Читать книгу Игра как жизнь. Часть 2 - Сергей Белкин - Страница 29

НЕМНОГО ПУБЛИЦИСТИКИ

Говоря о тридцатых годах ХХ века тему репрессий не обойти. Да и не надо обходить. Мое позитивное отношение к СССР, к попытке построения социализма не меняется на противоположное из-за т.н. «сталинских репрессий» или иных примеров неудач, ошибок, преступлений, несправедливостей и жестокостей, которых в реальной жизни было немало.

Как публицист я не одну статью опубликовал о том, что восприятие истории своей страны должно быть позитивным, что историей страны и народа надо гордиться. Потому что развитие страны, исправление недостатков и достижение успехов возможно, если общий настрой народа по отношению к собственной истории – позитивный. Если же народу прививают чувство стыда по отношению к прошлому, к жизни своих отцов и дедов, то самостоятельное развитие невозможно. При таком переформатировании общественного сознания можно лишь встроить имеющееся население в чужую парадигму, которая принята в качестве «правильной», в качестве образца для подражания.

Именно это и пытается делать на протяжении трех десятков лет российская власть. Пришедшие к власти люди ориентированы на встраивание в чужой (западный) проект на любых условиях, с надеждой на личное обогащение и обретение высокого социального статуса на западе. Одной из важных задач в достижении этих целей является формирование таких представлений об истории страны, при которых советский период выглядит неприемлемо ужасным: «вся страна сидела в лагерях», «тоталитарный режим», «атмосфера страха», «тотальный дефицит»… Эти и другие мемы запущены в общественное сознание и изменяют его. Не случаен анекдот из жизни современных студентов. На экзамене по истории литературы студентка посылает подруге смс-сообщение с просьбой срочно подсказать: «В каком году погиб Пушкин?» Подруга мгновенно отвечает: «В 37-м». Студентка не может сдержаться и отвечает подруге: «Как, и он тоже? Вот Сталин сука!»

Анекдот анекдотом, но пропаганда свое дело делает. Представление об СССР как об ужасной стране распространено. Отрадно, однако, видеть, что мозги промыли не всем и все большее количество молодежи хочет знать более многоцветную картину прошлого своей страны, более правдивую, чем то, что изрыгали из себя пропагандисты эпохи «перестройки» и их ныне действующие последователи.

Общество по-прежнему расколото. Какой-либо общей, преобладающей оценки этой эпохи у россиян сегодня нет. Социологические опросы показывают, что почти половина населения считает, что репрессии оправдать нельзя, однако – чуть более чем половина полагает, что можно, и, более того: свыше 40 процентов опрошенных считают, что без этого вообще нельзя было обойтись. Отношение к репрессиям (и к Сталину) вполне заметно зависит от того, были ли в семье репрессированные. Я нахожу этот раскол естественным, но не считаю, что его надо сохранять, тем более – углублять. Думаю, что надо стремиться к тому, чтобы различие в оценках не носило столь агрессивный характер, как сейчас.

Могут быть разные оценки событий прошлого: научно-историческое и общественно-политическое. Научно-историческая обязана быть точной, беспристрастной. Цель исследования – сбор и документирование фактов, поиск убедительных рассуждений о причинно-следственных связях, вызвавших то или иное историческое явление. В научном исследовании эмоциональная составляющая не может и не должна исчезнуть полностью (это не физика-математика, а история, причем история людей, а не предметов). Но стремиться к минимизации использования эмоциональной окраски события как метода доказательства – следует.

Общественно-политическое измерение – явление иного рода. Это инструмент текущей политики, преследующей свои, актуальные для данного момента цели. Это почти всегда – пропаганда, или неосознанное следование пропаганде. Это создание мифов.

Я родился «при Сталине». Мне было почти три года, когда он умер. Спустя несколько лет начались заметные, а еще позднее – радикальные – перемены. Если в букварях моих братьев (в 1952 и в 1954 году) еще были портреты Сталина, то в моем букваре 1957 года его уже не было.

Страницы «Букваря». Учпедгиз, 1952 г.

После ХХ съезда 1956-го, и, особенно активно, – после ХХII-го съезда КПСС, прошедшего осенью 1961-го года, на котором было принято (и немедленно воплощено) решение о выносе тела Сталина из Мавзолея, разоблачение «культа личности» превратилось в массовую пропагандистскую кампанию.

Мое подростковое отношение к этому было, я бы сказал, настороженным: ни за, ни против. Я доверчиво воспринимал официальную точку зрения на «культ личности» и «злодеяния Сталина», но при этом чувствовал, что как-то все это выглядит схематично: один злодей Сталин во всем виноват… Но все это в моем сознании не занимало какого-то важного места. Важнее была реакция окружающих – и взрослых и сверстников. Реакция была разной: от поддержки до несогласия, от отвязно грубого поношения Сталина, до суждений типа «культ личности был, но была и личность». В семье никто не занимался ни пропагандой, ни контрпропагандой. Родители были членами партии и, думаю, вполне дисциплинированными. Жизнь страны была просто их собственной жизнью, а не историей из книжек. Утраты и достижения, победы и поражения – все это они видели, в этом участвовали, переживали. В их сердцах и умах, видимо, существовал некий баланс между своими знаниями и ощущениями и официальной разоблачительной пропагандой.

В некоторых других семьях было иначе. В семьях репрессированных негативные эмоции в адрес Сталина и того времени выплескивались в самых яростных формах – и это вполне объяснимо.

Человеческому сознанию свойственно упрощать и персонифицировать сложные явления – природы или общества. Так возникают религии и их родные сестры – идеологии. Сложное, не поддающееся понятному описанию явление – от грома, молнии, землетрясений и наводнений, до государственного устройства и сути власти одних людей над другими – хочется упростить до легко воспринимаемых образов: бог, дьявол, царь, классовая борьба, законы рынка… Политики знают это свойство нашего сознания, и умело этим пользуются.

Если говорить о репрессиях тридцатых или еще более узко – о т.н. «Большом терроре 37—38 годов», то он, несомненно, был. И многое в этом мы считаем несправедливым. Несправедливость всегда воспринимается субъективно. Действия власти можно объяснить, разъясняя суть и сложившиеся методы политической борьбы. Но на эмоциональном уровне, который запрятан глубоко, порой – в подсознании – рациональные объяснения не работают и даже вызывают отторжение. Получается, что несправедливость можно объяснить, но трудно принять на уровне чувств, особенно тем, кого это касается на личном, семейном уровне, для кого эти события близки и по времени и по сердечной памяти.

Но при всех этих трудностях следует хотя бы пытаться взглянуть на историю с какой-то условно объективной точки зрения. Не следует подменять частное общим и наоборот. Конкретная трагическая судьба несправедливо (по мнению тех, кто его знал) репрессированного остается трагедией, независимо от того, кто с каким «уклоном» боролся и во имя каких целей или под какую именно массовую кампанию угодил. Но, все-таки, – важно знать именно это: кто с кем и в каком контексте боролся, каковы были реальные условия и правила этой борьбы не на жизнь, а на смерть! Это знание нужно не для оправдания, а для понимания не только происходившего когда-то, но и происходящего сегодня, непосредственно с нами. Видя и понимая – кто и как манипулирует историческими фактами и подменяет одни причинно-следственные связи другими, можно гораздо четче и с немалой пользой распознавать сложные процессы дня сегодняшнего.