи, конюшни. Передвигается быстро, размахивая прибором с огромной катушкой. И что интересно – находит. Уже несколько кладов поднял. Правда, по его словам, ценных пока не было. Или медь Николая Второго, или советское серебро. На таких кладах не разбогатеешь.

После короткого знакомства, пока ехали в машине, Игорь решил поделиться наболевшим:

– Представляете, последний клад – три с половиной килограмма серебра – пришлось отдать по цене лома.

– Почему? – Общий вопрос озвучил Серый, расположившийся на заднем сиденье вместе с Игорем.

– А кому оно нужно – советское серебро? Представляете – целый чугунный котелок с монетами и ни одного рубля или полтинника! Только монеты по десять, пятнадцать и двадцать копеек. И ни одной – тридцать первого года!

– Не повезло, – философски заметил Светлый. Все знали, что такие монеты были большой редкостью. Их стартовая цена на аукционах начиналась с двух тысяч долларов.

– Ну, почему, – задумался Серый, – можно было эти монеты поштучно потихоньку продавать. Больше бы заработал.

– Ага! На всю жизнь хватило бы, чем заниматься, – съехидничал Игорь, – сиди и жди целый месяц, чтобы очередная монетка продалась по цене булки хлеба. Нет уж! Отдал сразу оптом, хоть прибыли и немного, зато сразу. Сбагрил и забыл.

– Ты что, в скупку сдал, что ли? – Седой удивлённо повернул голову назад.

– Эй! Ты лучше на дорогу смотри, – испугался Игорь, – а то сейчас все приедем! Нет, конечно, что я – совсем больной, что ли? Там бы подождали, пока я всё выложу им в окошко, и вызвали милицию. Пришлось бы объяснять, где взял… и так далее. Не сразу, но нашёл нужного человека. Тот взял всё оптом.

– И со многими ты разговаривал, пока искал нужного человека? – Поинтересовался Светлый. В отличие от водителя Седого, он разговаривал, не поворачивая головы назад, а глядя строго на дорогу. – Я к тому, что про клады лучше вообще никому не говорить. Вообще, в этом я согласен с Мюллером. Это он, кажется, сказал: «Что знают двое, знает и свинья». Какие бы не были надёжные друзья, но где гарантия, что кто-то не скажет жене, брату, матери? А те – ещё кому-то. Через несколько дней дойдёт до соответствующих органов. Или я не прав? Как считаешь, Седой?

– Прав, конечно. – Седой согласно кивнул головой. – Как работают органы, я хорошо знаю. А у нас – в Беларуси – они ещё и хорошо работают. Здесь серьёзной преступности нет, вот они от скуки и разрабатывают всяких кладоискателей, вроде нас с вами.

– А от жены вообще невозможно скрыть, – задумчиво заметил Серый, – если, конечно, ценный клад. Как ты ей объяснишь, где взял деньги на машину или квартиру? Я имею в виду, если речь идёт о нормальной семье, когда вместе живут всю жизнь, а не о временном сожительстве, где деньги у каждого отдельно.

– Отсюда вывод, – продолжил свою мысль Светлый, – если, к примеру, сейчас кто-то из нас находит клад, то его нужно, во-первых: разделить на всех поровну: во-вторых: каждый должен объяснить своей жене, то, что он принёс, он нашёл сам, и другие это не видели. Так хоть какая-то надежда будет, что жена не проболтается, раз уж от неё скрыть невозможно.

– Про мою жену вообще отдельный разговор, – Седой опять повернул голову, но тут же исправился, – она у меня от природы ясновидящая. А к тому же за сорок лет совместной жизни до того подстроилась ко мне, что мои мысли уже через стенку чувствует. Что-то скрыть абсолютно невозможно. А насчёт того, что делить нужно на всех, ты тоже прав. Если один нашёл и забрал себе, остальные могут легко проболтаться жёнам или ещё кому-то. Терять то нечего. А так – все заинтересованы материально. Опять же – если клад имеет большую ценность. А если там куча монет, которые ничего не стоят, то можно и не делиться.

Дальнейший разговор свёлся к вопросу: какой клад считать ценным, а какой – нет. Учитывая бесконечность возможных вариантов, к какому-то конкретному выводу так и не пришли. Наконец Светлый подвёл итог:

– Хорош делить шкуру неубитого медведя. Тем более, что мы уже приехали. И, по-моему, мы удачно приехали.

Действительно нужное поле было распахано и, по всей вероятности, недавно. И ничем не засеяно.

– Вот на этом месте когда-то и была деревня Головкино, – пояснял Светлый, когда все вчетвером, проваливаясь сапогами в рыхлой распаханной земле, дошли до середины поля, – а там, за полоской деревьев была барская усадьба. Я думаю, здесь мы вряд ли что найдём интересного. Откуда у крепостных могли быть деньги или что-то ценное? А в советское время здесь уже деревни не было. Керамики и кирпича здесь, как видите, хватает, а железо звенит слабо.

– А вот там была плотина, – Игорь указал лопатой, – видите: два длинных холма, между ними в низине ручей. На холмах с обеих сторон как бы выступы навстречу друг другу.

Парни присмотрелись.

– Ну, у тебя и фантазия, – рассмеялся Серый, – а может, это мать-природа так постаралась?

– Могу поспорить, если спуститься вниз и внимательно присмотреться, там обязательно будут или большие камни валуны, а может даже и остатки свай. Деревня была на этом месте, а рядом пруд. Всё правильно. А вот здесь, смотрите, был дом.

Все удивлённо уставились под ноги. Игорь пояснил:

– Вот это тёмное пятно выделяется, неужели не видите? Вокруг светлый песок, а в центре почти идеальный круг – чёрный. При пахоте все неровности сглаживаются, почва постепенно съезжает в низину. Здесь, на верхушке холма когда-то был дом. Потом, когда стали пахать, земля заполнила все низкие места, а верхушка соответственно срезалась. Вот здесь почвы почти не осталось. А подпол был под каждым домом. Почва сверху его и заполнила. По идее – здесь бы пошурфить, да время жалко. Знать бы точно, кто здесь жил, а так… день убьёшь впустую. Может, здесь жил главный бедняк в селе, который монеты видел только издали.

– Интересно, – Серый засмеялся, – может, ты скажешь, где баня стояла?

– Скажу, – Игорь осмотрелся. – В деревне была одна улица, больше здесь просто не поместится, там – уже лес. С этой стороны пологий склон переходит в ложбину, где протекает ручей. То есть, там был пруд. Один ряд домов стоял так же, как этот дом. Другой ряд домов – напротив. Посредине улица, по которой ездили на телегах, гоняли скотину, ходили люди. Огороды с этой стороны упирались в пруд, с той стороны – в лес. Если хозяева этого дома имели свою баню, то она была в конце огорода, возле пруда. Так воду в баню таскать ближе. То есть баня была, скорее всего, вон там. – Игорь показал короткой лопатой, как указкой.

Серёги повертели головами, прикинули и согласились.

– Логично, – выразил общее согласие с доводами Игоря Седой, – я как-то никогда не задумывался над планировкой деревень. Нашёл место, где был дом, определил по железу и выбиваю. Железо перестаёт звенеть, разворачиваюсь и иду обратно, рядом со своими следами. Да и все так делают.

– Ну и зря, – у Игоря было своё мнение на это счёт. – На месте всяких бань, сараев и конюшен кладов закапывалось не меньше, чем под жилыми домами.

Поле, где когда-то располагалась усадьба, было тоже распахано. Со всех сторон оно было окружено редким лесочком, в котором преобладали берёзы и дубы. Отделялось одно поле от другого невысоким перелеском.

Седой был заядлым грибником с детства. И сейчас, в конце лета, он вспомнил, что два дня подряд шли дожди с грозами при относительно тёплой погоде.

– Надо проверить лесочек, как тут дела обстоят с грибами, пока вы расчехляете оружие, – объявил он и исчез за деревьями.

Через минуту из леса донеслись его восторженные вопли:

– Да тут подосиновиков, хоть косой коси! Парни, может, ну их, эти монеты? Переключимся на грибы?

Через некоторое время он выбрался из кустов и тоже стал собирать металлоискатель.

– А грибы где? – Серый удивлённо посмотрел на пустые руки Седого.

– Пусть подрастут, перед уходом соберём, свежее будут, куда их сейчас?

– Что, действительно много?

– Серьёзно. Ногу поставить некуда. Подосиновики, боровики, лисички. Там всем хватит, – Седой быстро собирал прибор, – но мы же не за ними приехали?

Парни разбрелись по полю во все стороны. Минут через пятнадцать Игорь объявил, что ему здесь не интересно и решительно направился на прежнее поле, широко размахивая прибором. Остальные восприняли это равнодушно – вольному воля.

Игорь вышел на место бывшей деревни, прикинул, где стояли дома, и направился вниз в сторону ручья. По его расчётам получалось – по нижней части огородов, по местам расположения бань, если они были вообще.

Подойдя к месту предполагаемой плотины, Игорь подвёл итог. Обломок бронзового крестика, две плоские свинцовые пуговицы и одна копейка 1985 года. Походил по выступу, где была плотина. Здесь земля не пахалась, копать было сложнее, а результат: с десяток алюминиевых пробок от бутылок с вином или водкой и одно бронзовое колечко от конской упряжи – «конина».

Видимо, это место использовалось для обеденных перерывов колхозниками или студентами, что ежегодно отправлялись им в помощь «на картошку».

Игорь не расстраивался. Он давно уже привык к таким результатам. Остальные на месте барской усадьбы наверняка подняли уже по две-три монеты, но он им не завидовал. Вероятность найти что-то ценное таким способом ничтожно мала. Медные монеты, пролежавшие в земле двести-триста лет, никуда не годятся. Коррозия сделала своё чёрное дело. Особенно на полях, обильно удобряемых ежегодно различными химикатами. Там даже номинал понять зачастую трудно. Серебро же последней трети девятнадцатого века и начала двадцатого (включая советское – до тридцать первого года), ничего не стоило. Да и сам металл, из которого изготовляли монеты, был серебром лишь наполовину – биллон. Более старые серебряные монеты практически не попадались. А из тех, что попадались, большинство было или затёрто «при жизни», (то есть, когда были в обращении), или погнуты, исковерканы, или с дырками – использовались в монистах.

Так же маловероятна была возможность найти клад тем способом, который использовал Игорь. Хотя, лично он был убеждён в том, что у него шансов больше. И эта его уверенность несколько раз оправдывалась. По крайней мере, Игорь пока не слышал, чтобы кто-то из его знакомых поднял уже пять кладов, как он. Да и качество – «сохран» – монет, хранившихся в какой-то ёмкости, было на порядок выше, чем те, что лежали в земле.