Читать книгу Легко (сборник) - Сергей Малицкий - Страница 16

Я еду к Пашке. Мой синяк побледнел, точнее, стал одеваться радужным ореолом, и эта интерференция подсказала, что я не безнадежен. Я еще разок злоупотребил Веркиной косметикой и теперь выгляжу почти пристойно. На мне легкие ботинки, светлые просторные брюки, футболка и ветровка. Дилетанту эта одежда ничего не скажет, но искушенный поклонник продукции зарубежной легкой промышленности поймет, что перед ним человек, на голое тело которого наклеено никак не меньше пятисот зеленых бумажек. Как сказал мне продавец, упаковывая этот шикарный наборчик: «Одевайтесь только у Хьюго, и вам не откажет никакая подруга». Я скривился и заметил, что никакая подруга мне совершенно ни к чему, тем более, что когда-то про Адидас было похоже, но складнее. Продавец не растерялся и парировал убийственным: «Хотите стать боссом? Одевайтесь у Хьюго Босса. И не задавайте лишних вопросов». Я понял, кивнул и удалился. Мой печальный опыт диктовал необходимость подобного приобретения, потому что в редакциях, куда я захаживал, встречали всегда по одежке. Хотя я и понимал, что вряд ли это могло мне помочь. Сейчас я еду к Пашке, и мне хочется соответствовать.

Пашка более чем благополучен. Благополучие настигает его как лавина, сорвавшаяся со счастливых гор, и бережно несет на своей спине, чем бы он ни занимался и какие бы проекты ни претворял в жизнь. Когда-то он жил на Щелковке, недалеко от пруда, окружающего кольцом старинные постройки. Я доезжаю до Первомайской и, решив прогуляться, иду по улице, обгоняемый гремящими трамваями и фыркающими авто. Дверь открывает Пашкина мама, тетя Нина. Она ойкает, увидев мое лицо, но тут же спохватывается, обнимает и целует в здоровую щеку. Из кухни выглядывает Пашка, приветствует меня гортанным криком, проглатывает что-то и тащит за собой.

– Ну, ты старик даешь! – возмущается он. – Я тебя не дождался, решил пообедать. Присоединяйся. Что это у тебя с лицом?

– Рецензия на последнее произведение от одного из почитателей моего таланта, – шучу я.

– Не связывайся с критиками, – советует Пашка, наливая мне наваристого борща. – Критики – это волки. Писатели – травоядные. Травоядные не должны вступать в дискуссию с волками.

– Лучше бы я был плотоядным писателем, – отвечаю я, прихлебывая борщ.

– Будь, – откликается Пашка. – Однажды я спросил себя, Павлик, хочешь ли ты быть богатым? Хочу, сказал я себе. А хочешь ли ты быть счастливым, спросил я себя. Тоже хочу, ответил я. Так будь, сказал я себе, будь богатым и будь счастливым. И вот я, – Пашка откидывается назад на стуле, – вот я – богатый и счастливый.

– Ну и как ты себе это представляешь в моем случае? – интересуюсь я.

– Ну, только не так, как это делаешь ты, – возмущается Пашка. – Ты оделся в фирменный прикид, но выражение лица у тебя такое, будто для того, чтобы купить это, ты продал собственную квартиру. Мы все ищем удачу. Только немногие знают, что удача вот здесь.

Пашка тыкает себя пальцем в грудь и многозначительно кивает. Черт возьми. Он знает, о чем говорит.

– Это твой «Лексус» под окном? – спрашиваю я его.

– Да, – Пашка вскакивает с места и льнет к стеклу. – Нравится?

– Нравится, – говорю я. – У тебя вся жизнь, как этот «Лексус».

– У меня все o'key, – смеется Пашка. – Заметь. Я сказал бы тебе то же самое, даже если бы все было отвратительно. Что ты говоришь себе, когда бреешься по утрам?

– Я говорю себе: ну и задница мелькает передо мной в зеркале.

– Идиот. Кому нужна твоя правда? Ты должен постоянно говорить про себя и вслух самому себе только одно: я самый, самый, самый. Самый сильный, самый красивый, самый талантливый. Судьба – мнительная, но внушаемая девица. Я просто уверен, что ты даже и в эти свои редакции приходишь с таким же кислым выражением лица, с каким рассматриваешь по утрам свою «задницу» в зеркале. Ты просто просишь их этим выражением: – Откажите мне, пожалуйста. И они отказывают. Отказывают?

– Отказывают, Павлик. Хочешь новость? Ритка нашлась.

Пашка аккуратно доедает борщ. Молча ставит тарелку в раковину.

– Павлик, Ритка нашлась, – повторяю я.

– Ну и что? – спрашивает Пашка.

– Павлик. Ритка нашлась, – еще раз повторяю я. – Через пятнадцать лет.

– Как я завидовал тебе, – говорит Пашка. – Ты единственный человек в этом мире, которому я завидовал. Тут прыгаешь, как чертик из табакерки всю жизнь, в надежде поймать хоть перо от синей птицы, а в твое окно она просто залетела. И даже прожила целых три года. Я вообще этому поражался. Не живут синие птицы в неволе. А ты.… А ты ее упустил. Зря. Такие женщины встречаются один раз в несколько жизней.

– Я знаю, – говорю я.

Пашка кладет на наши тарелки по большой котлете по-киевски, добавляет гарнир в виде румяной картофельной стружки, салат и жестом предлагает продолжить трапезу.

– А ты? – спрашиваю я его. – А ты женишься хоть когда-нибудь?

– Когда-нибудь, – соглашается Пашка, – ведь нужен же мне еще кто-то, кроме тебя, кому я смогу не говорить, что у меня все o'key. Ведь на самом деле так не бывает.

– А как бывает?

Пашка отодвигает тарелку, откидывается назад и закуривает, выпуская дым в сторону приоткрытого окна.

– Расстроил ты меня…

– Чем же?

– Риткой своей. Я никогда, ни до, ни после не встречал такой женщины, как твоя Ритка. Ничего в ней, кажется, не было. Ни красоты какой-то особенной, ни потрясающего ума. Если только особенный какой-то шарм. Ей бы принцесс играть в кино. Которые горошину под вагоном матрацев чувствуют. Понимаешь? – Пашка щелкает пальцами, вылавливая из воздуха подходящее слово. – Она была как смысл жизни. Как философский камень. Всего-то и надо было нести ее и не расплескать. А ты, как дурак, споткнулся и все разлил…

– Я не спотыкался, Павлик.

– Кому ты говоришь? – машет рукой Пашка. – Ты как о себе всегда думал? Вот я такой талантливый, почиваю на лаврах или витаю в облаках, а там внизу подо мной одним из моих апостолов Ритка. А на самом деле она никогда не была меньше тебя, глупее тебя, менее талантлива, чем ты. Вы были всегда равны. Я-то чувствовал это. Как на чашках весов. Ты со своим талантом, она со своей любовью… Она улетела, твоя чашка пошла вниз. Ты же все, что сумел опубликовать, написал именно тогда, когда с тобой была Ритка. А знаешь, почему она улетела? Потому что почувствовала, что улететь можешь ты…

– С чего это ты взял, что я могу улететь? – спрашиваю я.

– Ну, конечно, – кивает Пашка, – улететь ты не мог. Ты же не Вовчик. Ты мог спрыгнуть. Спрыгнуть и уйти. Но ты не спрыгнул. Знаешь, что ты сделал?

– Что?

– Ты остался. Есть такая способность у тебя – исчезать, никуда не уходя. Ритка улетела, твоя чашка грохнулась об землю, и ты сидишь в ней один и не можешь подняться, потому что тебе некого любить, а допрыгнуть до противоположной чашки никто не может. Она слишком высоко!

– Не может или не хочет, – говорю я. – Ты поэт, Павлик.

– Я приезжаю сюда погрустить, – затягивается дымом Пашка, – и ты мне в этом неизменно помогаешь. Как тебе котлеты?

– Тетя Нина! – кричу я в коридор. – Это не котлеты, это полет в стратосферу!

Тетя Нина отзывается из глубины квартиры каким-то ласковым восклицанием. Пашка встает и собирает тарелки.

– Искусным кофеварам-кудесникам кофе не предлагаю, будем пить чай.

– Давай, – соглашаюсь я. – У тебя вода хлоркой не пахнет?

– Забудь про водопроводный кран, – он опять начинает учить меня жизни. – Сейчас все уважающие себя и клиентов специалисты готовят кофе из привозной воды.

Я встаю, чтобы заглянуть через его плечо.

– Э, нет, – осаживает он меня. – Не подглядывать. Нечего разгадывать мое ноу-хау.  Тем более, если это ноу-хау выстрадано двадцатью годами холостяцкой жизни. Элемент тайны необходим, особенно в приготовлении пищи. Был такой уже старый итальянский фильм. Там главный герой владел секретом приготовления пуленепробиваемого стекла.  Представляешь, никто не мог отгадать состав смеси, которую он применял, а он просто тайком плевал в чан с этим стеклом.

– Надеюсь, ты не у него украл рецепт заварки чая?

– Обижаешь! – возмущается Пашка и ставит чашки на стол. – Вот.

Я второй раз за сегодняшний день вдыхаю чайный аромат. Пашка пьет чай, зажмурившись от удовольствия. Я вижу морщины у него на скулах и спрашиваю:

– Годы идут, Павлик. Неужели у тебя так никого и нет?

– Да как тебе сказать, – мнется Пашка, – есть, конечно. Чудо. Просто чудо. Сюда просилась со мной. Только, понимаешь, ей всего восемнадцать. Чувствую себя рядом с ней старым дураком.  И вижу, что влюбилась она без памяти. Смотрит на меня преданными собачьими глазами. Но она девчонка, понимаешь, еще девчонка.… А я старый дурак.

– Мы ровесники, – говорю я. – Называя себя старым дураком, ты оскорбляешь меня.

– Ты вообще трухлявый пень, – снова машет на меня рукой Пашка. – Вот что ты сам сделал для того, чтобы стать счастливым?

– Счастье – это миг, – отвечаю я, – следовательно, «быть счастливым» нельзя.

– Так лови этот миг, балда, – стучит себя по голове Пашка. – Лови и живи этим мигом. Вот честно. Только честно. Тебе сорок. Что ты еще хочешь в этой жизни? Ну, чего? Славы? Известности? Успеха? Денег? Ладно, слава и известность отпадают, это и есть успех. Денег? Что?

– Деньги, к сожалению, вещь необходимая, –   говорю я, – но и деньги, и все остальное – это вторично. Вторично по отношению к чему-то иному.

– По отношению к чему иному? – не отстает Пашка.

В кухню на минуту заходит тетя Нина и ласково говорит Пашке:

– Павлик, отстань от Вадима. Дай поесть человеку.

– Спасибо, тетя Нина, мы уже пьем чай. Котлеты и борщ были замечательные.

– Мама, – вмешивается Павлик, – ты ничего не понимаешь. Твоя стряпня настолько вкусна, что мне постоянно приходится отвлекать его, чтобы он не подавился или не захлебнулся.

– Тетя Нина! Все по высшему разряду!

– Кроме одного, – вздыхает, уходя, тетя Нина, – боюсь, что я не успею побыть бабушкой.

– Слабак, – говорю я Пашке.

Пашка хмурится, достает из шкафчика бутылку водки и наливает  ее в два маленьких зеленых стаканчика.

– Я думал, что ты меня покатаешь, – разочаровываюсь я.

– Покатаю, – отвечает Пашка. – Ты пей. Я мамке еще не сказал, но, похоже, все идет к тому.

– К чему «к тому»? – не понимаю я.

– Насчет внуков, – шепчет Пашка. – Я, собственно, на разведку приехал. Собираюсь через неделю Наташку сюда привезти.

– Зачем? – опять не понимаю я.

– Идиот, – повторяется Пашка. – Мы уже на шестом месяце. А она только-только перешла на второй курс. Родители ее ничего не знают. Отболталась чем-то, что на каникулы не приехала. А ведь и рожать еще. И не расписаны мы. Ей восемнадцать. Кошмар!

– Павлик! – хлопаю я его по плечу. – Молодец, старый развратник! Это же здорово! А где ее родители?

– Да тут недалеко, – снова закуривает Пашка. – Камышин. День ехать. Даже меньше.

– И чего ты волнуешься? – спрашиваю я. – Рожайте ребенка и туда. Что? Не поймут?

– Поймут, конечно, – Пашка бросает недокуренную сигарету в окно. – Только ее родители младше меня. Отец – на два года. А мать – на три с половиной. Что предлагаешь делать?

Я развожу руками. Пашка закуривает снова, наполняет кухню клубами и, открыв окно, машет створками.

– Мама не любит дым, – объясняет он. – Кстати, Наташка тоже. Нет жизни курящему мужчине. О чем ты задумался? Ты меня слушаешь? Да я тебе бесплатно такие сюжеты раздаю!

– Да с таким сюжетом, Павлик, романов с тысчонку будет.

– И как они заканчиваются?

– В основном трагически.

– Ерунда. Я не умею трагически, – говорит Пашка, вновь наливая водку. – Что бы я ни делал в этой жизни, у меня всегда получается или весело, или хорошо.

– Лучше хорошо, чем весело.

– Весело тоже неплохо. Вот ты о чем сейчас пишешь?

– Так… Историю с несколькими действующими лицами….

– И кому это интересно?

– Во-первых, мне…

– Ты не относишься к категории потребителей. Весь секрет твоих неудач, что ты не являешься источником положительных эмоций. Стране нужен положительный герой. Вадик. Напиши про меня роман. Ну, хотя бы повесть. Я профинансирую издание. Тысяч десять тиража гарантирую.

– Нет, Павлик, я не хочу работать над образом положительного героя. Я не знаю, что это такое. И ты не совсем положительный герой, Павлик. Ты чего-то не договариваешь. Ты не был удивлен, когда я сказал, что нашел Ритку.

Пашка  снова бросает недокуренную сигарету.  Подходит к окну и долго смотрит в сторону верхушек деревьев, корпусов гостиницы «Измайлово» и туманной дымки, съедающей многоэтажки Преображенки.

– Ты понимаешь, – он впервые смотрит мне в глаза. Впервые с того момента, как я заговорил о Ритке. – Понимаешь, это я помог им с визами и документами. Я не мог сказать тогда тебе этого. Я дал ей слово. Ты понимаешь?

«Понимаю», – думаю я.

– Ты же знаешь. Мне было еще тяжелее. Я всегда любил ее. Я и не женился поэтому. Но я любил и тебя. И люблю.

«Я знаю», – думаю я.

– Ну, скажи мне какую-нибудь гадость, – просит он.

– Дурак ты, Павлик, – говорю я ему.