Читать книгу Призрак Ленни - Сергей Николаевич Тихорадов - Страница 3

Но сначала кое-что о юбке. Мне под юбкой хорошо. Это место имеет кучу преимуществ по сравнению со многими другими местами. Больше всего меня радует, что здесь средненько. Это напоминает мне срединный путь Будды.

Я сказал, что здесь хорошо, и тут же заявляю, что средненько. Сейчас объяснюсь. Средненько – не в смысле «кое как», а в смысле «между». И не надо хихикать на «между», я не то имею в виду. Я имею в виду, что «между» – это по-середине. Для особенно средних умов придется привести пару примеров.

Здесь тепло, как в Калифорнии, но не так жарко, как в Долине Смерти. Здесь бывает ветерок, легкий и ласковый, но не припомню, чтобы налетел ураган. Здесь тихо, но не как в сурдокамере, где космонавтов испытывают на стресс. Здесь уединенно, но не одиноко: это вроде отдельной комнаты для важных персон в ресторане – ты вроде бы и не один, и один. И кормят здесь похоже: не то, чтобы всегда накрыто, но по заказу принесут почти всё. Здесь надежно, и здесь я вполне защищен – но юбка все-таки не бетонный забор. Скорее, деревенский частокол, сквозь который полосами пробивается внешняя жизнь, падкая на сюрпризы. Здесь, как под парусами, сплошная романтика. Синие гребни волн и белые плавники акул, фонтанчики китов и перископы грозных атомоходов. Приличная, уважающая себя, романтика чревата штормами, цингой и разлукой. Но где-то в трюме стучит клапанами движок, готовый все-таки вывезти, «если что».

Здесь всё хорошо, потому что это срединный путь. Однако, даже срединный путь куда-то ведет, и рано или поздно обязан закончиться. В последнее время есть у меня предчувствие, что и мой срединный путь вскоре упрётся в финиш.

Меня зовут Виктор, мне тридцать лет. Я, похоже, еще женат. Но юбка, под которой мне хорошо – это мамина юбка. Сразу стало понятно про срединный путь, да?

То, что мне там хорошо – это проблема. Это меня и волнует, и не волнует. Волнует, потому что я толком не знаю, как проблему решать. Не волнует, потому что я все-таки Виктор, сиречь, «победитель». Кстати, живу я всю жизнь в Сиреченске, городе провинциальном, в меру достославном и давшем стране пару-тройку имен, окопавшихся в Википедии.

Но особенно меня воодушевляет собственная честность. Говорят, что самое страшное – это врать себе. Другому человеку иногда можно. Например, можно соврать фашисту – пусть не в том лесу партизанов ищет. А вот себе врать нельзя. Я отношусь к тому нечастому типу людей, которые себе не врут, а если и врут ненароком, то вскоре это замечают, и перестают врать.

Поскольку я себе не вру, то честно знаю, что я маменькин сыночек. Так получилось. Но я преувеличиваю, так себя обзывая. Я не слишком маменькин, я просто чуток уперся… в юбку. Мне здесь хорошо, но тесно. Мне хочется в мир.

Вы знаете, как устроен мир? Сейчас объясню. Допустим, в детстве у вас были папа, мама и бабушка. Добрая мама занимала семьдесят процентов вашего мира, двадцать занимала теплая бабушка и остальной червонец пришелся на в меру требовательного отца. Когда вы подросли, в вашем мире изрядно прибавилось человеков, но процентовочка всегда остается прежней: семьдесят процентов безнадежных добряков, то есть мам, двадцать процентов теплых заботиков, напоминающих родную бабусю, и десятая часть мира состоит из тех, кто к вам более суров, скажем так. Детский слепок мира следует с нами всю дорогу, и мы неосознанно творим жизнь, сверяясь с тем слепком. Кого-то притягиваем, кого-то отталкиваем, полагая при этом, что это делает Бог. Тут все зависит от нашего бэкграунда, кто чего поначитался: кому Бог всё творит, кому карма, кому судьба…

А все дело лишь в маминых пирожках. Горячих, сытных и, самое главное, предложенных вовремя. Кто еще нам такое предложит, когда мы совсем подросли? Мы же неосознанно их ищем всю жизнь, пирожки эти мамины.

Кстати, я не люблю слово «пирожок».

О, пардон, я обязан предупредить. Дальше читать нельзя, если вам меньше восемнадцати. Если формально, по паспорту, вам больше, но вы не можете с самим собой поговорить о чем-угодно, то дальше тоже нельзя: здесь биологическое расходится с формальным. Там потом еще другие «нельзя» будут, но я постараюсь выставлять вовремя бакены и флажки, чтобы вам не пришлось заплывать и блудить. Но если я чего пропущу, и вам ненароком взблуднётся – не обессудьте, флажок был, сами прозевали.

Итак, я не люблю слово «пирожок». Вернее, очень люблю, но смущаюсь. Поскольку я человек робкий, то «не любить» и «смущаться» для меня синонимы. Это смущение я впервые испытал, слушая классе в первом безобидный, вполне детский, анекдот от одноклассника. Были такие анекдоты, на которых мы все взрослели, зачастую переживая первый, пока виртуальный, половой акт.

«Показывает маленький мальчик маме на одно место, и спрашивает:

– Мама, а что это у тебя такое?

Мама смутилась, подумала, и говорит:

– Это у меня дорожка.

А вечером папа с мальчиком пошли в баню, и там мальчик у папы спрашивает:

– Папа, а папа, что это у тебя такое?

Папа думал, думал, и придумал.

– Это, – говорит, – паровоз.

Вечером собрались все пить чай, мальчик и говорит:

– Папа! Мама! А я стишок сочинил!

Родители обрадовались, поставили мальчика на стульчик, радуются.

Мальчик залез на стульчик, и говорит:

– Как по маминой дорожке, ехал папин паровоз!»

Да, подобные анекдотики стимулировали взрослогенез у моего поколения… не у всех, согласен. Но с тех детских пор слова «паровоз» и «дорожка» меня смешили. Например, отъезжаем всей семьей в отпуск на юг, бабушка и командует:

– Присядем на дорожку!

Тут я хохотну в трубочку, или, как тогда говорили – прысну, а бабуся давай наезжать:

– Положено! Раньше всегда присаживались на дорожку! Молодежь пошла…

Бабушка уже давно отошла к царю нашему небесному, а я каждый раз, как меня присаживают на дорожку, не могу не поржать – это что ж за дорожка такая снова случилась.

Или вот это, широко известное, про паровоз:

– Постой, паровоз, не стучите, колеса

Кондуктор, нажми на тормоза.

Меня засосала опасная трясина…

И так далее. Согласитесь, в свете моего сакрального отношения к словам «паровоз» и «дорожка», эта песенка приобретает совершенно иной смысл. И дядя кондуктор, шалунишка эдакий, выглядит в ней не только командиром начальником, но и вполне себе ловеласом. Ну, это я так вижу. Я свое видение не навязываю.

Что-то я отвлекся от пирожка. Итак, пирожок. Наверняка вы уже догадались, что я называю «пирожком». Я не виноват, что у лучшей части человечества это похоже на пирожок. Так вот: говоря о пирожке, я не всегда имею в виду то, о чем вы сейчас подумали. Я имею в виду обычный съедобный пирожок. Говоря о нем, я говорю о спокойствии детства, о тепле маминых рук, о радости лета, о беззаботности и тишине. О том, что те самые пирожки из детства определяют направление нашего поиска счастья.

И вот вчера… да-да, именно вчера, я вдруг осознал, что эта предопределенность отравляет всю мою жизнь.

Я всю жизнь ищу в других женщинах маму!

Можно подумать, что у других людей это не так. Увы, именно так. И психологи говорят то же самое: мы подыскиваем себе партнеров, напоминающих родителя противоположного пола. Это если кто натурал. Кого подыскивают те, которые другие, я не знаю.

Некоторые психологи уточняют: любви нет, есть попытки завершить детство. И мы выбираем такого партнера, который помогает нам сделать именно это. Джульетта пищала «Ах, моё Ромео!», а ей на самом деле просто надо было закрыть отношения с папочкой. И Шекспир уж закрыл, так закрыл. Нам есть за что ненавидеть психологов, вы не находите? Даже слово «партнер», уже оно само так принижает нашу романтическую любовь! Не муж, не жена, не любимая – партнер, как в настольном теннисе. Шарик туда, шарик сюда… Да за одного этого «партнера» всех психологов надо… даже не знаю, что придумать им в качестве наказания.

Кстати, слово «партнер» мне тоже не нравится. У соседа машина «пежо партнер». Сосед сантехник, возит в своем «партнере» унитазы, раковины и вульгарные серые трубы, по которым дерьмо течет. Эта машина представляет из себя спереди легковушку, а сзади будку для инструмента. В народе такая машина называется «пирожок». И когда сосед пихает в свой «пежо» сзади большую трубу, я тоже «прыскаю», а сосед злится, мол, интеллигенты ржут над трудящимися. Произойди сейчас революция, сосед напялит кожанку, возьмет «маузер», и я первым паду под карающим мечом пролетариата, аки классово чуждый, насмехающийся над трудовым потом, элемент.

Пирожок, пирожок… Лирика это все. Что касается женщин, то я далеко не всегда лиричен. Иногда я практичен, как молоток. И задача у меня весьма непростая – найти себе такую девушку, чтобы в ней ничего не было от маман. Совсем ничего! Потому что только тогда я стану свободным.