Читать книгу Фёдор Достоевский. Идиот. Рецензия - Сергей Овчинников - Страница 6

Ну, а после финальной сцены первой части, то есть уже во второй непрерывность линии главного героя вдруг обрывается. На полгода князь вообще будто выпадает из поля зрения, из фокуса повествования. Информация о нем доносится в виде слухов, писем, да и просто разговоров – потому как в умах остальных персонажей он все равно имеет своё зарезервированное место за счёт своей абсолютной уникальности – ну, буквально коллекционный экземпляр, о котором совсем не думать никак невозможно.

Зачем Фёдору Михайловичу понадобилось отпускать героя из поля прямой видимости? Я пока усматриваю в этом не то, чтобы приём, но определенную уловку.

При том, что событийный ряд концентрируется именно вокруг князя в том числе и во время его отсутствия, то есть главные события происходят как будто вне рамок повествования.

Читатель чувствует себя (по неясным мотивам) изолированным от "самого интересного". Событий при этом, судя по отголоскам, происходит изрядно. Таким образом закручивается пружина интриги – что же там такое происходит. Ну а автор получает возможность не показывать все события изнутри, а потом (может быть) в режиме своего излюбленного пересказа отдельные моменты нам подсветить, не слишком ослабляя интригу и без обязательств детализировать лишние подробности.

Своего рода экономия времени и средств, ну и бумаги, конечно. А возможно и перьев. Хотя Достоевский, вроде бы, писал стальными.

Анна Григорьевна Достоевская вспоминает: «Писал свои произведения на плотной, хорошей бумаге с едва заметными линейками. <…> Перо любил твёрдое, острое. Карандашей почти не употреблял».

Итак во второй части почти в самом начале происходит редкое событие – разговор всего лишь двух героев с глазу на глаз. Да ещё на протяжении целых двух глав. Мышкин является к Рогожину. И здесь мне и тревожно, и неуютно. Кажется, что я что-то пропустил, потому что обсуждают они дела уже минувшие.

Тянет вернуться назад и перечитать. Но я же хорошо помню, что не было об этом – только намеки, недомолвки и лишь в общих чертах контур произошедшего.

Значит несколько последующих глав я обречён вгрызаться в текст в надежде отыскать все нюансы, которые только мне будет позволено выпытать у Фёдора Михайловича раз уж ему вольно было интригу и в этой плоскости завернуть.

Я затрудняюсь определить точно свое отношение к такого рода драматургии. Вроде бы на язык просится манипулирование. И в самом деле, повествователь ведь не прикован инвалидным креслом к Санкт-Петербургу. Что ему мешает последовать за героем в Москву и доложить нам всё в красках? Нет никаких уважительных оправданий. Прихоть автора. но при этом я не в обиде. Потому что мне действительно интересно дознаться. Так что, да, я рад поддаться на эту манипуляцию. Напишу тогда "на мастерскую манипуляцию", чтобы не так обидно было.

Но не только этим примечателен диалог князя с Рогожиным. Скажу о главном для меня. О прочем, если повезёт, а то может увлекусь и вовсе забуду. Главное, на мой взгляд, что сообщает мне автор, это осознание князем природы своей любви к Н.Ф. И называет он это прямо вслух в третьей главе второй части. Для меня же это наверное определенный водораздел романа, ибо слово это: жалость!

Мы как раз вот буквально сегодня зацепились с товарищем за образ и характер Н.Ф. Поспорили – а как же. И мысль моя оформилась в некую версию – сейчас доложу.

Но сперва о жалости – что в ней меня так возмутило. Князь выводит такую загогулину:"Я ведь тебе уж и прежде растолковал, что я ее «не любовью люблю, а жалостью». Я думаю, что я это точно определяю."

Наверное, не требуется доказывать, что жалость в принципе не равна любви.Но я на всякий случай в роли капитана Очевидности пройдусь в общих чертах.

Потому что общие черты конечно есть. И в любви и в жалости много сопереживания, пусть эмпатии, если кому-то так понятней. Раньше ещё говорили сочувствие. Только в жалости сочувствие всегда с отрицательным знаком, когда другому плохо. Порадоваться успеху или просто вместе с другим – в случае с жалостью – этому места нет. Жалость – это вообще не про радость.

И любовь и жалость предполагают глубокую эмоциональную вовлечённость и заботу. Поэтому объекту заботы иной раз так легко спутать жалость с любовью. Особенно, когда есть определенные ожидания – ошибиться запросто.

Но главное, что разводит любовь с жалостью в вечном диалектическом противоединстве – неравенство. Жалость – это неравенство, зависимость и подчинение. Это как раз то чувство, которое совестливые плантаторы испытывали по отношению к рабам (пусть к крепостным в нашей традиции), однако же не спешили давать им вольную. Жалость – это вампир, которому нужны проблемы, любой негатив. Как ещё пожалеть, если всё хорошо. Не должно быть хорошо – для жалости это неприемлемо!

Отношения, построенные на жалости, всегда неравноправные, созависимые, и впереди у них всегда тупик.

Любовь же – это прежде всего равноправие и взаимность. Даже, наверное, презумпция равноправия и взаимности. Гордость за самостоятельного и цельного партнёра рядом и вера в него. Готовность к самопожертвованию – тоже обоюдная, взаимная. Если жалость в те или иные моменты здесь и возникает, это эпизоды, через которые важно пройти рука об руку. Поддержка и вера в успех, в лучшее – здесь также равноправные и взаимные.

Прошу прощения за избыток банальностей. Ну а в контексте романа появившаяся на сцене жалость для меня, например, перечёркивает саму возможность большого чувства между двумя главными героями.

Становится предельно ясно, что автор им приготовил нечто иное. У меня усиливается чувство тревоги – я ощущаю, как нарастает трагедийный потенциал.

С другой стороны жалость продолжает работать на образ князя как юродивого, т.е. подражающего Иисусу. Кстати, почему его зовут Лев Николаевич?

Ну хватит, пожалуй, про жалость.