Читать книгу Предатель, или Умение выжить - Сергей Иванович Черныш - Страница 8

Природа готовит всё живое к грому и молнии. Атмосферное давление, облачность, самочувствие, – всё предвещает грозу, гром и дождь. Это чувствуют животные, это чувствуют растения, мошкара, это чувствует и человек. Невозможно представить себе, что в разгар безветренного дня, среди яркого солнца вдруг, за секунды ударит сильнейший гром, с разрядами молнии и начнётся ливень и всё это за мгновение. Это не стресс, – это явление параллельного измерения, в котором человек совершенно беззащитен и не устойчив к внезапным радикальным изменениям. Ужас, полагаю, парализовал бы волю, не позволяя адекватно мыслить и действовать. Так цунами, сметая всё вокруг, заставляет людей бессмысленно бежать, хотя очевидно, что скорость бега не сопоставима с распространением стихии. Паника. Истерика. Помутнение рассудка. Осознание полной беспомощности. Природа готовит всё живое к ненастью. Природа готовит всё живое к смене погоды и времён года, готовит, медленными намёками, а уж дело всего живого – как к этому отнестись. Орангутанг – единственный примат, который на невероятной высоте строит из веток жилище, готовясь к ненастью.

Место дислокации части находилось на окраине маленького посёлка, значительная часть которого прямо или косвенно трудилась у нас в части. В части был свой хоздвор, свиноферма, коровник, птичник – всё это требовало ухода и кормов. Вокруг нас находились сёла и два небольших посёлка, потому вести к нам пищу было делом хлопотным и командование части старалось максимально задействовать свои возможности. К нам вела самостоятельная железнодорожная ветка, которая использовалась крайне редко.

Командир части был фигурой незаурядной. В гражданскую, его часть была отведена с линии фронта для отдыха и доукомплектации. Никому бы и в голову не пришёл бы манёвр, совершённый врагом, сложный маршрут и их атака была похожа на расправу палачей с жертвами. Выжили немногие. С тех пор наш командир, старался весь сезон проводить на учениях, готовясь к отражению возможной атаки. Он был далёк от политики, зато понимал, что только много раз испытанная,

16

слаженная боевая единица и является ячейкой армии. Потому он до максимума усложнял условия учений, добиваясь максимального эффекта, при этом сам носился по полигону как одержимый, подавая пример всему офицерскому составу. Эту атмосферу нагнетания вероятной угрозы ему удавалось поднять до максимального градуса, так что никого из нас ничего больше учений не интересовало. Так было и в тот раз.

Наша артиллерийская часть находилась на громадной лужайке посреди леса, где проходили плановые учения. Мне, как замполиту, была поставлена задача – следить за выправкой состава и за регулярностью плановых полит занятий. А как личному составу сохранить выправку, боевой дух, готовность исполнять свои обязанности здесь, где нет коммуникаций, где пыль в разгар лета, заставляет следить за своим внешним видом с особой тщательностью. И занятия в поле, под палящим зноем, – это не прохладные учебные классы в здании дореволюционной постройки. Не только рядовой состав, но даже офицеры, сбивались с привычного ритма, опаздывая на занятия, обременённые целым рядом новых проблем. Я хотел быть во всём примером, – потому подворотничок подшивал три, а иногда и четыре раза на день. Было сложно с глажкой, стиркой – особую заботу требовали сапоги. Даже идеально ухоженные, они вмиг покрывались пылью. Протирать их не имело смысла, так как пыль лишь размажется по гуталину и цвет поменяется на грязно – серый. Что говорить об уходе за обувью после дождя! К политзанятиям я готовился досконально. Когда – то я был на громадном сталепрокатном заводе – не мыслимых масштабов. Рядом с заводом стоял городок, где практически все жители работали на заводе, хорошо зная друг друга. Так вот парторг этого завода, проведя экскурсию по промышленному гиганту мне сказал:

– Ты видишь как стабильно и уверенно работает эта махина, управляемая людьми, каждый из которых досконально знает что должен делать и за что отвечать? Это и есть Советская власть.

Я хорошо запомнил те слова, соорудив из них основу, для построения занятий. Рядовой, сержант, прапорщик, младшие офицеры – должны чётко понимать – в чём именно должен проявляться их патриотизм. Патриот – водитель с автомобилем в плохом техническом состоянии – это

17

неосознанный враг. Да! Не меньше! А если тревога и нужно вести личный состав на место где идёт бой и где ждут помощи, а у него авто не заводится? Диверсант то же бы вывел автомобиль из строя, совершив то же действие, только сознательно. В чём разница? И суд для разгильдяя и врага – схож, по их вине погибли люди, не дождавшись подкрепления. Эта, проводимая мной, идея дала хороший результат, – каждый занимался порученным делом, переживая, чтобы его усилия не дали сбой. Немыслимое количество смазочных веществ – было гарантией, что ничего не заклинит, замки откроются, механизмы сработают. Наше расположение походило на муравейник, где каждый муравей видел чёткую цель и средства достижения её.

Сложнее было с объяснением международного положения. Это обширное поле для противоречивых рассуждений рано или поздно превратило бы занятия в диспут клуб и совсем не факт, что точка зрения партии преобладала бы. Моя позиция была предельно ясна и наглядна.

У служащего сильно болит живот и он, не рассуждая и ни с кем не консультируясь, бежит в санчасть. Если он не может идти – его несут в санчасть. Медработник не читает лекцию слушателям, что случилось и как будем лечить, он остаётся с больным наедине и в силу профессиональных знаний и опыта оказывает лечение. Мы верим нашей партии, парии, которая имеет множество международных институтов, которые досконально владеют информацией. Как врач, приписывает выздоравливающему таблетки и процедуры, так и к нам, высшее начальство, спускает методички, где чётко и ясно изложены итоговые выводы, которые мы должны усвоить как аксиому. Кто хочет стать международником, после армии – может поступить в специализированное учебное заведение, военное или гражданское, где его обучат этой профессии. Другое дело, я старался как можно доходчивее, на конкретных примерах, донести содержание материала.

До окончания сборов осталось четыре дня, а из опыта скажу – это самые сложные дни. Все считают, что всё уже закончилось, что оставшиеся дни это формальность нужная, но бесполезная. Это период самовольных отлучек, употребления алкоголя, халатного отношения к своим непосредственным обязанностям и иных отклонений. Именно поэтому я метался по лагерю и днём и ночью, проверяя всех и вся.

18

Вторник. Ничем не примечательный день, в привычной суете длился до обеда. Именно перед самим обедом случилось невероятное, перевернувшее мою жизнь и миллионов подобных мне. Ровный гул моторов и самолёты с чёрными крестами на крыльях начали методично расстреливать лагерь. В это невероятно было поверить! Все кинулись в лес, потому, как даже расчехлить орудие и хоть как- то постараться выстрелить – было не реально. Расстреляв всё что можно, самолёты сменили бомбардировщики, которые не стреляли, а покрывали всю площадь воронками от разорвавшихся бомб. Только достигнув результата в виде выжженного поля, авиация удалилась. Мы начали робко выходить из леса в совершенно подавленном состоянии, не веря в происшедшее. Это какой – то гипноз, чудо! Мозг, психика не могли воспринять и оценить происшедшее и потому назвать нас вполне вменяемыми было бы преувеличением.

Три часа назад мы жили в другом измерении! Начали построение, чтобы понять, кто жив и произвести перепись. После, командир приказал все раненых снести к сестричкам, а убитых захоронить в общей могиле, изъяв документы и имеющиеся вещи. Каждый из нас, что солдаты, что офицеры – считали себя жёсткими людьми, военными, чей характер готов к любым испытаниям. Это было заблуждение. Обилие крови, раненых, не просто убитых, а растерзанных тел – помутило сознание. Раненые. Мы несли молодого парнишку, в бреду говорившего бессвязные предложения, у него была буквально раздроблена рука, которую перевязали, остановив кровь. Левая нога была то же в крови – рана или это кровь от руки – не знаю и до половины оторванное ухо, которое почти не кровоточило. Нести было тяжело – грунт бобами был разбит и разрыхлён, мы еле дотащили его к экспромтной медчасти и медбрат, бегло осмотрев его сказал положить подальше, метров 10 в тень, объяснив, что сначала помощь нужно оказать тем, кому её реально оказать, а пробовать делать сложные операции и ампутации в таких условиях не возможно.

Так что было делать? Найти живого тяжелораненого и оставить? Или нести к трупам? Я приказал всех живых, не зависимо от состояния нести в медчасть. В медчасти работали все, кто хоть ориентировочно

19

что – то понимал в оказании первой помощи. Хотя все мы проходили этот предмет и солдаты и офицеры, но одно дело теория и другое практика. Я, как и все остальные носил на плащ- палатке раненых к санчасти, мёртвых – к месту захоронения, а потом уже из санчасти – к месту захоронения, кто скончался.

Это занятие длилось до глубокой ночи, практически в полном молчании. Не чём было говорить! Видеть такое количество изуродованных трупов, фрагментов частей тела, крови, слышать дикие крики раненых и тех, кому пытаются оказать помощь, организовать ночлег личного состава – это были сверхзадачи. Топоров, пил не было, найти вообще что – либо было не возможно, а когда стемнело, – так и подавно, поэтому ветки ломали руками и укладывали как наст для ночлега. Оказалось достаточно много легкораненых. Кого ранило, кто вывихнул ногу, кто ушибся, кто сильно поцарапался, убегая в лес – у каждого своё. Лекарства доставались только самым нуждающимся и каждый на свой лад « зализывал» раны.

Утром, командир собрал командный состав, чтобы выработать план дальнейших действий. Из-за обилия раненых сами, строем, мы передвигаться не могли, машин не было, понять куда именно следует держать путь – то же было сложно. Когда производился налёт, большая часть солдат, в панике бросали винтовки, убегая в лес, теперь следовало хоть что – то найти в завалах грунта и покореженной техники, без лопат, без подручного инструмента – это была скорее попытка хоть что – то делать. Выбрали здоровых и смышлёных бойцов и отправили их в соседние части и населённые пункты для связи, чтобы сообщить существующее положение дел. Никто не говорил это в слух, но было понятно, что это война. Настоящая, глобальная война и мысль о Пакте Молотова, сейчас так же не уместна, как мечта о госпитале. Ну отправили мы бойцов, через сутки – двое они вернуться. А толку? В округе нет крупных населённых центров и воинских частей. Может кто найдёт какой – то транспорт и медработника и привезёт к нам, в чём я сильно сомневаюсь. Если так бомбили нас, то не меньше досталось и им в посёлке и деревнях. Там паника и свои раненые. Да и каков запас медикаментов в медпункте или в лазарете посёлка? Весь их персонал даже осмотреть всех наших раненых не сможет. Я смотрел на

20

тех, кто трудится, пытаясь облегчить участь раненых – смотрел и ужасался- они еле на ногах стояли, как они что – то могут делать? Все их одежды пропитаны кровью, даже на сапогах засохшая кровь. При таком раскладе, нам бы машин с пятнадцать, да медработников человек двадцать – тридцать, да лекарств немеряно. Легкораненых никто не осматривал, они сами пытались оказать себе помощь, и к утру многие из легкобольных стали тяжелобольными с высокой температурой. Остро стоял вопрос питания и воды. Мы метались до изнеможения, пытаясь замедлить процесс, но это не давало значительных результатов.

Раненые массово умирали и сделать с этим ничего было нельзя, – лекарства на исходе, медперсонала мало и то, он до такой степени истощённый, что чудо, как они вообще на ногах стоят. Питания —нет. Средств гигиены – нет. Ручей бил довольно далеко, потому носили воду в санчасть, а те, кто мог сами переселились поближе к ручью. Мы же дислокацию менять не хотели, ручей бил на открытом месте и очень хорошо просматривался, – это было опасно. Так прошёл ещё один день неведения и только на второй день, вечером, пришёл младший сержант с новостями.

Та небольшая воинская часть / железнодорожные войска/, куда мы его направили – эвакуировалась, место её дислокации – разбомбили. На слух, слышно, что где-то далеко грохочут пушки. В поселении, все кто могли – эвакуировались побросав всё, остались старики и те, кто в силу каких – либо причин уйти не смогли. Куда они ушли, в каком направлении эвакуировались было совершенно не понятно.

Глупо было требовать дисциплины от сильно голодных, одетых в грязную рванину людей. Они ждали от нас каких – то радикальных решений, принципиальных объяснений, а мы сами пребывали в полном неведении. Я постирал форму без стирочных средств, стараясь как можно экономнее использовать воду, но это была уже не форма, а мятая, плохо постиранная одежда. Сидели и лежали мы на траве и на пересохшем грунте, что было видно по одежде. Военными нас никак назвать было нельзя. Чтобы выжить люди стали компоноваться на малые группы – до восьми человек и жить таким самостоятельным коллективом. Сами ходили по лесу в поисках пищи, сами готовили, строили

21

укрытие от дождя самых причудливых форм. Десять дней пролетели как мгновение. Полный информационный вакуум и понимание того, что мы так истощали, что если не примется радикальное решение, то мы здесь все и останемся до конца жизни. Раненые, которым было не суждено выжить – умерли, те, кто пошли на поправку – могли хоть как – то себя обслуживать. Благо погоды стояли солнечные, только роса и периодически туман беспокоили. Информационный вакуум заключался в том, что сведения приходили совершенно разного характера и делать выводы было опрометчиво. К нам, практически ежедневно «прибивались» бойцы примерно в таком же состоянии как и мы, прибивались, не видя смысла самим искать выход из положения. Мы их оставляли в отряде, но судьба их была не лёгкая- никто не хотел принимать их в свой маленький отряд, потому, как при таком голоде, каждой крошке был дан счёт. Приехали две полуторки, это наши солдаты, чуть не под страхом смерти заставили местных приехать, прихватив хоть какие – то лекарства и бочку бензина.

Мы собрали штаб для выработки кардинального решения. Командир озвучил своё решение, к которому, в принципе, мы были готовы.

– Оставаться здесь нельзя, – это путь к смерти. Идти колонной без понимания конечного пути – безумие, – по целому ряду причин. Потому, под свою ответственность приказываю :

– разделиться на шесть групп, я назначу старших, и ориентируясь на местности, опрашивая местных, пробиваться к нашим.

Это единственный шанс хоть кому – то уцелеть. Я, с ранеными, буду передвигаться в сторону населённого пункта, с целью оставить раненых у местного населения, иначе мы оказать помощь им не в состоянии. Двумя машинами мы их развезём по всем сёлам, где их можно разместить.

Мне, как замполиту, достался отряд из восемнадцати бойцов, шестеро из которых к нам « прибились». Пять винтовок, никакого продовольственного запаса, практически без патронов, с двумя гранатами рано утром мы отправились в неизвестность.

Было понятно, что началась война. Стало понятно, что с немцами. Было

21

ясно, что это не надолго и мы победим, – это очевидно. Но взгляд ловил потрясающие пейзажи конца лета, птицы выводили красивые трели, ещё тёплый ветерок ласкал травяные луга и только больное воображение могло предположить, что идёт война, а мы, по- видимому, в окружении. Раненое животное ищет какое – то убежище, чтобы зализать рану и несколько оправиться, – всё остальное его вообще не интересует, – так и мы. Были забыты все лозунги, всё прошлое, нравственные ценности и понятие защиты Родины, – жажда и дикая слабость от голода затмевали разум до уровня покорного безразличия. Идти лесом, пересечёнкой – значит измотать себя до последнего предела и мы старались идти малонаезженными просёлочными дорогами, приблизительно придерживаясь направления. За поворотом, как —то внезапно появилась полностью сгоревшая маленькая деревенька. Она сгорела полностью, но относительно давно, так как запаха дыма не было, только едкая гарь щекотала горло. Я решил за этим убежищем сделать привал. Привал – это значит, что все повалились на землю и молча лежали, ни о чём не думая, пытаясь восстановиться. Вряд ли кто – то будет искать красноармейцев в углях былых строений. К пепелищу даже зверь не подходит. Руководствуясь этой логикой и было выбрано место. Совсем рядом проходила дорога, увидев какой- то отряд – с одной стороны мы могли спрятаться, а с другой – если это наши, выбежать для воссоединения. Меня почему – то слегка знобило, я снял обувь, развесил портянки и растянулся во весь рост. Рокот двигателей то появлялся, то пропадал, но потом стало ясно, что техника приближается к нам. Все мы вскочили, всё же прикрываясь, страхуясь, но в надежде, что это наши и все мучения закончились. Рёв техники был настолько сильный, что было понятно, что это громадная колонна, а раз так, то откуда взяться вражеской колонне в таком объёме? Это точно свои! Каково же было наше разочарование, когда появились необычные мотоциклы, обустроенные пулемётом и военные в незнакомой нам форме, – но точно не наши. Дальше шли два танка с крестами, грузовики с солдатами, буксирующие пушки, невиданная бронированная автотехника – громадная колонна техники, с большой численностью солдат. Мы, как измученные зайцы смотрели на продвижение стаи ухоженных львов. Зрелище настолько впечатлило и подавило, что любые комментарии не имели смысла. Из одной из бронемашин солдат

22

вскинул вверх пачку листовок, которые ветер разбросил в разные стороны. Колонна прошла. Мы довольно долго молчали. Все наши надежды и мысли были коренным образом обращены в ничто. С кем воевать? Кому? Что нам делать? Кто – то принёс несколько листовок. В них сообщалось, что солдатам, перешедшим на сторону вермахта будет дарована жизнь и работа. Те же, кто приведёт пленённого командира или политрука, будет доверено воевать с большевизмом в спецчастях. Листовки собрали, так, что у каждого в руках был этот пропуск. Я пользовался авторитетом настолько, что листовку дали и мне, предложив переодеться. Встретив мой отказ, никто никак не среагировал. Появился реальный шанс выжить, причём впервые! Практически утопающему кинули круг помощи, при этом не важно кто, тебя спасают! Хочешь – откажись от круга и тони. Кому и какую пользу принесёт твоя смерть? Только корм рыбам и ракам. Жизнь полна непредвиденных поворотов и может быть удастся выжить и вернуться к своей семье, воспользовавшись не словоблудием, а реальным шансом. Среди нас, кроме меня, был ещё один коммунист, некогда плотный старшина Панков. Голод и жажда, для этого полноватого человека оказались губительны, – он еле передвигался.

Мой замысел был прост: того, кто хотел уйти к немцам – не удержать, разговоры бессмысленны. Существовал реальный соблазн, сговорившись, взять меня и Панкова в плен и тем самым упрочить свой статус у врага. Искушение было велико и нужен был какой – то хитрый ход, так как реальное сопротивление мы оказать бы всё равно было не возможно. Я не мог осуждать этих людей! Вы бы видели эти лица, эти немощные тела, гноящиеся раны, натёртости, – сразу бы поняли, что это кандидаты на скорую смерть. Да и куда двигаться дальше? В след за колонной? Какой в этом смысл? Нам её, эту чудо -колонну не то, что не перегнать, чтобы соединиться с нашими, но никогда не догнать. Так куда двигаться?

Километрах в пяти – семи виделся на возвышенности домик. Может это селение, а может одинокая изба, но домик был не погорелый, значит, там могли быть люди, колодец с водой. Даже, если там никого нет, то хоть какое – то время там можно было отсидеться, осмотреться, провести разведку в разных направлениях. Но это могла быть и

23

ошибочная идея, тогда свыше десяти километров /туда и обратно/ было бы проделано напрасно. Моё предложение заключалось в том, что если в течении суток нас не будет, значит мы погибли, если же всё хорошо – зажжём огонь – как приглашение. На том и порешили. Отряд вяло согласился, понимая, что десять километров – это отрезок в жизнь, – сил вернуться не останется. Но соблазн отлежаться был велик и если два фанатика я и Панков берутся рискнуть и разведать – милости просим.

Трудно охарактеризовать те телодвижения, которые приближали нас к цели. Мы мало шли, больше перебежками, ползком, на четвереньках и эти отрезки сопровождались долгим отдыхом. Даже не голод – жуткая жажда отнимала последние силы. Хватило мужества не пить с луж и болотец, хотя соблазн был невероятно велик. Напарник потерял сознание. Водой из луж, я орошал его лицо, ставил компресс на лоб, снял обувь, обнажил грудь. Постепенно он пришёл в себя и несколько часов восстанавливался. Потом мы продолжили путь. Только поздно вечером удалось подойти к колодцу. Пить много было нельзя, это мы знали, поэтому сделав несколько глотков, раздевшись – начали обливаться холоднейшей водой. Нам было безразлично – кто в деревне, убьют ли нас, вообще – что будет дальше. Вода! Это неописуемое счастье – вода! Ею нельзя насытиться, в смысле удовлетвориться. Только высохли ноги, как опять хочется облить водой красные ступни, ноги, грудь, голову, – и так бесконечно. Время забыло про нас. Мы полоскали рот водой, держали воду в полости рта, промывали нос водой. В итоге сознание вернулось к нам, – мы укрылись в густом кустарнике, почти обсохли, оделись и пошли в одиноко стоящему домику. Это было не село и вообще не населённый пункт – просто покосившаяся, частично сгнившая, изба, чудом не разрушившаяся. Мы постучались, дверь была не заперта и мы вошли. Из коридорчика вели три двери: налево, прямо и направо. Мы постучались в правую дверь и услышали шум, как ответную реакцию. Ждать пришлось довольно долго, пока дверь отворила такая измученная возрастом и жизнью старуха, замотанная в остатки разных одежд, что мы растерялись. Зубов у неё не было, да и от истощения она еле говорила. С непривычки, мы не могли понять смысл её речи и она это поняла. Еле – еле передвигаясь она подошла к левой двери, сбитой из грубых, не строганых необрезных досок, с нашей помощью

24

открыла её и указала нам на большой топчан с соломой, жестами приглашая заночевать. На наш вопрос о немцах она ответила непонимающим взглядом, да и вообще, нам казалось, что она не вполне адекватна. Для нас это был рай. Зарывшись в сено, в мягкое душистое сено, чувствуя себя в доме, мы моментально уснули, проснувшись лишь к обеду, когда сквозь маленькое грязное окошко, плотно затянутое паутиной, смелыми дневными лучами заглядывало солнышко. Вставать никак не хотелось, но количество освоенной влаги выманило нас во двор. Во дворе был туалет. Вообще старушечье хозяйство было крохотным, но детально продуманным: банька, навес для дров, сарайчики и проч. приспособление выстроенные по тщательному плану – это было видно. Стоял вопрос о костре, чтобы пригласить наших. Панков настолько отошел, что начал излагать довольно оригинальные мысли :

– Командир, в обморок я падал не в первый раз в течении пути до привала. Когда я лежал в полубессознательном состоянии, то слышал, как двое новеньких обсуждали детали, как сдаться в плен. А когда раскидали листовки, то к этим двоим подсел наш Шаповалов и Максимов и они о чём – то перешептывались. Мы костром – смерть себе зовём. Хотя – готов подчиниться любому твоему приказу.

Мне нужно было подумать. Ход моих рассуждений был таков: немцы поймали простых рядовых пленных, – зачем они им? Мыть машины, смазывать технику, стирать, готовить, рыть окопы и выполнять ещё множество «чёрной» работы. А если их возьмут в плен со мной? Я буду отстреливаться до последнего – это ясно, то же и Панков. Есть два варианта – нас расстреляют свои же, зарабатывая бонус, или расстреляют немцы, так как силы не сопоставимы. Если погибнет хоть один вражеский солдат, никто не будет разбираться от чьей пули – расстреляют всех, взятых живыми. Восемнадцать мужиков эта развалюха точно не укроет – факт. В любом варианте у них без нас шанс на выживание будет в разы больше, чем с нами. И нам – так же. А значит- это не предательство, а верный манёвр, который спасёт жизни солдат, не способных оказывать сопротивление врагу. На том и порешил, сообщив о решении и мотивировке Панкову. Он согласился, посчитав мои доводы достаточно убедительными.

25

Чтобы набраться сил, а главное, восстановить волю к выживанию, необходимо было время. Труд, отдых, питание. Мы привели в порядок свою комнату и тамбур, всё вымыв, почистив и проветрив. В комнате старушки была маленькая печь, а во дворе были аккуратно сложены наколотые дрова, довольно в большом объёме. Мы, помыв и почистив её комнату, проветрив помещение, сложили дрова вдоль стен комнаты высотой до окна. Цель была такова, чтобы без нас она могла хоть какое – то время чуть – чуть топить, тогда печь, на которой она лежит, будет довольно долгое время хранить тепло. Пока мы работали, то питались исключительно водой, считая её лучшей пищей.

Бабуля молча смотрела за нашей деятельностью, не возмущаясь своеволием, периодически отлучаясь во двор, чтобы увидеть, что мы делали во дворе, потом посетив туалет довольно долго лежала на печи, не питаясь. Вечером, она встала, пошла во двор и принесла нам три громадные картошки. Всё это молча, как некое жертвоприношение. Мы разварили её в казанке в воде и получили картофельный суп, вкуснее чего в жизни не ели. И юшка и кусочки разварившегося картофеля были необычайным лакомством, просто домашней пищей, о которой мы забыли. Часть лакомства мы отнесли нашей благодетельнице, она приняла еду, поела и Панков забрал мыску, чтобы помыть. Это была вторая ночь в этом волшебном укрытии. Ссадины и нарывы значительно уменьшились, под воздействием подорожника и промываний. Мой нарыв на голени я парил водой, он прорвал и теперь нужно было просто время, чтобы затянуло. Мы накосили несколько стогов сена, не понимая смысл. Под укрытием было сенохранилище и там было довольно свежее сено, значит, кто- то для чего —то это сено косил и сушил.

На четвёртый день нашего пребывания, утром, бабуля еле передвигаясь подвела нас к миниатюрной баньке и жестом предложила попариться. Вот это был настоящий праздник! К нам вернулась жизнь, оптимизм, силы, чтобы бороться, тяга победить! Стирка, купание оживили нас настолько, что чувство неполноценности ушло начисто. Мы долго пили чай из листьев дикой малины, больше вспоминая прошлое, чем планируя будущее, естественно, угощая хозяйку. Пайка в три картошки в сутки на двоих с хвостиком было всё равно – мало и мы начали думать, как из леса добыть съестное ей и себе, совершая рейды в разных направлениях.

26

Пятый день для нас стал неожиданно решающим. К нам вышли два довольно энергичных дедка, с обрезами и завели длинный разговор, пытаясь всё узнать о нас. Мы ничего не скрывали, – если это враги, то, наверняка, из лесу их прикрывают и наше сопротивление смысла не имеет. Мы показали документы и рассказали о своей растерянности – куда идти, чтобы попасть к своим. Суть же их повествования была такова :

К своим не попасть – мы в глубоком окружении. Всех пленных гонят в район Умани / приблизительно/, а куда именно не известно. Гонят крайне жестоко, за отставание – расстрел на месте, тела бросают на дороге, не предав земле. Колонны пленных то заставляют бежать, то идти быстрым шагом, чтобы сил и мыслей о побеге у них не осталось. Обречённое, загнанное стадо. Тех, кто предъявили листовки – пропуска или привели пленного командира, отправляют в общую колонну, на общих основаниях, а командиров, коммунистов – тут же расстреливают, откинув трупы от колонны. Дедки эти – местные. Их тут небольшой отряд в лесу, с семьями. Взять к себе нас они не могут, так как не прокормят, да и мы – чужие. Хозяйке они приносят продукты в малом количестве, чтобы мародёры и дезертиры, которых бродит множество, не отобрали последнее. Мародёры и дезертиры – какое диаметрально разное понятие можно вложить в эти понятия. Я видел трёх одичавших людей в изодранных солдатских лохмотьях, которые буквально столкнулись с нашим отрядом в лесу. Мы были истощены и голодны, но не потеряли человеческий облик, – их же глаза излучали безумство. Не удивился бы, если это были каннибалы, доведенные голодом, жаждой, ночной прохладой практически до помешательства. Отпугнуть от пищи их могла только сила, этих трёх бывших человека. Их лица были скрыты скомканными клочьями бороды и волос, отвратительный запах ветерок донёс до нас. Им бы в психиатрической больнице годик полежать, чтобы врачи постарались вернуть их в социум. Так они кто: мародёры или дезертиры? Люди, обращённые в полузверей. Встреча длилась секунды, они замерли, а потом ушли, потому как убежали – никак не применимо к характеристике их передвижения. А мы – кто? Разбив на осколки нашу армию, фашисты добились желанной цели – деморализации. Солдат – это человек, военной профессии и как человек,

27

нуждается в удовлетворении основных физиологических потребностей. Кто пытался есть мягкую траву, по возможности заваривая её, если была вода, потом тяжело страдал желудком. Рези и боли в желудке лишали его аппетита, приближая к истощению и смерти. Даже небольшие натёртости, раны, царапины в теле, значительно потерявшем иммунитет- гноились и требовали ухода. Бинтов не было, летняя вода в лужах – источник инфекции, спички крайне экономно расходовали, мы выдавливали из пересохшего рта слюну, смазывали ей подорожник и прикладывали к ране. Кто – то жевал подорожник, а потом втирал кашицу в поражённые места. Совсем недавнее прошлое казалось фантазией, которую просто не хотелось обсуждать.

Вот эти старички из леса – нас обогрели у костра, рассказали многое, раскрыв нам глаза на происходящее. Прежде всего – они не патриоты и не сторонники советской власти, но они враги фашистам, – потому как и от тех и от тех пострадали. Но фашисты – несопоставимо большее зло, потому они против них, при этом противопоставить вторжению ничего не могут – вот и обустраивают свою безопасность от них и готовятся к зиме. Фронт оказался недостижимо далеко, так что стремиться попасть к своим – утопия. Можно прибиться к какому – то отряду, но это вряд ли. В каждом отряде, наивно пытающимся вырваться из окружения, практически нет питания, – потому лишние рты им точно не нужны. Да и путь у всех один – неизбежное пересечение с немцами и конвоирование в район Умани. Что там – неизвестно. Точнее не понятна форма плена. Гражданских, взятых в плен, организовывают в хозотряды. Они моют, чистят, смазывают, готовят, – вообщем обслуживающий персонал. Уж не знаю почему приглянулись мы им, но нам они здорово помогли. Немцы, оценивая гражданских, внимательно смотрели, насколько соответствует одежда тому, кто в неё одет. Если соответствия нет, то следует вывод, что это переодетые красноармейцы и их отправляют вместе с пленными. Обувь, одежда, должны соответствовать размеру и сразу должно быть видно, что ты в ней работаешь и за ней ухаживаешь. Вот эти лесные старички подобрали нам по комплекту одежды, две женщины что – то замерили и отнесли куда-то. Через время нам принесли одежду, подогнанную под нас. Это были очень старые, но довольно крепкие вещи, подобно которым носила