Читать книгу Игры на интерес (сборник) - Сергей Кузнечихин - Страница 5

– Ну, как ты там?

– Да нормально. Жить можно. А как вы тут?

– Живем понемножку.

Одна вздохнет, потом – другая.

Насте все-таки полегче: что ни скажи – проверять некому, если сама не запутается, а чтобы не путаться и не плутать, надо держаться поближе к своей тропе: работает страховым агентом, муж – большой начальник, уехал на полгода за границу, жила как за каменной стеной, одна беда – с прежней семьей развестись не может, боится неприятностей в главке.

– Так живет-то с кем?

– Со мной, с кем же ему жить. Просто не расписаны. Развод затевать – себе дороже. После развода не только за границу, с работы полететь можно. А мне штамп необязателен, главное, что любит.

Настя вытягивает руку с обручальным кольцом. Рука гладкая, кольцо широкое. Вроде бы и убедительно, однако в губах у сестры какое-то недоверие, хотя и поддакивает. Но зависти не видно, потому что не находит чему завидовать. Если бы привезла своего, за которым как за каменной стеной, да еще бы и паспорт с печатью показала, – тогда другое дело, а так, язык без костей, а уши с перепонками. Сама она своего законного скоро четыре года исполнится как выставила, совсем запился, стоило бы посадить, да пожалела, дочку не захотела позорить. Верочку – год уже, как в город проводила, на бухгалтера выучила. Серьезная девка, в общежитии жить не захотела, комнату снимает, сорок рублей в месяц платит. Потому и самой приходится квартирантов держать, хоть и хлопотно, да без приварка не вытянуть. Зарплата в столовой маленькая. Перебивается с латаного на перелицованное.

– А у калитки встретила? В галстучке выходил… тоже постоялец?

– Любахин ухажер. Командировочный с гидролизного. Я не встреваю. Пусть уж лучше здесь, чем под кустами. Солидный мужчина, не чета нашим.

Вздыхает Людмила, и Настя – за компанию.

– Может, к маманьке на могилку съездим?

Людмила не сказать что с большим желанием, но соглашается.

Закручивают пробку на коньяке, привезенном из Москвы, благо, что бутылка с резьбой, и, недолго собираясь, – в путь. По дороге заворачивают в столовую – сестренкой похвастаться и выпросить отгул.

Могилу находят не сразу. Сиротская могилка, без цветочка, без деревца, с гнилым штакетником оградки. Людмила садится на траву, глаза ее влажнеют, голос дрожит.

– Что молчишь-то? Выговори мне: такая-рассякая оградку поставить не может, у других вон серебрянкой покрашены, а там вон, смотри, даже плита мраморная стоит.

– С чего я тебе буду выговаривать?

– А ты найди с чего. Найдешь, если захочешь. Только не забудь спросить, как я все это без мужика смогу сделать, на какие шиши-барыши.

– Перестань, что я, не понимаю, что ли, вчера на свет родилась?

Настя присаживается рядом с сестрой, достает из сумки бутылку, яблоки.

– Давай, помянем маманьку.

Людмила пробует яблоко.

– Сладкое. Почем брала?

– Не помню.

– Значит, хорошо живешь, раз не помнишь.

И всхлипывать перестала, и в голосе какое-то сомнение, если не подозрительность. Шумно понюхала стакан.

– За маманьку. – У Насти подступили слезы.

– Помянем великомученицу. – Людмила легко проглатывает коньяк и с жадностью вгрызается в яблоко. – Нет, ты скажи, почему у нас доля такая?

– Какая?

– Ломаная. С батькой моим она двух лет не прожила. Я на четвереньках ползала, когда его на войну забрали. В двадцать пять лет овдовела. А уж от какого красавца тебя принесла – одному богу известно. Ей тогда под сорок подкатывало. И оставила. К доктору идти постыдилась.

– А может, не от стыдливости? Может, от любви?

– Какая любовь в ее годы, сказанула.

– А что…

– Да то. Будто не знаешь, какая пытка к доктору идти. Откуда ей здоровья было взять?

– Помню, как волосы расчесывала. Красивые были волосы у нее. Платье в синий горошек помню, а вот слов ее, о чем говорила, – не помню.

– Откуда тебе ее помнить, когда я с тобой всю дорогу нянькалась. Ты же мне руки-ноги связала. Матери-то некогда. Днем – работа, вечером – хозяйство. Попробуй без мужика дом содержать. Теперь своим горбом поняла. А тогда, был грех, обижалась, на улицу к подружкам хотелось.

– Дом, конечно, большой.

– Единственное, что осталось от папаньки. От твоего – красота, а от моего – дом. Дедушка с расчетом на двух сыновей строил. Откуда было знать, что война никого не пожалеет. А дедушка мой работящий был.

Уточнила. Напомнила все-таки, что дом именно ее деда, которому нагулянная Настя седьмая вода на киселе. Поставила ударение. Настя вроде и повода не давала, так она и без повода поспешила намекнуть. И намек – толще некуда.

А что Насте делать? Не рассказывать же о том, как хвасталась московским знакомым своим родовым замком. Не поймет сестрица ее куража, не поверит, что чужих людей дразнила, а претензий на свою половину и в думах не держала – не поймет, не оценит ее юмора.

– Дедушка и о внучке подумал, – говорит Настя с простецкой улыбочкой.

– Этим и выжили. Тут и курята, и поросята. Куковали бы в казенном, с голоду бы сдохли. Да что теперь об этом вспоминать. Я ведь вот о чем начала – мать, считай, всю жизнь без мужика сохла, мой тоже груш объелся, тоже мыкаю.

– Сама же, говоришь, прогнала.

– Какая разница.

– А где он сейчас?

– Алименты из Абакана приходили. Слезы, а не деньги. Другие мужики на БАМ едут или в Норильск, а этот устроился на сто двадцать рубликов – ни вару, ни товару. Знала бы, что так получится, родила бы от какого-нибудь красавца залетного, на ночь-то бы нашла уж, чтобы девчонка красавицей выросла, навроде тебя.

– Так не уродка же.

– Других не хуже. А красота, она тоже бывает не впрок.

И снова вопросительный прищур в Настину сторону. Только зачем, когда и без прищура тошно. И место не совсем подходящее. И злорадства надо бы поубавить – родная все-таки. Если по-доброму, да с пониманием, неужели бы она таилась, ей ведь и самой хочется душу облегчить. А так – нет. Извини, сестрица. Обидчиков и без тебя достаточно. И поумнее, пожалуй, были – такие кобры, такие гадюки, не говоря уже о шакалах… Да не на ту нарвались.

– Давай еще по одной, да поехали, а то разморило малость на жаре, да и поспать с дороги не мешает, – говорит Настя и встает, не хватало еще поругаться на могиле матери.