Читать книгу Доброволец. На Великой войне - Сергей Бутко - Страница 10

Я и в самом деле чувствую себя сейчас как Василий Теркин, очищающий водой и паром тело и душу от военных тягот. Впервые попал в нашу здешнюю баню, сделанную умельцем Акимкиным. Ну и чудо же это, скажу я вам. В качестве освещения керосиновый фонарь «летучая мышь», и потому все убранство могу рассмотреть как следует. В уютной комнате (бывшей столовой) пристроен к камину очаг для согревания воды в большом котле, в углу стоит каменка из булыжников с железным ковшом. Вместо кутника тут приспособлен опрокинутый ясеневый буфет, на котором можно даже лежать. Вот такая она, русская банька на немецкой земле…

Ух ты! Есть даже березовые веники! Ну теперь попарюсь!

– Мишка, поддай! – басит Гойда, и я охотно беру ковш, чтобы в очередной раз, плеснув на камни кипяток, выпустить порцию пара. Вместе с остальными счастливцами остервенело машу веником, охаживая себя по спине и бокам. Удивительно устроен наш организм. Нет ни усталости, ни малейшего желания спать, а есть только кипучая энергия, переполняющая тело. Как же все-таки мало человеку нужно для счастья…

После мытья сам собой в предбаннике завязался разговор:

– Ну что, Мишка, страшно сегодня было в первый раз к немчуре лазить? – спросил Гойда.

– А то. – Я делаю испуганные глаза. – Темно кругом, не видно никого, а тут еще и этот пьяный мычит и бормочет, словно упырь какой.

– Ты что ж, упырей боишься? – насмешливо продолжал наш фельдфебель. – Как бы в потемках не примерещилось чего?

– Впотьмах – и блоха страх, – важным тоном мудреца изрек Морозов, чтобы тут же снова замолчать.

– Ну, хватит уже про страхи всякие болтать, когда праздник святой, – отрезал Гойда. – Лучше о нем думать надо и о победе.

– Скоро ли она? – с грустью произнес Голенищев.

– Спроси, что полегче… – Морозов мечтательно вздохнул: – Мишка, а Мишка, может, ты знаешь?

– Знаю, – ляпнул я, особо не думая после банного блаженства о том, что опять способен наговорить лишнего. Нужно срочно подтянуть самодисциплину, Михаил Иванович, а то однажды получится крупный прокол и вас рассекретят…

Обошлось. Выболтал немного, все больше рассуждал и намекал о предстоящих трудностях на фронте, но говорил так увлеченно, что меня не перебивали. Лишь под конец я немного сбавил темп и притих, самому стало тоскливо от ощущения скорого и не слишком-то радостного будущего. Голенищев решил разрядить обстановку:

– Уж больно ты, Мишка, умом ворочаешь. Будешь вот так умом раскидывать, душа обомлеет. Такое представится, что самому себе чужой станешь. Ты свое примечай, а с судьбой не спорься. Лбом стены не пробьешь… И крови-то не давай схолодиться. Война дух веселый любит. А на все стонать да вздыхать – силы не станет…

– Не бойся, – добавил Морозов, – держись всегда за нашего брата солдата. Он тебя и в бою защитит, и от непогоды укроет, и накормит, ежели понадобится. Народ, брат, – это все. За тебя народ, и все тебе удастся. Не с тобой – и ты как столб одинокий на дороге. Держись за народ и будь с народом. Теперь ты попробовал солдатской доли и знаешь, как много у солдата забот, да не говорит он о них никому. Воюет он, а дома, глядишь, семья: жена, ребята. Может быть, кушать им нечего, он один был кормилец. Нужна мужику и рабочему война как собаке шестая нога. Наши победят или немцы, все равно мужику несладко было, несладко и останется. Рабочий как перебивался с хлеба на квас, так и после войны перебиваться будет, если еще не убьют или, спаси бог, не изувечат.

Так вот.

– За народ держись, Миша, к солдату будь ближе, – произнес напоследок Гойда. – Помни: один человек легко ошибиться может, а народ, что бы ни делал, к правде идет. Размышляй, брат, обо всем. Время такое…

На этой философско-политической ноте наш разговор и завершился, а дальше настало утро и пора праздника.

* * *

Праздник как праздник – поздравления, пожелания, радостные вести о том, что турки разбиты Юденичем под Сарыкамышем, и… песни. Особые песни. Нужно было видеть, как засветились лица наших офицеров, когда Сазонов, вооружившись своим неизменным баяном, размеренно затянул на морозном воздухе:

Вот она, моя неосторожность. Ну чего теперь говорить. Думаю, что будущее на подобный «плагиат» на меня не обидится. Радуюсь вместе с остальными, а рядом в это время происходит примечательный разговор между поручиком Заметовым и каким-то незнакомым мне молодым офицером того же звания и с «Георгием» на груди. И разговор этот имеет самое прямое отношение к нынешней моей фронтовой специальности:

– …На своей практике я не один раз убедился, что далеко не каждый человек может быть разведчиком, даже если он бесстрашен, ловок, силен, имеет хорошо развитый слух и отличное зрение, – рассуждал собеседник Заметова. – Поначалу мне тоже казалось, что так называемые лихие ребята наиболее подходят для разведки. Вскоре мне, однако, пришлось от этого мнения отказаться, так как я дорого поплатился за него потерей двух прекрасных людей. С той самой поры к лихим ребятам я отношусь очень недоверчиво. Человек, стремящийся получить награду и ради этого готовый идти на самые рискованные дела, любитель сильных ощущений теперь для нас лишний. Такого типа люди по своему характеру неспособны к длительной и скучной работе по овладению техническим мастерством. Они склонны к всевозможным шумным предприятиям, ярким эффектам, к позам. Ну а с такими качествами разведчиком быть нельзя.

– Позвольте, позвольте. Я не согласен, ведь бесстрашие, дерзость, риск, бесшабашная удаль – все эти качества крайне необходимы любому разведчику. Возьмите хотя бы исторические примеры и героев прошлого: Сеславин, Фигнер, Давыдов в Отечественной войне двенадцатого года. Или лихой матрос Кошка в Севастопольскую оборону и наши пластуны-кавказцы. Везде и всюду дерзость, риск, исключительное бесстрашие. Нужно ли людей, отмеченных такими дарами природы, заменять тихими, скромными работягами? На одной лишь технике выполнения приемов далеко не уедешь. Способность дерзать, все ставить на карту – это лучшие стороны человеческого духа…

– Видите ли, – не дав закончить договорить Заметову и все так же не торопясь, продолжал поручик, – не всякий риск хорош и оправдан. Я не отрицаю допустимость риска, но бесшабашная удаль, как вы определили некоторые качества, необходимые разведчику, в большинстве случаев есть простое безрассудство. Разведчику нужно иметь горячее сердце, но при этом носить на плечах и холодную голову. Тогда и горячее сердце дольше будет биться в отважной груди.

Главное же заключается в том, что условия войны теперь совсем не те, что были даже двадцать лет тому назад, не говоря уже о весьма отдаленной эпохе Отечественной войны двенадцатого года. И военная техника, и орудия убийства чрезвычайно сейчас усовершенствовались. Я отдаю должное отваге, героизму и самопожертвованию перечисленных вами героев. Но ведь Давыдов имел дело с ружьем, стрелявшим на двести шагов, а отважный Кошка пробирался в окопы англичан, к тому же плохих солдат, не встречая никаких препятствий, кроме необходимости преодолевать пространство. Нам же приходится иметь дело со скорострельным автоматическим оружием, на нашем пути встают проволочные заграждения, ракеты, прожекторы, дистанционные огни. Все это техника. А против техники нельзя идти с одним бесстрашным сердцем, с сильными руками да с готовностью положить свой живот за престол и отечество. Дни военной романтики безвозвратно миновали. Поэтому, чтобы победить технику, нужно ей противопоставить, по крайней мере, такую же технику. И чтобы бороться с техникой, простите за повторение, нужен подготовленный во всех отношениях техник…

Вскоре к беседе присоединился Орлов. Речь зашла уже о нашей команде и ее подвигах. А еще через десять минут я вместе с остальными стоял перед «гостем» и чувствовал себя крайне неуютно. И вроде бы причин для беспокойства особых нет, но вот взгляд начальника команды разведчиков восьмого Финляндского стрелкового полка поручика Пунина мне не понравился. Бегло пробежавшись по Гойде, Морозову и Голенищеву, поручик почему-то задержался именно на мне. Не люблю, когда так смотрят. Цепко, внимательно, в самую душу пытаясь забраться. Пунин «сверлил» меня глазами всего секунд пять, но эти секунды мне показались целой вечностью. Одним словом, был я не в своей тарелке…

Пунин… Пунин… Где-то я уже слышал эту фамилию и видел это лицо… Точно. Это тот самый атаман Леонид Пунин, которому в будущем предстоит возглавить знаменитый отряд[21]. Ну и ну. На фотографии он кажется не столь опасным, нежели в реальности… Наконец-то отошел в сторону. Но мне все равно не по себе.

А тут еще новости: наш полк приказом переводился в резерв, а Рублевскому после шести непрерывных месяцев пребывания на фронте наконец-то удалось выбить себе у начальства пусть короткий, но отпуск домой, в Москву. Уж не знаю, каким боком и для чего ради, но комполка уговорил поручика взять и меня с собой погостить. Вот такой очередной мне сюрприз жизнь подкинула. И протестовать я не стал. Зачем, когда появилась возможность посмотреть на дореволюционную Москву и встретить там приближающийся старый Новый год? К тому же в резерве все равно скучно, а так…

Уже через час я и Рублевский стояли на вокзале военной станции с названием Тольмилькемен. Туда-сюда сновали по рельсам рабочие в полушубках, всюду были видны жандармы, следившие, чтобы в вагоны (или из них) не проскочил какой-нибудь штатский «заяц». Смотрели не зря. Едва к дрожащей платформе подошел очередной поезд и раздался свисток, как неподалеку началась какая-то суматоха. Позже выяснилось, что пара жандармов никак не могли убрать с путей истеричного вида дамочку, тайно пробиравшуюся на передовую к мужу. Та вцепилась в рельсы, словно кошка, и отступать от намеченного явно не собиралась. Жандармы все же справились с задачей оттащить даму от рельсов.

– Что тут сказать? – улыбнулся Рублевский, когда и мы зашли в вагон. – Почти как по Толстому: «Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона»[22]…

Но в отличие от госпожи Карениной здесь все обошлось хорошо, а мы едем в Москву. Ведь так?

– Так точно, ваше благородие, – ответил я, – и…

– Отставить уставные нудности, – наигранно сурово приказал поручик. – Мы не на вахтпараде. Можешь называть меня просто Игорь Анатольевич.

«Ну Игорь Анатольевич, так Игорь Анатольевич», – согласился я. Тут же немедленно начался долгий разговор, к которому присоединились и наши попутчики. В общем, все как в песне дорожной: