Читать книгу Струпья - Сергей Аркадьевич Шелец - Страница 11

В середине апреля щука пошла на нерест, хотя лед с Мар-озера еще не сошел. Мы ставили сети в незамершей реке. Я перебирался на тот берег, а охотник – на другой. Натягивали капронку, и по ней спускали сеть. К следующему утру попадалось по три щучки с несколькими окунями.

Перед тем как на каракате ехать проверять сетки, мы заглядывали на тетеривинный ток. Выезжали в три часа ночи, и заползали в шалаш, построенный посреди болота. Час бездвижной лежки, и мы слышали крик тетерева. Выглядывали через прутья, а там пару петухов то бегают то вспархивают – созывают самок. Охотник шептал, чтобы я не дергался при выстреле. Дуло ружья он высунул через сосновые прутья, прицелился, шмальнул. На обед мы ели зажаранного на костре тетерева. В этом блюде не было ничего замысловатого кроме соли, но и от того оно было в тысячу раз вкусней всяких "ножек Буша" в городских забегаловках.

Хоть у охотника и было ружье а у меня нож – в избушку мы спешили затемно, чтобы не повстречать волков. Охотник сказал, что рядом кормится стая. Стая необычная, потому-что ее предводителем была волчица.

– Несколько лет назад по своей глупости я подстрелил вожака для шкуры. Его самка меня запомнила, а теперь ходит рядом. Ждет отомщения.

В нашей избушке не было электричества. Только свечи и дрожащий свет от теплого камина. Пока охотник за столом вытачивал из ложки мармышки, я сидел перед камином на медвежьей шкуре и заполнял дневник. С тех пор как я живу здесь, я помечаю записи не днями а лунными сутками, которые безошибочно научился отгадывать даже тогда, когда не видно луны. Живу я здесь восемь лунных месяцев. Это немного, но я многому научился. Но лучше всего я выделываю шкуры, которые мы обмениваем раз в две лунных фазы на салярку, хлеб, картошку, соль. С голоду не дохнем. Есть курицы, индюшки, и целый подпол с медом и всякого рода вареньями. И изба большая – двухэтажная. Охотник поселил меня наверх, так как там тепло, а я ночами мерзну. Сам он отдыхал в своей комнате на первом этаже, стены которой завешаны Иван-чаем, шкурами. В его комнате всегда пахло дикостью и природой.

На втором этаже была полка с книгами и картами. Первым делом я несколько раз подряд читал "Записки охотника" Тургенева, чтобы проникнуться духом дикой природы, в которой очутился. Меня буквально ломало без шума города, без людей. Помню, первое время я даже не выходил из дома. Только топил печку, варил обед, лез от скуки на стенку, а иногда думал убежать.

– Далеко не убежишь, – сказал тогда охотник, – До деревни пешком тридцать километров по тропе, а зимой ее снегом заносит. Только я знаю как до деревни добраться. Сунешься мимо деревни и умрешь. Насколько я знаю, кругом леса да болота. Волки да кабаны.

– А медведи? – поинтересовался я.

– А медведи зимой в спячке.

– Сколько тебе лет, охотник?

– Все мое, – отвечал он и шел во двор что-то рубить, строгать, колоть, чинить. Этот мужик успокаивался только вечером, а днем не найти человека занятей его.

Каждые шестые лунные сутки мы ходили в баню. Охотник ее протапливал, а я носил в чаны воду с родника. Это было частью моей реабилитации – физически работать и помогать охотнику. Под вечер напивались браги с медом и шли париться. Вместо шампуней и мочалок использовали порошок горчицы и траву хвоща, и скажу, что с такими незамысловатыми косметическими средствами, мои волосы стали гуще, а кожа наконец-таки исцелилась от гнойных нарывов.

Охотник бил вениками несчадно. Выбивал из меня дурь, а потом обливал холодной водой и заставлял пить медовуху. За месяц такой инквизиции я поправился, стал выглядеть здоровей. Но охотник не выводил меня к людям, говорил, что я еще болен. Тогда я подозревал, что он просто привык ко мне и не хотел отпускать.

К слову об охотнике. Я не стану упоминать его имени и откуда он взялся. История эта мутная как бобровый ручей, а сам охотник не кололся. Знаю, что он приходится дальним родственником моего отца, который-то и сослал меня сюда.

Охотник мужик неплохой но не разговорчивый. Это я трещетка, то это мне знать надо, то туда сходить. Помню, как вошел в его комнату и увидел два кожистых сморщенных мешочка, подвешанных на ниточках. Я смеялся при мысли, что охотник свои яйца подвесил, но потом я узнал, что эти высушенные тестикулы – бобровья струя. Это такие железы у бобров. Их вырезают, сушат, а потом добавляют в водку. А настой пьют как лекарство от всех болезней, но охотник сделал акцент именно на том, что это мерзкое поило со вкусом смолы и плавленой пластмассы повышает потенцию.

– А ты этой дрянью часом свой член не натираешь? А то вон он у тебя какой большущий, – издевался я над охотником. А он в ответ:

– А ты на мою залупу смотришь чтоли?

Ну, крепкий мужчина ростом под два метра наверное должен обладать именно такими размерами, подумал я.

Да, он был крепким. Мускулистым от постоянной работы и хотьбы, и здоровым как титан. Живи он в деревне, то все бабы на его шее вешались бы. Я ему так завидовал. Сам я был щуплым и бледным как поганка, и размерами хера не обладал столь внушающими как у охотника.

Шло время, я ходил с ним на рыбалку и охоту. Учился тому и этому, слушал его рассказы про животных, и постепенно привыкал к лесу. Уже сам ходил за берестой, сам ставил жерлицы и приносил в хату неплохой улов. Стал постепенно привыкать к одинокой жизни, и наверное отвык от города. Мне хотелось остаться здесь до осени, но как подумаю, что столько времени без баб проведу, так аж плохо становится. Не знаю, как с этим борется охотник.

Ночью мне запрещалось выходить из дома. Когда я спросил почему, охотник предложил мне выглянуть в окно. А там тьма, ничего не видно кроме десятков движущихся огоньков. По привычке прислушавшись, я услыхал рычание и тявканье. Волки! Они ждали своего часа. Караулили.

– Охотник, а почему они днем никогда не нападают? – спросил я плотнеее задернув шторку.

– Днем они слабы. Это не их время.

– Это странно. Хотел бы я отомстить – напал бы днем.

– Не вникай.

И в избушке стало так странно! Будто потонул в море корабль, а ты рядом на плоту сидишь. То есть и плот и избушка – если они могут спасти тебя от беды – становятся более уютными, теплыми. Сидя на своей любимой медвежьей шкуре я все-таки пытался вникнуть в волчью природу, пытался понять их "кодекс чести", но лишь заклевал носом и уснул под треск сосновых поленьев.

– Э, вставай лентяй, воды надо принести, – разбудил под утро охотник, тормоша меня за плечо.

– А волки? – спросил я, закутавшись в свою душегрейку. В доме было немного прохладно.

– Нет их днем. Можешь не бояться, – пряча глаза сказал охотник. Надев сапоги, я взял ведра и пошел на родник. Благо он был недалеко, распологался на склоне скалы, бил прямо из камней.

Обернулся – из за сосен показывается крыша дома – успокоился, но с полными ведрами чистой воды побежал обратно. Мало ли днем атакуют…

Разошелся лед на Мар-озере. Мы вытащили лодку, просмолили ее и куда-то поплыли. Охотник на веслах, а я головой мотаю – маленькие льдинки трутся о нос лодочки, ее саму от ветра шатает, на волнах подбрасывает. Думал – перевернемся, но доплыли мы до скалы, еще немного вдоль нее и заплыли в грот. Я от удивления рот раскрыл, а охотник рассмеялся, на палку намотал тряпку смоченую в салярке и поджег. Влажные стены пищеры осветились оранжевым светом, и я потерял дар речи – все камни и стены были изрисованны картинками. Маленькие человечки кидали копья не то в рысь не то в волка, эти же человечки сидели у костровища или у ямы – мне было не понять.

– Господи иисусе, – воскликнул я, и мое эхо прогулялось по пищере, оживило ее.

– Глянь туда, – охотник показал пальцем на дальнюю стену пищеры. Там из под воды показывался огромный плоский камень, а перед ним была нарисована полная женщина. Большие бедра, груди свисающие до полного живота. Как я понял – это было какое-то божество.

Охотник подтвердил мои слова рассказом:

– Пищерные люди, или как там их… Думаю, этим наскальным рисункам больше десяти тысяч лет. Сюда приходили умирать. Здесь и рождались.

– То есть?

– Видишь этот огромный валун перед рисунком "Большой женщины"? На него кладывали раненых в охоте, и тех забирала она, – он кивнул на трехметровый рисунок полной женщины. – Это была их богиня. На этом камне рожали женщины. Эти люди звали ее Великой слепой матерью. Богиней луны, ночи, животных.

– Откуда ты знаешь это?

– Книг надо читать больше. А на самом деле мне это рассказали археологи. Они у меня год жили, пищеру эту изучали.

Почему-то мне хотелось плакать, но я стыдился охотника. Он тоже смотрел на рисунки, как-то странно улыбался. Мне пришло в голову, что ему десять тысяч лет, а про археологов он соврал. Это могло быть правдой, или я был слишком впечатлительным.

– Ладно, поплыли отсюда, пока ветер еще больше не поднялся. А то обо скалы разобьемся. – охотник потушил факел и поплыл на свет. Пользуясь темнотой, я вытирал слезы. Может быть я был уже здесь. Рождался на том валуне, и там-же умирал, раненый когтями рыси.

Выплыв на свет божий, охотник спросил меня:

– Скучаешь по дому?

– Знаешь, я бы остался здесь навсегда, – сказал я не соврав, – В городе меня ничего не ждет кроме болезней.

– Ты здоров. Свежий воздух пошел тебе на пользу.

– Или баня. Охотник, можно я останусь? – спросил я. Я очень боялся задать этот вопрос, боясь услышать нет. Охотник усмехнулся и стал быстрее грести. Он ничего не сказал.

– Охотник, я тебе надоел?

– Надоел бы, так уж давно пешком до деревни отправил бы.

– Тогда почему молчишь?

– Есть вещи, которые бы мне хотелось сохранить в тайне.

Этого было достаточно. Сунув руки в карманы, я стал смотреть в небо. Ветер стих, и мы добрались до нашего берега быстрее, чем прибыли к гроту.

У меня не было вещей, чтобы собирать их. Разве что записная книжка и самодельный ножик. Мне бы хотелось оставить себе на память что-то от охотника. Какую-нибудь памятную вещь. Или хотелось забрать его с собой, но врятли бы он выжил в городе. Я не знаю сколько лет он прожил здесь, но я точно знаю, что он стал частью этого леса. Он настолько стал "своим", что его не пугались птицы, а животные имели смелость подходить к его дому очень близко. Я тоже хотел быть частью чего-то, я тоже хотел познать мудрость многовековых сосен и елей. Но… Еще я боялся того, что когда меня не будет, с охотником случится что-то плохое. При мне не раз он подворачивал ступни или ранился рубанком. И я всегда знал где лежат чистые тряпки и спирт. Я помогал носить вещи, когда ему было тяжело. Черт подери, да кто же теперь будет таскать воду в баню? Я так не хотел уходить.

Он завел каракат. Я прыгнул назад и попрощался с избой навсегда. Навсегда, потому-что знаю – мне здесь больше не бывать. Отсюда или вовсе никогда не уезжать, или побыть здесь да исчезнуть. Да я бы и не нашел дороги назад.

Мы петляли среди деревьев. Пару раз останавливались отдохнуть от тряски, перекусили хлебом и вареными яицами. Молчали. Охотник по своей молчаливой природе, а мне было просто нечего сказать. Я прощался с духом леса.

Подъезжая к деревне, охотник заговорил, перекрикивая ревущий мотор:

– Я тогда острогой поранился, а она ржавой была. Ночевал я прямо в лодке – хотел щуку поймать, а она не на спининг ни в сети не давалась. Вот плавал у берега, думал – заколю. А эта сука раз из тины показалась да исчезла. Как-то так получилось, что острогу себе в ногу загнал. Ослабел сильно, жар начался. До дома я бы не доплыл и не дошел, пришлось в грот плыть. Там лег на валун. Я смотрел на богиню, а от бреда казалось, что она двигалась. Я ей тогда пообещал самую лучшую шкуру, если она меня забирать не станет. Уснул. А проснулся совершенно здоровым. Добрался до дома, и в тот же день вожака завалил. Ошкурал и дал ей то, что обещал. Как никак спасла меня.

– И теперь волчица ждет тебя? – спросил я.

– Ждет. Да только не за самца мстить она хочет. Она ждет, когда помру, чтобы душу забрать. Считай я здесь задержался. Выторговал себе сколько-то времени.

– Охотник, может со мной махнешь?

– Не, дружище. И даром твоей помойки мне не надо. У меня ж в лесу все. И дом и хозяйство. Что я в городе то делать буду?

– Ну, можешь токсидермистом стать, – улыбнулся я.

– Дурак ты. Своих корней не пустил а чужие рубишь.

– Охотник, я увижу тебя?

– Может быть и свидимся.

P.S.

Охотник умер через десять лет. Нашли его избушку совершенно пустую, видимо всю птицу перед смертью на волю выпустил. А тела так и не нашли, может волки съели, может отправился в грот помирать. Никто уж точно не узнает.

Я тогда был в группе активистов по защите природы. Я, как главный биолог, предложил всем естествоиспытателям заночевать в палатках, а за одно взять образчики разных трав, да и если повезет – найти что-то уникальное. Помню не спалось мне жутко. То комары мешали, то студенты храпели. В общем не спалось. Вышел из палатки от уголька костра подкуриться, а прямо напротив меня волк стоит. Большущий такой, с черной густой шерстью. Смотрит на меня, не рычит, не скалится, будто улыбается. Прям как охотник! Только вспомнил его, а волк испарился.