Читать книгу Пленник времени - Сергей Куликов - Страница 14

Симаков внимательно, не перебивая, слушал седовласого Генри Кулена, или попросту говоря, Геннадия Петровича Кулакова. Наконец Кулаков сделал паузу.

– Васильич, разреши позвонить в гостиницу, хочу предупредить, что я на три часа позже освобожу номер, – спросил разрешение Кулаков.

– Гена! Да звони куда хочешь! Хоть в Америку! Что ты спрашиваешь? Кстати, давай-ка мы с тобой пообедаем. Ты звони, а я на кухню пойду, посмотрю, что там у меня есть такое, чтобы приготовить быстро и вкусно, – и Симаков отправился на кухню.

– Добрый день! – сказал в трубку Кулаков, – моя фамилия Кулен, Генри Кулен. Я занимаю в вашей гостинице 2605 номер. У меня сложились обстоятельства так, что освободить свой номер я могу только в 18—00. Раньше была договорённость о том, что я освобождаю номер в 15—00. Будут ли у меня какие-нибудь проблемы с этим? – спросил Кулаков.

– Добрый день, господин Кулен! Никаких проблем у вас не будет. Ваш номер оплачен вами до 24—00. Поэтому, вы можете не беспокоиться, и освободить номер в удобное для вас время, до 24 часов, – вежливо ответили Кулакову.

– Премного благодарен, – произнёс Кулаков и положил трубку.

– Гена! Пельмени есть! Будем варить? – спросил Симаков вошедшего на кухню Кулакова, – А, в прочем, чего я спрашиваю? Конечно будем варить. Я знаю, ты их любишь. Зинаида налепила полный морозильник. Наверно давно не ел пельменей?

– Два дня назад заходил в пельменную пообедать. Попробовал какие теперь стали делать пельмени. Вообще ничего, есть можно! Я думал, что там варят пельмени такие, как раньше, помнишь? По 70 копеек за пачку. Но было, похоже, как будто вручную пельмени лепили, а я хотел именно тех, фабричных. Давай пельмени Зинаиды Владимировны, у неё они всегда были вкусные.

– Вода кипит, через 10 минут всё будет готово! Генка, а ты случайно не женился в своей Америке? – неожиданно спросил Симаков.

– Да я и сам не знаю. Живу, как теперь говорят, в гражданском браке. Имя у неё Элизабет. Я зову её просто – Лиза. Лиза на двадцать пять лет младше меня. У неё есть своя квартира, у меня своя. Работаем вместе вот уже 20 лет. Проще говоря, как она пришла к нам в лабораторию после окончания университета, так через месяц мы и сошлись. У нас свободные отношения. Если мне надо поработать немного дольше, то я остаюсь в лаборатории, а когда заканчиваю свои дела звоню Лизе и говорю, чтобы ждала меня. Часто мы вместе с работы едем или ко мне, или к ней, тут разницы нет. Её необходимые вещи есть в моей квартире, а мои у неё. Иногда разъезжаемся по своим квартирам. Отдыхать друг от друга тоже надо время от времени. В такие вечера она общается со своими подругами, а я отдыхаю за компьютером. Друзьями, кроме Лизы и Джейка Дэвиса, в Америке не обзавёлся. Да, Рустам, конечно, мой друг ещё по институту. Без него я бы пропал в Афганистане. Между нами говоря, это Рустам меня вытащил из этой Афганской мясорубки. Правда, мы с ним редко встречаемся, он живёт в пригороде Лос-Анджелеса. Созваниваемся раз в неделю. Бывает, что и в гости друг к другу раз в год приезжаем. Вот и все друзья. Там другие понятия о дружбе. Есть несколько приятелей, с которыми могу скоротать вечерок, но не больше. Правда, с Джейком Дэвисом сдружился из-за того, что он заядлый альпинист, а так неизвестно как бы дело обернулось. Это, собственно, он мне и помог в Америке устроиться в университетскую лабораторию. Познакомился я с ним в Пакистане, но это отдельная история, – дал Кулаков длинное пояснение на заданный вопрос.

– Ладно, отдельная история, так отдельная, а сейчас за стол! Пельмени сварились, – пригласил Симаков Генку.

*****

Маленький отряд из четырёх человек до затерянного в горах кишлака добрался только на исходе второго дня. В первый день пути, когда ехали в зоне леса, часто приходилось останавливаться под прикрытием деревьев, прячась от вертолётов, пролетавших над ущельем. Чем выше по ущелью поднимались всадники, тем реже стали пролетать вертолёты, а ущелье становилось всё уже и уже.

Как потом выяснил Кулаков, двух людей Мустафы звали Исахан и Вахид. Исахан ехал впереди отряда, за ним Кулаков, за Кулаковым Хамид, а замыкал процессию Вахид. Хорошая тропа, по которой продвигался отряд, исчезла. Каким чутьём Исахан находил чуть заметную тропу среди камней и скал, Генка никак не мог понять. Хотя сам когда-то водил группы туристов по незнакомым горам, без всяких троп. Сориентироваться где проходит тропа было бы легко, если по ущелью гоняли скот, но, по всей видимости, скот через это ущелье не гоняли. Слишком оно было скалистым и узким. Начинало темнеть, когда отряд неожиданно вышел на ровные, широкие альпийские луга. Кулаков приметил странную особенность. На уже пожухлых, осенних альпийских лугах виднелись многочисленные тропы, но ни одна из них не подходила даже близко к тому ущелью, откуда только что поднялся отряд.

Афганские пастухи

Лёгкий ветерок донёс до Генки запах дыма, и он начал оглядывать окрестности, в поисках его источника. За небольшим, ещё кое-где зелёным холмом, в сторону которого направлялся Исахан, Генка увидал тоненькую струйку синего дымка. Исахан что-то сказал своим попутчикам и те начали громко переговариваться между собой. Через пять минут всадники подъехали к низкой каменной хижине. Из небольшой трубы вился синий дымок. Исахан, как показалось Генке, кого-то громко позвал. Из хижины вышла женщина лет тридцати, а за ней выкатились трое маленьких ребятишек. Поприветствовав друг друга, Исахан начал о чём-то расспрашивать женщину. Та быстро заговорила и несколько раз показала рукой в сторону гор, на склонах которых паслись отары овец и горные яки. Исахан утвердительно кивнул, и женщина исчезла в лачуге. Трое маленьких ребятишек с любопытством разглядывали приезжих. Исахан спешился, Вахид, Хамид и Кулаков последовали его примеру. Вахид с Хамидом расседлали лошадей, стреножили их и пустили пастись на ближайшую лужайку. Прихватив свои хуржумы, все вошли внутрь убогого жилища пастухов. Посреди лачуги на примитивно сложенном очаге, варилась какая-то похлёбка. В углу стоял низкий квадратный стол, с разложенными вокруг него подушками и одеялами. Трое афганцев молча направились к столу и стали устраиваться на подушках. Кулаков последовал их примеру. Достав из хуржумов кое-какие съестные припасы, афганцы вывалили все это на стол.

Короткие сумерки быстро переходили в ночь. В это время в хижину вошли два бородатых афганца. Все мужчины бурно начали обниматься, похлопывая руками друг друга по плечам и спине. Кулаков равнодушно смотрел на эту церемонию, никак не выражая своих чувств. Наконец все развалились вокруг стола, и женщина быстро поставила перед каждым пиалу с горячим мясным бульоном, а посреди стола водрузила большую глиняную тарелку с кусками бараньего мяса. Афганцы шумно ели, громко разговаривая, и изредка бросали косые взгляды на Кулакова. Генка разговора афганцев не понимал, только иногда улавливал произнесённое имя Мустафы. После еды Кулакова разморило, и он уснул тут же за столом, откинувшись на подушки. Громкие голоса и смех афганцев ничуть не беспокоили его. Кулаков был ещё слаб после болезни, да и усталость целого дня езды верхом давала знать. Конечно, езда на лошади по горам несравнима с пешим переходом, но Генка на лошадях верхом никогда долго не ездил, и потому сильно утомился.

Утром Кулакова разбудил Хамид, жестами давая понять, что надо подниматься, есть и двигаться дальше. Когда Генка вышел из лачуги, то чуть не задохнулся с непривычки холодным, разряжённым воздухом. Всё вокруг от инея было белым. В вершинах снежных гор только начинало играть солнце. Лошади были уже осёдланы и готовы к дальнейшему путешествию. После завтрака, состоявшего из кислого молока с куском лепёшки и горячего чая, трое афганцев и Кулаков отправились дальше, в сторону заснеженного горного хребта. Пока путники пересекали небольшое горное плато с альпийскими лугами, солнце пригрело южные склоны гор, растопив утренний иней. Под лучами утреннего солнца капельки росы засверкали всеми цветами радуги, как бриллианты. Вскоре альпийские луга закончились и лошади зацокали копытами по каменистой тропе.

Хорошая тропа около полутора метров в ширину, плавно начала подниматься к самому гребню горного хребта. По такой тропе мог свободно передвигаться большой караван гружёных верблюдов. Возможно, это был участок какого-то древнего, караванного пути ещё со времён Александра Македонского. Миллионы копыт лошадей, верблюдов и овец, веками утрамбовывали склоны гор, пока не получилась тропа, похожая на узкую дорогу. Кулаков взглядом проследил куда вела тропа. Тропа была хорошо видна на склонах гор и кое-где вверху, под самым гребнем, проходила по свежевыпавшему снегу. Генка увидел перевал, в который тоненькой ниточкой упиралась тропа. Перевал был в снегу, и потому чёрная ниточка тропы отчётливо выделялась на фоне белого снега. Вероятно, недавно прогнали отару овец с летних пастбищ на зимовку. По ходу лошадей, он определил, что до перевала путь займёт часа два.

Кулакову вдруг ужасно захотелось определить высоту перевала, но ориентироваться по каким-либо признакам в этих горах он не мог, поскольку здесь был впервые и не по своей воле. Генке никто не мешал думать, а мерное покачивание в седле, только способствовало этому. Вспомнились Фаны, Гиссарский хребет, которые отдалённо напоминали эти горы. Как понимал Генка, это была горная система Гиндукуш. О Гиндукуше он знал немного. Как-то перелистывая энциклопедический словарь прочитал краткое описание гор Гиндукуша, но это были скудные сведения, из которых он почерпнул только то, что высота гор достигает до семи с половиной тысяч метров. Кулаков начал прикидывать, вычислять, сопоставлять различные приметы определения высоты гор с теми приметами, которые ему были знакомы по Северному Тянь-Шаню, Фанам, Гиссарскому хребту. По самым грубым и приблизительным расчётам, у Генки получилось, что перевал, к которому направлялись всадники, должен быть не ниже, чем 4500 метров над уровнем моря. Много позже, Кулаков узнает истинную высоту перевала и окажется, что он ошибся совсем ненамного. Перевал был выше всего на каких-то 200 метров!

Вопреки ожиданиям Кулакова, тропа с перевала пошла не вниз, а горизонтально начала петлять среди скал по северному склону горного хребта. С северной стороны склоны гор были полностью покрыты глубоким снегом. Отчётливо просматриваемая тропа тянулась до небольшого отрога основного хребта и исчезала за ним. Почти с самого перевала круто вниз спускался большой ледник. Его язык терялся где-то далеко внизу каменистого ущелья. Неяркое ноябрьское солнце скрылось за гребнем хребта, как только путники начали движение по горизонтальному участку пути. Сразу же стало очень холодно, а лёгкий ветерок усиливал это ощущение.

Исахан пришпорил своего коня, все остальные участники путешествия также подстегнули своих лошадей. На самой тропе снег был неглубокий и на нём были хорошо видны следы множества бараньих копыт. Лошади легко приняли предложенный темп, и отряд довольно быстро преодолел этот несложный участок пути. За отрогом тропа ещё какое-то время шла горизонтально, а потом плавно начала спускаться в широкую, горную долину.

Шла вторая половина дня, и солнце вновь выглянуло из-за хребта, уходя на запад. Чуть-чуть потеплело, то ли оттого, что солнце выглянуло, то ли оттого, что путники значительно потеряли высоту. Во всяком случае, Генка не стал так сильно мёрзнуть, как он мёрз сразу же после перевала. Он начал оглядываться по сторонам, рассматривая и запоминая очертания гор. Солнце опять скрылось, но уже за другим высоким горным хребтом на северо-западе. В это время Исахан издал радостный возглас, означавший, скорее всего, что путешествие подходит к концу.

Кулаков сразу даже и не заметил, что отряд въехал в кишлак. Хижины, пристроенные на горном склоне, были почти незаметны, такие же серые, как и окружающие скалы. Всадники спешились возле одной из хижин и Исахан, не постучав, вошёл внутрь хижины. Через минуту из хижины вышел Исахан в сопровождении афганца лет пятидесяти. Поздоровавшись с Хамидом и Вахидом, он подошёл к Кулакову, и с совсем незаметным акцентом обратился на русском языке к Генке.

– Здравствуй русский! Как тебя зовут? – Генка опешил от такого вопроса на родном языке.

– Кулаков Геннадий Петрович, инженер-связист! – тут же ответил Кулаков без всякой заминки.

– Хорошо, Геннадий Петрович, будем знакомы, меня зовут Исмаил, я отец Исахана. В этом кишлаке я буду, вроде как, за старшего, – и афганец протянул руку Кулакову.

– Рад познакомиться, – ответил Кулаков, – и вдвойне рад тому, что могу хоть с кем-то общаться на русском языке.

– Прошу в дом. В тепле за чашкой чая и поговорим, – сделал приглашающий жест в сторону двери Исмаил.

Исахан открыл дверь и стал ждать, когда все зайдут внутрь. Кулаков вошёл в хижину через низкую дверь и удивился тому, что внутри дом оказался очень приличным. Во всяком случае, внутреннее убранство дома нисколько не соответствовала тому, как хижина выглядела снаружи. В свете нескольких масляных светильников, расставленных в разных углах большой комнаты, Генка отметил обилие дорогих и красивых ковров. Ковры устилали пол и висели на стенах. Мебели, как таковой, почти не было, но вдоль одной стены был сооружён большой стеллаж, до самого потолка, полностью уставленный книгами. В одном углу комнаты стоял низенький стол, размером примерно два на два метра, и множество подушек и одеял вокруг него. В комнате, кроме входной двери, было ещё три двери. Одна, похоже, вела на кухню, а две другие во внутренние комнаты дома. Внутри дома было тепло, но источник тепла Генка в первое время не определил.

Исмаил громко позвал: «Хабиба!», и из двери, как определил Кулаков, ведущей на кухню, вышла женщина в широком цветастом платье и платком на голове. Похоже это была жена хозяина дома. Исмаил распорядился на счёт чего-то, и женщина скрылась за дверью. Однако через минуту появилась с кувшином и небольшим тазиком. Тазик поставила в углу на невысокий табурет. Исмаил первый подошёл, сполоснул руки и лицо, и взял поданное женой полотенце. Затем эту же процедуру проделал Исахан, Хамид и Вахид. Кулаков последовал их примеру, после чего все расположились около низкого стола.

Ужин прошёл в молчании. Лишь изредка Исмаил спрашивал что-то у Исахана и Хамида, те коротко отвечали и опять замолкали. Вахид вообще не произнёс ни одного слова. После ужина Хамид и Вахид молча, встали и вышли из дома. Кулаков ждал, что будет дальше. Встал Исахан, сказал несколько слов отцу и скрылся за одной из дверей.

– Ты сегодня будешь ночевать в этом доме, – сказал Исмаил, – я хочу с тобой поговорить на русском языке, давно не разговаривал, соскучился.

– Воля ваша, – покорно ответил Кулаков, – я у вас в плену.

– Ты не у меня в плену, ты пленник Мустафы! Сейчас ты у меня в доме, а это означает, что ты мой гость! – возразил Исмаил, – Завтра Исахан и Вахид отправятся в обратный путь. Их ждёт Мустафа. Ты с Хамидом будешь жить в доме Мустафы. Он так распорядился. В том доме живёт престарелая Марьям, мать Мустафы. Она уже мало что может делать сама, поэтому ты и Хамид будете делать всю необходимую работу по дому. Когда выпадет снег, а это будет со дня на день, в нашем кишлаке работы немного. Так, скотину накормить, убраться в хлеву, дров нарубить, всё это не сложно. Летом работы много.

– А что, Мустафа родом из этого кишлака? – спросил Кулаков.

– Отец Мустафы и мой отец, родные братья, так что Мустафа мой двоюродный брат. Наши отцы здесь родились, Мустафа тоже. Я родился в Советском Союзе, в Хороге, слышал о таком городке? – Исмаил повернулся к Кулакову.

Хорог 1946 г.

– Конечно, слышал. В Таджикистане, рядом с рекой Пяндж. Знаменитая высокогорная автотрасса Ош – Хорог. Сколько раз мечтал прокатиться по ней, так и не получилось, – мечтательно ответил Кулаков.

– В Хороге я родился, – продолжил Исмаил, – с русскими рядом жил, в школу русскую ходил, семь классов закончил. Потому русским языком владею. В классе был лучшим учеником по этому предмету. Нравится мне русский язык, вот и рад поговорить с тобой, считай, что почти на родном языке. Ты посмотри сколько у меня книг! Больше половины на русском языке! Люблю читать, особенно длинными, зимними вечерами. Кстати, книгами меня Мустафа регулярно снабжал. Всегда привозил несколько хороших книг из своих контрабандных командировок. Как здесь, в Афганистане, неразбериха началась, так Мустафа перестал ходить через границу. Новых книг давно уже не привозил.

– Я что-то не пойму, Исмаил, твой отец родился здесь. А как он попал в Таджикистан? Судя по всему, вы там долго жили. Сейчас опять сюда перебрались, в родной кишлак, – незаметно Кулаков перешёл на «ты», – что случилось? Что заставило вас вернуться в Афганистан?

– Ни что! А кто! – с каким-то внутренним сожалением сказал Исмаил, – НКВД начало нами очень сильно интересоваться, вот и пришлось бежать в родные места. Я говорю НКВД, потому что привык к такому названию, хотя в марте 46 года это уже стало Министерство государственной безопасности. Вот такие исторические тонкости потом пришлось узнать.

– А какой интерес вы представляли для НКВД? Что им от вас надо было? – спросил Кулаков.

– Ой, Геннадий Петрович, не скажи! Интерес очень большой был! Я мальчишкой был, тоже понять ничего не мог. Потом, когда подрос, я отца спросил, зачем, мол, мы из Советского Союза бежали? И тут он мне всю правду и рассказал, – с горькой усмешкой Исмаил посмотрел на Кулакова, – мой отец в отряде Ибрагим-бека был….

– А кто такой Ибрагим-бек? – перебил Кулаков.

– Ибрагим-бек, – спокойно начал объяснять Исмаил, – был одним из руководителей басмаческого движения на юге Таджикистана. Под его началом стояло до тысячи сабель! Весной 31-го года отряд Ибрагим-бека уничтожили бойцы Красной Армии. Его самого взяли в плен, и месяца через два расстреляли. Моего отца в том бою тяжело ранило. Трое суток пролежал в кустах. Потом, совершено случайно, на него кто-то из местных жителей наткнулся. Ночью перетащили к себе домой, кое-как перевязали и тайно, за несколько десятков километров, увезли в Хорог. Кто его подобрал, кто перевязывал, кто перевёз его в Хорог, отец так и не узнал. Без сознания был, очнулся только в районной больнице Хорога. К нему сразу из милиции с вопросами: «Кто такой? Откуда?» Отец тогда по-русски совсем не понимал ничего. Позвали санитара, таджика, который помог отцу объясниться с милицией. Хоть отец был и тяжелораненый, но сообразил, что правду говорить не следует. Сказал, что он из далёкого горного кишлака решил спуститься в долину, чтоб не умереть с голоду. По дороге на него напали вооружённые люди, всё отобрали, а в него несколько раз выстрелили из винтовки. Наверно подумали что убили, а он жив остался. Дальше ничего не помнит. По времени как раз совпадало: Ибрагим-бек со своим отрядом в тех местах прошёлся. Решили, что мой отец, жертва людей Ибрагим-бека. Милиция оставила потом моего отца в покое. Когда отца выписали из больницы, ему идти было некуда. Назад в Афганистан? Вряд ли бы он осилил дорогу. Пешком, с негнущейся левой ногой после ранения, через горные перевалы…. Нет, это было невозможно. Тогда он попросил завхоза, пожилого таджика, чтоб его оставили при больнице. Согласен был на любую работу, лишь бы разрешили ночевать на больничной койке, да питаться в больничной столовой. Завхоз переговорил с главным врачом и отцу временно разрешили остаться. Грубой физической работы было много и всё только за еду и ночлег. Через месяц завхоз сказал отцу, что он может занять маленькую комнатку в полуподвале. Нужно только выбросить весь хлам из кладовки, и будет жилая комната для отца. А ещё через день вызвали в отдел кадров. Со слов отца, инспектор отдела кадров заполнил необходимые анкеты и документы, и сказал, что со следующего месяца отец будет получать зарплату на законных основаниях. За проживание платить ничего не придётся, а вот за питание в столовой, с зарплаты будут высчитывать. Но вычеты за питание, скорее всего, были чисто символические. Отца всё это устраивало, он был счастлив, что так всё складно получилось. В конце лета в больницу нагрянула комсомольская агитбригада, с лекцией и концертом художественной самодеятельности для больных и сотрудников больницы. Явка на лекцию и концерт была строго обязательна для всех сотрудников, от главного врача и до разнорабочего, каким был мой отец. На этом концерте мой отец приметил молоденькую, симпатичную таджичку из агитбригады, которая через год стала моей матерью, – Исмаил на минуту задумался.

– Интересная история, – воспользовавшись паузой, сказал Кулаков.

– Да, история интересная, – согласился Исмаил, – моя мать была активная комсомолка. Как она говорила, что представляет собой облик «свободной женщины Востока». После того, как я родился, мать ещё больше стала проявлять активность в комсомольской работе. К тому же она училась на вечернем отделении «рабфака». Мне было всего два года, а её уже направили работать инструктором горкома комсомола. Нам выделили две комнаты в большом доме. А ещё через три года моя мать пересела в кресло третьего секретаря горкома партии. Мы опять переехали. Теперь у нас была большая, отдельная, четырёхкомнатная квартира, с водопроводом и телефоном. В большом доме было много детей и почти все русские. Я вырос среди русских, в школу русскую пошёл, так захотела моя мать. Всё было хорошо, а потом…, а потом война. Всех мужчин на войну стали забирать. Моего отца не тронули, левую ногу он так и не сгибал, да и мать, наверное, слово где-то замолвила. К тому времени большим начальником стала, уже в обкоме работала. В середине войны, летом 43 года, я как-то ночью проснулся от шума голосов в большой комнате. Мой отец с каким-то мужчиной на таджикском языке разговаривал, а мать всё время встревала в их разговор и была чем-то очень недовольна. Утром я увидел мальчишку, лет семи, который спал в зале на диване. Следом за мной в зал зашёл отец и жестом показал, чтоб я не шумел. Взял меня за руку и повёл в кухню. На кухне он мне сказал, что мальчика зовут Мустафа и он мой двоюродный брат. Какое-то время будет жить у нас. Так я впервые увидел своего брата Мустафу. Чуть позже отец мне сказал, что Мустафу из дальнего кишлака привёз его родной брат, мой дядя. Дядя хочет, чтобы его сын Мустафа, немного поучился грамоте. Моя мать устроила Мустафу учиться в школу, в которой учился и я. За несколько месяцев Мустафа научился довольно сносно, говорить по-русски, но учёба в школе ему давалась с трудом. Конечно, я был постарше и помогал ему во всём, но он был своенравным, упрямым мальчишкой. В 46 году я закончил семилетку, а Мустафа, с грехом пополам, три класса начальной школы. Отец Мустафы за три года, ни разу не объявился. Я его ни разу не видел и ничего о нём не слышал. Летом 46 года моя мать в составе обкомовской делегации отправилась в дальний кишлак, на какой-то праздник, я так до сих пор и не знаю, что это был за праздник. С праздника она не вернулась. Машину, в которой ехала обкомовская делегация, на обратном пути обстреляли неизвестные. Моя мать, водитель и секретарь горкома партии были убиты на месте. Ещё два обкомовских сотрудника получили тяжёлые ранения, – Исмаил, тяжело вздохнув, на какое-то время замолчал.

– Ну, а дальше то что? – не выдержав паузы, спросил Кулаков.

– Дальше что? Дальше за расследование убийства членов обкомовской делегации взялось МГБ. Убийство то было не простое, а с политической окраской. После похорон к нам зачастил следователь МГБ, Кондрашов Николай Сергеевич, как сейчас помню, пожилой такой, лет под шестьдесят. У меня создалось впечатление, что он заинтересовался личностью моего отца, а не расследованием убийства матери. В 31 году Кондрашов был политруком той дивизии, которая нанесла поражение Ибрагим-беку. Прошло более пятнадцати лет, а он всё успокоится не мог. К нему, каким-то образом, попал список всех людей Ибрагим-бека. После последнего боя с Ибрагим-беком подобрали всех убитых и раненых. Кондрашов лично принимал участие в опознании убитых и раненых людей Ибрагим-бека. Говорили, что к 46 году в списке не найденных людей Ибрагим-бека, оставалось только 27 имён, из более 900 человек. Имя моего отца и отца Мустафы были в числе этих 27. Прошло десять дней после похорон. К нам вечером зашёл сотрудник обкома, где работала моя мать, один из немногих таджиков, что там работали. С отцом они просидели до глубокой ночи. На следующее утро отец куда-то уехал и вернулся только к вечеру. Кондрашов поджидал отца возле дома. Прямо на улице задал пару пустяковых вопросов и ушёл. Среди ночи отец поднял меня и Мустафу. Приказал быстро и молча одеваться, не зажигая света. В полной темноте мы быстро оделись и вышли из дома. Пройдя несколько тёмных, безлюдных улиц, мы остановились возле легковой машины. Сейчас вспомню, как называлась марка той машины…. А, вспомнил, «Победа», чёрная, лакированная! Машина была совсем новая, её только накануне пригнали откуда-то. Это была обкомовская машина. За рулём сидел тот таджик, из обкома. Стараясь не хлопать дверями, мы аккуратно влезли в машину. Я с Мустафой, на пустых мешках, устроился в багажнике. Было тесно, но мы поместились. Отец лёг на пол, за передними сидениями. Таджик бросил на него свой широкий чёрный плащ и завёл мотор. Машину несколько раз останавливали, но увидев обкомовские номера машины и сотрудника обкома, желали «Счастливого пути». Не знаю, сколько времени прошло, машина наконец остановилась, и водитель выключил мотор. Открыли багажник, и я с Мустафой вылез наружу. Мужчины молча попрощались и красные огни «Победы» исчезли в ночи. Я огляделся, мы стояли возле заброшенного, одинокого дома. Отец обошёл дом и через минуту вывел пару навьюченных лошадей. Следом появилась ещё одна лошадь, которую под уздцы вёл бородатый мужчина. Мустафа с радостным криком: «Папа!» бросился к нему. Так я впервые встретился со своим дядей, отцом Мустафы. Меня с Мустафой усадили на одну лошадь, на другую, кое-как, взобрался мой отец. Отец Мустафы поехал впереди, привязав длинный повод нашей лошади к своему седлу. За нами пристроился мой отец. Первые трое суток мы передвигались только ночью. Когда переправились через большую реку и, отъехали от неё на приличное расстояние, тогда поехали уже не таясь. Вот таким образом мы и вернулись в родной кишлак отца, где он родился, где родился отец моего отца, где родился мой сын Исахан. Хотя все родственники мои из этих мест, да и я здесь живу уже почти 35 лет, всё равно скучаю по тем местам, где родился я.

– А ты, Исмаил, так больше никогда и не бывал в Хороге? – спросил Кулаков.

– Был, пару раз, но это можно не считать, – вздохнул Исмаил.

– Это почему же? – Кулаков всё больше и больше проявлял интерес к Исмаилу.

– С Мустафой я был. Контрабанду привозили. Ночью пришли, день по сараям прятались, ночью ушли. Что увидели? Кого встретили? С кем поговорили? Это всё не то. Не стал я больше с Мустафой в Таджикистан ходить. Злился он очень, потом успокоился. Мустафу отец приучил к контрабанде. Мой дядя был ещё тот контрабандист! Он потом Мустафе все свои связи передал, все тайные тропы показал. Они вместе лет пятнадцать ходили через границу. Каждый год, раз по десять получалось. Мустафа ещё совсем пацаном был, когда его отец с собой первый раз взял. Подстрелили моего дядю советские пограничники. Мустафа отца домой кое-как довёз, но он всё равно через неделю умер. Слишком серьёзные были ранения. А мой отец ещё раньше умер. Тосковал очень по моей матери, да и по советским временам, хотя и бежал из Союза. Не смог перестроиться на другой уклад жизни. Замкнулся в себе, ни с кем не разговаривал. Только иногда со мной, душу свою изливал. Потому и знаю, что его тоска съела. Всё время о чём-то думал и молчал. Года три всё это длилось. Похудел сильно, состарился. Однажды вечером я вернулся домой с гор, овец пас, вижу, отец сидит возле столика на подушках, в правой руке пиала с чаем, глаза закрыты и на лице улыбка. Давно я его улыбающимся не видел. Подошёл к нему, хотел спросить, чему это он улыбается, и понял, что он ушёл из этого мира навсегда. Ну, ладно, хватит моё прошлое ворошить, расскажи мне лучше о том, как в плен к Мустафе попал, – попросил Исмаил Кулакова.

Генка, не торопясь, начал рассказывать свою историю пленения. Так за разговорами незаметно пролетела ночь, и Исмаил искренне удивился, когда открылась входная дверь и на пороге появились Хамид и Вахид. Из соседней комнаты, услышав голоса, тут же появился Исахан. Афганцы начали переговариваться между собой, затем расположились за низким столом. Жена Исмаила, Хабиба, быстро поставила еду перед мужчинами и удалилась. После трапезы Исахан и Вахид начали собираться в дорогу. Исмаил сказал Кулакову, что они должны вернуться к Мустафе. Минут через десять сборы были закончены и все мужчины, включая Генку, вышли во двор. Вахид с Хамидом прошли в пристройку во дворе и вывели оттуда четырёх лошадей, тех, на которых прибыли вчера в кишлак. Коротко попрощавшись, Исахан и Вахид сели на лошадей, взяв под уздцы по лошади, отправились в обратный путь.

– Мустафе лошади нужны, – пояснил Кулакову Исмаил, глядя вслед удаляющимся всадникам, – а ты, Геннадий Петрович, иди, отдохни. Давно я на русском языке не разговаривал, душу отвёл. Я тоже пойду, отдохну. Хамиду я всё скажу, он беспокоить тебя не будет.

Войдя в дом, Исмаил показал Кулакову лежанку, накрытую одеялом, на которую Генка мог прилечь и отдохнуть, а сам вышел опять во двор. Генка почувствовал смертельную усталость, и не раздеваясь плюхнулся на лежанку прямо поверх одеяла. Голова ещё не коснулась подушки, а мозг уже отключил все органы чувств.

Генке снились родные горы, с неповторимым букетом запаха трав. Колючие ветки елей цеплялись за рюкзак, но он поднимался всё выше и выше, пока ели не остались где-то далеко внизу. Теперь он шагал по мягкому ковру альпийских лугов, стараясь не наступить горными ботинками на альпийскую ромашку или эдельвейс. А вот он уже стоит на «Связном» и вдалеке видит знакомые контуры загадочных скал, в которых непонятная сила держит взаперти его друга Антона. Внезапно из скал начинает вверх бить зелёный луч и Генка, почти бегом, по горному гребню, спешит к таинственным скалам. Он видит открытую нишу и вдруг, из ниши выползает чудовище и разинув огромную, зубастую пасть, с нетерпением поджидает Генку. Чудовище не пугает Генку, он всё равно приближается к нему, и тут чудовище превращается в Мустафу, который целится из гранатомёта в Генку.