Читать книгу «Гласность» и свобода - Сергей Григорьянц - Страница 8

Конечно, журнал никому не выплачивал гонораров. Но я был первый редактор в диссидентской печати, кто начал платить хотя бы минимальную зарплату сотрудникам, которые с утра до вечера вели прием, ездили в командировки, целые ночи собирали информацию для «Ежедневной гласности». Для технической работы (переплета, брошюровки) Нина Петровна привлекала старых друзей по Солженицынскому фонду и «Хронике». Многие приходили сами и предлагали помощь, в основном по вечерам и в выходные дни. К «Гласности вообще относились как к общему и героическому делу русской интеллигенции и всячески старались нам помочь. Если не получалось деньгами и работой, то хотя бы подарками, которые при случае могли оказаться нам полезными. Художники Александр Жданов и Александр Калугин устроили выставки-распродажи своих картин и передали собранные деньги (а Жданов и оставшиеся картины) «Гласности». Мать еще не освободившегося из лагеря Миши Казачкова предлагала мне холст Н. Сапунова из коллекции покойного мужа, который я, правда, постеснялся взять. Знакомая Анатолия Зверева нашла нас, чтобы подарить его рисунки. Леня Глезеров – единственную странную вещь в доме – письмо с автографом Гитлера, привезенное с фронта отцом. Вскоре он сам организовал издательство под названием «Гендальф» и в своей издательской деятельности, и в отношении к «Гласности» ясно показывал, что мы боремся с КГБ, «царством мрака», «Мордором». (Вышедший незадолго до этого перевод покойного Андрея Кистяковского книги Толкиена был в то время очень популярен.)

В журнале, как я уже писал, категорически запрещалось принимать какие бы то ни было пожертвования и подарки тех, кто приходил с жалобами, просил им помочь. Зато были мои гонорары в норвежской газете «Моргенбладет». Появилась плата за подписку на «Ежедневную гласность» (журнал «Гласность» раздавался бесплатно). Очень помог Джордж Сорос. Приехав в Москву, он предложил мне стать председателем создаваемого им в Москве фонда и даже хотел назвать его «Гласность». Я согласился, но когда мы шли с ним по набережной возле гостиницы «Украина», перед нами вдруг присел какой-то молодой человек с фотоаппаратом, сфотографировал нас и потом один из заместителей председателя Совета министров СССР показал эту фотографию Соросу и сказал, что если у его фонда будут такие председатели в Москве, то у него в Венгрии (где он уже несколько лет работал) фонда не будет. Шел 1987 год, советская власть все еще казалась нерушимой и это была серьезная для него – венгра – угроза. Но перед отъездом он передал нам самый новый компьютер Toshiba и какую-то сумму денег. Алик Гинзбург уговорил одного из известнейших парижских издателей пожертвовать «Гласности» полученную им премию – в Париже «Гласность» переиздавалась регулярно, а «Русская мысль» постоянно использовала наши ежедневные новости. Они старались нам помочь и устройством моих более или менее оплачиваемых выступлений. Позже, когда я приезжал в США, примерно то же самое, но в меньших масштабах, стал делать и Национальный фонд в поддержку демократии, выпускавший «Гласность» на английском языке. За границей, но не в Москве, я мог получать гонорары за интервью Радио Свобода, ВВС, Радио Франс Интернасьональ и других. В результате мы чувствовали себя довольно уверенно и в конце зимы 1887 года с помощью, пришедшей из Парижа, смогли, наконец, освободить бедного Кирюшу Попова от обременительного для любого человека присутствия редакции в его квартире и переехать в недорого купленную дачу в подмосковном Кратове. Казалось, начинается райская жизнь, но не тут-то было.

Роковым стал, как и полагается, вышедший в ноябре восемьдесят седьмого года тринадцатый номер.

В этом номере была уже упоминавшаяся статья Василия Селюнина «Реформаторы отступают», смысл которой сводился к тому, что рекламируемая тогда повсюду «перестройка с ускорением» по плану академика Абеля Аганбегяна ни к чему кроме катастрофы привести не может. Эту статью (с согласия Селюнина) вместе с двумя своими – о советском шпионаже в Норвегии и возможных серьезных экологических проблемах в случае начала добычи нефти на советском шельфе Берингова моря – я переслал в «Моргенбладет», и они были там напечатаны. На беду в январе восемьдесят восьмого года премьер-министр СССР Николай Рыжков затеял поездку по скандинавским странам и всем объяснял, что Советский Союз вот-вот всех в мире догонит и перегонит. Но на первой же пресс-конференции в Стокгольме ему возразили: «Вы обещаете грандиозные успехи, а во влиятельном журнале «Гласность» известный экономист Селюнин утверждает, что ничего кроме краха советскую экономику не ожидает».

Василий со слов кого-то из друзей мне рассказывал, что Николай Рыжков, как-то выкрутившись, тут же позвонил начальнику Госплана Талызину и потребовал, чтобы статья Селюнина была немедленно опровергнута. Талызин пригласил к себе ведущих экспертов из Института Госплана и дал им на это два дня. Но через два дня эксперты объяснили Талызину, что статью Селюнина опровергнуть невозможно. И якобы тогда в результате совещания Разумовского и Яковлева было решено, что Григорьянцу надо пригрозить, чтобы он вел себя потише.

На самом деле все было гораздо сложнее, чем представлялось Селюнину и началось не с поездки Рыжкова, а гораздо раньше – по меньшей мере, сразу же после выхода тринадцатого номера «Гласности». Кроме «Отступающих реформаторов» там была страниц на пятьдесят очень содержательная публикация с предисловием Зои Крахмальниковой (но она просила не ставить ее подпись) о тесном сотрудничестве КГБ и Московской Патриархии, причем на уровне патриархов Пимена и Алексия. Эти документы были переданы мне отцом Глебом Якуниным, до этого их копии были у него обнаружены при обыске перед арестом и, собственно, отца Глеба готовы были отпустить, если он укажет, от кого их получил. Но Глеб Павлович греха на душу не взял – никого не выдал и отсидел весь срок в лагере строгого режима⁹.

Незадолго перед тем арестованный отец Димитрий Дудко, крестивший в шестидесятые – семидесятые годы тысячи московских интеллигентов и издавший за рубежом несколько богословских сочинений, будучи арестован – правда, вторично, что имеет очень большое значение, второй раз гораздо страшнее: знаешь, на что идешь, – публично раскаялся в газете «Вечерняя Москва» в своих якобы антисоветских идеях, внушенных ему ЦРУ и, главное, выдал КГБ многих своих духовных детей, самоотверженно и с большим для себя риском ему помогавших.

Документы о доверительных беседах с митрополитом Крутицким и Коломенским Пименом (будущим патриархом) и митрополитом Ленинградским и Таллинским Алексием (следующим за ним), опубликованные в «Гласности», большей частью подписаны полковником КГБ А. Плехановым (Комитет по делам религий) и адресованы в ЦК КПСС. Читая, приходишь к выводу о том, что оба они сообщают ему друг о друге, а также о других иерархах и священнослужителях Русской православной церкви интимные подробности поведения и частной жизни. К тому же Плеханов составил и сопроводительную «справку» о будущем патриархе Пимене, из которой следует (Крахмальникова справедливо оговаривается в предисловии, что мы не можем быть уверены, что это не фальшивка), будто бы Извеков С. М. – митрополит Пимен – дважды дезертировал из советской армии, второй раз – в годы войны в чине майора, за что был осужден и отбывал наказание, но скрывал это и жил по подложным документам.

Публикация «Гласности» была скандальной, именно эту часть тринадцатого номера (а не статью Селюнина) пришлось допечатывать отдельным тиражом.

Через несколько лет, проводя конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра» от бывшего прокурора города Москвы по надзору за следствием в органах КГБ Владимира Голубева я услышал любопытный рассказ:

– Пришли ко мне в восемьдесят седьмом году сотрудники с просьбой санкционировать арест Григорьянца за клевету на советский общественный и государственный строй. Принесли номер «Гласности» с материалами о патриархии. Я ознакомился с ними и спросил: «А доказать, что Пимен не был дезертиром, вы можете?». «Ну кто же это доказывает…» – услышал в ответ и отказал в возбуждении дела. Через полгода меня уволили, но я и сам не хотел там больше работать.

Вполне очевидно, что именно тогда начал осуществляться проект широкомасштабной борьбы с нашим журналом – один из крупнейших замыслов КГБ по линии «А» («Активные мероприятие и дезинформация»). Впрочем, как писал об «активных мероприятиях» бывший резидент КГБ в Токио Станислав Левченко, «тематика активных мероприятий вырабатывалась бывшим международным отделом ЦК КПСС, планы утверждались Политбюро и затем спускались разнообразным советским организациям для выполнения, значительное число директив было адресовано службе «А» – «Активное мероприятие» ПГУ КГБ, которое проводило их за рубежом через офицеров разведки, многие из которых имели журналистское прикрытие».

«Работа» с «Гласностью» подразумевала и убийство, и разорение либеральной норвежской газеты, и создание трех новых средств массовой информации (в Нью-Йорке, Копенгагене и Москве) и, наконец, разгром редакции. Не говоря о множестве клеветнических публикаций по всему миру. Я не знаю ничего подобного по размаху из описанных «мероприятий» КГБ. Ясно, что такой гигантский проект должен был готовиться много месяцев, вероятно, после отказа прокурора Голубева санкционировать мой арест. Конечно, проблема была не в этом отказе – найти другого прокурора (скажем, вышестоящего) было нетрудно. Просто сам этот отказ показал, что уж если прокуроры по надзору за КГБ не хотят быть замараны, то реакция менее зависимых и повязанных людей будет резко отрицательной как в СССР, так и за рубежом и негативно скажется на репутации «перестройки».

Рассказывая о «мероприятиях», начну с того, что к весне восемьдесят восьмого года внезапно появилось еще три издания под тем же названием: ежемесячная газета на английском языке в Нью-Йорке (выходила очень недолго), журнал «Гласность» в Копенгагене – глянцевый, иллюстрированный, хотя и довольно тонкий – видимо, КГБ не мог собрать достаточно материалов (один номер у меня был, но его украли при последующих разгромах). Наконец, в Москве во всех киосках появилась еженедельная газета «Гласность» под редакцией Изюмова – бывшего заместителя Александра Чаковского в «Литературной газете». Как и все издания, плотно курируемые КГБ («Новое время», «За рубежом», «Литературная газета»), новый еженедельник был в меру либерален и издавался года два. Конечно, газета Изюмова успешно создавала некоторую неразбериху, но когда после разгрома нам удалось восстановить журнал, очередь с ночи занимали именно к нам, а не за изданием КГБ. Одновременно и в Норвегии, где, как и во всей Скандинавии, влияние КГБ было очень велико (не зря я в «Гласности» писал о самом нашумевшем скандале – разоблачении и осуждении советского агента, одного из самых влиятельных норвежских политиков) начали происходить странные события, прямо затрагивающие и меня и наш журнал. Высоколобая, профессорская, не очень поэтому доходная в маленькой стране газета «Моргенбладет», где были напечатаны столь неприятная статья Селюнина и мои статьи, внезапно получила категорический отказ в предоставлении обычных для издания кредитов. Газета оказалась на грани банкротства. Но у ее владельцев нашелся спаситель, который, однако, поставил непременное условие: «Моргенбладет» должна совершенно изменить свой характер, отказаться от интеллектуально-либерального курса и стать обычной доходной, то есть «желтой» газетой. Вся редакция подала в отставку и я, конечно, тоже. Таким образом, у «Гласности» сократилась и финансовая, и существенная часть информационной поддержки.

И все же главную работу выполнил резидент КГБ под крышей «Литературной газеты» Иона Андронов. Это была классическая дезинформация, хотя и гораздо менее удачная, чем, скажем, рассказы о том, что вирус СПИД» а является результатом деятельности ЦРУ, что в корейской войне армия США применяла химическое оружие или что американские шпионы разбрасывают колорадских жуков по советским картофельным полям. В его статье «Пешки в чужой игре» говорилось о том, что «Гласность» издается на деньги ЦРУ, а Григорьянц провоцирует национальные проблемы в нерушимом Советском Союзе.

В день выхода статьи в Ереване был арестован Паруйр Айрикян – не зря же Андронов особо выделял армянские материалы «Гласности».

Я пытался возбудить судебное дело о клевете в отношении «Литературной газеты». Юридическую помощь мне вызвался оказывать какой-то мерзавец, вскоре исчезнувший со всеми документами, а юрист «Литературной газеты» Вознесенский с неподдельным удивлением спрашивал меня: «В чем вы видите клевету и оскорбление? Если бы вас назвали агентом КГБ – другое дело, но пишут, будто вы сотрудничаете с ЦРУ, – что же здесь позорного?»

Но я одинаково плохо относился ко всем спецслужбам.

Девятого мая, в праздничный день, чтобы всем было не до того, произошли сразу две уголовные акции. Сперва был убит печатник, размножавший на ксероксе журнал «Гласность». Его нашли утонувшим в каком-то пруду, куда он – в очень холодную позднюю весну – якобы пошел купаться (температура воды была восемь градусов). В каком состоянии было его тело, неизвестно. Мы не сразу об этом узнали. Андрей начал разыскивать его примерно через месяц, обо всем узнал и мы пытались хоть что-то сделать для вдовы. Но она была до смерти напугана, с Андреем говорить не хотела, покойного мужа считала дураком, а нас – виновниками его смерти, во многом не без оснований. Я до сих пор не знаю его фамилии и в каком научно-исследовательском институте он работал – Андрей не счел нужным мне сказать, не видя реальной возможности что-то сделать. Смерть тогда ходила рядом со всеми нами, не была, как и в тюрьме, чем-то особенным. Это был первый, но далеко не последний убитый из людей, близких к «Гласности».

Его помощнику – так тогда полагалось в работе с ксероксами в специальных, с железными дверьми и особыми запорами комнатах, – сотрудники ГБ просто сказали:

– Пошел вон, если хочешь остаться цел.

В то же утро наша дача была окружена ста шестьюдесятью милиционерами, специально вызванными из Москвы. За три дня до этого был отравлен наш сенбернар, и мерзавец участковый специально пришел удостовериться, что собака умирает. (У меня это был уже второй отравленный сенбернар – первого, Тора, возившего в упряжке на санках моих детей, – отравили в 1983 году вскоре после моего ареста в Боровске, чтобы тайком произвести еще один обыск. С тех пор, живя в России, я не завожу собак.)

Я вышел к калитке, где два милиционера держали на весу девяностолетнюю старуху, дочь которой, по ее доверенности, продала нам дачу. Старуха четыре года уже не вставала с постели, мало что понимала, и из-за ее спины мне было сказано, что она против продажи и не знает, кто мы такие.

Я попытался ей что-то объяснить – меня с силой оттолкнули, помяли и потом объявили, что я избивал старушку. Это было в сообщении ТАСС, распространенном в семь часов утра, то есть еще до моего злодейства; это же повторил в Париже на пресс-конференции один из главных «перестройщиков» – Федор Бурлацкий (до этого – консультант Андропова, теперь – председатель Комитета по правам человека либерального горбачевского времени), отвечая на вопрос, заданный Ариной Гинзбург.

Нас было четверо ночевавших на даче. Мне дали семь суток, остальным (не выходившим из дома) по десять – за «хулиганство». Меня сначала держали в местном отделении милиции, где я слышал переговоры и стенания, как трудно распределить по своим постам сто шестьдесят командированных в Кратово из Москвы милиционеров да еще в праздничный день. Потом завезли на минуту в суд, а дальше в КПЗ «Лианозово», причем жене не говорили, где я, и она с иностранными журналистами дня три меня разыскивала. «Свободным» советским журналистам все это было не интересно – ни одного слова о разгроме «Гласности» ни написано, ни сказано в СССР не было.

Пока меня держали в Лианозовском КПЗ, в довольно чистой одиночке, было, наконец, время подумать. Конечно, в те дни я многого не знал: не знал об убийстве нашего печатника, не знал о неудавшейся попытке возбуждения в отношении меня нового уголовного дела. Конечно, не мог предвидеть в деталях надвигающегося на всех нас потока: убийства моего сына Тимоши и многих других людей, близких к «Гласности», долгих лет покушений, слежки, травли, бегства жены и дочери в Париж, и, в конце концов, – бесспорного поражения в этой неравной борьбе за свободу в России.

Но многое было и вполне очевидным: я год жил в обстановке непрерывной слежки и поношения в советских газетах; два месяца ходил с клеймом «агента ЦРУ»; сам масштаб разгрома «Гласности» ясно показывал, что меня считали одним из главных внутренних врагов все те, кто и сегодня находится у власти и хочет сохранить эту дикую власть за собой и своими детьми навечно.

Единственные люди, которых ко мне в камеру допускали, были приходившие попеременно три уговорщика: один из них оказался директором только что созданного «свободного» агентства печати «Интерфакс» (на базе того же «Иновещания»), место службы других было менее понятно, но говорили они одно и то же. То же, что и после первого тюремного срока: «Зачем вам, Сергей Иванович, здесь оставаться? Сами видите, как плохо (с видимым сочувствием) для вас все здесь складывается, за границей вам будет гораздо лучше».

А я вежливо отказывался, как отказывался и до этого и после, хотя совсем не был оптимистом: естественно, я совершенно не доверял планам КГБ и Горбачева (для меня они были едины) по «демократизации» страны, но точно так же считал новоявленными маниловыми тех, кто оптимистически предвкушал, как после свержения в России коммунистической власти она в три года превратиться во Францию. Никто из диссидентов никогда не занимался (не заняты этим всерьез и новые демократы) исследованием состояния русского народа, а я все же имел некоторый опыт и понимал, что у нас чудовищно морально искалеченные страна и люди и до их возвращения в европейский мир еще очень и очень далеко.

Отказывался я уезжать по двум вполне ясным для меня причинам. Одну сформулировал, почти умирая во время голодовки в свой первый срок в колонии Юдово под Ярославлем. Ежедневно приходивший врач под конец начал мне говорить:

– Ну зачем вам это надо, Григорьянц. Вы же понимаете, что ничего не добьетесь?

И я ему ответил, удивившись точности формулировки и достоинству выношенной фразы:

– Потерпеть поражение не стыдно – стыдно не сделать того, что можешь.

Вторая причина тоже была связана с тюремным опытом, появившимся когда-то в карцере или в одиночках, где я провел из девяти лет года полтора. Среди странных ощущений, возникающих у человека истощенного, замерзающего, чаще всего лежащего на бетонном полу, одинокого в самой полной степени, какая только возможна, у меня постоянно присутствовало чувство предначертанности и предопределенности всего, что со мной произошло, происходит и произойдет в будущем. Это не значило, что я понимал, предвидел это будущее, но у меня возникла уверенность, что все, что вокруг меня и во мне, все, что суждено и в прошлом и в будущем, как-то взаимосвязано, взаимообусловлено, и ничто не является случайным. Если я здесь, значит так и должно быть. Это то, что я должен вытерпеть до конца. И если я вскоре умру или почему-то останусь жив, то только потому, что это и есть мой путь. Я никогда не мог забыть зловещую фразу из «Аленького цветочка» Сергея Аксакова, прочитанную мной в 1975 году в Матросской Тишине: «Лишь того человек не выдержит, чего ему Бог не пошлет».

И вот теперь – полный разгром и грабеж редакции, первый в истории «Гласности». Безо всяких документов и оснований было конфисковано и куда-то вывезено все, что было на довольно большой даче: пятьсот номеров «Гласности» – полные тиражи по сто пятьдесят экземпляров (мы уже дошли до такого количества) номера девятнадцатого и двадцатого и остатки тиражей предыдущих номеров; весь до последнего листочка громадный архив: тысячи писем, заявлений и документов, пришедших за год со всех концов страны; все исходные материалы к украденным номерам, так что эти номера мы не смогли восстановить, тысячи номеров самиздатских газет и журналов – уникальная библиотека подлинно свободной печати в России и в других республиках Союза, которую, вероятно, больше никому не удалось собрать и даже память о многих газетах и журналах уже не восстановить: только «Гласность» и наш профсоюз получали все независимые издания того времени.

Часть разломанной мебели нам месяца через два вернула областная прокуратура.

Так закончился первый период работы «Гласности». В нем было все, что многократно повторится: убийство, разгром, грабеж и потоки лжи. Но было и другое – уверенность, что ты делаешь то, что должен и что никто кроме тебя этого не сделает.