Читать книгу Призрак Ленни - Сергей Николаевич Тихорадов - Страница 6

Багиру увезли. Я постоял с протянутой в сторону отъезжавшей «скорой» рукой. Не махалось. Не вышло трогательного прощания, и я почувствовал, что снова проваливаюсь в тупое чувство вины. Сейчас бы его принять да отпустить, как советуют грамотные психологи… да не принималось, и не отпускалось. Тоскливо как-то стало всему мне – и руке, еще протянутой вдаль, и носу, и глазам, потерявшим «скорую» за поворотом.

– Ты из себя плачущую царевну не строй, брат, – посочувствовал полицейский.

Я опустил руку и обернулся. Рядом со мной стоял милиционер. Я так всегда делаю, когда мне кто-то надоедает – разжалую в одночасье. Минуту назад он был полисменом, истинным арийцем – и вот уже обычный советский милиционер. С небольшим, правда, животом, зато с маленькой зарплатой. И совсем не атлет.

– Я же вижу, что тебе неохота с ней кататься, – сказал милиционер, – Вот и сказал, что ты мне нужен. Если честно, мне не о чем тебя спросить. Тут, похоже, или бомжиха, или бабские разборки. Впрочем… это одно и то же. Ходят слухи, что здесь одна бомжиха пошаливает, из зависти. Выцарапывает зенки симпатичным блондинкам по пьяне.

– Багира брюнетка, – сказал я полицейскому, – И она не пьет.

Надо же, как человека бросает. Только что был милиционером – и уже снова полицейский. А Багира не то, чтобы не пьет. Мы с ней познакомились, когда она блевала возле дискотеки. Насчет же брюнетки полная правда. Багира не крашеная, она натуральная. Она вообще очень натуральная, простая, как моя мама.

– Я заметил, что брюнетка, – насмешливо сказал полицейский, – Жалко девку. Симпатичная, негрустная… Обязательно докопаюсь, кто ее так. Она тут наговорила чего-то, но уж очень невразумительно. Так что пока не ясно, кто ее.

– И за что, – добавил я.

– Ха, – сказал полицейский, – Ты, видать, женщин совсем не знаешь, брат. Им все равно за что. За то, что у нее самой не так, вот за что.

Сказать ему, что это одна несвежая дура Багиру за меня уронила? А вдруг я ошибаюсь?

– Можем подкинуть, – сказал полицейский, – Мы в участок, на Южную. Если по пути, то смотри. А кстати! Поехали-ка с нами, расскажешь что-нибудь. Ты, конечно, как свидетель не покатишь, поздно подошел, но что-то же ты рассказать можешь, верно?

Если бы я не поздно подошел, уж свидетелем не был бы точно. Я бы поучаствовал. Разнимал бы, наверное. Или оттаскивал бы Ленни от молодой и красивой соперницы, как она думала. Если Ленни думала.

А если бы подошел еще раньше, прогулялся бы с Багирой, потрепался о вечном. Интересно, что она делала так рано в парке? Живет она вроде в другом районе, с родителями. Если не переехала. А если переехала, то к кому-то. И что, этот кто-то отправил ее погулять ни свет, ни заря?

– Ты едешь? – спросил меня полицейский.

– Еду, – сказал я.

Мне подумалось, что если поеду, то буду перед Багирой не так виноват за то, что сам не вышел из дома пораньше. Была бы девчонка сейчас целой… или я тоже валялся бы на дорожке с разбитой мордой.

В полицейском микроавтобусе я еще не катался. Он стоял, как танк, большой и солидный. Там внутри наверняка есть маленькая тюрьма, а рядом камбуз. Тюрьма для посетителей, камбуз для полицейских. Правонарушители сидят в тюрьме, наблюдают сквозь окошко, как правообладатели кушают. И так им завидно становится, что они тут же решают больше никогда не безобразничать, раскаиваются, и дают подписку: «Я, нижеподписавшийся, раскаиваюсь в содеянном, и беру на себя обязательство никогда больше не подссыкать городские столбы. Нанесенный ущерб готов возместить в полном размере».

А про размер тебя и не спрашивают. С тебя и так по полной возьмут, не сумлевайся.

Двое других полицейских вовсе не были удивлены тем, что с ними еще человек поедет. Они привыкли подвозить. Тем более, адрес заранее известен, спрашивать не надо. Тоже плюс – рот ведь экономится, когда не раскрывается.

Распахнули они перед мной дверь – заходи, добрый человек, прокатимся. Я и зашел.

Никакой тюрьмы внутри не было, и камбуза, сиречь – кухни, тоже. Но я не разочаровался, потому что кресла из дерматина лучше, чем нары. Да и запахи кухонные мне не нравятся, если это не мои запахи, не с моей кухни. Запахов здесь тоже не было, словно все бомжи Сиреченска неожиданно записались в чистюли, как Тихон с вокзала. Тот, конечно, крендель еще тот. Тот еще тот, короче. Крендель Тихон, приятель мой. О Господи, выворот мозга…

Внутренности полицейской машины были заточены под умеренно-комфортное пребывание работников самой полиции, и под относительно-ужасное для посетителей. Это было видно по решетке, призванной отделять власть от народа. Народ грузился в свое, народное, отделение через задние двери, а власть имела возможность изучать поведение погруженных через широкие клетки решетки из сварного металла. Я подумал, что в Питере, культурной столице, подобные решетки наверняка кованные, как ограда Летнего сада. А у нас, в провинции, увы, ширпотреб.

– Что, хочешь туда? – рассмеялся мой новый товарищ, красивый полисмен, – Смотрю, ты так на решетку уставился. Это не для тебя.

Ну вот, а я только раззадорился почувствовать себя, например, диссидентом. У нас на рынке набор продается: фонарный столб, наручники и маленькая решетка. Можно у себя в квартире разыграть непослушание: привинтить к паркету столб, а ля фонарный, полазить по нему, покричать. Только надо заранее договориться с женой, чтобы стащила со столба, надела наручники – они бутафорские, пластиковые, на случай, если ключик потеряешь – и на балкон, за решетку. Соседи видят, что ты на балконе, значит, по столбу лазил, тренировался ругать Госдуму.

– Не хочу, – признался я в нелюбви к несвободе – Просто решетка понравилась… как элемент дизайна.

Полицейский скорчил понимающую рожу. Я тоже такую могу. Мне он даже еще симпатичнее от этого стал.

– Да, она у нас тюнинговая, у нас вообще все тюнинговое. Залазь. Тебе не туда, тебе сюда. Если хочешь, можешь решетку потрогать, приобщиться, так сказать, к дизайну, не только глазами.

Я залез внутрь машины, из вежливости тронул пальцем решетку, приобщаясь к дизайну. Дизайн был с утра холоден, неуютен, и я порадовался, что имею возможность грузиться в эту машину именно через полицейскую дверь.

Полицейские которые двое попроще, уселись впереди, предоставив нам, арийцам, широкий ряд кресел сзади. Мой провожатый затворил дверь и аккуратно приземлился, оставив между нами пустое кресло. Это было вежливо, я мысленно его поблагодарил. В таком месте каждый маленький элемент свободы ощущается как особый подарок.

– Трогай, Витя, – сказал мой друг, и обратился ко мне, – Он тоже Витя. А я Артур.

И протянул ко мне руку для пожатия. Я подал. Рука его была больше моей, крепкая, но не как у дураков. Военные, полицейские, пожарные, и прочий брутальный пипл, очень любят сжать твою руку, бравируя мышечной массой, чтобы косточки хрустнули. При этом они смотрят тебе в глаза, наслаждаясь моментом боли. А в глазах бегущая строка: «Вот я-то мужик, а ты кто?»

– Спасибо, Артур, – сказал я, – А я Виктор, ты уже знаешь.

– Знаю, – сказал Артур, – А за что спасибо?

– За то, что руку не сломал, – сказал я.

Милиционеры впереди заржали. Не сомневаюсь, они прислушивались к нашей интеллектуальной болтовне, чтобы скрасить, так сказать, суровые будни нелегкой своей службы.

– Молодец! – громко сказал водитель, – Артур, твоя компашка, да?

– Ты у него спроси, Артур, он может тоже на рояле играет, – посоветовал другой, обернувшись.

Глаза у него были веселые, и я понял, что шутка моя удалась. Она была, так сказать, в русле их профессионального понимания. Это было хорошее начало, и я порадовался за себя. Теперь, если окажется, что это я виноват в том, что Ленни спихнула с трассы Багиру, мне дадут меньше срок, и в камере не обидят.

Артур махнул на него рукой – сгинь. Тот отвернулся, продолжая смеяться. Это было красиво – вроде и сгинул, но достоинство сохранил. Ах, какие замечательные люди, ну надо же. Теперь понятно, почему диссиденты так любят кидать в ОМОН мелкие камешки и босоножки. Им просто хочется стать поближе к лучшей части нашей полиции. Ненадолго, на пару ночей в каталажке.

«Скорая» выезжала из парка направо, а мы махнули налево. Мы ведь не жертвы, мы наоборот, сами кого хошь. Сделав нам ручкой, красавцы городские дубы остались за оградой, мы же покатили в сторону моста. Отделение на Южной я знал, как ни странно. Не потому, что были причины, а просто память хорошая. У меня много чего в голове исключительно из-за качественной, подходящей по размеру, памяти. Она у меня не выпячивается, не торчит из ушей, но карту местности хранит, как медяшки в кубышке. Так что, я мог не отвлекаться на вид из окна, уделив внимание сидящему возле меня человеку. Что-то мне подсказывало, что неспроста он возник в моей жизни, да еще и в такой переломный момент. Перелом – не всегда плохо, не так ли? Это не я пытался ткнуть ножиком в нелюбимую суженую, не я двинул в затылок бывшую подружку, и не я буду тем человеком, что станет препятствовать следствию. Надо же поймать… Ленни, наверное.

Жалко Багиру.

– Хорошая девчонка, – сказал Артур.

– Хорошая, – согласился я, – Ты что, мысли читаешь?

– Редко, – признался Артур, – Просто понятно, о чем все сейчас думают.

– Я о завтраке думаю, – признался полицейский, сидевший на месте штурмана.

Артур, оказавшийся к нему вполоборота, хмыкнул.

– Кто бы сомневался, – сказал Артур, и повернулся ко мне, – Это у него защитная реакция на происходящее.

– Понимаю, – сказал я, – Стресс заедает.

– Ага! – обрадовался штурман, – Заедаю! Именно! Так что, Артур, с тебя гамбургер!

Что у них за игра такая, по которой Артур должен гамбургер, узнать мне не удалось. Артур отмахнулся от претензий, запросто их проигнорировав. Это вообще было не совсем уместно, думать о жратве, когда мы, сидящие сзади, благородно печалились о бедной Багире. А я, вдобавок, печалился еще и о своей черствости, и о дуре Ленни. Ведь это не совсем невероятно, что Ленни стукнула Багиру. Она может. После того, как меня едва не того, она всё может.

Она вообще дура. Я ей, кстати, на это давно намекал. Да и она мне давала не раз понять, что это из-за меня солнце вечером заходит, лишь мне не светить. Помню, однажды…

– Давно с ней знаком? – профессионально вмешался с мои размышления Артур, и я вспомнил, что он, все-таки, на работе. Пришлось отвечать.

– Год… нет, два, – сказал я, и добавил, чтоб не спрашивал, – Были какое-то время вместе. Потом разбежались.

– Не жалеешь? – спросил Артур.

Это был слишком прямой вопрос для столь шапочного, пардон – фуражечного, знакомства. Это как залезть в мои чувства с ногами… да не «как», а точно с ногами. Я замешкался, и Артур, экая же тонкая душевная организация у наших ментов, сдал назад.

– Извини, – сказал он, – Георгиевич говорит, все хорошо будет. Там не слишком серьезно, но неприятно. Слушай, чего я вокруг да около… Ты мне сразу скажи, что там могло быть? Уж очень нам всем охота прихлопнуть ту сущность, что девчонку толкнула.

Сказал, и смотрит на меня, будто проверяет: я правильный ответ знаю, а вот ты не соврешь ли?

– Сразу и не скажу, – вырулил я, – На первый взгляд, Багиру вообще не за что трогать…

А на второй? Второй взгляд – это не взгляд, это уже домыслы, основанные на личном отношении к произошедшему. А оно у меня предвзятое, плюс фантазии насчет Ленни.

– Кстати, а почему «Багира»? Потому-что темненькая? – спросил Артур, – Как ты думаешь, надо ее семье сейчас сообщить, или пусть сама их наберет из больницы?

Я понял, это у него манера такая: задать сразу несколько вопросов, и наблюдать, как выкручиваешься. С какого начинаешь, какой пропускаешь. Эх, менты, менты… Не можете вы просто.

Очевидно, мне полагалось проявить инициативу, и самому позвонить. Это у Артура было на лбу написано.

Когда живешь на вулкане, с сумасшедшей дурой, то чтение по лбу является необходимым для выживания навыком. Столь же полезным является умение не слышать вопрос. Я включил навыки, и откатился на три вопроса назад.

– Не знаю, что там могло быть, – сказал я, выбрасывая из жизни полторы минуты, – Врагов у нее быть не должно, разве что по мужской линии. Я имею в виду… подожди, запутался.

Я и впрямь запутался. Сижу, распутываю. Артур ждет терпеливо, как их учат в институте внутренних дел. Не потерпишь – не посадишь.

Наконец, он не выдержал.

– Не хитри, запутаешься, – сказал Артур, – Я же понимаю, у тебя там интерес остался. Если есть что сказать – говори. Поможешь следствию, выполнишь свой гражданский. Мне к ней все равно сегодня ехать, как оклемается.

– Я тоже поеду, – выпалил я, сам удивляясь такой инициативности.

Тут мы, на радость микроавтобусу, уставшему волочиться сонными еще улицами, подъехали к отделению. Оно располагалось в древнем доме, как почти все государевы учреждения в Сиреченске. Разве только Управление гражданской контрразведки сидело в доме с ремонтом, остальные страдали от недостатка фондов. Отделение на Южной тоже страдало. Фасад обклевали вороны, страдавшие недостатком приличий. Что вороны нашли в старой штукатурке, вопрос еще тот. Но что-то нашли. Отбили клювами полфасада, и съели. Мало этого, не брезговали они ни наличниками, ни форточками, и даже водосточные трубы, криво болтавшиеся вдоль обоих, видимых с улицы, углов здания, были в царапинах от ударов мощных вороньих клювов. Это вороны воды требовали, запить штукатурку.

То, что не обклевали вороны, обосрали голуби, которые тоже страдали. Им было худо от жизни, и совестно от ворон, столь нагло обошедшихся с фасадом, сиречь – лицом заведения. Поэтому голуби какали на дом понизу, вдоль цоколя. Выше окон первого этажа следы деятельности их желудков не были видны, и казалось, будто это вообще не голуби, а дежурные из обезьянника, занимавшего нижний этаж, регулярно вываливают в окошки непристойное содержимое.

Чтобы извиниться за птиц, в дом вчера заходил страдающий слон, и обвалил своими ножищами все ступеньки. От веса и страха они расползались по сторонам как неудавшийся блин. Нижняя вообще слилась с тротуаром, став не отличимой от асфальта ни высотой, ни структурой. Былая мраморная роскошь выглядела теперь так, будто слон еще и попрыгал на месте, беря разбег. Очевидно, разбег у него все-таки получился, потому что двери едва висели на петлях, сокрушенные плечами царя пампасов. Или не пампасов… Не помню, чего слон у нас царь.

Идиллию разрухи и запустения зачем-то нарушал утренний дворник, махавший своим шершавым инструментом перед фасадом. Голуби оптом сидели на фонарных столбах и терпеливо ждали, пока дядька с метлой уйдет, и они вновь дружно насрут на асфальт.

– Я вас тут высажу, – пообещал наш водитель, будто мы редкие саженцы с Мадагаскара.

Ловко подрулив к зданию, микроавтобус остановился. Я проявил находчивость, привстал и двинул назад широкую дверь. Двое милиционеров, стоявших перед подъездом, опустили сигареты – ну и кого же сегодня привез Артур? Неловко вылезать из полицейской машину без наручников, но у меня получилось. За мной выбрался Артур, и мы пошли.

Разумеется, мой критический взгляд на состояние дома не остался незамеченным.

– Я на втором этаже сижу, – совсем извиняющимся тоном сказал Артур, и я поверил, что это не он выливает голубиное дерьмо из окна.

Решив не язвить по поводу формы, я похвалил содержимое.

– Здесь, значит, она и проходит, и опасна, и трудна, – сказал я, и задохнулся от собственной банальности, даже кашлянуть захотелось.

– Здесь, – сказал Артур, – Привет, мужики, ну как оно с утреца?

Вопрос был к тем двоим, что курили. Они все еще смотрели на меня, прикидывая, что за птица с утра пожаловала. Ну, гадить вам на фасад, мужики, я точно не буду.

– Да нормулёк, – ответили мужики Артуру, и тот удовлетворенно кивнул, словно «нормулёк» у них был общий, и его утреннее наличие волновало весь коллектив.

Внутри этого дома я еще не был, и не надо. Ничего более яркого, чем снаружи, внутри тоже не было. Хорошо еще, что вороны и голуби сюда не заползали, поэтому стены были почище. Да и слон, похоже, дальше дверей не пошел, ибо лестница на второй этаж была более-менее. Чувствовалось, что внутренности своего дома менты любили, сильно ногами не шаркали. А что касается наружной части, то они явно оставляли фасад на непритворную любовь граждан и городской администрации.

Администрация, как известно, любит, как может. То есть, как получается. И не ее в том вина, что не очень.

Дежурный внизу решил не обменивать свою честь на мой вежливый кивок, почти полупоклон, но я не обиделся. От кивка у меня не убыло, а у дежурного, не отдавшего мне честь, чести больше не стало. Ну и ладно, я им не генерал. И не к этому несчастному дежурному я пришел.

Пока поднимались к Артуру, я все рыскал глазами по стенам – где тут у них «Боевой листок»?

– План эвакуации в конце коридора, – сказал Артур, заметив мою поисковую активность, – Но ты не волнуйся, я потом тебя провожу.

– Ну как же не волноваться, – сказал я, – когда…

Что «когда», я и сам не знал. Поэтому хорошо, что кабинет Артура оказался вблизи от лестницы. Простая такая дверь, без опознавательных знаков. В американском кино такое было бы недопустимо, там обязательно на двери есть табличка «детектив Дж.К.Уоррен». А у нас или тотальное шифрование, или табличек не завезли.

Артур отпер дверь и широким русским жестом пригласил меня войти. Откликаясь на такое щедрое приглашение, впору не входить, а влетать, или закатываться. Но ваш покорный слуга просто вошел.

– Вон стул, роняйся, или на диван, как хочешь, – показал Артур, а сам тяжко выдохнул, и неожиданно грузно приземлился на свое рабочее место – тоже стул, стоявший за большим письменным столом советской наружности.

Стул же, на который мне предложили «урониться», стоял перед столом Артура, и у него была дурная аура – сколько же негодяев на нем сидело, подумал я. Хорошо, слева от входной двери стоял диван коричневый, кожаный, но не новый. Я захотел на диван.

– Ну и правильно, – одобрил Артур, – Знаешь, сколько забавной публики на этом стуле пересидело?

– Догадываюсь, – сказал я, – У него наверняка аура, как у Ягоды. Вы его в музей сдайте.

– Не можем, – сокрушился Артур, – Он на балансе. У него аура, а у меня карма – смотреть на его ауру. Чай, кофе?

– Кофе, – сказал я, и хозяин кабинета удовлетворенно кивнул, мол, наш человек.

В этом я точно ваш человек, не сомневайтесь.

Усевшись на диван, я порадовался за свой выбор – это был хороший диван. Мягкий, не холодный, но и не липкий, он не затягивал в себя, как Мальмстрим. Но и не держал, как дурной сон. В сон, бывает, влипнешь, как в отношения, никак не проснуться.

Кофеварка с чайником жили напротив, на столике у стены. Я поднялся, чтобы не изображать из себя барина, и мы втроем – я, Артур и чайник, изобразили суровый мужской напиток – кофе, тупо разведенный в большой чашке. Зачем здесь кофеварка, я так и не понял. Разве что для генерала, который забежит сюда, обласканный честью дежурного снизу… сэкономленной на таком банальном пассажире, как я.

– Кофеварка для мебели, да? – спросил я.

– В принципе, да, – согласился Артур, пару секунд подумав.

Это было смешно, будто он и впрямь рылся в памяти, потому что раньше не рылся. Не волновало его раньше предназначение кофеварки, и лишь мое присутствие побудило его к размышлениям

– Иногда еще девочки заваривают, когда приходят, – сказал Артур, – А когда одни мужики…

И рукой махнул – что с них возьмешь, с мужиков.

– Девочки сотрудницы? – спросил я, разговор поддержать.

– Они, – сказал Артур, – Без них никак.

– Никак, – согласился я, потому что без них и у нас на гражданке никак.

Получалось, что мы с Артуром вроде бы как обо всем и поговорили, как мужчины. У нас одни сплошные точки соприкосновения, и полный ноль разногласий. Теперь явно следовало вернуться к нашим баранам, то есть, к овцам.

– Ну, – сказал Артур, – кофе я тебе налил, на диван усадил, короче, оказал самое распрекрасное гостеприимство, расслабил бдительность – колись давай. Есть чем помочь родной милиции?

– Навскидку нет, – признался я, – Придется нырнуть в подсознание, вдруг там чего.

– А ты нырни, нырни, – воодушевился Артур, – Там точно чего. Могу помочь, если хочешь. Но результат меня интересует простой – знала та сущность, которая твою девчонку сбила, кого сбивала? Или просто мимо шла, и делать нечего было, дай, думает, девке башку снесу. И снесла, почти.

Очень просто у него все было. Наверное, насмотрелся всякого, в том числе и на трупов. Для него такое происшествие вовсе не происшествие.

А меня вдруг заинтересовало – как они вообще там оказались, на месте преступления?

– Багира сама вас вызвала? – спросил я, решив не тянуть кота за хвост.

– Сама, – кивнул Артур, – И это весьма занимательный факт. «Скорая», конечно, нас подцепила. А я вообще не при делах, меня парни домой подвозили.

Тут он умолк, но я же не стану расспрашивать, откуда они тебя поутру подвозили. Мне не до тебя, у меня в голове картинка: раненая Багира, как наш связист на войне, зубами соединив провода, набирает «скорую». А Ленни с дьявольским хохотом уносится вдаль, оставив Багиру валяться на холодном, после ночи, асфальте.

Ах, как мне захотелось сейчас спросить Багиру: «Риточка, зайка, а ты точно не разглядела, кто тебя ударил?» Рука потянулась к мобильнику, благо, номерок-то Багиры остался.

Тянущиеся руки не ускользают от внимания наших ментов. У них в институте спецкурс: по тянущимся рукам определить девичью фамилию мамы того, чьи руки. И ведь справляются! Артур заметил мое движение, но ничего не сказал.

Я вздохнул, старательно показывая, как мне тяжело, и спросил у Артура:

– Извини, а ты женат?

Скажет еще сейчас «вопросы здесь задаю я». Нет, не скажет. Надо отдать ему должное, он умело расположил меня к себе.

Мне уютно в ментовке, надо же! Чудны дела Твои, Господи.

– Уже нет, – сказал Артур, – Покинул, так сказать, ряды. А какие были ряды! Не буду врать – жалею иногда, что не срослось.

– Верю, – сказал я, и не удержался, заныл, – Хотя сам иногда жалею, что срослось.

– И такое бывает, – согласился Артур с видом человека, у которого такое бывало раз сорок, – А что, эта самая Багира, она лучше жены, да?

– Лучше, – сказал я, и его лобовая атака захлебнулась. Кажется, это и называется айкидо, – Эта самая Багира куда лучше жены. Знаешь, она была у меня единственной, кто мне не рассказывал о своем «первом», как они говорят. И я за это ей так благодарен!

– «Мне было пятнадцать, а он был пожарным, и жил по соседству», – сказал Артур.

– Ага. «Они с женой снимали на лето дачу, но он ее не любил», – сказал я.

– Жену, не дачу, – уточнил Артур.

– Ага. Но и дачу не любил. «Полюбил он меня сразу. А когда это случилось, я лежу и думаю: это и есть ваш секс?»

– «А потом его посадили», – грустно сказал Артур, – Или «он уехал навсегда в командировку». Скорее, надеюсь, второе.

– Второе лучше, – согласился я, – Хотя, если «навсегда», то лучше первое. Нет, не надо первого, тюрьма портит людей. Зачем он такой, когда вернется.

– А с него судимость снимут, – пообещал Артур, – С мужика снять судимость, это как женщине девственность вернуть.

Разговор принимал фантастический оборот. Во-первых, было весело, во-вторых – обычно мужчины так не разговаривают. Но уж тут мы с Артуром явно нашли друг друга! Как говорит Майкл Ньютон: «души приходят на Землю группами». Мы с Артуром точно в одной пришли.

Я, конечно, не скажу ему, что Багира мне такого о себе не рассказывала, потому что не о ком было рассказывать. Обо мне точно никто не скажет «он был пожарным». И только тут я догадался, что раз Ленни на червонец годков меня больше, то обязательно кто-то должен быть меньше. Вот же как Бог все интересно устроил, надо же. Во всем Он стремится к балансу.

А при чем тут мама, я позже подумаю, как говорила Скарлетт О'хара. И чего мне не взять от Багиры в следующую женщину, я тоже попозже решу.

– Ты давай, Витя, попозже подумаешь про то, о чем сейчас думаешь, лады? – попросил Артур.

– Я про девственность, – сообщил я.

– А-а… Ну тогда ладно. А я про судимость. Мне… нам с тобой скоро в больничку, было бы хорошо сказать девушке, что мы всех уже поймали.

Странно как-то дела у них здесь ведутся, не по-киношному. Как-то неофициальненько. Впечатление такое, будто Артур здесь не работает, а любительствует. Будто хобби у него такое – ловить «всех».

– Не думаю, что она будет счастлива, когда узнает, что «всех поймали», – сказал я, – Насколько помню, она не слишком кровожадна. У нее в комнате не было бюстика.

И показал пальцем на бюстик Дзержинского, Федора Михайловича, стоявший на шкафу. Невысокий, с бутылку, он все равно доминировал в помещении. И не потому, что стоял выше всех, отнюдь. Выше висели какие-то дурацкие плакаты с автоматом Калашникова в разрезе, постеры с пальмами, рисунки симпатичных женщин – причем неплохие рисунки. Но Дзержинский все равно доминировал, потому что он здесь был дома. Он формировал образ этой службы, и образ этих людей. Также и мое внутреннее видение происходящего не обошлось без Дзержинского. Я тоже сформирован под бюстами, от маминого до Гагарина. Где-то там, в глубине глубин, стоит и создатель ЧК, или кто он там был в иерархии революции.

На «кровожадность» Артур не обиделся, я надеюсь. Но все равно пожал плечами:

– Да я не имел в виду, что она хочет крови. Хотя, сам знаешь, женщины частенько ее хотят.

– О да, – вспомнил я ножик Ленни, – Еще как хотят.

А вдруг я не открыл бы глаза? Неужели она бы меня зарезала? Да, я не ангел. Она наверняка знает, что я погуливаю. Ха! Еще как знает! Но я, во-первых, молодой еще. Во-вторых, я мщу ей за брехню про беременность. И в-третьих, я готовлюсь быть без нее. Зачем я ей такой, сам не знаю. Разве что она энергетический вампир, и она у меня сосет. Энергию, в смысле. Сосала. И если все высосала, что могла, то решила избавиться от моего энергетического трупа, так, что ли?

Мне стало себя чуть-чуть жалко. Я даже вспоминать начал, что у нас там в коридорчике ка полочке «keys» третий крючочек для ключиков, так трогательно. Но недовспоминал, обстановка не та.

– Ты зависаешь, пока кофе стынет, – посочувствовал мне Артур, – Наоборот, то есть.

А я знаю, что зависаю. Я вообще в последнее время часто висну.

– Знаю, – сказал я, – Кофе зависает, пока я стыну. Мне надо «reset» нажать, где-то была кнопка. У меня самого тоже неприятности. Жизнь, знаешь, ли.

Предполагалось, что он знает про жизнь. Вон у него весь мир напоказ: пушки, бабы и начальство. Сиречь, «калашников», телки и Дзержинский. Побегал, пострелял, потрахался, самому вдули. Так и живем, по шаблону.

– Тогда тем более не задумывайся, – сказал Артур, – Тогда надо к друзьям. А то мыслительный процесс всю энергию высосет.

– Во-во, и я про это, – сказал я, – У меня в последнее время все только и делают, что сосут.

– Это нормально, – сказал Артур, – Сейчас даже в кино сосут. Недавно сам видел, смотрели тут комедию, французскую, так там, знаешь ли, так откровенно девочка…

– Это артистка на лучшую роль второго плана шла, – заявил я авторитетно, – Видишь, вот ты даже запомнил. А играй она что попроще, не запомнил бы.

– Это точно, – согласился Артур, – Не запомнил бы. Приличия вообще на краю моих интересов.

– Ты мне другое скажи, – кажется, я начал разговариваться, отмокать душой, – Вот если в какой стране женщина президент, и она ночью с мужем чего такого делала, а утром флаг этим ртом целует перед строем солдат – это измена Родине, или нет?

– Ну ты сказал, – удивился Артур, – Это подумать же надо, сразу и не поймешь… Нет, не измена. Физиология не может быть изменой. Но именно поэтому мы НАТО и не боимся, что наш президент точно не баба.

– А любимого… ладно, не любимого, мужа пырнуть во сне ножиком – это измена? – едва ли не крикнул я. По крайней мере, громко сказал.

Сейчас меня прорвет окончательно, я не выдержу и сдам Ленни с потрохами. Внутреннее мое напряжение стало прорываться сквозь умелую дамбу защит, скопившаяся недосказанность скоро смоет все мироздание в океан полного непонимания. Получат все: мама, Ленни, Багира… мало ей того, что уже получила. И Артур тоже получит, и его железный революционный дровосек на шкафчике.

– В своем сне пырнула, или спящего? – уточнил Артур, – Если в своем, то радуйся, что не в твоем. А если спящего, то это статья.

– Я не про себя, – сказал я, и обнаружил внутри себя страх.

Он давно там лежит. Сегодня он стал всплывать, как только милицейская машина в парке возникла. Нам, простым гражданам, не положено их пугаться, но мы пугаемся. А уж если нас прямо в логово занесет, с бюстиками и «калашниковыми»… Ясное дело, самому хочется все рассказать, даже если и нечего. А мне есть чего, поэтому лучше молчать.

Артур терпеливо ждал. Ждал, когда время высосет из меня признание хоть в чем-нибудь. Оно уже сочится сквозь поры – какая еще дамба. Так, слабые пробки, затычка в мойке. У меня в ванне очень плохая затычка. Если на нее, дурную резинку, не нажать пяткой, то вода утекает, как в той задачке про две трубы. Но даже если нажать, и зафиксировать затычку, она через какое-то время снова отходит и начинает пропускать воду. Процесс наполнения ванны у нас… у меня. У меня, уже не у нас.

Вот, снова завис. Кофе тоже остыл. Муляка какая-то, жижа, а не кофе.

Клац-клац, раздалось в кабинете. Мы обернулись на звук. Дверная ручка ожила и задергалась, не в силах оторваться от двери. Дверь долго не отпускала ручку, позволяя ей лишь размахивать собою вверх и вниз, но потом сама дернулась и отворилась. Тоже мистика, ничуть не хуже сумасшедшей жены. К счастью, за мистикой обнаружился человек, вошедший к нам в эту дверь. Догадываюсь, именно он возбудил дверную ручку, а не она сама шевелилась.

После таких ночей только телекинеза мне не хватало.

– Мистика, – сказал Артур, – Виталик пожаловал. Сходняк ментовской какой-то…

– А вот пришел наш друг Виталий, ценитель женских… запчастей, – радостно сообщил вошедший, словно чучела объектов его ценительства были тут по стенам развешаны.

Мужичок, или парнишка, одетый так же просто, как мы, разве что в пиджаке. Пиджак нынче редкость в нашей бытовой повседневности. Худшая половина человечества предпочитает маечки, чтобы лучшая могла лучше рассмотреть наивные татуировочки скорпиончиков, дракончиков и черепашек. На вошедшем в кабинет Виталии были джинсы, белая рубашка и сверху пиджак. Это было банально, старомодно, но ему шло. Ему все бы пошло, потому что он вообще неплохо смотрелся. Были бы наши менты все такие заправские, очередь бы стояла в ментовку из молодых парней. Каждому хочется крутым быть, по крайней мере – выглядеть. Высокий такой Виталик, статный… рожа, правда, откровенно рязанская. Ну да ничего, у наших десантников они тоже рязанские, попробуй возмутись.

Возраста Виталий был нашего, судя по такому же состоянию морды лица, как у меня и Артура – ни седины тебе лишней, ни особых морщин, или там вислых щек, как у бульдога. Он подошел к нашему низкому столику, с ходу шлепнулся на диван – я даже подпрыгнул на другом его конце, и затребовал себе напитка:

– Ну-ка, дядя Артур, плесни там. Где моя чашка?

– Он всегда такой, – сказал Артур, – Но это его не извиняет. Чашка на месте.

Осознав, что чашка сама не явится пред его светлые очи, Виталий вздохнул и наконец-то увидел меня.

– А я смотрю, что вы здесь трете, решил не мешать, – сказал он и протянул руку поздороваться, – Виталий, коллега этого чудака. А ты кто, мент? Я Виталий. Можно Виталик.

Хорошо, что мой черт более-менее управляем, а то дернул бы за язык, я и ответил бы: «мусор я».

– Он гражданский, – представил меня Артур, и на том спасибо, – Но он нормальный гражданский, дядя Виталий.

В столь суровой мужской компании каждый представлял себя сам. Я напрасно надеялся, что сейчас перечислят мои титулы, заморские владения и ученые степени.

– Виктор, – сказал я, и пожал протянутую мне теплую ладонь Виталия.

В этой руке не было мужланского намерения показать, кто в доме хозяин. Я стал так этому парню благодарен, за то, что и он руку мне тоже не сломал! Не думаю только, что он верно оценил мою широкую улыбку по этому поводу.

– И я рад, – подтвердил он свою недогадливость.

На том и порешили. Сидим с ментами, мирно пьем кофе – плохой, и без булочек. Артур напротив, мы с Виталиком рядышком, как голубки. В хорошем, птичьем, смысле этого слова. Артур, конечно, чувствует, что ситуацией надо все-таки управлять. Он в полицию пошел, чтобы удовлетворить свою жажду власти, и пусть мне не врут, что это не так. По Артуру видно, что он хочет вставить что-нибудь про то, зачем «все мы здесь сегодня собрались», как поет Митяев. А Виталик словно мои мысли услышал. Наверное, их всех этому учат.

– Хорошо сидим, – сказал Виталик, расправил крылья и снял пиджак.

Справа подмышкой у него оказалась пушка в кобуре, присобаченная к портупее через плечо. Надеюсь, это он не для меня демонстрацию устраивает. Но звучит хорошо – «пушка в подмышке».

– А ты почему не мент? – спросил вдруг Виталик, – Я смотрю, парень вроде не хилый.

– А что, – сказал я, – в отделе кадров разве сегодня не выходной?

Артур заржал так громко, что кофе завибрировал в чашке. Из ее центра пошли круги, изображая амплитудно-частотную характеристику этого ржания. Если сейчас достать телефон, и щелкнуть картинку, то будет фотография звука.

– Я не в том смысле, – мирно улыбнулся Виталик, – Кадров хватает.

– Кадров не хватает, – слегка поправил его Артур.

– Ну да, – послушно поправился Виталик.

Внимательно слушая ментов, я воткнул в слово «кадров» одну букву, и получилось «Кадыров». Вышло смешно. Я улыбнулся, но никому не сказал, почему.

– Не смешно, – сказал Виталик, – Все-таки не хватает. А тут такие орлы бесхозно кофий хлебают.

– Ты в монастырях не был, – сказал я, – Там такие орлы вообще непонятно чем заняты.

Виталик откинулся на спинку дивана. Хорошо, что сзади стена крепкая, а то сидеть бы нам сейчас в коридоре, вместе с диваном. Представляю себе, заходят на второй этаж посетители, а там менты вконец обурели, прямо в коридорчике расслабляются мирной беседой под кофеёк.

– А ведь и правда, – удивленно сказал Виталик, – Мы с женой ездили в монастырь, она и говорит: смотри, какие мужики видные, им бы детей рожать, а они тут на бабок орут – туда ходи, туда не ходи. Не ту свечку поставила, вон ту надо было… и не туда надо было.

– Мужики вообще не туда идут, – сказал я, – Это есть большая проблема нашего социума. Я вчера статью читал, там мужик пишет, что в армию пошел прапорщиком, потому что там хороший соцпакет от государства. Представляете, товарищи, кто нас защищает? Кстати, мотивация защищать – это тоже негативная мотивация. Это тоже плохие солдаты, которые защитники.

– О как интересненько, – сказал Виталик, – А кто, по твоему, хороший солдат? Кто должен идти в армию?

– Все просто, и даже очень, – продолжил я свою лекцию ментам, – В армию должен идти тот, кому нравится воевать, а не соцпакет и позащищать всех вокруг. Тот пусть идет, кому пушечки там всякие нравятся, танчики. Пострелять кому хочется, побегать по лесу в камуфляжных штанах. Или убить человека, и чтобы за это ничего не было. Но тогда вопрос – можно ли такому доверить оружие?

Менты переглянулись. Им невдомек было, что умные глубокие персонажи не только в ментовке ошиваются. Бывает, таковой и на гражданке заведется. А уж если их заведение посетит, так вообще вынос мозга.

– Где-то ты прав, Витька, – сказал Виталька, – Но признавать твою правоту не хочется.

– Сейчас вообще все миротворцы, – продолжил я, раз уж дают выговориться, – Раньше в Англии было Военное министерство, потом стало Министерство обороны, а теперь вообще одни миротворцы. Сплошное лицемерие.

– Мы не в Англии, – сказал Виталик.

– В Англии, в Англии, – успокоил его Артур, – И нынче все миротворцы, включая нас. Сегодня в парке девчонку побили, знакомую Виктора. Отправил к Георгичу, там ничего особенного, но неприятно. Вот, сидим, кумекаем, как бы нам помиротворить.

Молодец, воткнул-таки свой интерес. Я вообще не понимаю, чего в таком месте интеллигентничать – сказал бы сразу, зачем мы здесь. И не пришлось бы мне про армию витийствовать, подрывные свои мыслишки обнажать перед властью.

– На кого думаешь? – прямо спросил меня Виталик, моментально преобразившись.

Ишь ты… Хват! Оскалился, подбоченился, кобурой шевельнул силой мысли. Вполоборота ко мне сидел уже не рубаха-парень, но пёс, готовый умело схватить за нужное место. Схватить, отволочь хозяину… или на месте горло перегрызть, если надо. Надеюсь, я не отшатнулся от него физически.

– Ни на кого, – сказал я.

– Ага, – сказал Виталий, – Сильно ударили? Мне почему-то кажется, что в глаз. Я прав?

– Скорее нет, чем да, – ответил за меня Артур, – А чего тебе так кажется, дядя Виталий?

«Дядя» – это сокращенно. Полное название будет «дядий», но его мало кто употребляет. Несмотря на то, что парни обращались друг к другу «дядя», это ощущалось как полное уважительное «дядий».

– Да так, – пожал плечами дядий Виталий, – Захотелось с утра кому-нибудь глаз на жопу натянуть, как собачке.

– Да вы еще и зоологи, – польстил я Виталию.

– Зачем собачке глаз натягивать? – не понял соратника Артур.

– В контакте у собачки глаз зашнурован, – пояснил Виталий.

Он был на какой-то своей персональной волне, но мы с Артуром явно в другом месте сёрфили.

– Ничего не понимаю, – признался Артур, и повернулся ко мне, – Вить, ты его понимаешь?

– Когда страничка отключена, там собачка выскакивает, с глазиком! – Виталия явно обескураживала наша тупость, – В контакте! Собачка! Чего тут непонятного? Вы в контакте сидите?

– Ладно, – сказал Артур, – Сидим… наверное. Короче говоря, никого пока не подозреваем, сидим, кофе пьем.

– Заявы, как я понимаю, никакой нету, да? – спросил Виталий, оставляя надежду просветить нас насчет собачки с глазом в контакте.

Дядя Артур помахал головой – нету заявы. Придется с натягиванием глаза повременить, наверно. Мне даже жалко дядю Виталия стало, захотелось свой глаз предложить: на, понатягивай, только верни потом, хорошо? Нет, лучше не свой, конечно. Непонятно ведь, на какую такую, не избалованную гигиеной, жопу дядя Виталий набросится с моим глазом. Большой вопрос, захочу ли я потом этот глаз обратно.

– А что потерпевший? – вновь обратился ко мне дядя Виталий, – Ты же тоже потерпевший, верно? Что ты-то сам думаешь?

– А я не думаю, – сказал я, – У меня тишина в голове. Бить никого мне не хочется, да я и не умею особо. Позвоню через час Багире, а лучше поеду к ней, и попробую сделать так, чтобы ей стало лучше. Я давно ее знаю, она классная.

Выходило так, что не классных бить об асфальт можно, и я поспешил исправиться.

– Но наказать, конечно же, надо. Я понимаю, что надо, – сказал я.

– Это радует, – признал дядя Виталий, – Значит, натяну еще глаз, шанс есть. Ну что, орлы, собираемся?

– Да мы еще толком и не разобрались, чтоб собираться, – сказал Артур, – Можешь пока на кошках потренироваться.

Кошек, даже фарфоровых, в кабинете не было. Из скульптуры здесь вообще был только Дзержинский. Но он был железный, без задницы и, по большому счету, без глаз. Натягивать здесь было нечего и некуда.

Не знаю, чем бы меня еще развлекала родная милиция, но раздался звонок. Мой телефон сыграл что-то гитарное, лирическое, как испанский вечер. Захотелось подскочить к окну, проверить – стоит ли уже под балконом моя принцесса на белой кобыле? Но я не стал подскакивать, я посмотрел, кто звонит. Звонила Багира.

Я засмущался, все-таки подскочил и удрал от дивана к окну. Даже выглянул, вот что смешно. На улице было уже позднее утро, почти день, и никакого особенного пейзажа. Так, обычная улица Южная, вид из окна отделения полиции. По такому пейзажу не шляются принцессы на лошадях, да и пешком не особенно. Тем более, что с принцессой я не определился, не вычислил пока, какой ей не быть. В смысле – чего в ней не должно быть от мамы.

Скажи я сейчас об этом моим новым друзьям, они бы точно не поняли.

Багира дышала в трубку, заставляя меня паниковать. А я не хотел отвечать, и не знаю сам, почему.

– Да, – все-таки сказал я, и будь что будет.

– Витя, – позвала Багира, – ты приедешь?

– Конечно, – ответил я, – Тебе лучше?

Голос у нее был будто спросонья, или с большой голодухи. Наверное, они ей снова вкололи что-то от боли.

– Нормально, – сказала Багира.

Не было ей нормально, я это слышал. Когда ей нормально, она звенит. А сейчас не звенела, а сообщала. Колокольчик выключили, оставили тревожный громкоговоритель на площади, «от советского Информбюро». Вроде бы тоже слова, но радость не та.

– Сейчас приеду, – сказал я, чтобы не расспрашивать её глупо, – Приедем.

Она помолчала, раздумывая над моими словами. Дышала на том конце линии связи, как человек, лежащий на боку на кровати. В таком положении связки работают вполсилы, голос становится тягучим, слегка искаженным. Не приспособлен человек к говорению лежа.

– Один можешь приехать? – попросила она.

Я посмотрел на обоих дядьев. Они бесцеремонно вылупились на меня, информашку считывают. Хорошо быть полицейским – любое хамство тебе простят. Если ты и не на работе, так на профессиональную деформацию можешь списать. Или на оперативно-розыскной характер твоего мышления, выработанный в результате долгих лет деятельности. Это та же деформация, только приятно ценимая обществом.

– Могу, – сказал я, – Жди… то есть, не жди, не напрягайся. Я выезжаю.

Чувствую я, что она скажет мне про Ленни. Что это моя женушка была, озверевшая. И так мне от этого страшно сейчас, что я готов в окошко сбежать. Потому что меня все равно накажут за то, что я с первых минут не сообщил следствию о своих подозрениях.

Я встретился в Артуром глазами. В них было написано, что он давно все понял, и лишь давал мне шанс сделать шаг первым. Ну а теперь, что ж, теперь дело за государством, не обессудь. Машина запущена, не остановишь.

Может, сделать вид, что только сейчас до меня дошло, кто мог ударить Багиру?

Когда я решаю делать вид, то начинаю долго. Артур не дал мне времени даже начать начинать.

– Мы подбросим, – сказал он, вставая.

Его другу, дяде Виталию, тоже сегодня с утра нечего было делать. Он тоже встал, готовый ехать, глаз натягивать на собачку. Только офтальмолога-любителя мне не хватало. Понасмотрятся дешевых боевиков, словов понаберутся, и давай смущать простых граждан своими дикими навыками.

– Спасибо, – сказал я, – Вы меня здорово выручаете.

Они кивнули, мол, мы же свои, мы всегда на страже. Тем более, мы вообще на твои деньги живем, дорогой налогоплательщик.

– На тебе поедем, – информировал Артур Виталия.

Тот не возражал. На мне, так на мне.

О, это кое-что напоминало. Чёрт побери… нет, тысяча чертей, поберите! Пожалуйста, поберите, ради Бога!

Вот это вот «на мне» жутко напомнило маму. Это она такая была, у нее весь мир был «на мне». Она тащила и тащила, буквально волокла на себе весь мир. И одновременно его боялась. Наверное, потому и волокла. Это было ее очень странное качество, и я никоим образом не желал бы обнаружить его в моей новой барышне.

Но почему мне это «на мне» снова встречается, и не только в дамах?

Неужели, как говорят просветленные, я сам создаю этот мир? С высоты своего просветления они смеются над учеными, которые утверждают, что мозг человека используется всего на пять процентов. Мол, ученые просто не хотят признать, что оставшиеся девяносто пять процентов заняты созданием реальности. Значит, в данном случае я снова и снова создаю по своему детскому шаблону людей, напоминающих маму. Не хочу, мучаюсь – но создаю. Шаблон-то задан. И это просто кошмар, если он и для мужиков в моей жизни задан.

Короче, Виталика я в жены не возьму, это точно.

Тем более, что машина у него была так себе, совсем не богатое приданное. Вроде «опель», сто лет в обед. Бывший «мокрый асфальт» высох, превратившись в «колотую плитку» невнятного оттенка. Даже голуби, облюбовавшие полицейский участок в качестве места, где можно безнаказанно заботится о проходимости своего кишечника, не покушались на машину Виталика. Старая, зато необкаканная, она ждала нас во внутреннем дворике, среди «козлов» и «буханок».

– Домчим, как ветер, – пообещал Виталик, и хлопнул по крыше «опеля», – Ласточка!

Меня усадили на почетное место, справа сзади, и ветер помчал. Или его помчали, это смотря как понимать. Пролетая больной ласточкой над лужами, наш ветер все-таки делал доброе дело – готовился ловить обидчицу моей Багиры.