Читать книгу Грезы Хорб-ин-Тнес - Сергей Шуба - Страница 5

Он сидел на большом камне, наполовину вросшем в землю, и смотрел вдаль.

Камень был установлен на вершине кургана как памятный знак, но что-то помешало строителям закончить работу, обтесав его до конца, а ветер, дожди и течение времени сгладили надписи, даже если они и были. Зелёная трава, покрывавшая курган и поля вокруг него, была серо-зелёного оттенка, на небе стального цвета клубились грязно-белые тучи. «Варвар» повернул голову и увидел старого пастуха, рядом с которым сидел огромный пёс песочной масти с белой грудью. Старик пристально смотрел на Альтестейна и говорил картинами.

Жил бедный пастух, и мечтал только об одном – пасти не хозяйских овец, а своих, ибо была девушка с тонким станом, серебристым смехом, и огромными голубыми глазами, которая ходила поутру за водой, и алый шар солнца заливал светом её русые косы. Не было в этом суровом пустынном краю, где властвуют туманы, никого красивее её. Единственной мечтой пастуха было сложить к её ногам много мягких овечьих шкур, дать ей столько козьего пуха, чтобы хватило на большую пушистую шаль, делить с ней радость и горе.

Но непогода, суровые зимы и хищные звери всё больше отягощали его долг перед хозяином и никакие молитвы не помогали. И вот однажды, на рассвете, у кромки невысоких гор, перегоняя стадо с одного пастбища на другое, увидел пастух свою деву, которая шла прямо к нему из утреннего тумана. На вытянутых руках она несла щенка необычной масти, золотого, точно солнце. Отдала его в руки пастуху и улыбнулась молча, а потом ушла, точно её и не было, и остался он один на два дневных перехода в любую сторону.

Щенок вырос быстро и стал незаменимым помощником. Он в одиночку управлялся со стадом и, казалось, понимает человеческую речь, вот насколько он был умён. Не раз он выручал молодого пастуха: предупреждал о лавинах, стремительном половодье, убил злого медведя, уже попробовавшего вкус человечины. Год от года пастух выпутывался из сетей долга и строил дом для двоих. Когда же вышло седьмое лето жизни пса, он привёл хозяину его девушку, к самому порогу, аккуратно держа пастью за руку. Она молча улыбнулась пастуху, и растаяла, как дым. Поселение изгнало его, и теперь они ходят по этому сумрачному краю и пасут скот за плату.

Пока старик говорил, его молодой пёс поднялся и сделал пробежку вокруг кургана. Луч солнца заиграл на его песчаной шкуре. «Варвар» почувствовал себя сродни этому зверю, будто сам всю жизнь провёл на этих холодных равнинах и угрюмых взгорьях.

– Я уже не понимаю, где сон, где явь, – пожаловался Альтестейн пастуху.

Собака взбежала наверх и посмотрела ему прямо в лицо своими янтарными глазами.

Газан плохо спал – лагерь наёмников отличался от лагерей пограничной службы. Здесь ложились за полночь, в ходу были азартные игры, песни и военные танцы когда взбредёт в голову. Молитвы тоже отличались разнообразностью и временем исполнения.

Сын пленённой керкетки и хулагида из рода Амаитнарра привык к другому распорядку. Всю свою жизнь он провёл, сопровождая караваны и выслеживая разбойничьи шайки на границе. Дважды видел далёкое южное море, доходил до Чангхи и слышал звон серебряных ожерелий, что носят девушки на востоке Хибет-Курана. С гирдманами Газан не сталкивался. Все они теперь казались ему одержимыми гэлами, что служат тому страшному колдуну, что неотступно находится при шахиншахе. Особенно его пугал высокий сухощавый и сутулый Кее’зал, выше которого только исполинского роста франн, а когда Альтестейн смотрел ему в лицо серо-жёлтыми глазами, хулагид чувствовал, как у него ноет затылок. Все чужаки являлись ходячими мертвецами, так учила его в детстве мать, напевая колыбельные песни. Если они пришли в пустыню со своим законом, то рано или поздно их заметёт песок. Только керкеты и их нерадивые братья мереги, забывшие заветы отцов и живущие подаянием моря могут понимать Хорб-ин-Тнес, могут жить здесь и любить эту землю.

Зачем пустая тропа этим людям? Как они узнали о ней? Как они нехорошо смотрят красными от бессонницы и выпитого вина глазами.

Вчера кто-то ударил по морде его верблюда, что само по себе было делом неслыханным: обученный нар мог запросто откусить руку, к тому же опрокинуть и затоптать обидчика. Вчера же Альтестейн с туэркинтинцем и десятком пиурринов обошли все костры, отбирая бурдюки с веселящей влагой и выливая её на землю. Вслед им неслись проклятия и угрозы.

* * *

Львы уже час как свернули свой лагерь и ждали в отдалении, прислав вестового. Солнце медленно, но верно взбиралось на небосклон, небо становилось всё безмятежнее и светлей, предвещая жару без дуновения ветерка. Газан сказал подошедшему Альтестейну:

– Сегодня последний день, когда можно повернуть назад. Завтра будет поздно.

– О, куда забрёл ты, житель песков, к гирдманам, к гирдманам, к нечестивым чужеземцам, – ответил на это «варвар», вытирая уголки губ большим и указательным пальцами. – Приказ получен от столь высокостоящего лица, что мы рискуем подвергнуться медленной смерти за его невыполнение. И первым будешь ты, проводник, если попытаешься утаить от нас тропу и поведёшь проверенным путём. Садись на своего зверя и держись поближе ко мне.

Газан искоса посмотрел на Альтестейна и ничего больше не сказал, лишь в груди запела горячая птица.

Они тронулись в путь, и увидели, как Львы выпустили пильгу, чтобы отметить свой путь. Она расскажет, что хулагиды свернули на пустую тропу и следуют по ней. Ещё одна, если всё будет благополучно, расскажет о том, взяли ли они Ахель, и последняя принесёт весть о возвращении домой. Альтестейн проводил пильгу взглядом и обратился к Газану:

– Кто твоя мать?

Он опять удивил проводника, спросив так, как спрашивают жители пустыни. Даже хулагиды ведут свой род по отцу.

– Моя мать из племени маайанат.

«Варвар» покивал, отмечая для себя этот факт.

– Ты полукровка? Я не слыхал, чтобы керкеты переходили на службу империи. Кто твой отец?

– Он из свободных Амаитнарра.

– Тебя взяли в плен?

– У нас давно уже мир с шахиншахом.

Кее’зал, едущий сбоку, громко хмыкнул, но ничего не сказал.

– Расскажи мне об Ахеле, ты бывал там?

– Он лежит в известняковых утёсах, невысоких, всего верёвка в высоту. Дорога идёт вдоль них к колодцу – там малая застава, с десяток хижин. Оазис от этой заставы находится в получасе быстрой езды. Он полностью окружён скалами, и потому пески Хорб-ин-Тнес никогда не опаляли его своим дыханием. Жители Ахеля сумели поднять воду из глубины и построили дома. Постепенно здесь образовался городок – до тысячи жителей. Караваны проложили новую тропу через их земли, и ахельцы стали богатеть. Воды у них вдоволь – десять колодцев и одно подземное озеро. Они выращивают и продают финики и другие фрукты и овощи. Кто-то держит овец. Есть у них даже быки для пахоты. Они признали себя подданными Маравенхарра две жизни назад. С тех пор там стоит небольшой гарнизон наших Львов. Два пути ведут туда: с северо-востока и с юга. Южный проход узкий – два гружёных верблюда еле разойдутся. Северо-восточный может пропустить в ряд три арбы. Местные жители говорят на смеси нашего с керкетским. Маравенхаррскую речь тоже понимают.

– Как укреплён этот Ахель? Как к нему лучше подобраться?

– Местные при набегах почти всегда укрываются в подготовленных для этого пещерах. Застать врасплох их почти невозможно, скалы позволяют обозревать окрестности далеко вокруг. Ночные вылазки могут быть успешны только при помощи самих местных, которые могут указать тайные тропы. На въездах в оазис маравенхаррцы построили каменные башни с воротами, так что взять их могло бы только хорошо обученное войско, а не разбойники, пусть их будет тысяча человек.

Кее’зал уже откровенно злобно захохотал:

– Что ваши командиры знают об этом деле?

Газан помолчал.

– … в наш лагерь три солнца назад прибыл воин с заставы. Он сказал, что они подобрали на караванной тропе ахельца, который просил помощи. Он собирал дикий мёд в скалах и возвращался домой затемно. Когда взобрался на очередной утёс, увидел зарево. Он не видел, как пришли керкеты и что они сделали, а сразу бежал в сторону Асция. Так мы узнали об этом. Поздно вечером того же дня к нам прибыл гонец от сипахсалара, чтобы мы взяли ещё вьючных верблюдов и выдвигались к Сухому Логу, там нас будут ждать гирдманы, и мы вместе отправимся к оазису. Сахеби Лехем призвал меня, как того, кто знает здешние места лучше всех.

– Знаешь ли ты тайные тропы в скалах, которые известны местным?

– Я часто останавливался в Ахеле, когда приводил караваны из Аль-Райша. Один мой друг брал меня с собой поохотиться на горных коз среди утёсов. Я сумею провести вас, но только не ночью.

– Что ты знаешь о пустой тропе? Не пересох ли там колодец? Правда ли, что она сокращает путь на четыре дня?

– Эта тропа оставлена три жизни назад, никто не дерзнул входить в края духов. Вода среди каменистых осыпей сохраняется долго, но кто может сказать – не отравлена ли она? Не осыпались ли стены, не заилился ли источник? Да, если миновать гряду, не обходя её, то можно выиграть четыре… дня.

– Они не ждут нас так скоро, – пробормотал про себя туэркинтинец и хищно улыбнулся. Его не тревожили силы пустыни, он верил только в своих богов. – Хорошо.

Альтестейн похлопал своего рыжего по шее:

– Если это набег, мы не успеем никого застать. Они могут сжечь дома и уйти в пески, где гоняться за ними бессмысленно.

– Мы не будем преследовать? – удивлённо сказал Газан.

– Я знаю, что керкеты в благородстве своём, замешанном на презрении ко всем чужеземцам, не стыдятся оставлять знаки, по которым можно понять, что за племя пошло в поход, и ты сможешь их отыскать, но для нас главное сейчас – занять оазис. Не будет никаких ночных набегов, горящих шатров, рыдающих пленниц и воющих по склонам барханов мужчин, у которых из имущества остались только конь да пика. Нам не нужна большая война.

Хулагид прищурившись, повёл рукой вокруг:

– Спросил ли ты пески, гирдман? Спросил ли ты эту землю? Ветры шепчут мне по ночам, пятнистые гиены смехом своим возвещают большие беды. Я уже восемь лет на службе, пять лет не был в глубине Хорб-ин-Тнес, но я чую кровь. Слишком долго у народа ветра не было общих дел.

– Говорят, они собирались последний раз лет двадцать пять назад, и напали на Аккез, – пробурчал Кее’зал. – Выжгли всё вокруг, но город взять не смогли. Когда подоспел сам шахиншах с войском, отец нынешнего Светлейшего, керкеты дали бой маравенхаррцам.

– Да, – подхватил Газан. – эту битву будут воспевать в веках ещё долго. Земля стонала от топота копыт. Кочевников никак не могли окружить, а они всё время перестраивались и атаковали то левое, то правое крыло войска, надеясь внести смятение в ряды противника. Только к вечеру, когда верансийцы, по приказу шахиншаха снявшие броню с себя и своих лошадей, смогли сковать керкетов у реки, закончилась это сражение.

– Я слышал сказания об этом у костров рядом с городом пиратов, – сказал Альтестейн. – Даже мереги помнят, даже белые стены Эль-Лехейфа.

Проводник бросил на него быстрый взгляд. Ослепительное солнце играло на попадавшихся кое-где в песке камнях. «Варвар» повернулся к Кее’залу:

– Я думаю передвигаться ночами. Так мы сохраним людей и животных от жары и безумия.

– Я не поведу вас пустой тропой ночью, – тихо и упрямо сказал Газан. – И никто из Львов не станет ехать в этих краях во мраке. Если они узнают о таком решении, начнут убивать нас, считая, что мы в союзе с гэлами.

Кее’зал цокнул языком:

– Он прав, Альтестейн. Скажи спасибо, что наши люди не знают, что мы идём какой-то проклятой дорогой. Половина из них суеверна похлеще любого грязного святоши на базарной площади в выходной день.

– Хорошо, – сказал «варвар», криво усмехнувшись. – Тогда надо не спускать с нашего стада глаз ни днём, ни ночью, чтобы они не разбежались ненароком.

– Этим займутся десятники. Но и им не стоит говорить.

* * *

Они встали лагерем поздно ночью, потому что потеряли несколько часов, пережидая нестерпимый полуденный зной. Синий Эрг уходил вправо, на юго-запад, под копытами же коней вновь оказалась плотно утрамбованная безжизненная сухая земля и мелкие камни. Наёмники перешёптывались у костров: Львы остановились чуть раньше – на самой границе песка, и очертили свой лагерь тройным кругом. Кее’зал, экономя хворост, который непонятно где потом брать, распорядился использовать его только для приготовления пищи и караульного огня. Альтестейн ушёл к своим пиурринам, наказав вестовому с рассветом мчаться к пограничникам и будить их.

Воины арагнашской пущи сидели на корточках, и каждый по своему, казалось, принюхивался к быстро остывающей земле.

– Старая, как шкура зем-зема, – похлопав ладонью по камешкам, сказал Альтестейн. – Сиис, что ты видишь?

– Эта гряда была до песка, – полузакрыв глаза, монотонно ответил седой пиуррин. – До песка поднялась она из глубин, до песка была обглодана временем. Песок пришёл потом, он лишь укрывает её. Это место похоже на пустоши гор, которые вы зовёте хребтом Альбатаса.

– Ты сможешь почуять здесь воду?

Сиис помолчал, мерно раскачиваясь:

– Не знаю…

– Ты чувствуешь темноту?

– … Темнота есть у тебя. Не в тебе, но с тобой. Чувствую только это.

– Чувствуешь смерть?

– Нет. Раньше бы сказал. Только кровь.

– Хорошо. Ты много пережил, много видел. Советуй мне.

– Только за великой рекой стали спрашивать моего совета. Значит ли это, что я не жил в наших лесах? – риторически спросил сам себя Сиис. – Нет, не значит. Просто тогда я, наверное, был молод.

Воины у костра приглушённо рассмеялись. Альтестейн посмеялся вместе со всеми.

– Слышите, они поют. Показывают свою радость духам.

Из становища Львов нёсся дикий заунывный напев.

– Они чужие здесь. Так же, как и мы. Но они боятся больше, – помолчав, сказал «варвар». – Это не песни веселья, а зов своих добрых покровителей с собой, в глубину Хорб-ин-Тнес, хотя тут есть и боязнь разбудить зло. Завтра ночью они не будут петь. Завтра они будут тише мышей.