Читать книгу Запах напалма по утрам (сборник) - Сергей Арутюнов - Страница 19

Экзамен

Подгруппа стояла у Дубовой аудитории.

Обшитая светлыми панелями на сверкающих, хирургического вида винтах, с двумя пластиковыми колпаками в потолке вместо окон, она видела немало студенческих слез. Казалось, они текли между штативов и горелок бескрайнего академического стола, прожженного реактивами и покрытого двуслойным цветным пластиком, а по ночам легонько стучались в двустворчатые двери, дабы вдоволь поплавать по коридорам.

– Готов?

– Глаза видишь?

– А я вырубился полвторого. Все равно…

– Идет!

Академик Традесканский, крохотный изящный карлик со старомосковской дикцией, скользнул в Дубовую и затворился.

Скрипкин представил адское зрелище: вспархивающий на возвышение (почему-то в темноте) академик, злорадно потираемые ладони, треугольная улыбка демона.

– Заходите. Рассаживайтесь.

– Здравствуйте…

– Ну-с, готовы?

– А-а-а…

– Ясно. Берите билет.

– Номер семнадцать.

– Шестой.

– Четыре.

– Двадцать восемь.

– Берите листочки.

Традесканский откинулся на спинку и с сардонической усмешкой пробежал «Спорт-экспресс». Про его теннис было известно только то, что он не проигрывает мужчинам.

Скрипкин оглянулся на Обладаева. Их взгляды метнули по молнии отчаяния, и их суперпозиция, чуть протрещав в мокром воздухе, задела академический пиджак, отчего Монстр Горной Химии пошевелился на стуле.

– Списывать не стоит.

– А как же? – вырвалось у Скрипкина.

– Думайте. Кто готов, идите отвечать. Время не ограничено.

«Не ограничено!» – прошептал впавший в безумие Скрипкин. Вопрос в билете списку не соответствовал. Уравнение было диким, с семью членами, неизвестными оксидами, которых он не видел даже в учебнике. «Перепутал билеты. Это вопросы с Олимпиады. Надо сказать», – подумал Скрипкин и вместо этого предпринял вторую попытку уравнять бор с кислородом. Когда стало понятно, что уравнивать не по чему, он тоже откинулся на спинку стула и воспарил к переэкзаменовке, теряя стипендию по рублю в секунду.

– Готовы? – улыбнулся Палач.

Скрипкин неожиданно поднялся и пошел к столу, не обращая внимания на шиканье тех, кому придется следовать за ним с меньшей дистанцией.

– Так, что тут у нас…

– Слабодиссоциированные полиметаллические процессы в магматических средах.

– Слушаю.

– Слабодиссоциированные полиметаллические процессы в магматических средах… имеют ряд особенностей, – выдавилось из Скрипкина раздельно, почти по слогам. Он не знал, что говорить дальше.

– Несомненно, – приободрил погибавшего академик.

– В частности, ионный прессинг должен развивать большую активность слоев, в то же время…

– Должен или развивает?

– Развивает.

– Так.

– Одновременно с этим… слои нагрева образуют нерасторжимые комплексы коры пленок с коэффициентом больше ста пятидесяти единиц…

– Ну-у-у… – с сомнением покачал головой Традесканский.

– Так… в книжке.

– В книжке! – вскинулся академик. – Вы представляете себе, что значит полторы сотни? Магний, марганец, кобальт в лаборатории – одно, но там-то давление!

– Да! – закричал Скрипкин. – Давление! Превышающее по сумме тысячу, поверхностное распределение происходит по эквимолекулярной модели! – Эта фраза втемяшилась ему на какой-то давней лекции.

– Ага-а-а… Помните. Ну, расписывайте модель.

Скрипкин сжал ручку и продавил листок насквозь.

– Модель!.. – шептал он, рисуя слои, уснащенные миллионом черточек фактуры. – Постадийное перемешивание…

Он рисовал, бумага рвалась и расползалась. Академик следил за трясущимися руками.

– Так, и что? Здесь перемешивается почему?

– Равновалентные связи имеют особенности, – пробормотал Скрипкин. Мысль опередила речь.

– А в середине? По краям понятно, а в середине? Идите к штативу.

Он встал и пошел мимо всего.

– Разлейте реагент. Включайте мешалку. Теперь потенциометр. График куда идет?

– Прямая.

– Добавьте кислотного балансатора – куда идет процесс?

– Влево.

– Почему?

– Среда… реагирует.

– Почему?

Скрипкин терял сознание. По нему текло. Он всматривался в колбу с кипящим оранжевым осадком, бросающимся на стекла праздничным салютом.

– Атомарное обособление создает автономные среды с пониженным диссоциативным окружением, – умирал он на подрагивающей левой ноге.

– И?

– Полиметаллические процессы характерны неперемешиванием фракций, обособленно извлекаемых при остывании.

– Уравнение.

– Тут…

– Да. А почему по бору? Он лишний. Не смотрите в учебник, он лжет. Давайте сначала: видите калий?

– По калию?

– Нет, зачем же. Видите еще что-нибудь?

– Золото. И сульфиды серебра.

– И?

– Ион.

– Что он?

– Мешает уравнивать.

– Куда он тянет процесс?

Скрипкин уже понял, что вправо, и не ответил. Яростно начертив стрелу, он ставил шестерки всем оксидам, отчего сульфиды раздувались по двенадцати, и у золотого, наверняка радиоактивного слитка насчитал сорок восемь. Перевернул и протянул Традесканскому.

– Ну во-о-от. А вы тут мне по бороводороду, к чему он нам… Зачетку…

Скрипкин побежал в туалет и достал вонючую «Астру», спутницу ночных бдений и корпений. Небрежнейший почерк академика гласил об «отле».

Душа студента понеслась к желтому казенному потолку и рассыпалась в искрах подступавшего полдня.

Первый день практики

Шахта, полузасыпанная терриконом, была как старушка в черном платке. Додик и Тема, приехавшие в Новомосковск на практику, стояли на пустыре рядом с ней и щурились на солнце, ожидая провожатого. Над ними рыжим хоботом нависал крытый транспортер, кончавшийся полосатым буфером узкоколейки. Вокруг, на кучах бесхозной угольной пыли и песка, лежали ковшовые лопаты, пустые бутылки и треснувшие каски. Не росло ни травинки.

– Боишься? – спросил Додик.

Тема не успел ответить, как услышал хрипатые полувыкрики-полувздохи. К ним шли два широких дядьки с черными лицами.

– …Оболенский, сука, во! Горбатый аж побелел, у меня Лизуха вчера как включила, и до вечера – аххренеть! Ты слушай…

Старший, не подавая руки, кивнул и уставился вбок. В шахте что-то ухнуло и с ужасающим скрежетом заскрипело.

– Значит, до обеда на третий, там свободно, потом с журналом к руководителю. Он где?

– Попозже подойдет.

– Ну, с богом, осторожненько. – Дядька сделал человеческие глаза и так подмигнул, что Тема сразу увидел, какой он хороший. Замечательный.

Клеть захлопнулась, и они стали проваливаться. Им показалось, что они видели это в детстве, во сне, – блестящие неровные стены через решетку, гул, шипение, змеящиеся провода, что-то вроде вертикального метро, но с запахами.

Протяни руку – и колесо обозрения встанет на дыбы и, пожалуй, скинет. Додик, рыжий красавец еврей, побледнел всеми веснушками и улыбался во все зубы. Тема некстати подумал, что Галя, Додикова подруга, уже третья за год, изводится в своем Гиредмете, а Додик пальцем не шевельнет, чтобы как-то ее успокоить: любит, когда за него волнуются, да еще специально напел в трубку, что им завтра… то есть сегодня. Вчерашний обвал в Руднянке не был слышен в гостинице, но сирены «Скорых» будили их всю ночь.

Ударило в пол, и темная кисть подняла створ. Они вышли в жаркий сырой воздух, слабо озарявшийся заносимыми паром фонарями. «Заехали…» – прошептал Додик, смешно смотревшийся в каске с лампочкой. Аккумулятор оттягивал брезентовые безразмерные штаны, обнажая пряжку щегольски сидевших джинсов.

Их развели в разные стороны, кратко оповестив, что в случае чего не бежать, не дергаться, лечь и прикрыться руками, а сразу после подвигаться, чтобы «развалить» породу. Это не внушало никакого оптимизма, но странно бодрило, и Тема пожалел, что Додик сейчас уйдет от него куда-то и увидит то, чего не увидит он, и вечером у них не будет общего.