Читать книгу Роман Ангелины. Фантастический роман о фантастической любви - Сергей Филиппов (Серж Фил) - Страница 4

«Нет, так не бывает! Это сказка!» – слышатся мне скептические возгласы. Да конечно не бывает, не бывает! Я и сам это прекрасно знаю. И всё-таки это произошло, это случилось, и случилось именно так! Я ведь вам объяснял, что мог бы всё это придумать и представить более реально. Но в том-то и дело, что ничего я не придумываю, я лишь записываю то, что происходит, и уж коли я написал так, значит, так оно и было. Честно-честно, мне и самому-то верится во всё это с трудом!

Роман застыл, как глыба мрамора. В первое мгновение он даже не понял, что же произошло. Эх, где же вы, Родены, Проксители и Церетели, ведь вот, перед вами, такой бесподобный материал! Был бы я ваятель, я б такое высек из него!

Оцепенение прошло быстро, и наконец-то наш бедный поэт стал осознавать, что перед ним не чудное видение его мечтаний, а существо земное, реальное!

А она же ничуть не удивилась такому приёму, словно предвидела его или, может быть, просто знала, как неотразима?! Ведь была она так прекрасна, что, будь на моём месте даже сам великий Пушкин, и он бы не нашёл нужных эпитетов (Сергеич, надеюсь, ты на меня не в обиде?!). Мороз-эстет слегка подкрасил её щёчки и оттенил припухлость губок, но он не груб с нею, не холоден, он нежен и осторожен. Угомонившаяся пурга, пошив из снежного пуха платье, бережно накинула его на неё и замолчала, знать, любовалась своим шитьём и, конечно, ею. Налюбовавшись, пурга вскочила на спину ветру и помчала прочь отсюда, чтобы ломать покой другим.

Да, здесь она покой сломала! Сердце Романа бьёт набат, лёгкие задыхаются, глаза слезятся. Весь свет плывёт и раскачивается, и глаза поэта не видят ничего и никого, только она перед ним, только ОНА! Каждая чёрточка, каждая деталь её ему знакомы, но она ещё прекраснее, ещё милее, чем та, которой он любовался в своих реальных мечтах!

Он бросился к ней, нет, он полетел к ней, как сокол, как коршун, как орлан. Сейчас, сейчас он бросится к её ногам, обнимет их и, наверное, умрёт от счастья! А если не умрёт, то расскажет, нет, пропоёт о своей любви и пусть она решает дальше, как ему жить, да и жить ли вообще!

Эх, как легко совершать безумные шаги, как легко признаваться в любви не в реальности, а лишь мысленно! Как легко находятся именно те слова, что нужны, как просто и непринуждённо они скатываются к стопам любимых! Вам это тоже знакомо? Тогда вы без труда поймёте, что никуда Роман не помчался, тем более, не полетел и не упал к ногам любимой! Как самый зачуханный истукан с острова Пасхи стоял он на крылечке и явно не в состоянии был что-либо сказать или сделать. Скорее всего, он бы так и окочурился от холода, если бы она не проявила инициативу:

– Я вижу, вас я удивила! – она потёрла носик варежкой и по-детски рассмеялась, но смех этот был некоей защитой – и в ней, верно, тоже жили робость и неловкость.

Роман от звуков волшебного голоска ожил и задышал, потом зачерпнул ладошкой мягкий пушистый снег, бросил себе в лицо, и его понесло. Он быстро о чём-то заговорил, засуетился, рывком распахнул дверь и предложил гостье войти.

Она вошла и первым делом прижалась к горячему печному боку:

– Как хорошо, боже мой! – прошептала она, словно пропела.

Потом скинула шуршащий пуховик и небрежно, но грациозно бросила его на стул. Красивый, узорчатый свитер был ей немножко велик, но, тем не менее, красиво и выгодно подчёркивал безукоризненные формы её фигуры.

А Роман глядел, и всё больше узнавал в гостье свою выдуманную любимую, в мгновение ока ставшую такою реальной и близкой. Да, это они, озорные, но ласковые глаза, это они, подружки-брови, отступившие друг от дружки, словно меж них промчала тень ссоры! Да, это они, нежные губки, которые слепил самый великий, но грозный ваятель! И эти губки, чуть влажные и сочные, разлепились, и полились певучие, как плачь свирели, слова:

– Если бы вы знали, Роман Петрович, как я рада видеть вас и этот дом! Я много раз тут бывала, я всё здесь знаю. Вот там, за печкой, стоит столик, за которым вы так любите работать, особенно, когда на улице лютует мороз или колобродит метель. Ваша рука бежит, и на бумажной глади тянется цепочка неровных, иногда и вам не сразу понятных слов. Но это не неряшливость, это – вдохновение, наитие. Да и не может быть иначе, ведь если стихи пишутся ровными, чёткими строчками, значит, в них нет ни страсти, ни боли, ни любви! – она умолкла, но внимательно смотрела на Романа, ожидая, каков же будет эффект от произнесённых слов.

А эффект был. Да нет, это был не эффект, это был аффект! Легко и непринуждённо покинула Романа логика, а, вместе с нею, и здравый смысл, ну, и за компанию с ними, реальность восприятия окружающего мира. Все умные и полугениальные мысли веером разлетелись кто куда, а в голове осталась лишь мыслишка одна, простая, но очень верная:

«Да, много раз я прощался с умом, и часто это мне казалось самым правильным и нужным. Но чтобы сказать уму „прощай“ именно сейчас, когда повстречался со своей мечтой!..»

Роман едва не застонал от непонимания и неприятия реальности, но одна из вернувшихся мыслей поспешила ему на подмогу:

«Но ты же сам её придумал, а вдруг и она придумала тебя?!»

Нет, эта мысль не помогла, она ещё больше запутала поэта:

«Она меня придумала? Так что ж, меня, получается, и нет?»

Скорее всего, рассудок Романа раскололся бы на несколько частей и отчалил в разные стороны, но опять помогла гостья:

– Роман Петрович, вы меня простите за мой розыгрыш, но мне так хотелось вас удивить. А объясняется всё очень просто: мой папа – Геннадий Павлович.

– Генка?! – широко распахнул глаза Роман.

– Да. А меня зовут Гела. Ангелина. Папа говорил, что вы самый его близкий друг, и, если что с ним вдруг случится, то я у вас всегда найду помощь. – Голос Ангелины дрогнул, и слёзы, быстрые, как олени, помчали по шелковистой коже щёчек, обгоняя друг друга.