Читать книгу Пако Аррайя. Смерть белой мыши - Сергей Костин - Страница 5

Итак, в прошлый вторник я сидел в холле «Скандик Палас» перед чашкой кофе со сливками и вчерашним номером лондонской «Таймс» – американских газет в Таллине я не видел. Поскольку явка была намечена именно в этом отеле, мы с Джессикой и Бобби, естественно, останавливались в другом – в «Вана Виру», непосредственно в Старом городе. Отсюда, правда, до средневекового лабиринта улочек и закоулков тоже было рукой подать – достаточно пересечь площадь и обогнуть церковь с голубой крышей. Но переселяться в «Скандик» я не собирался. Я по-прежнему числился постояльцем «Вана Виру», американским гражданином Пако Аррайей, а решать, продолжать ли это и как долго, мне предстояло после встречи с тем самым Мати Имевером.

Я оторвался от газеты и посмотрел на часы – 11:40, и никакого Мати на горизонте. В холле, кроме меня, мрачно пили из больших фужеров коньяк двое суровых насупленных мужчин, с виду дровосеков, что было бы довольно странно для четырехзвездочного отеля. Да еще в углу строго поглядывала на всех, изредка отрываясь от туристических проспектов, сухая дама лет за шестьдесят, в горчичного цвета блузке и тех же тонов длинной юбке. Вероятно, секретарша, нога в ногу прошагавшая последние тридцать лет со своим задержавшимся в номере боссом.

Подойти к бывшему агенту должен был я. Но для этого Мати, которого, естественно, в лицо я не знал, должен был читать книгу Наума Хомского, или Ноама Чомски, как его называют американцы. Знаменитого профессора-лингвиста из Массачусетского технологического института и, наверное, одного из крупнейших мыслителей ХХ века наряду с Бертраном Расселом я видел и даже был как-то ему представлен. Лестное для меня событие произошло лет десять назад на предрождественской вечеринке в Гарвардском университете. Отец Джессики – пожизненный профессор этого прославленного учебного заведения. Про себя я зову его Какаду: он горбоносый, нахохленный, рассеянный и крикливый. Так вот, мы с Джессикой заехали, чтобы забрать его на машине: Какаду принципиально не водит и даже – что, в сущности, немыслимо для американца – не имеет водительских прав. Элита элитного университета и приглашенные академические знаменитости из других бостонских вузов толклись – день был солнечный и теплый, как в бабье лето, – на лужайке среди кирпичных псевдовикторианских зданий. Небожители были похожи на стайку грачей: на всех были фраки, смокинги, на худой конец – черные вечерние костюмы с галстуками строгих тонов. Профессор Хомский чувствовал себя прекрасно в толстой вязки синем свитере, из-под которого торчал воротничок мягкой серой рубашки, и в отличие от остальных выглядел как старый архивариус. Я был им так очарован, что, вернувшись в Нью-Йорк, купил и прочел подряд три книги бунтаря американской политической мысли.

То, что Мати должен был прийти с книгой моего знаменитого мимолетного бостонского знакомого, – простое совпадение. Но сама идея была очень разумной – «в Лесу не дураки сидят». Читателей Хомского не миллионы, это вам не Стивен Кинг, так что вероятность подойти в определенном месте в определенное время к случайному интеллектуалу-нонконформисту, согласитесь, чрезвычайно мала.

За подобными размышлениями и воспоминаниями прошло еще минут десять. Человек, вызвавший на встречу своего будущего спасителя, не спешил. Либо не смог выбраться вовремя. Либо, к счастью или к несчастью для него, моя помощь ему уже не требовалась. Хотя, если грозившая ему опасность полностью миновала, Мати, наверное, пришел бы убедиться, что Контора его не бросила и он может рассчитывать на нее и впредь. Мне же ничто не угрожало, и, учитывая, что для нашего агента выбраться на тайную встречу могло быть сложно, я был готов ждать его хоть час. Я заказал еще кофе и рюмочку местного ликера «Вана Таллин», который в советские – мои студенческие – времена считался изысканным, почти заграничным напитком.

Я уже пролистал всю «Таймс» и, чтобы убить время, вернулся на страницы культуры с намерением пополнить свои знания о ритмике и мелодике стиля гранж. Перелистывая газету, я заметил на себе взгляд престарелой секретарши. К моему удивлению, она не отвела его, встретившись с моими глазами, что обычно делают цивилизованные люди, застигнутые за пристальным разглядыванием соседей. Я опустил газету пониже: дама доставала из сумочки книгу Наума Хомского о Косово.

Могло ли быть такое совпадение? В полученном мною сообщении речь совершенно определенно шла о мужчине. Что, эстонские имена были загадкой не только для меня, но и даже в Конторе люди были не в состоянии отличить по имени мужчину от женщины? Или же имя Мати, как, например, Клод или Доминик, одинаково произносится и даже пишется для особей обоих полов? Наконец, что тоже возможно, Мати – больной, раненый, боявшийся показаться на улице – не мог явиться на встречу сам и послал на нее жену или боевую подругу?

Я отложил газету и улыбнулся продолжавшей смотреть на меня даме широкой лучащейся улыбкой. Дама дернула плечом, открыла книгу, но уткнуться в нее не спешила. Я счел заминку приглашением начать разговор.

– О, вам тоже нравится Чомски? – перегнувшись к ней через подлокотник кресла, любезно сказал я по-английски, на этот же манер произнося фамилию профессора.

Только тут я заметил, что книга в руках дамы была на каком-то скандинавском языке, с перечеркнутым «о», шведском или норвежском – я в них не силен. Вот оно, невероятное совпадение? Дама продолжала молча смотреть на меня строгими, даже колючими глазами.

Первые слова, которые я только что произнес, не были паролем – я просто попытался гладко завязать разговор. Но даже если политологические вкусы дамы и наш условный знак были чистым совпадением, сказав теперь уже строго определенную фразу, я по-прежнему ничем не рисковал.

– Я в прошлом году вел семинар по Чомски в университете Веллингтона и очень рад, что моего учителя почитают и здесь.

Согласитесь, после такой фразы, сказанной в определенное время в определенном месте, сомнений в том, что я человек не случайный, оставаться уже не могло. В Таллине – бостонский ученик Хомского, – преподававший в Новой Зеландии!

Медленно, как бы нехотя, дама с сильным акцентом произнесла по-английски свою реплику в нашем незамысловатом спектакле:

– Я увлекалась лингвистическими трудами Ноама Чомски. Но его политические воззрения я нахожу возмутительными!

Знаете что? Придуманные кем-то гневные, но не лишенные юмора слова вполне подходили к ее облику.

– Вы позволите?

Я перегнулся к даме, чтобы взять из ее рук книгу. Она нехотя подчинилась.

– Это на каком языке? – продолжил я светскую беседу.

– Вы же на нем, судя по вопросу, не читаете. Тогда какая вам разница? – буркнула дама.

Она, хотя и пришла на встречу, от которой до моего дома было семь тысяч километров, вела себя так, как если бы я был докучливым ловеласом. Я присмотрелся к ней повнимательнее. Ей было не меньше шестидесяти пяти, возможно, намного больше. Подбородок подсох, обнажая глубокие борозды, идущие вниз от уголков губ. Кожа на шее тоже съежилась, образовав две висящие, как у ящерицы, складки. Волосы она красила, но не в синий или рыжий цвет, как многие седые дамы, а в тот, что когда-то, наверное, был естественным. В молодости она была блондинкой и наверняка прехорошенькой. А сейчас она была похожа – и по колориту, и по худобе, и по быстроте движений – на беспокойную, испуганную белую мышь.

– Вас послал Мати? – впрямую спросил я.

Дровосеки, звучно рыгая в унисон, недавно ушли, и мы в холле оставались совсем одни. Только за администраторской стойкой суетились две миленькие девушки в крахмальных белых блузках.

– Мати – это я, – так же недовольно пробурчала дама.

– Хм… Разве это не мужское имя?

– Мужское.

– И…

Дама раздраженно дернула плечом. Для нее это был, похоже, привычный жест – другие в таких случаях любезно улыбаются.

– А вам не все равно?

Она вставала.

– Я приехала на машине. Но водить не люблю. Вы можете сесть за руль?

– Без проблем.

Я открыл принесенный мне счет в папочке из тисненой кожи и вложил в нее соответствующую купюру. Когда я поднял голову и встал, Мати – или как там ее звали – в холле уже не было.

Не было ее и на улице. Я растерянно огляделся – она не могла раствориться в воздухе. Но тут открылась дверца припаркованного в плотном ряду машин «Форда-Фиесты» некогда ярко-синего, а теперь изрядно выгоревшего цвета, и голос Мати недовольно спросил:

– Вы едете или нет?

У женщин в машине часто царит домашний уют. Все чистенько, аккуратно расставлено: подставка для мобильного телефона, ручечка, блокнотик, мягкая игрушка под задним стеклом. В «форде» Мати все было покрыто пылью и не было ни малейших индивидуальных принадлежностей: ни ароматизатора, ни наклеек, ни антистресса. Такие машины обычно берешь напрокат, только без царапин на торпеде.

Прежде чем завести двигатель, я залез в карман. Вся моя жизнь содержится в наладоннике самой известной фирмы. Один такой я пару лет назад утопил в Индии, но, к счастью, я всегда делаю бэкап всей системы, всех программ и всех баз данных на свой домашний компьютер. Так что мои контакты, карты, словари, с десяток книг и дисков, куча фотографий, распорядок жизни на ближайшие месяцы, а также неразумное количество более или менее бесполезных прикладных программ по-прежнему со мной. Такова видимая часть айсберга, правда, в отличие от айсберга, бóльшая.

Кроме нее, в компьютере есть несколько софтов особого свойства. Именно один из них я и запустил. Это такой определитель электронных устройств, на раз выявляющий «жучки».

Мати, склонив голову набок, с интересом наблюдала за мной. Стрелочка, вращающаяся по циферблату, остановилась, включив зеленый огонек.

– Можем спокойно говорить, – сообщил я своей коллеге.

Мати теперь дернула плечом, как бы говоря: «Напридумывали себе игрушек! Что дети». Она пристегнулась, вытянула ноги и коротко скомандовала:

– Выезжайте из паркинга и направо.

Я, собственно, ничего другого от нее и не слышал в ближайшие три минуты.

– Теперь снова направо. Опять направо.

Мы вновь проезжали мимо «Скандик Палас». Мати проверялась.

– Теперь прямо! – с видимым облегчением сказала она и откинулась на спинку сиденья.

– И куда мы едем? – дружелюбно, как бы не замечая ее почти раздраженного тона, осведомился я.

– Я буду говорить, как ехать.

Английский у нее был ужасный. Вернее, ужасным был акцент, словарный запас у Мати был приличным, и пользовалась им она достаточно бегло.

– Мы можем говорить по-русски, если хотите, – на этом же языке предложил я.

– Я не говорю по-русски, – по-английски отрезала Мати. – Можем говорить по-эстонски, по-фински, по-шведски или по-норвежски!

Нет, я ей положительно не нравился.

– Я же не прошу вас говорить на этих языках, – продолжала Мати. – Хотя мне на них общаться проще.

Может быть, у нее язва желудка? Или гастрит? По опыту знаю, что таких людей – вечно брюзжащих, источающих желчь всеми порами – надо осаживать, иначе они с каждой минутой распоясываются все больше и больше. Горького выплюнут, сладкого проглотят, как сказал бы мой учитель Петр Ильич Некрасов.

– Послушайте, Мати, или как там вас зовут, – не отводя глаз от загруженной улицы, произнес я. – Если я перед вами успел в чем-то провиниться, скажите мне. Если нет, я не понимаю, чем я заслужил такой тон. Я вас не устраиваю? Скажите мне, и расстанемся друзьями!

Знаете, что она сказала в ответ?

– Так-то вы стремитесь помочь женщине, которая попала в беду?

Какое-то время мы ехали молча. Я даже не спрашивал, надо ли мне поворачивать на перекрестках.

– Вы поехали не в ту сторону, – первой нарушила молчание Мати.

– А я не имею ни малейшего представления, куда ехать, – совершенно обоснованно заметил я.

– Спросили бы.

Нет, давно мне не попадались такие экземпляры!

– Хотите сами сесть за руль? – огрызнулся я.

– Это не в ваших интересах. – Мати посмотрела на меня, и лицо ее вдруг приняло почти человеческое выражение. – Пока я сегодня утром ехала в Таллин, со мной дважды чуть не случился сердечный приступ. Я очень пугаюсь, когда меня обгоняют, особенно такие длинные, как гусеницы, грузовики. Поэтому я стараюсь ехать быстрее, но скорость меня тоже пугает, и я замедляю ход. И тогда меня снова начинают обгонять. Если поведу я и со мной все-таки случится инфаркт, вы рискуете больше.

– Мати, – я снова почувствовал нелепость ситуации, – послушайте, как мне вас называть? Что, правда Мати?

– А чем плохо это имя?

– Оно же мужское, вы сами мне сказали.

– А вы собираетесь на мне жениться?

– Нет, не собираюсь.

Мати порылась в сумочке, извлекла из нее носовой платок и зычно высморкалась.

– А! Зовите меня как хотите, – сказала она, пряча платок обратно в сумочку.

Мы выезжали из города по Нарвскому шоссе. Я здесь раньше не бывал – просто так было написано на указателе.

– Пусть будет Мати, – сказал я. Мне хотелось сделать заход с другой, человеческой, стороны. – Мати, удовлетворите мое любопытство. Вы действительно полковник?

– Действительно, – важно кивнула головой Мати. – У вас.

Интересное уточнение. Что, была разведка, в которой она дослужилась до генерала?

– А вы в каком звании? – скрипучим голосом осведомилась она.

Я расхохотался:

– Вы хотите командовать мною на основании Устава сухопутных войск?

Взгляд Мати чуточку потеплел.

– Никто вами не командует. У меня такой стиль общения с людьми.

– И людям он нравится?

Хм! Мне показалось или Мати действительно улыбнулась? И не нашла что ответить.

Мы выбрались на трассу. Это такой эвфемизм! Трасса представляла собой разбитую двухрядную дорогу, которую начали расширять, а потому сузили до предела.

– Так что у вас стряслось? – перешел к делу я.

– Меня хотят убить.

– Вам угрожали?

Мати кивнула:

– Мне подбрасывают дохлых белых мышей.

Я и виду не подал, что сразу вспомнил свое первое впечатление о ней.

– При чем здесь мыши?

Мати поджала губы и промолчала. А что она должна была сказать: «Потому что я похожа на белую мышь»?

– Вы живете в отдельном доме? – продолжил расспросы я.

– Да.

– Может быть, ваша кошка приносит вам подарки с ночной охоты? Но из гигиенических соображений оставляет их на улице? – резонно предположил я.

– У меня нет кошки, – отрезала Мати, досадуя на мою тупость. – И мыши белые.

– Ну тогда, возможно, кошка соседей набрела на биологическую лабораторию где-то поблизости.

Мати не отреагировала никак. Она вытянула ноги и отвернулась, уставившись в боковое окно. Истолковать это можно было лишь одним-единственным образом: раз человеческую речь я не воспринимаю, говорить со мной бесполезно.

Мы ехали в полном молчании минут десять. Атмосфера становилась нестерпимой.

– Нам далеко еще? – не выдержал я.

– Вы куда-то спешите? – дребезжащим от сдерживаемого гнева голосом спросила Мати.

Она что, нарочно провоцирует ссору? Я физически ощущал, как в моих нервах – этих электрических проводах, опутывающих организм, – напряжение неуклонно возрастало. «У нее съехала крыша, – говорил я себе. – Белые мыши! И что мне теперь делать? Констатировать casus incurabilis и возвращаться в Штаты? А что еще остается?» Я решил все же отвезти Мати домой. Да и не вылезать же мне из машины посреди полей?

– Вы думаете, что я сумасшедшая, – вдруг миролюбиво промолвила Мати. – Потерпите до Вызу.

Я с недоумением повернулся к ней.

– Вызу – это поселок, где я живу, – пояснила она. – Нам осталось километров сорок.