Читать книгу Белый бунт - Сергей Ермолов - Страница 10

Я стучу. Дверь открывается, и, думаю, я никогда не забуду лица, которое увидел в проеме. Я передумал и перечувствовал все на свете, прежде чем увидеть его. Я чувствую, что мой бешеный пульс понемногу падает.

– Ты чудо, – негромко говорю я и протягиваю букет красных роз.

– Спасибо. Проходи. Я так устала сегодня. У меня был тяжелый день.

– Я помогу тебе расслабиться. С тобой все в порядке?

– Да, я, наверное, просто устала. Хотя совершенно непонятно, как можно устать, сидя несколько часов на одном месте, абсолютно ничего не делая. Чуть-чуть переигрываю, да?

– Да, думаю – самую малость.

Под моим взглядом она виновато улыбается.

– Я все испортила, да?

– Есть немного. А тебе это так важно? Я имею в виду мое мнение, – осторожно уточняю я.

– Да, очень важно.

– Не смеши меня.

– Что же тут смешного?

– Ты очень тактична.

– Тактична?

Она стоит, уставившись в окно. Как будто я – нечто настолько несущественное, что и замечать не стоит, разве только по крайней необходимости.

– Вспоминаешь что-нибудь забавное?

– Что? Так, ничего особенного. Просто думала.

– Так, может, расскажешь, что стряслось?

– Хотела выйти на улицу. Но дальше двери не получилось.

– Ну, уже кое-что.

– Ага.

– Для начала неплохо.

– Что ты хочешь?

– Вина.

– Мне не трудно приготовить тебе что-нибудь. Скажи только, чего ты хочешь.

– Правда, ничего. Только вино.

– Садись. Я налью. Ты просто ужасен. Ужасен.

– Ты ведь все равно меня любишь? Или нет?

– Конечно, да.

– Я хотел сделать тебе комплимент.

– Тогда – спасибо. Если хочешь, можешь устроиться и поудобнее. Ты, главное, не стесняйся.

– Мне и так удобно.

– Мне нравятся застенчивые.

Наши взгляды встречаются, и в ее глазах мелькает что-то прежнее.

И тут я, словно издалека, слышу собственный голос:

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Ты злишься на меня?

– Вовсе нет.

– Злишься, злишься. Это хотя бы честно.

– Не будь таким бестолковым.

– Что это должно значить?

– Ничего. Абсолютно ничего.

Я лишь постепенно понимаю, что не все в жизни математика. Но кое-что на свете никогда не меняется.

Наташа сидит за столом, пощипывает подбородок, хмурится. Она замечает:

– Не думаю, что я себе очень нравлюсь в данный момент.

– И мне ты не нравишься, и я сам себе не нравлюсь. Но нам обоим все это вообще-то по-настоящему не нравится, так зачем же утруждаться нелюбовью к самим себе?

Я смотрю на часы. Я встаю и начинаю ходить взад и вперед, топая ногами, растирая руки и похлопывая себя по телу.

– Ты неисправим!

– Я не то хотел сказать.

– А теперь ты просто ужасен!

– Ну и нечего так злиться из-за этого.

– Да я и не злюсь вовсе. Просто указываю тебе кое на что – для твоей же пользы.

– Не остроумно, дешево и совсем по-детски.

– Обожаю, когда ты притворяешься сердитым.

– Меня это вовсе не удивляет.

– Если ты хоть на миг вообразил себе, что это тебе так вот сойдет. Я не хочу… если ты будешь продолжать на меня злиться.

– Я уже не злюсь.

Правда жизни заключается в том, что с каждым годом каждый из нас уходит все дальше и дальше от той сущности, с которой все мы были рождены внутри себя.

– Что такое? – интересуюсь я. – Чего ты хочешь?

– Ты знаешь.

Я чувствую, как в ее тоне промелькнули едва уловимые жесткие нотки.

Было совершенно ясно: последнее слово остается за ней. Чувство жалости к себе – не лучшее состояние для человека. Я не знал почему, но эта мысль крепко засела у меня в голове.

Я говорю:

– Я не хочу ругаться.

– Мы ничего не можем с собой поделать.

– Что с тобой? Посмотри на себя, с тобой явно что-то творится.

– Спокойно. – Ее взгляд странный. – Ты разнервничался.

– Это все из-за тебя. Мне нравится быть рядом с тобой, – произношу я, словно защищаясь. – Разве это так плохо?

– Нет.

– Так в чем же дело?

– Интересно, скольким женщинам ты уже все это говорил.

– Никому. Только тебе. – Что это с ней? Ревность или что-то другое? – думаю я.

Мне неприятен ее тон, словно она сомневается во мне. Все внутри болезненно сжимается.

– Ты сегодня не похожа на себя.

– Я просто очень устала. Я не хотела тебя обидеть.

– Давай не будем усложнять ситуацию. Что между нами поменялось?

– Ничего. Между нами ничего не изменилось.

– Бедная моя, – говорю я, крепко прижимаю ее к себе и, чтобы хоть как-то успокоить, начинаю гладить по спине. – Слишком много мыслей в голове?

– Боюсь, что так.

Ее лицо приобретает страдальческое выражение. Я приглаживаю ей волосы и заправляю их за ухо. Потом снова касаюсь ее щеки.

– Если ты все объяснишь, не сомневаюсь, я пойму правильно.

– Не думаю. Я и сама ничего не понимаю.

– А ведь тебе нравится, когда я на тебя смотрю. Женщина-тайна. Ты не очень любишь отвечать на вопросы.

– Я просто не люблю говорить о себе.

– Мне не хватало тебя.

– Это было не так уж долго.

– Мне казалось, это была вечность.

– Я не хочу об этом говорить.

– Почему?

– Ты торопишься.

– Должен пройти какой-то определенный срок?

– Трудно сказать. Отодвинься, пожалуйста, в сторону. Мне трудно дышать.

– Что-то в последнее время ты стала слишком чувствительной.

– Я не хотела обидеть тебя. Давай забудем об этом?

– И как такую тебя любить? Я же тебя люблю. Хоть ты в это и не веришь.

Я не настаиваю, чтобы она рассказала всю правду. Я знаю, что рано или поздно она мне все расскажет. Кроме того, я уже услышал достаточно много для одного дня. Как стена между нами, но меня это не огорчает. Она продолжает смотреть перед собой ничего не выражающим взглядом. Я не могу с этим бороться. Я не могу двинуться, отвернуться, ответить. Мне представлялось, что пострадавшая сторона именно она.

– Что-то происходит, – говорю я и пристально вглядываюсь в нее. – Что происходит?

– Ничего, – отвечает она.

– Ты могла бы сказать что-нибудь приятное.

– Я себя приятно не чувствую.

– Черт возьми, Наташа! Что я должен сказать? Что ты права, а я виноват? Что именно ты хочешь услышать?

Она медленно поворачивается и смотрит на меня.

– Для начала подходит.

– Знакомства с тобой хватило, чтобы понять: я теряю свою свободу. Не сердце, не голову. Свободу быть собой, когда тебя нет рядом. Терпеть не могу, когда ты знаешь, что делается у меня в голове. Не думаю, что это очень смешно, Наташа, – я стараюсь, чтобы голос звучал спокойно.

– И не должно быть. – Притворная улыбка растягивает ее губы.

Она смотрит на меня. Через несколько мгновений облизывает пересохшие губы.

– Но ты не можешь говорить это серьезно?! – Снова появляется улыбка, но так же быстро пропадает.

– Не могу?

– Как все глупо, – говорит она с притворной серьезностью. – Но мило.

Такой ответ может означать все, что угодно.

Господи, я должен мыслить трезво и логично. А что еще я могу придумать? Больше ничего подходящего в голову не приходит.

Я чувствую, она и играет, и не играет. В такие минуты она сначала улыбается мне в ответ, а потом быстро меняет тему разговора. Кажется, в такие минуты ее личность раздваивается. Это не имеет никакого отношения к той простоте и легкости, которую мы испытывали, когда были вместе раньше.

– Ох, какой же ты глупый, я ж говорила тебе, ты ничего не понимаешь.

Наши глаза встречаются, и она фыркает от смеха. Она опять смеется. Потом она берет все под контроль и сидит насупившись. И так, как будто этот ведущий подрывную работу смех и вовсе не звучал, она вздыхает глубоко и говорит:

– Так странно, странно себя чувствую.

Я сразу понял, что ее агрессивность прошла.

– Мне так стыдно, – сказала она. – Tы слушаешь, да? Это очень важно для меня, правда. Надеюсь, что не вызвала у тебя антипатии.

– Вовсе нет, – качаю я головой.

– Все, что я делала эти годы, – это делала свою клетку повыше и попросторнее. У каждого из нас своя клетка.

– У меня нет, – говорю я убежденно.

– Тогда ты счастливый человек. Ты не сердишься на меня?

– За что?

– Ну, не знаю. Мне кажется, что я тебя использую.

Я опять чувствую, как ей одиноко.

– В этом нет ничего смешного!

– Конечно, нет.

– Тогда прекрати смеяться.

– А что тебе мешает?

Она выглядит очень озадаченно и кажется мне глупой, потому что ничего не понимает. Я вижу, как она старается подобрать слова и, так и не высказав их, отбрасывает как непригодные.

Я чувствую себя так, словно мне нанесли, и сделали это преднамеренно, один за другим несколько ударов, нацеленных куда-то прямо в грудь. От этих ударов мне так больно, что я задыхаюсь, почти готов хватать воздух ртом.

Отвернувшись от меня, Наташа какое-то время смотрит в окно, а потом начинает говорить сама. Она умеет, когда задается такой целью, быть жесткой, злой.

Я склоняю голову набок, как бы в знак подтверждения, пытаясь тем самым дать ей понять, чтобы она продолжала. Если кто-то спрашивал у меня совета, то вряд ли извлекал из него много пользы. Можно все делать по-своему. Можно. Но я уже научился бояться.

– Ты понимаешь, о чем я?

– Пожалуй, нет. – Я смотрю на нее, не мигая, чтобы на глаза не навернулись предательские слезы. – Я тебя нисколечко не понимаю.

Я чувствую, что мне задан вопрос-ловушка. И не знаю, как ответить. Наташа улыбается. Кривая циничная усмешка. Придется идти на компромисс. Компромиссов я не люблю. На миг меня охватывает бешенство – мне вдруг показалось, что она обдуманно и намеренно загоняла меня в угол. Я оценивающе смотрю на нее, склонив голову набок.

– Что ты на меня уставился? – говорит она раздраженно.

– Пытаюсь понять, бываешь ли ты хоть когда-нибудь мягкой.

– Это тебе зачем?

Протяжно вздохнув, я признаюсь:

– Понятия не имею.

Чувствуя раздражение и некоторую потерянность, она капризно добавляет:

– Перестань маячить перед глазами, меня это нервирует.

– Тебя нервирует все, – говорю я, как бы подводя черту.

Слишком хорошо зная, что отрицать мои слова бесполезно, она язвительно соглашается:

– Как это верно.

Если бы у меня был небольшой резиновый мячик-антистресс, я с удовольствием помял бы его в руках, чтобы снять напряжение. Но поскольку его у меня не оказалось, я довольствуюсь тем, что принялся барабанить пальцами по столу.

– Извини, я слишком была резка с тобой, – говорит Наташа, внимательно заглядывая мне в глаза.

– Не имеет значения, – я отворачиваюсь.

– Нет, имеет, – отвечает она серьезно.

После минутного молчания снова говорит:

– Извини меня, я не должна была так с тобой разговаривать.

Теперь пришла моя очередь промолчать.

Наташа берет меня за руку и спрашивает:

– Ты сердишься на меня?

Голос был почти умоляющий, и мне пришлось вежливо ответить:

– Конечно, нет. С чего бы мне сердиться?

– Никто для меня не значит столько, сколько ты. Я никогда не смогу с тобой расстаться.

– Как я могу тебе поверить? – спрашиваю я сердито.

– Должен поверить. Скажи, что ты любишь меня.

– Я уже говорил.

– Скажи еще раз.

И я знаю, что это означает.

– Какая ты сегодня странная.

– Не смотри на меня так.

– Стараюсь.

Я хочу увидеть, что будет дальше. В этом правда. Я хочу ее попытать, выяснить, разузнать то, другое. Удовлетворить свое любопытство и успокоиться.

У меня ничего не получается. Мне стыдно до отчаяния, стыдно, что я заперт в Наташе, в ужасах этого маленького незначительного животного. Я повторяю и повторяю, обращаясь к самому себе: «Там, снаружи, мир, а меня это так мало волнует».

Раньше я не понимал, какая это ценность – просто быть собой, без оглядки на окружающих.

Она слишком хорошо меня знает. Я ненавижу, когда она заставляет меня так чувствовать. Лицо у нее довольное, аж противно. Я отпиваю вина.

– Мне давно уже не было так хорошо.

У меня нет ощущения, что я делаю что-то неправильно.

– Сережа. Что ты делаешь?

– Хорошо провожу время.

Я встаю, подхожу к ней, поднимаю ее с кресла и прижимаю к себе. Она не отпихивает меня. Наташа умеет напустить на себя равнодушную холодность. Она не дает мне никаких шансов. Может, все не так плохо. Может, все будет хорошо. Может, на самом деле все утрясется само собой.

Я пьяный, мне плохо. У меня ощущение, что меня вообще нет. Пустое место. Поэтому я недовольный и злой. Мы с Анной вроде бы вместе, но каждый – отдельно. Каждый в своей скорлупе.

– Ты всегда этого хотел? – спрашивает она.

– Да, наверное. Я не знаю.

– Я должна тебя остановить. Но я не хочу. Никогда не хотела тебя останавливать.

Уже слишком поздно. Я еще успеваю подумать, что если все должно прекратиться, то прекращать надо прямо сейчас – но уже слишком поздно. Я миновал точку невозвращения, но дело даже не в этом. Если остановиться сейчас, то получится как-то даже и неудобно – получится, что весь этот всплеск был впустую.

Я весь такой беззащитный и уязвимый, и меня бьет озноб. Я не могу поверить, что она действительно так думает, и я даже заглядываю ей в глаза, надеясь увидеть, что там пляшут искры смеха. Но нет, я вижу, что она серьезна.

Это все оттого, что для меня другие просто-напросто не существуют. Вот что я вдруг понимаю. Однако ей ничего не говорю. Я не могу понять, сердита она или разочарованна. Возможно, ей все равно.

Так было не всегда.

– А почему ты ничего не говоришь?

Я отвечаю:

– Нечего сказать.

– Почему ты не пытаешься меня остановить?

– Потому что я не хочу. Ты изменилась. Я тебя не узнаю. Я перестал тебя понимать. Я в растерянности, – говорю я, не узнавая своего голоса. – Что-то изменилось, что-то разрушилось. У тебя кто-нибудь другой?

– Откуда ему взяться? Последние полтора месяца я никого кроме тебя не вижу. Ты что, правда считаешь, что я могу так поступить? – с сомнением произносит Наташа.

– Так иногда делают.

– Только не я.

– А почему бы и не ты?

– Спасибо. Ты очень добр.

– Я не пытаюсь быть добрым. Я говорю тебе правду.

– Мне показалось, ты не хочешь разговаривать.

– Раз уж ты здесь, молчать глупо.

– Что это ты задумал?

– Пока ничего. Только размышляю.

Психологический подтекст: женщинам нельзя доверять.

– И перестань дуться.

– Я не дуюсь. Просто мне не нравится, когда меня в чем-то обвиняют, а я не могу доказать обратное.

– Тебе хочется скандала? – Едва сказав эти слова, я понимаю, что в них слишком много злобы.

– Нет, я слишком устала. А что? Если бы мне этого хотелось, ты пошел бы мне навстречу?

– Ты шалунья.

– Думаешь?

– Я знаю.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь.

– Это ты так думаешь.

– Это то, что я знаю.

Или все было по-другому? Может быть, я сам сбиваю себя с толку?

– Сережа, что мы будем делать?

– Я сам все сделаю. Нам просто надо чаще целоваться, – упрямо настаиваю я.

– Ты шпионишь за моими мыслями.

– Конечно. Я люблю тебя. Тебе не надоело, что я постоянно это повторяю?

– Ты никогда не делаешь ничего наполовину?

Наташа закусывает нижнюю губу, потом говорит:

– Я ничего не могу с собой поделать. Чего ты хочешь?

– Поцеловать тебя.

Она касается моего рта губами.

– Так?

– Нет… Да…

– Да или нет?

Она проводит кончиками пальцев по моему подбородку. Я беру ее руку в свою и нежно сжимаю пальцы.

Сперва она притворяется оскорбленной. Вопрос самолюбия. Но в конце концов сдается.

Я не знаю, что сказать. Даже думать не получается.

Я целую ее. Сначала мягко, потом глубоко.

Мне нравится целовать и целовать ее.

– Ты не говоришь ни слова.

– Это потому, что за меня говоришь ты.

– Ты умеешь пошутить в любой ситуации.

– Я оставила себе лазейку.

– Как всегда.

– Будешь спорить?

– Еще не знаю. Я только приму душ и приду. Пожалуйста, не засыпай без меня.

– Ты имеешь в виду…

– Да, именно это я и имею в виду.

– Честно говоря, я как-то не думал об этом.

– Может, стоит задуматься? Что ты там так долго рассматриваешь? Помни, что я тебе сказала. Слушайся моих советов.

Наташа смеется. Каким-то странным смехом. Но смех, который, кажется, издевается надо мной, в то же время какой-то грустный.

Она расстегивает две пуговицы моей рубашки, слегка раздвинув полы, затем нагибается, чтобы поцеловать мне сосок. От нее исходит сильный запах духов.

– Да. Ты этого еще хочешь?

– Да, хочу. – В том, как она вдруг замирает, что-то для меня непонятное.

– Почему ты так на меня смотришь?

А потом:

– Что ты пытаешься для себя выяснить? Ты должен был мне сказать, что это имеет для тебя значение.

Я говорю:

– Тогда я говорю тебе сейчас, что это имеет для меня значение. Ты смотришь на меня так, как будто раньше никогда не видела.

– Попробуй останови меня.

Я обнимаю Наташу за талию, прижимаю к себе, и она кладет руки мне на грудь. Мои губы нежно приоткрывают ей рот. Она дышит чуть быстрее. Одна моя рука двигается у нее по спине, перебирая тонкие косточки и прижимая ее все крепче.

– Тебе так не нравится? – спрашиваю я, обнимая ее дрожащее тело.

– Да нет. Нравится, – отрывисто говорит в ответ.

Я не понимаю почему, но эта мысль меня беспокоит, но я решаю не оправдываться.

– Люблю тебя.

– А я люблю еще больше, – отвечает она.

Лишь бы не молчать. Так мы сопротивляемся хаосу.

Она выключает свет и раздевается. Ее руки ласкают и обнимают меня, губы шепчут на ухо нежные слова. Она уступает мне, как порывистому мальчишке. Ведь я мужчина, то есть Эго в чистом виде, покрытое тонкой оболочкой из кожи. Мы созданы друг для друга. Я это знаю. Она – нет. Она не умеет любить меня. Пока. Эта женщина слишком хрупкая. Она меня пугает.

Мы целуемся, лежа в постели. Она ласкает мои волосы, лицо. Я ласкаю ее. Я ощущаю ее дрожащее тело. Я лежу с закрытыми глазами, шепча какие-то слова.

– Как ты все время догадываешься, о чем я думаю? – удивляется она.

– Я не догадываюсь. Я знаю.

Я ничего не объясняю. В большинстве случаев я – человек открытый, но имею право на маленькую тайну. Чувствую себя счастливым и усталым. Такова любовь. Ее губы ласкают мне шею. Мне нравятся эти легкие, дразнящие прикосновения.

– Тебе понравилось? – спрашивает она шепотом.

– Да, – выдохаю я в ответ.

– Тебе правда понравилось?

– Да.

Мы долго лежим, молчим. Она нежно поглаживает мою руку. На улице под окнами грохочут грузовики. Я чувствую, как это нежное поглаживание руки снимает мое напряжение.

Наташа задумчиво смотрит на меня. Ее губы растягиваются в улыбку, которую она позволяет себе. Подыграл я ей или нет? Вряд ли.

На секунду в ее взгляде мелькает что-то необычное. Как будто в глубине ее души приоткрывается какая-то дверь.

Я улыбаюсь. Мне хорошо и свободно. Давно уже я не чувствовал себя так приятно и расслабленно.

Наташа уснула. Я лежу и смотрю на нее, боюсь пошевелиться, чтобы ее не разбудить. Потому что кровать уж очень узкая.