Читать книгу Тонкий холод. Книга баллад - Сергей Ильин - Страница 32

В лунном свете занавеска

разыгралась на стене —

с явью связь особо веска

в задыхающемся сне.

Смутный страх вокруг витает

напряженней льнет листва,

и насколько глаз хватает —

сцена полночи мертва.

Но скорей мелькают тени,

чуть раздвинулась стена,

там – волшебные ступени

в тайники больного сна.

К полночи дети все спят, —

лишь в живом беспорядке игрушки,

точно устав от игры,

на пол беспечно легли.

Свинка и кот в сапогах,

паровозик и плюшевый мишка, —

в темный глядят потолок,

думая думу свою.

Все они вспомнить хотят,

цепенея в дремотном забытьи,

кто был тот странный колдун,

память отнявший у них.

Утро наступит – и вновь

оживут они в детских ручонках, —

только все та же печаль

в лицах останется их.

Тонкую эта печаль

вы прочтете на лицах у взрослых,

если когда-то детьми

часто болели они.

Сводит, как видно, болезнь,

что для жизни не очень опасна,

жителей разных миров:

скажем, вещей и людей.

Встречу такую никто

до конца своих дней не забудет,

воссоздавая ее

в памяти чуткой своей.

Вот только прочих путей,

чтоб вернуться к былому общенью,

как ни старайся, мой друг,

нам не дано отыскать.

Разве что книги еще:

те, что в детстве во время болезни —

скрасить чтоб долгий досуг —

так мы любили читать.

В детстве я часто болел. Разумею, конечно, простуду.

Слабость. И больно глотать. Насморок. Кашель. И жар.

Выйти нельзя погулять. Только форточка настежь открыта.

Солнышко светит вовсю. И апрельские тают снега.

Слышно журчанье ручьев. Они странную грусть навевают.

С ней и ложусь я в постель. Засыпаю на пару часов.

Снова в окошко смотрю. Там волшебный сгущается сумрак.

В дымке синеют снега. И спокойней опять на душе.

Лампу включаю. Беру дальше – в руки любимую книгу.

Чудо привносит она в мою детскую жизнь. В чем оно?

Раньше, конечно, не мог его даже я близко осмыслить.

Да и теперь мне слова не так просто к нему подобрать.

Может, случилось все так, что предчувствие жизни тоскливой

в провинциальной глуши безразмерных российских пространств

в детскую душу вошло. А болезнь была только лишь повод.

Может, с другой стороны, той болезнью рожденные сны

дверь приоткрыли в стене. И ту дверь на всю жизнь я запомнил.

Не на одних только снах, как на петлях, та держится дверь!

В книгах любимых к ней путь. Если в то, о чем вы прочитали,

верите вы всей душой, то всегда вы войдете в ту дверь.

Я в нее часто входил. Всего чаще во время болезни

в детских и ранних годах. Что увидел тогда я за ней?

Это резонный вопрос. На него я мог так бы ответить:

прежде всего я узрел, что мне странником быть суждено.

Или простым языком говоря: я рожден эмигрантом.

Но здесь политики нет. Здесь повыше присутствует смысл.

Кажется, в том состоит он, что найти мне по жизни общину:

будь то родная семья или в духе собратьев союз,

где, как в тарелке своей, я себя бы почувствовал – это

было заказано мне. И как будто бы раз навсегда.

Типов общенья не счесть. Но из каждого рано иль поздно,

и не по воле своей – точно бес щекотил мне ребро —

осуществляя судьбу, эмигрировать мне приходилось.

Это почти как закон: кто однажды родные края —

и без разумных причин – непонятно зачем, но покинул,

будет по жизни любой ареал иногда покидать.

Правда, пристанище он тоже втайне отыскивать будет —

то, о чем можно сказать: вот родной и последний мой дом.

Жаль только то, что за ним он бежать будет вечно и присно:

так черепаху не мог быстроногий догнать Ахиллес.

Даже не верится, что в моем детстве во время болезни,

точно в кармане ключи, залегали от жизни моей.

Есть в детском возрасте тайна одна:

годы спустя узнается она.

В море случайно уроненный ключ

высветит так вдруг полуденный луч.

Ключ тот на дне нам вовек не забыть:

что как он может шкатулку открыть?

Много в шкатулке той чудных вещей —

но скрыл шкатулку песок, как Кощей.

Ключ лишь на илистом камне блестит —

сердце при виде его в нас теснит.

Снова по жизни подводит стезя

к миру, в который вернуться нельзя.

Два в ситуации этой пути:

но по которому лучше пойти?

Можно из моря тот ключик достать,

да заодно и ларец поискать.

Можно, к нему повернувшись спиной,

молча проститься с морской глубиной.

Пусть в первом выборе бездна пуант,

мне лично ближе второй вариант.

Горько – не правда ли – осознавать,

что дверцу в детство должны открывать

мы ключом памяти? больше никак…

но раздражителен этот пустяк.

Память – не жизнь, как не свет один луч:

выброшу в море я памяти ключ.

Пусть со шкатулкой на дне он лежит

и – морю синему принадлежит.

И разве только простудный недуг —

с давних времен неразлучный мой друг —

коротко снова меня посетив —

чтоб убедиться, что я еще жив —

дверцу ко дням моим лучшим, былым

мне приоткроет ключом запасным.