Читать книгу Зимовьё на Гилюе - Сергей Шаманов - Страница 3

Легенда об Эльгакане[1]. Эпизод первый

Высоко над рекой – на скалистом отвесном берегу – горел большой костёр. Он уютно бросал искры в наползающую с востока густую синюю темноту. Окутанные дымом сосны пытались ловить и гасить искры пышными, выкрученными ветрами лапами.

На Амуре был ледоход. Ветер приносил запах рыбы и тающего льда. Река, оцепенело жившая всю зиму под толстой удушливой ледяной коркой, освобождалась от неё, словно птенец лебедя от ненужной и ненавистной уже скорлупы. И как вылупившийся птенец, река поминутно наливалась силой, расправляла крылья, крепла, чтобы уже через несколько дней превратиться в свободное и красивое создание, летящее к океану.

Лёд шёл по Амуру неравномерно. Иногда река почти полностью освобождалась от него, и тогда охотник слышал тихий и умиротворяющий плеск волн. Но вдруг откуда-то с верховьев приносило табунок разрозненных льдин, и над рекой начинало растекаться тихое и робкое стеклянное перешёптывание. Немного погодя прибывали новые обломки льда; становилось тесно; они сталкивались друг с другом, переворачивались, обкалывались по краям. Амур в это время звенел сотнями китайских колокольчиков. В какой-то момент льдин становилось так много, что они образовывали сплошное белое поле с редкими полосками чёрной воды. С тюленьим урчанием льдины наползали на мокрые колючие спины друг друга, толкались, давили и топили себе подобных. Ледоход замедлял свой бег, почти останавливался. Река умолкала и замирала в заторе. Но, передохнýв, рыхлая скорлупа льда снова приходила в движение. И снова проносились мимо тысячи больших и малых осколков зимы…

Прошедшая зима была суровой и трагичной. Немногое выжило в ней. В сентябре Ергáч с отцом ушли соболевать в северные отроги хребта Тукури́нгра на речку Джелтулáк. В одном из распадков скатали крохотное зимовьё с дымным очагом по-чёрному. А уже в середине ноября случилось несчастье: в погоне за раненым сохатым отец угодил в полынью, чудом выбрался из реки, утопив их единственную винтовку и одну лыжу. Кое-как добрался до зимовья, пройдя в ледяной одежде десять вёрст по глубокому снегу. Мороз был такой страшный, что тайга клубилась леденящей молочной мглой, в которой колыхались серые размытые фрагменты лиственниц. Так сложились роковые обстоятельства, что именно в этот день опытный и всегда предусмотрительный отец забыл и спички, и огниво. Для того чтобы размораживать сковывающий тело ледяной панцирь, он несколько раз прямо в окоченевшей одежде окунался в речные проталины, затем вываливался в снегу и снова бежал до избушки. Отец сумел добраться до дома, но простудился и слёг в сильном жару. Ергач две недели ухаживал за больным, но так и не смог его спасти. Он похоронил отца под большим лиственничным выворотнем[2], закидав могилку крупными речными камнями.

Прошедшее лето было засушливым и неурожайным: не вызрела ягода и шишка стланика, не расплодилась боровая птица и грызуны. Соболя было мало, но и шкурки тех двух десятков, которые он с трудом добыл, сгорели вместе с зимовьём за неделю до выхода из тайги.

Ергач вернулся в Албазин[3] в конце апреля – без отца и без собольих шкурок. Ещё сильнее осунулась пустовавшая всю зиму чёрная изба на краю станицы. Мать умерла от тифа одиннадцать лет назад. Сестёр и братьев у охотника не было. Теперь он остался совсем один…

Стемнело. Амур и плывущие по нему льды стали невидимы. Рядом с Ергачом сидела у костра Софья – младшая из дочерей купца Осетрова. Девушка задумчиво шевелила сухой сосновой веточкой красные угли. Кончик веточки накалялся от жара, вспыхивал суетливым пламенем и вскоре отгорал, сухим серым пеплом обваливаясь в костёр. Ей было шестнадцать, и она заметно выделялась красотой среди других станичных девушек. Из-под цветастого платка падала на стройную спину белокурая тугая коса, и такой же светлый локон завивался на чистом широком лбу. Сияющая улыбка редко сходила с её лица. Даже когда девушка старалась быть серьёзной, её большие голубые глаза смотрели насмешливо. Была она стройная и белая, как молодая маньчжурская берёза. Сватались к ней разные женихи: лихие статные казаки – сыновья атаманов и сотников; изнеженные, но хорошо образованные отпрыски купцов и приказчиков; фартовые приискатели с впалыми щеками и тёмным прошлым. Женихов было так много, что Софья давно запуталась в них. Были они все для неё хоть и привлекательной, но безликой массой. Впрочем, от её выбора и симпатий ничего не зависело: последнее слово было за отцом. А он всё ждал сватов побогаче, всё вынашивал какие-то планы, известные только одному ему.

Самой же Софье глянулся лишь красивый девятнадцатилетний охотник со скуластым обветренным лицом и чёрными длинными, как у инородца, волосами, которого не столько за одежду из косульего меха, сколько из-за постоянного скитания по тайге прозвали в станице Ергачом[4]. Прозвище это оказалось настолько подходящим и так въедливо прикипело к парню, что настоящее имя забыли. Отец Софьи препятствовал общению дочери с Ергачом, ведь охотник был беден и, более того, даже не стремился разбогатеть – брал от тайги ровно столько, чтобы быть сытым и здоровым.

– …Если твой отец против, выходи за меня убёгом, – продолжил Ергач прерванный разговор.

– Нет, – категорично ответила Софья, – ни добром, ни убёгом. Сам подумай, где мы жить станем? В твоей немытой горенке? Или на Джелтулак вернёмся – к пепелищу, чтобы вслед за отцом твоим, дядькой Ульяном, в тайге сгинуть? Ни капитала нет, ни скотины, ни земли. Берданку единственную и то в тайге потерял, фартовый промышленник.

Повисла пауза, которую нарушал лишь мерный треск костра да однообразные вскрики желны. А потом Софья продолжила:

– И на прииск я не поеду. Не видала ещё богатого работяги. А гробить себя за тарелку риса, как китайцы-наёмники, просто смешно. Ты пойми, я люблю тебя, но жить в нищете не хочу. И Албазин этот захолустный уже опротивел мне – с приказчиками да казаками, вместе взятыми. Я хочу уплыть по Амуру в Благовещенск… – Софья мечтательно прикрыла глаза. – Понимаешь? Купить большой-большой дом на набережной, открыть лавку, пекарню, а затем, когда разбогатею…

– Я могу продать отцовскую избу, – рассеянно предложил Ергач, – уедем в Благовещенск, купим лес, начнём строиться.

– А дальше что? В батраки к Альберсу[5] наймёмся? Сколько стоит твоя старая изба? Нужно много денег, милый. Очень много. Нужна удача, золото.

Ергачу было трудно понять девушку, ведь для него деньги не имели никакой ценности… Но, не желая терять любимую, охотник легкомысленно произнёс:

– Хорошо, Софья, я найду деньги, и мы уедем. Подамся на лето в тайгу. Разыщу это проклятое золото.

– Ну вот, когда разыщешь, тогда и поговорим, – ответила Софья, – тогда и буду твоей.

И девушка, бросив обгоревший и порядком укоротившийся прутик в костёр, ушла. Только белая коса ещё долго мелькала в темноте наступившей ночи.

Ергач остался один сидеть на берегу Амура. Искры улетали ввысь и, обращаясь в звёзды, рассыпáлись по Млечному Пути.

И звенели, звенели, не переставая, китайские колокольчики на реке…