Читать книгу Либералия. Взгляд из Вселенной. Свобода – вид сзади - Сергей Комаров - Страница 10

Есть природа и есть её жизнь, а это всё, что есть – это же голая физика, гоняющая животворящую энергию по всему мировому пространству, и загоняющая её в энергетические ловушки, потенциальные ямы, как охотники загоняют крупных зверей в звероловные ямы, или те же пастухи загоняют разгулявшийся на воле скот в предназначенные для него загоны. Всё же прочее есть метафизика. Но именно она и делает человека человеком, прагматика исцеляет до романтика, физика до лирика, естествоиспытателя до гуманитария, неверующего до верующего, а учёного и гения – до нашего родного полуграмотного обывателя, одним словом – превращает жестокую, бездушную и безжалостную к людям жизнь в светлую, полную красоты и несбыточных надежд метажизнь.

Иномирянин

Люди скачут, плавают, летают, заныривают, подныривают, спрыгивают, бросаются куда-то, но не потому, что это им для чего-то надо, а потому, что без этого они перестают быть людьми.

И как же просто это объясняется в моём мире – мире природном, мире физическом, что даже я, человек, далёкий от физики, как и от всех других областей знаний, сумел открыть его для себя. Ведь физика, она не только для физиков, но и для химиков и, даже, для лириков.

Природа заложила в нас такие потенции и механизмы, которые не вписываются в нашу обывательское сознание, в нашу примитивную логику, основанную на диаде спрос-предложение, и лишь благодаря которым, человечество и развивается быстрее, чем другой животный мир, который и реализует собой эту диаду в её абсолюте. И как человек много выше рынка с его спросом и предложением, и много выше своего же сознания, так и законы природы много выше того, из чего она состоит. А природа состоит только из живой энергии в разной её кулинарной обработке, потому её жизнь можно определить, как кухню приготовления разных вкусных блюд для природных образований, для своих деток – из единого природного субстрата – энергии. Всё живое её кушает, но каждое из них под своим соусом.

Хотя сказано это так, для фигуры речи, а в действительности, энергия, её жизнь и законы этой жизни триедины, когда никто никого ни больше и не меньший, а всё в одном.

Но неужто и в древние времена трудно было до этого додуматься вместо того, чтобы устраивать состязания между курами и яйцам, сознанием и материей, духом и разумом на первенство в том, кто занимает лидирующие позиции в закольцованном мировом пространстве. Ну ладно древним простительно, они не знали, что мир закольцован во всех своих масштабах и формах. Но современным то философам, что до сих пор в качестве главной целью своей философской жизни видят продолжение наблюдения за гонкой по кругу кур с яйцами, должно быть перед людьми неловко. Хотя, извините, я читал, что будто бы они закрыли это своё вечное состязание, заключив, с основным вопросом философии перемирие. И это, как я полагаю и есть главная победа разума над философией.

Я не знаю ни одного вопроса, что разрешили бы философы и что пригодилось бы людям в их жизнях. А потому в сердцах я отношу их к «лишним людям», в прочим, как и себя, а точнее того, что от меня осталось после выхода на пенсию.

Хотя нет, напрасно я так на людей, они всё же додумались до триединства в образе Святой троицы: Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого, и все, как один с заглавной буквы, чтобы никто из простых смертных не смог бы разобраться, кто из них главный, и к кому обращаться, когда сильно приспичит за помощью.

Но как же безнадёжно далеки от сути вещей все заумные объяснения по всем, без исключения, вопросам в мире гуманитарном, где любой маломальский вопрос, в том числе и вопрос о безрассудстве полётов людей, как во сне, так и наяву, неизбежно уходит от нас куда-то в никуда, что люди смышлёные, сообразительные и предприимчивые исхитрились назвать метафизикой, и организовали там своеобразный пантеон санаторного типа. И если обыватели любят отдыхать от суетности жизни на природе, в мире физическом, где для них предприниматели организовали благоустроенные зоны отдыха, то те же философы и мыслители предпочли отдыхать подальше от обывателей, чтобы их с ними не спутали ненароком – в мире метафизическом, где и оставались навсегда в случае своей кончины.

Порой они залетали оттуда и в трансцендентность, слава Богу, недалеко: из непонятно откуда в абсолютное никуда, в надежде увидеть там Бога, полагая, что там, чего нет, и Ему, кого тоже нет, самое и место. Ведь ни на земле, ни на небе, его так и не нашли, но не найдя его и там, где ничего нет, и быть не может, быстро возвращались на свою санаторную-пантеонную базу метафизического отдыха.

Но ближе к нашим дням туда повадились наведываться и писатели, вполне уважаемые, как и философы, люди – белая кость. Они не хотели отставать от философов ни в чём, в том числе, и в вечности, а метафизика давала им, наделённым особым даром художественного воображения, определённые преимущества перед философами. Ведь у больших писателей, что ни слово, то метафизика, иначе, как было бы определить, что они большие. А теперь туда повалили и многие журналисты, стараясь, как можно правдоподобнее изображать из себя философов, и метафизика из пантеона превратилась в общенародное кладбище, в своеобразное отхожее место.

Конечно же в мире, что создала природа, все знания можно найти только в ней же самой – в физике. Но что значат сухие знания для человека, для его души, наделённой способностью любить, верить, надеяться, мечтать, воображать, фантазировать, летать, чувствовать и переживать? Знания не приносят людям счастья, в них нет той жизни, что есть в его чувственном мире. Но только в метафизике душа и может разгуляться в волю, на всю катушку: «неси, мол, Емеля – твоя неделя», и оторваться по полной в неподконтрольной разуму среде обитания.

Метафизика – это самое место для разгула человеческой души. А потому так и просится называть гуманитарные науки, в которых не присутствует физика, метанауками, а знания в гуманитарном мире – метазнаниями. Да и любые знания, не опирающиеся на природу вещей, уместно называть метазнаниями. Но человек – это не знания, а это неутешные слёзы и безудержный смех его души. Хотя и знания тоже, но чуть-чуть.

Картина мира, что иногда я называю и УльтраСуперЗумом, и «Теорией всего» и «Единой Теорией Абсолютности», как тут не назовёшь, чтобы внимание обывателя привлечь, объясняет «всё», но людям из этого «всё» не нужно, ровным счётом, «ничего», что опять же является банальностью: той же диадой спрос-предложение. Ведь спрос формируется, как правило, живой потребностью людей, а потребности тех же обывателей и либералов вы знаете лучше меня: «хлеб и зрелища» и это им с головой хватит.

Теоретически я понимал, что отсутствие спроса автоматически убивает любое предложение, что, если на Земле не будет людей (и, конечно же, всех других гетеротрофов), которые для того, чтобы жить, потребляют кислород, тогда умрут и растения, которые его для них продуцируют, сами потребляя, при этом, выделяемый человеком углекислый газ.

Я также понимал, что люди способны свернуть горы, или разобрать их по камушкам, даже голыми руками и зубами, если будут знать, что под ними кроются несметные сокровища, клад Тутанхамона, которые принесут им роскошную лёгкую жизнь с дворцами, яхтами и армией прислуги. А, если повезёт, то и власть над людьми или всем миром, что будет куда слаще любой, даже самой, сладкой жизни.

Однако нормальные люди – обыватели, не одержимые ни целями, ни идеями, пальцем о палец не ударят, если под горами будут лежать всего лишь знания природы вещей, происхождения вселенных, структур ядер атомов, или секреты зарождения жизни на Земле, чему в условиях рыночного хозяйствования, рыночных общественных отношений, грош цена даже в базарный день.

Ненужность моего детища, моего творения, моей Картины, рождённой в муках творчества, конечно же, удручает меня, если не убивает, но совсем не отрезвляет. Я пьян ей беспробудно. Все пьяницы мира тут меня поймут. И я скачу куда-то по своим вселенским горам и долам, без руля и ветрил, обдуваемый лёгким космическим ветерком, содержащим в себе, помимо всего хорошего, жёсткое рентгеновское и гамма-излучение, которые в буйстве опьянения меня совсем и не пугают. Скачу один-одинёшенек, как всадник без головы, как Иван-дурак на кобыле – задом наперёд, ибо для чего дураку его дурацкая голова? Но других безголовых дураков – скакать без материальной мотивации, в условиях рынка, днём с огнём не сыщешь. А мне всё равно куда, и за что. Лишь бы скакать.

Как то, будучи в Грузии в водном путешествии, и бродя в составе небольшой туристской группы по гористым улочкам Тбилиси, мы заблудились, и чувствуя усталость, приостановились передохнуть рядом с разрушенным храмом. День подходил к концу, и вечернее солнце освещало нашу улочку красным светом. Мимо проходила статная рыжеволосая грузинка, лет 50, с интеллигентным и добрым лицом. И когда солнечный свет падал на её лицо, то казалось, что вместо волос его обрамляют языки пламени.

К ней мы и обратились за помощью, чтобы определиться куда идти. Потом разговорились: о том-о сём, слово за словом, о жизни в Грузии, о веровании грузин. Я уже тогда начал входить в ранее для меня чуждый религиозный мир, и интересовался, ходит ли она в церковь, и как часто.

Она оказалась верующей, но не фанатично, а любовно. И посещала церковь от случая к случаю. Но когда она заговорила о Святой Троице, её собственное лицо, обрамлённое огненнорыжими волосами, засветилось этим же огненным светом, как засветились лица Святых Апостолов, когда в дом, где они собрались на праздник Пятидесятницы, влетел Святой Дух:

…внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать.

Мне казалось, что она вознеслась в небо вслед за своей душой и парит там, удерживаемая в воздухе не крыльями, как это водится у ангелов, а красными лучами заходящего солнца, ибо образ Святой Троицы, что отражает учение о триипостасности единого по существу Бога – о трёх одновременно неслиянных и неразделимых его лицах, окрылял её душу. На неё невозможно было смотреть безучастно.

Вскоре мы расстались навсегда, оставшись обоюдно довольными этим неожиданным общением, но этот эпизод с сияющим лицом от безумного верования в эту мистическую троицу мужского рода, называемую женским именем, больше напоминающую мне Пушкинских трёх девиц под окном, так сильно врезался мне в душу, что память о нём, я так и унесу с собой в иную жизнь.

То был тяжёлый период в моей жизни, когда судьба, ни без помощи жены, занесла меня в богоносное братство, в котором о Святой Троице я услышал такое вот суждение остроумного Священника, высказанное им в тёплой непринуждённой братской атмосфере: «Святая Троица есть распятье для мозгов».

Да для мозгов она действительно распятье, ибо логически её лица никак ни связать меж собой. Но для верования в неё она самый раз – то, что надо. Ведь чем мутнее объекты верования, тем вера в них крепче, ибо вера слепа, как слеп и человек, окружённый всяким мутным смысловым хаосом. И когда хаос в наших головах выстраивается в порядок, чем и занимаются учёные естествоиспытатели, и исчезает из нашего быта, то вместе с ним исчезает и сам Бог, и вера в него.

В моей же голове давно полный порядок, и в ней не может быть ни Бога, ни веры в него. И мне не на кого молиться. А они всё равно никуда ни деваются, так как они присутствуют в самом этом прядке, как неотъемлемая атрибутика человеческого сознания и его души.

Свою же неслиянную и нераздельную троицу: энергию, жизнь и закон, куда более святую, чем Божью, так как «ей же вся быша», что в переводе с церковного на человеческий означает «ей всё и сотворено», пусть и ничего и не творилось, а так всё и было, я пишу со строчных букв. Опять же из-за скромности своей.

И действительно, они друг без друга не существуют, они триедины, и среди них нет ни первичного, ни вторичного, ни третичного, что есть тоже, как и Святая Троица, распятье для человеческих мозгов. В этом и кроется секрет многотысячелетних заблуждений всех богословов, философов и мыслителей, что к науке даже близко не приблизились, и которые до сих пор чуть ли ни основным вопросом своей жизни считают вопрос о первичности и вторичности духа и природы, сознания и материи. Но поскольку вопрос для них неразрешим, а деньги из человечества они за него уже все выбрали, они о нём просто забыли.

Основа любой жизни, в том числе и человеческой, совсем и ни в его разуме, ни в высшем, ни в человеческом. Разум так – придаток, она много выше – она в законах жизни, а точнее в триединстве: энергии, её жизни и законах этой жизни.