Читать книгу Темная власть. Как спасти детей от наркотиков - Сергей Баймухаметов - Страница 3

Если наркоман живет с наркоманкой – получается прóклятая пара неразлучников. В глазах нормальных людей они – лютые враги, два человека, которые выносить друг друга не могут, все время дерутся, избивают друг друга, стремятся сделать друг другу как можно хуже, оскорбить, унизить.

Это действительно так.

Но в то же время расстаться они уже не могут. Потому что наркоман – ущербный человек, он живет в постоянном страхе и в постоянной зависти к другим, к нормальным. И ему надо для успокоения иметь рядом, вокруг, таких же, как он. Вроде бы тогда все хорошо, все такие же, как и мы… Наверно, отсюда и идет это – совращение подростков. Хотя тут есть и другие причины. Но это тоже важно. Брат, сестра, жена… ему все равно – приучит, посадит на иглу. Правда, часто можно слышать от наркоманов, что лучше они сразу убьют своего ребенка, чем пожелают ему такой же доли, но это – одни разговоры. Вроде бы ребенок – святое, своего ребенка жалко… На самом же деле я знаю многих женщин, которые своих дочерей сажали на иглу, торговали ими, доводили до самоубийства.

Последние два года я жила с одним уголовником, мелким рэкетиром. По моим представлениям, богатый был, на руках – золотые цепи, квартира набита кайфом, маковой соломкой то есть. Я все-таки дура была романтическая, хотя к тому времени уже два года на игле просидела. И дура, и боялась, что он в тюрьму попадет. Что я тогда буду делать? Или сама пойду по рукам, или они меня подомнут, будут делать со мной все, что захотят. А так – он мой защитник был, покровитель, не позволял… Я его долго уговаривала не воровать, говорила, что денег найду, заработаю. Я к тому времени немало нафарцевала, все у меня было. В общем, уговорила. И начали мы проживать мои деньги, а потом и вещи. Поверите, последнюю золотую цепочку с себя сняла и продала. Настал день, когда нам и поесть было не на что. А кайф был, запаслись заранее.

Выходим мы как-то ночью побродить по улице, идем мимо парикмахерской, он остановился и показывает молча на открытую форточку. И говорит мне: фены вынесем, найдем, кому толкнуть. С нами были еще два его приятеля и подружка. Они тоже загалдели: вынесем, толкнем! Достали пива, дали мне выпить, я под кайфом, да еще пиво, мне море по колено… Меня поставили на стреме, а сами полезли, начали подавать мне фены. Потом они пошли за такси, меня оставили сторожить. Я хоть и под кайфом, но все видела и все помню… Выворачивает из переулка такси, мне из него уже рукой машут: мол, все путем. И тут – с двух сторон менты. Я кидаюсь к сожителю своему… И вдруг вижу: такси перед моим носом разворачивается – и по газам! Улетели мои верные дружки! Бросили меня.

Менты взяли меня с поличным. Привезли к себе, раздели, издевались, оскорбляли, как только хотели. Я набросилась на них, кому-то по морде дала, меня избили…

В общем, тогда-то я их всех окончательно возненавидела. И ментов подлых, и своих… друзей, что ли. Только у наркоманов друзей не бывает. И предательства у них нет. Это я их возненавидела за предательство, а на самом деле предательства не было. По нашим понятиям, обычное дело. Каждый за себя. Это у вас говорят: дружба, любовь, порядочный человек, непорядочный человек, злой-добрый, благородный-низкий, трусливый-храбрый… А там различий нет, и слов таких нет. Ни слов, ни понятий, ни поступков. Совсем – нет. Пустота. Понимаете, где у нормальных людей какие-то человеческие отношения, у наркоманов – пустота. Даже слова «подлость» нет, а есть – «подляна», и оно означает что-то свое, совсем другое, чем у вас. Я где-то читала про колымскую лагерную жизнь в тридцатые годы, что там был один закон: умри ты сегодня, а я завтра. Так и у нас.

Но получилось даже лучше, что они уехали, бросили меня. Когда меня на принудиловку положили в больницу, он приходил ко мне, мой сожитель. Много денег принес, умолял, чтобы я его не выдавала, не признавалась, что и он там был. Денег я не взяла, но и про него ничего не сказала. Не потому, что хорошей хочу показаться, а просто мне адвокат посоветовал. Если бы сказала про них – получилась бы групповая кража по предварительному сговору, был бы большой срок. А так я пошла по делу одна, да не за кражу, а за попытку.

Я считала, что попала в их мир по глупости и по доброте. А вот недавно узнала, что у меня отец тоже наркоманом был, четыре года кололся. Значит, есть что-то наследственное. Но глупости и доброты тоже было хоть отбавляй. Это правда, я девочка добрая была. И училась хорошо. Первый курс медучилища закончила с отличием, и мне в порядке исключения разрешили на каникулах поработать санитаркой. Сами понимаете, отец жил отдельно, маминой зарплаты не хватало, а в пятнадцать лет уже хочется одеваться, ведь на других, на богатых смотришь, на иностранцев…

В моей палате лежал один больной, взрослый дядечка, лет тридцать ему было, разговорчивый, ко мне так хорошо относился. Я была примерной санитаркой, умелой, мне даже доверяли уколы делать. Однажды прихожу к нему с уколом, а он говорит: «Оставь, я сам себе сделаю…» Ну, сам так сам. Потом стал просить дополнительной дозы, чтобы я достала. Ну, думаю, человеку тяжело, надо облегчить боль… Но потом обратила внимание: все друзья, что к нему приходят, какие-то грязные, немытые. Это я сейчас смогу за версту отличить наркомана по виду, по его неряшливости, запущенности, по запаху. Особенно тех, кто варит. Да что там человека, я квартиру, где варят, по запаху из всех отличу. Тогда же я ничего не знала и говорю ему: что это у тебя друзья такие, ну, неумытые… А он-то думал, что я все понимаю, что я тоже колюсь, и говорит: «Ты, наверное, дружишь только с теми, кто на стекле сидит, а мы сами варим». Я удивилась: что это такое? Он объяснил: на стекле – это значит, что люди имеют возможность доставать чистый, фабричный наркотик, в ампулах. Они – сами варят, из опийного мака, из всякой химической гадости. Ну, рассказал мне все и предложил уколоться. Мне так интересно было – я и укололась. И правда, стало как-то легче, свободнее. Я ведь нервная уже была, работа тяжелая, не для шестнадцатилетней девчонки: кровь, грязь, бинты, отделение травматологическое, это ужас. Приду домой – уколюсь, и вроде бы легче. Так и втянулась.

Потом он, знакомый мой, выписался, позвонил, к себе пригласил, с друзьями познакомил. Они все вежливые, обходительные, когда прикурить дают, то зажигалку подносят, а не так, что сама тянешься, как жираф. Ведь среди шестнадцатилетних пацанов еще и понятия нет, что ты – девушка, что к тебе надо относиться по-особому. А тут – взрослые люди, по тридцать лет, умные, интересные, со мной как с равной: знаки внимания, комплименты. Мне так лестно было, голова кружилась, на своих сокурсников я после этого смотрела как на щенков, с превосходством таким…

Дура, сейчас только понимаю, что я им была нужна – вот они меня и обхаживали. Я ведь в больнице работала, имела доступ к наркотикам. И приносила им, доставала, сколько могла. Героиней была в своих глазах, а уж они меня превозносили до небес! Говорю же: дура. Только потом начала понимать, что в том мире ничего просто так не делается, никто пальцем не шевельнет, если он в этом человеке не заинтересован, не хочет с него что-нибудь получить. Там ничего нет, я даже слов не могу найти, чтобы сказать… Нет ничего, что обычно бывает между людьми. Никаких понятий о дружбе, помощи, ничего человеческого. И в то же время все держатся одной кучей. Такое невозможно представить: в одной квартире чуть ли не месяц живут люди, не связанные друг с другом ничем, готовые в любую минуту продать, сдать, утопить друг друга.

Я правильно говорю: чуть ли не месяц. Это называется – зависнуть. Бывает, на пять-десять дней зависают. А у нас было – по месяцу. Запирались в одной квартире, запасали маковой соломки – и все, никуда оттуда ни ногой. Потом выползаешь на улицу, а идти не можешь, отучилась ходить. Придешь в притон еще зимой, а уходишь – на улице солнце, тепло, а ты в шубе и в шапке. Или было так: я из дома ушла, сорвалась во время ломок, в ночной рубашке и в халате – и пришла в таком же виде, но только уже зимой, по снегу.

Идти по городу, по улице – страшно. Наркоманы всего боятся. Если на улице какой-нибудь человек случайно подойдет к наркоману, попросит, допустим, прикурить, тот вспотеет от ужаса. А уж при виде милиционера… Да многих наркоманов можно сразу узнать: вертит головой во все стороны…

От этого, от страха, и совершаются часто немыслимые жестокости. У нас одного заподозрили, что он ментам стучит, и опустили. Ну, это самое страшное наказание в уголовном мире – сделать мужика петухом, то есть изнасиловать. Почти все мои последние знакомые были уголовниками, по разу или по два раза на зону сходили. Не знаю точно, доказали или нет, что заподозренный и вправду стучит, но заманили его на хату, оглушили и начали насиловать. При мне. Меня тошнит, кричу: «Отпустите меня, я смотреть не могу!» – а мне сказали: «Сиди!» Попробуй ослушайся. Сидела. Смотрела. А у того парня, которого опускали, была девчонка, он вместе с ней пришел. Так она убежала от ужаса на кухню и открыла газ. Я ее потом откачивала.

Самое страшное, что со всеми случается, – это когда глюки находят, галлюцинации, крыша начинает съезжать, то есть с ума сходишь. Часто специально делают, чтобы крыша поехала. Допустим, укололся он, впал в кайф, а тут телефон звонит. Он снимает трубку и слышит: «Это я, твоя смерть!» Шутка такая. А у него уже крыша поехала, всюду чудится смерть. Одного парня у нас запугали, что вот-вот менты придут, он и простоял неподвижно несколько часов у дверного глазка, пока не свалился. Ну а третий сам с ума сошел. Все ему мерещилось, что он заболел какой-то страшной болезнью, раздевался, подходил к зеркалу, нас подзывал и говорил: «Посмотрите, насквозь же видно, вот она, болезнь!» Мы его жалели, не давали колоться, чтобы очнулся. Но он так и не очухался, увезли в психушку.

У меня, конечно, тоже крыша ехала не раз. Как-то инопланетянин приходил. Открываю глаза, а он стоит и смотрит, белый. И осторожно так прикасается к колену, у меня колено из-под одеяла высовывалось. Я сразу и отключилась. Очнулась, все помню, смотрю на колено, а оно красное…

Мне еще повезло, первые годы я работала в больнице, сама могла доставать – и меня не трогали, потому что зависели от меня. Потом появился этот уголовник, покровитель мой. Но все равно всякое было. Один раз я без денег осталась, без кайфа, попросила, а мне говорят: вот нас здесь пятеро, дашь всем – получишь дозу. Я отказалась, они озверели, свалили меня, начали резать. У меня до сих пор на животе шрам. Ну, как увидели кровь – очухались. Наркоманы при виде крови сразу опоминаются, в себя приходят. Некоторые даже специально вены режут, чтобы успокоиться.

Ну а если сама по себе, если нет авторитетного сожителя, тогда, конечно, один путь. Мужчины, понятно, воруют, чтобы денег достать, а девушки при них, как у нас говорят, присасываются. Допустим, чтобы среднюю дозу на день набрать, девушке надо лечь под пятерых. Под пятерых грязных, не мытых месяцами скотов. Но там уже девушки не разбираются, там уже все безразлично, лишь бы получить свою дозу.

Наша жизнь – как жуткий сон, из которого невозможно выбраться. Ведь когда снится страшное, а потом медленно просыпаешься, тебя охватывает счастье – это всего лишь сон! А здесь просыпайся не просыпайся – бесполезно, это наши сны наяву.