Читать книгу Хроники Ландвика. Тёмные времена - Сергей Макаров - Страница 4

Между Даргамой и Хартумом, там, где горные хребты начинают редеть, уступая место обширным лесам, там, где заканчивается последнее рыбацкое поселение на реке Тайя, стоит монастырь. Он стоит там чересчур долго, чтобы стереть все упоминание о Богах, песни во славу коих разносились в стенах храма, окруженного густой сосновой рощей. Он стоит чересчур долго, чтобы сохранить собственное имя, и в народе его именует «Лесной дом». Монастырь был безжалостно разграблен столетия назад, но паломники и Странствующая братия нередко останавливаются среди пыльных, молчаливых развалин, в своих скитаниях по благодатным землям восточного Шакатана.

Этой ночью монастырь был пуст, если не считать молодого жреца покинувшего Лесной дом незадолго перед рассветом. Укутанный в фиолетовый, дорожный плащ с изображением сияющего пера юный жрец спустился вниз по тропе и вышел на дорожку вдоль извилистого северного берега Тайи. Несмотря на тёплые деньки, перед рассветом всё ещё было довольно прохладно, и Уриил быстро продрог от исходящей с реки прохлады. Жрец начал молится Лунному Богу Огму, Хранителю ключей от звёздного неба и Величайшему Хату, подыскивая нужные словосочетания и вскоре, у него в груди разгорелся божественный источник тепла, от которого слегка покалывало в кончиках пальцев. Его шаг стал решительнее, ибо Бог не оставил его, молодой жрец ощущал присутствие Огму в каждом листочке окружавшего его леса.

Река сужалась, доходя до тоненького ручейка, затем вновь начиналась, постепенно расходясь вширь, в некоторых местах она уже вполне годилась для судоходства. Уриил наблюдал за рыбой, плещущейся в мутной воде Тайи, и догадывался, отчего восточные поселенцы давно облюбовали себе этот берег реки. В таких местах проще начинать жизнь заново. Здесь никто не станет интересоваться твоим мрачным прошлым. Должно быть, здорово каждый день наблюдать за бесконечным течением вод, отмечать, как самым холодным днём зимы белый лёд окончательно покорит Тайю, заключив речушку в

свои сухие объятья и как он нехотя отпускает её весной, когда плавучие глыбы плавно скользят подгоняемые робкими лучами солнца.

Уриил достиг ивовой рощицы, где река делала плавный поворот и мерцающей лентой уносилась в сторону Пампуты и нескольких небольших поселений, крупнейшим из которых являлся Лодочный Рай. Молодой жрец перекусил кукурузной лепешкой и оттряхнул руки, готовясь продолжить путь, когда послышалась грязная ругань и из-за деревьев показались две странные фигуры.

Первым шёл довольно высокий мужчина в кольчужной рубахе и мечом бастардом на поясе. Казалось и меч и его хозяин служат одной цели, – внушать страх в души собственных врагов. Лысая голова незнакомца была покрыта дюжиной шрамов, а пронзительный взгляд серых глаз резал глубже даргамской стали.

Вторым был невысокий, коренастый мужчина, чья крепкая шея была стянута удавкой, за которую его, собственно говоря, и вели. Руки пленника были связаны за спиной и судя по его внешнему виду, его попросту тянули за шею через весь лес. Уриил, самым грозным оружием, которого была старая чернильница, тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Считалось, что странствующие жрецы Огму, как и многие другие жрецы Шакатана вверяет жизнь Богу, но

Уриил прекрасно сознавал, что не одни известные ему чары не спасут его от удара столь уродливым мечом.

– Хороший день для прогулки, сир? – произнёс жрец, когда расстояние между ними сократилось до четырех шагов.

Пленник расхохотался, пуская пузыри кровавой пены и лишь удар тяжелого сапога заставил его остановиться. Дождавшись, пока хихиканье пленника сменилось жалобными стенаниями, незнакомец удовлетворенно сплюнул.

– Ты ошибаешься храмовник. Я не рыцарь. Я всего лишь вершу правосудие от имени короля Олина из рода Ундвиков. А теперь уйди с дороги, а то мой приятель – даргамец уже стал отвыкать от объятий пеньковой петли, а ведь ему предстоит жить с этим чудесным ощущением до конца вечности. К Хартуму он породнится с верёвкой так, что местный палач славно повеселится, прежде чем ноги этого подлеца перестанут отбивать в воздухе фортеля. – Словно в подтверждении своих слов незнакомец намотал на руку несколько колец, затягивая петлю на шее пленника.

– Пошли, собака, рано тебе ещё умирать.

На мужественном, словно вытесанном из камня лице крепыша читалась холодная решимость довести дело до решающего конца. Он был готов тянуть несчастного даргамца хоть до ступеней эшафота, даже если у последнего внезапно откажут ноги. Уриилу стало не по себе при одном виде, этого грязного, измученного человека и когда они поравнялись, их взгляды встретились.

– Исповедуй ме-ня-а. – прошептал узник, падая на колени.

– Умоляю.

Где-то на другом берегу реки медленно поднималось солнце. Грязно- бардовый солнечный диск окроплял их разгоряченные лица сюрреалистическими цветами. Каким разным казался этот рассвет трём людям, встретившимся в это раннее утро, на северном берегу Тайи. Обладатель кольчужной рубахи скривился, намериваясь сказать что-то из разряда фраз, не произносимых рыцарями при дамах, но Уриил заговорил первым.

– Сударь, я не знаю вашего имени, но раз уж этому человеку суждено умереть, кто мы такие, чтобы отказывать ему в святом праве на исповедь. Неужели в вашем сердце нет места состраданию?

Улыбка, с которой, незнакомец повернулся к монаху, вышла кривой и зловещей. Да и было ли это улыбкой? Однажды Уриилу довелось повстречать человека, с изрубленным лицом, и кривые разрезы около его рта, были куда больше похожими на улыбку. Шрамы остаются не только от ударов, но и от слов, – поэтому монах благоразумно смолчал.

– Моё имя Ронэ Барбаду, но в этих краях меня называют Виконтом. Я сын фермера, возглавившего крестьянское восстание, в Унылом Яру, восемь лет назад. Милостью богов, наш добрый король заменил смертную казнь пятнадцатью годами рудников, однако указал, что не один дархам из королевской казны не пойдёт на пропитание негодяя. Позже, он смилостивился настолько, что согласился принять меня на службу, сроком на пятнадцать лет, с тем, что большая часть моего жалованье пойдет на ту гнусную пайку, что в турских рудниках называют человеческой пищей. После ареста отца, его бывшие приятели в насмешку стали называть его графом. Для них, склонивших голову, был непонятен, диковинный крестьянин, пошедший против Короны. Им привыкшим жить в рабстве, одна мысль о свободе, вызывала тошноту и несварение желудка.

Я нечего не знаю о сострадание, ибо оно мне не ведомо….

Замолчав, Ронэ Барбаду отвязал от пояса бурдюк для воды и потряс его перед лицом. Нахмурившись, он отвинтил пробку и сделал несколько мощных глотков. Пленник, бессвязно бормоча, оставался стоять на коленях, опустив голову, словно его интересовало, исключительно происходящее на земле. Бросив задумчивый взгляд в сторону реки, Виконт вздохнул.

– Ладно, парень. Хочешь исповедовать этого ублюдка, валяй. Только сперва ты сходишь за водой и разожжёшь огонь. Надеюсь, мои сапоги успеют просохнуть, прежде чем ты поймешь бесполезность своей затеи.

Молодой жрец, в благодарность склонил курчавую голову, укрытую капюшоном и спешным шагом, направился к реке. Уже на пологом, илистом берегу, Уриил как следует рассмотрел бурдюк, прикидывая его немалый вес. Кожа, обтягивавшая сосуд была покрыта пятнами запекшейся крови, и молодой жрец старательно вытер их чистой, речной водой. Вернувшись, Уриил увидел, что Виконт успевший привязать пленённого к дереву, сидит немного поодаль, вытянув перед собой уставшие ноги.

На заготовку сухих веток не ушло много времени и вскоре к великому удовлетворению Барбаду в небольшой ложбинке, на берегу реки Тайи заплясал огонёк.

– Мне было шестнадцать, когда я попросился на службу к королю Олину, храни боги его бессмертную душу. Я был готов к работам в конюшне или кузнице. Что ещё могут доверить сыну фермера, предавшего короля? И видишь, кем я стал? Не смотри так на меня, монах, раньше я не был таким красавцем.– Ронэ Барбаду коснулся шрамов, украшавших его раскрасневшееся лицо, и покачал головой.

– Короли не прощают…

– В чём провинился этот человек? – спросил Уриил, чтобы прервать затянувшееся молчание, во время которого предавшийся воспоминаниям Виконт, задумчиво играл желваками.

– Его зовут Харл, он убил свою семью. Уничтожил весь род от мала до велика. Даже собаку не пощадил. Зиму ублюдок провёл на своей одинокой ферме, поедая родственников. С приходом весны, когда на ферме не осталось даже крыс, Харл подался к соседям, но к тому времени охотники уже обнаружили в горах странные кости.

Когда его маленькая тайна была раскрыта, он бежал и скрывался до тех пор, пока я его не выследил.

Барбаду пожал широкими плечами, как бы удивляясь простоте собственной истории, и замолчал.

– Исповедуй, коли ещё хочешь, мои сапоги почти просохли.

*****

– Тебя зовут Харл? – Даргамец сидел неподвижно, его веки были закрыты и если бы не подрагивающая грудь, его вполне можно было принять за мертвеца. Как и большинство людей его племени, он был невысок и коренаст, а тёмные, блестящие кудри уже лет пятнадцать украшала благородная седина. Когда он открыл глаза, белки его глаз показались Уриилу болезненно жёлтыми. Это было что-то среднее между глазами обычного человека и глазами животного.

– Да. – прошептал он. Таково моё имя.

– Так говори, Харл, если тебе есть, что сказать, боги внемлют твоим словам.

Уриил очертил даргамца священным знамением и слегка коснулся груди пленника, в том месте, где под изодранной рубашкой пока ещё билось тёплое сердце.

– И если собираешься сказать ложь, то лучше смолчи вовсе.

Даргамец закашлялся, и на его лице расцвела кривая ухмылка.

– Я не боюсь гнева богов, жрец, ибо я уже проклят. Мне не пировать с праотцами моего рода и предо мной не откроются врата в Чертог Предков. Я хочу поведать тебе о Чёрном Властелине, наделившем меня Даром Вечного Голода, о демоне, бродящем в горах. – Харл судорожно закашлялся, а так как он не имел возможности прикрыть рот связанными руками, его рубашка украсилась свежими сгустками крови.

Глядя на Уриила, сложно было предположить, что внутри хрупкого, с виду, юноши, таится поистине железное хладнокровие. Его, истинного сына акрийских степей не смущали и уж тем более не пугали россказни о демонах и голосах, призывающих свою жертву совершить зло. О подобных вещах жрец слышал на каждой исповеди, а вот число тех, кто безоговорочно принимал собственную вину, было довольно ничтожно.

– Я прошу только об одном… – даргамец впился в лицо Уриила жутким взглядом своих нездоровых глаз, читая мысли жреца, с той же убийственной простотой, как другие люди читают рукописи.

– Ты можешь сомневаться в каждом моём слове, но ты должен пообещать мне, что после моей казни ты сходишь на то место, с которого началась моя история.

– О чём ты? – спросил Уриил, не желая спешить с обещаниями. С места, где они сидели, ему не было видно Виконта, зато он прекрасно слышал, как работали его мощные челюсти, перемалывающие жёсткое солёное мясо, излюбленное дорожное лакомство шакатанцев.

– Я из древнего охотничьего рода, и знаком с этими горами не хуже, чем иные знакомы со вкусом ячменного эля в придорожном трактире. Боги! Я совсем забыл его вкус.– Харл грязно выругался, что в его понимании вполне соответствовало духу исповеди, и продолжил более тихим голосом. Скорее всего, он опасался, привлечь внимания своего тюремщика и отправиться в последний путь, так и не закончив своей прощальной речи.

– Если ты когда нибудь встретишь людей знававших меня в прежние времена, они поведают тебе, что ещё с младых ногтей я был ублюдком и негодяем.

Даргамец усмехнулся, но от внимательного взора Уриила, не ускользнула затаённая боль, проскользнувшая в его взгляде. Один краткий миг глаза Харла казались почти нормальными, но спустя мгновение, его взгляд вновь наполнился звериным блеском.

– Людская молва карает суровей плахи, – пожал плечами Уриил, гадая вызвана ли шепелявость даргамца воспитательными методами Виконта.

– Каким бы плохим человеком я не был, в тот вечер, когда в предгорьях выпал первый снег, я стал гораздо хуже. С приходом зимы, горные бараны и другая здешняя живность спускаются поближе к человеческому жилью, и охотникам не приходится уходить слишком далеко в горы. Бывало ушедшие с рассветом, возвращались к обеду, чтобы успеть похвастать в корчме богатой добычей, только все и так знали, насколько щедры здешние горы.

В тот день горы вовсе не показались мне благодушными и я добрёл до берега мёртвого озера, не встретив не одного животного. Видят Боги, я был бы рад подстрелить даже дикого пса, но за весь путь я так и не притронулся к колчану, висевшему за спиной.

Я начал волноваться, ибо даже ублюдки вроде меня терпеть не могут, когда над ними потешаются, а мне было не миновать этой жалкой участи, вздумай я вернуться назад с пустым мешком.

Вода в мёртвом озере непригодна для питья, да и рыба в ней жить не станет. Виной тому залежи медного купороса в низовьях гор и родники, несущие испорченную воду из подземных глубин. На много колёс вокруг нет других озёр, так что если ты всё-таки заинтересуешься моими словами, то без труда сможешь его отыскать.

На секунду жрецу показалось, что солнце скрылось за тучами, но, обернувшись, он увидел Барбаду, который заслонил свет своим могучим торсом. Виконт, насвистывая, справлял малую нужду под соседним деревом, явно не заинтересованный рассказом Харла.

Пройдёт совсем немного времени и он, скорее всего, начнёт выражать собственное недовольство, но сейчас тот, кого называли Виконтом, вёл себя почти прилично.

Несколько минут даргамец увлечённо рассказывал о паутине дорог опоясавших горы, и о тех из них, что брали своё начало на стылом берегу одинокого озера, которое в его народе называли «мёртвым». Такова уж природа человека, что он готов разглагольствовать о чём угодно, коль дело касается не его, но подходя к чему то важному, он не находит по настоящему нужных слов. Наверное, так случилось и с Харлом, он замолчал, хмуро глядя туда, где над сосновым лесом возвышались длинные, серые гряды древних стволов.

Наконец он снова заговорил, но его речь, с этого момента, стала всё чаще прерываться на кашель, словно силы, сидящие в даргамце, противились исповеди.

– По мере продвижения в горы, собственная злость подогревала меня, и я не сразу понял, что заблудился. Это был уже второй удар по моему самолюбию, ведь я живо представил себе, что скажут в деревне, когда узнают, что Харл из Рода Охотников, сбился с пути, даже не понюхав настоящих гор. Уже смеркалось, когда я все-таки встретил зверя, и пускай у него было все две ноги, этот, был самым опасным из всех хищников, подсунутых мне Богами. Он сидел на холодном камне у костра, грея длинные, белые как снег пальцы. Только вместо жаркого пламени, над поленьями плясала густая тьма, более вязкая и осязаемая чем мягкий сумрак заката. Позже он объяснил мне, что я был жив только благодаря его милосердию, ибо никто не смел, бродить в этих горах, без его молчаливого согласия. И он, как вежливый Властелин Гор не станет карать меня слишком строго, но взыщет разумную плату, должную стать предостережением от глупости, для таких же дурачков, как и я.

– До того дня я наивно полагал, что не боюсь смерти, но сказать, что я испугался, значило бы не сказать нечего. Тысячи холодных иголок впились в моё тело, сковав его вместе с разумом, ибо я решил, что сам Януш, принц мёртвых, выбрался из своего подземного царства, чтобы почтить меня визитом и забрать с собой.

– Как он выглядел?

Даргамец закашлялся, и на его глазах выступили капельки слёз. Он не имел возможности смахнуть их или вытереть, и они вперемешку с грязью и кровью, тоненькими ручейками стекали по его небритым щекам.

– Высокий и тощий как свеча, и смертью от него разило так, словно не человек перед тобой сидит, а покойник. А вот глаза у него живые, голубые как небо, и холодные, словно кусочки льда.

– Он не называл имени? – возбужденный Уриил подался было вперед, но услышав предостерегающее ворчание Барбаду, поспешил вернуться на место.

– Хозяин Гор не удостоил меня такой чести. Никогда бесконечное небо не будет представляться перед листочком, сорванным с дерева, порывом ветра. Он напоил меня из чёрной чащи украшенной серебреными пауками, и я уснул, убаюканным холодным мерцанием звёзд. Когда я очнулся, у меня во рту всё ещё стоял терпкий привкус вина, но теперь к нему добавилось ощущения, разгоравшегося в желудке пожара. И вот тогда, сидя на стылой земле за несколько часов до рассвета, я внезапно осознал, что Хозяин Гор извратил мою сущность, словно гончар испортивший кувшин, у которого и без того хватало изъянов…

– Я не совсем тебя понимаю, – Уриил поскрёб гладкий подбородок кончиком указательного пальца.

Даргамец лишь усмехнулся и покачал головой, словно ему была понятна вся глупость и недалёкость, беседующего с ним человека. А может он попросту не ждал понимания, отчаявшись встретить кого то, готового поверить в его искренность.

– С той поры внутри меня образовалась червоточина и она точила меня, подобно реке крошащей прибрежные камни. Я видел сны, которые возвращали меня к тому костру, и сидя рядом с мрачным человеком, я внимал историям о далёких войнах и героях, чьи кости истлели задолго до рождения моего деда. В насмешку над голодом, вынуждавшим меня питаться за двоих, а то и троих здоровых мужчин, я осунулся и похудел. Вся пища стала для меня одинаково пресной, и в темноте я бы не смог отличить медовое яблока от горького синайского лука, но всё равно бы съел и то, и другое. Все вокруг считали, что я чем- то заразился в горах, и я не стал расстраивать их правдой, тем более, то, что со мной произошло, в каком-то смысле было хуже любой заразы.

Когда у меня пожелтели глаза, мой отец даже попытался отправить внуков к родителям жены, в Кормчий Яр, но я сказал, что в состоянии, позаботиться о собственных сыновьях. Вот выходит и позаботился. – глаза Харла вновь стали влажными, в этот раз безо всякого кашля. Выходит, не всё человеческое в нём мертво, и где то под грязной плотью убийцы, таилась душа, которой было ведомо покаяние.

– Однажды ночью, когда сон вновь привёл меня к демоническому костру, я набрался смелости и потребовал, чтобы колдун разом взыскал с меня все долги и вернул в меня огонёк жизни, который, с момента нашей встречи

стал истлевший искрой, которой едва хватало на пробуждение по утрам.

– Я больше не желал видеть сны, после которых я просыпался с ногами, испачканными землёй и думал о тех местах, где я бродил ночью. И какова же была моя радость, когда он согласился, заметив, что и сам уже подумывал над этим. Это была радость глупца, узревшего небо, перед долгим прыжком в вечность, словно я засовывал голову в пасть крокодилу и радовался тому, что мне больше не придётся стричь волосы. Но любой исход казался лучше того медленного сумасшествия в которое скатилось моё существования.

Во время того разговора колдун поведал мне, что он вовсе не одинок, в горах у него есть друзья, но его друзья голодны, а оттого несчастны. Поняв наконец, что от меня требуется, я поднял на уши всю семью и к следующему вечеру всё съестное, что обнаружилось в моём доме было погружено в телегу, запряжённую двумя лошадьми. Сыновья управлялись с коровами, старики плелись позади, с небольшим стадом коз, а жена ехала рядом со мной, и даже ночь не могла скрыть её презрения.

В сумраке передвигаться через горы всегда непросто, но если тебе предстоит проделать это с глупым, испуганным стадом, подбадривая дряхлых стариков, взятых тобою в погонщики, то твой путь несладок вдвойне.

Каким-то чудом мы всё таки добрались до мёртвого озера немногим глубже полуночи, когда мягкий свет луны полоскал округу молочным, бледным сиянием. Распалив костёр, я велел сыновьям вооружиться луками и защищать стадо от хищников, готовых польститься на манящий запах еды, исходящий из каравана. Я же взял с собой лишь короткий нож в голенище сапога, догадываясь, что хищника к которому я направлялся не пугала сталь, и я мог покуситься на его жизнь не более, чем оса обозлившаяся на медведя.

Колдун сидел на прежнем самом месте, грея костлявые пальца, в чёрных отблесках проклятого пламени, а на его губах играла поганая улыбка.

«Твой дар в долине, о, Хозяин Гор», запальчиво произнёс я. « Теперь ты сможешь накормить своих друзей, и воистину велика будет их благодарность, но и она не сравнится с твоей щедростью, если ты примешь решение даровать свободу, измученному грешнику».

Колдун снова протянул мне чащу, но в этот раз её чернота была абсолютной. Серебреные узоры, если они когда то и украшали её матовую поверхность, стёрлись тысячелетиями застолий.

«Твой дар принят. Иди с миром, сын блудного народа» – усмехнулся колдун, глядя мне в спину. И впервые, с момента нашей первой встречи, почувствовав себя почти неплохо, я летел вниз окрылённый надеждами, как любой человек, которому наконец выпала счастливая карта.

Моя радость была недолгой, потому как, когда я спустился к мёртвому озера, не одно живое существо не ждало меня там, чтобы разделить со мной чувства, переполнявшие меня изнутри. Почти блаженная радость сменилась липким ужасом, когда до меня дошло чем будет потчевать своих безликих друзей, здешний хозяин.

Не помня себя, я рванул обратно в горы, туда, где под холодным небом коптился чёрный, бездымный огонёк. Только на месте, которое я покинул, около часа назад, лежал толстый слой пыли, а круглый камень, служивший колдуну стулом, рассыпался в прах.

Я орал до хрипоты, стараясь перекричать ветер, но ответом мне служили лишь насмешливые крики ночных птиц. После нескольких дней безрезультатных поисков, отчасти из за того, что силы почти покинули меня, я всё же вернулся домой, где мне едва не перегрыз горло собственный пёс.

Глупое животное, должно быть обезумело от голода и одиночества, подкравшегося к нему с нашим уходом, а может его пронял запах трусливой подлости, сочившийся из моих пор, берёзовым соком. Я зарезал пса ножом, хранившимся в голенище и в его последнем взгляде, обращённом ко мне, застыл справедливый укор.

Перед лицом Богов, я обрек себя грязным животным, не помнящим чести, а в его собачьем сердце оказалось гораздо больше человечности, чем во мне. Я не мог более оставаться в пустом доме, где даже стены нашептывали мне о мучениях, которым я подверг близких мне людей, и о том, что моей шее самое место в объятиях петли.

Я слонялся от дома к дому, заглядывая в окна и воруя кур, пока мои действия не обрели чёткой цели, я решил отыскать Хозяина Гор и вогнать несколько сантиметров серебра в его почерневшее сердце. Я бы нашёл там верную смерть, но предки в Чертогах Вечности, не упрекнули бы меня в трусости, а ныне живущие глядишь вновь стали бы называть детей моим проклятым именем. Только лживые слухи расходятся быстрей ветра и вести обо мне достигли самого короля, чей благородный дух был справедливо возмущен моими деяниями и тем же днём ваш скромный слуга, был заочно приговорен к казни, через повешенье.

Моим чаяньям уже не суждено сбыться и те несколько рассветов, что мне остались, я встречу с глубокой, душевной болью, от которой меня спасёт лишь петля.

– Я не жду, что мои слова станут оправданием или спасением для моей собственной души, но тешу себя блаженной надеждой висельника, что они могут спасти жизнь кому нибудь другому, быть может, ещё более обреченному, чем я.

Харл замолчал, и по взгляду его помутневших глаз было понятно, что воспоминания унесли его, гораздо дальше, чем может увести людей самый искусный оратор, в те закоулки разума, куда не могли забраться призраки прошлого. Зарождающийся день, обещал принести массу сюрпризов.