Читать книгу Горькая соль войны - Сергей Синякин - Страница 6

В мае сорок второго Зоя Сорокина впервые в жизни пошла на танцы.

Ей шел семнадцатый год, а вокруг, несмотря на войну, бушевала жизнь, и в городском саду, неподалеку от зоопарка, играл духовой оркестр. И еще там ходили разные интересные люди, и красные командиры, которые приходили в себя от боевых ранений в сталинградских госпиталях. Они щеголяли по тенистым аллеям в парадных кителях, а кто постарше, те с азартом резались в бильярд, которым заведовал седенький маркер, уважительно называемый по отчеству – Михалыч.

Из бильярдной доносились азартные возгласы, девчата с Дар-горы и Балкан смешливо и задорно поглядывали на молодых и симпатичных командиров, а значит, жизнь продолжалась несмотря ни на что. Из зоопарка доносилось рычание тигров и трубный призывный крик слонихи. И это тоже надо было понимать – весна.

В кинотеатре «Север» показывали кинофильм «Процесс о трех миллионах» с новостями. Новости, разумеется, были о войне. О войне и людях. И еще показали счастливую довоенную жизнь и пляж на Бакалде, и пойманного трехметрового сома, который был величиной с рыбацкий баркас. После просмотра люди выходили задумчивые и печальные.

На танцплощадке играл джаз-банд. Там танцевали под «Рио-Риту» и «Амурские волны», там кипением водоворотов ситцевых, крепдешиновых, сатиновых платьев плясала взрослая жизнь, в которую с осторожным любопытством заглянула Зоя.

И сразу же к ней подошел молоденький летчик с малиновым от волнения лицом, но очень симпатичный. Русоволосый и голубоглазый, с неловкими движениями и стеснительным выражением на напряженном лице, он походил на актера Игоря Ильинского.

– Разрешите? – сказал он.

А Зоя от волнения только кивнула, а сказать ничего не сказала – боялась, что голос у нее сел.

И они закружились в вальсе под взглядами Зойкиных подруг, с которыми она пришла на эти танцы. От летчика пахло кожаной портупеей и мужским одеколоном «Шипр». Этот запах Зоя знала, у нее отец по утрам после бритья обязательно протирал подбородок и щеки «Шипром».

– Меня зовут Тимур, – сказал летчик.

Зоя зарделась и так тихо назвала себя, что летчику пришлось ее переспрашивать, целых два раза переспрашивать, отчего Зоя окончательно смутилась и впала в бессознательное состояние, когда ты вроде вот вся здесь, а все равно как и нет тебя – только тело бесплотное в неумелых чужих руках кружится в такт звукам вальса.

А потом они гуляли по городу. Летчик купил Зое мороженое, и они стояли на набережной и смотрели на дебаркадеры и на огоньки за Волгой, где среди дубов и ветел прятался Госпитомник.

Тимур проводил ее домой, у калитки они долго стояли, болтая о разных ничего не значащих мелочах, а Зоя до дрожи в коленях, до сладкой пустоты под ложечкой думала – поцелует он ее или нет. Но Тимур ее не поцеловал и при прощании лишь четко вскинул руку к козырьку фуражки, еще не понимая, как сейчас пойдет прочь и будет мучиться от своей нерешительности, от своей глупой робости. Известно ведь, что война ускоряет все жизненные процессы в десятки раз.

Он уходил – высокий, стройный, а Зоя смотрела ему вслед, и все в ней пело, она была счастлива сейчас, ведь, уходя, он спросил ее:

– А когда вы будете в горсаду?

– А вы хотите меня увидеть? – кокетливо прищурилась Зоя.

– Очень, – признался Тимур.

Жаль, что он ее не поцеловал!

– Дура! – сказала мать. – Дура! Дура! Он же летчик, ему воевать завтра. Сколько наших летчиков гибнет?

– Типун вам на язык, мама! – дерзко сказала Зоя. – А лучше – два типуна, чтобы с каждой стороны!

– Иди спать! – прикрикнула мать. – Не для того я тебя растила, чтобы ты с солдатней разной по паркам валялась!

Зоя убежала в свою комнату и долго плакала. Не от обиды, а просто так – слезы сами текли, и после них на душе становилось спокойно и приподнято, как от пятерки за хорошее знание предмета.

Они с Тимуром встречались около месяца, почти каждый вечер, и отдалась ему Зоя легко и просто – у подруги на квартире. Подруга жила одна, мать ее уехала в деревню за продуктами, вот она и пригласила Зою и Тимура к себе, а потом из деликатности вышла, сказав, что соседка просила зачем-то зайти. Тут они и вцепились друг в друга, жадно целуясь и глядя в глаза один другому, пока все не случилось. Когда подруга вернулась, они уже сидели за столом, красные и неловкие, и счастливо улыбались, словно хотели подарить друг другу еще неистраченную нежность.

А еще через полмесяца немцы подошли к городу и авиационный полк Тимура перебросили куда-то под Среднюю Ахтубу, на полевой аэродром, куда еще не дотягивалась немецкая авиация. Оттуда было сподручнее вылетать, чтобы сбивать немецкие бомбардировщики.

Некоторое время Зоя получала от Тимура письма почти ежедневно. Она убегала в свою комнату, жадно проглатывала содержимое бумажного треугольничка, потом расправляла листок, бережно проглаживала его утюгом и прикладывала к полученным раньше. Смотрела на письма и плакала, нетерпеливо мечтая о встрече и не веря в ее близкую возможность.

Потом письма перестали приходить.

Обида и боль поселились в душе Зои, она перечитывала письма, полученные от Тимура, и не находила в них ответа, а где-то под ложечкой сосала ее тело тоскливая пустота, требовала от Зои, чтобы та порвала все письма и забыла о своем летчике.

В один из дней во двор вошел высокий, сутулый летчик, который хромал и опирался на палку с красивым набалдашником в виде головы льва.

– Мне Сорокину Зою, – сказал летчик.

– Это я, – холодея от нехороших предчувствий, сказала Зоя.

– Я товарищ Тимура, – сказал гость. – Вы только успокойтесь, так бывает…

Он поднял голову и посмотрел Зое в глаза.

– Сбили его, – сказал он. – Я видел, как он падал.

Зоя смотрела на него сухими, непонимающими глазами.

– Он у командира полка «фоккера» снял, – сказал летчик. – Там такая мясорубка в небе была, никто даже не заметил сначала, как Тимура срубили.

– Зайдете? – сказала Зоя. – У нас сегодня щи суточные. Мать наварила.

– Я лучше пойду, – сутулый еще тверже оперся на палку.

Наверное, он сейчас думал, какая Зойка бездушная, другая бы в крике зашлась, а эта стоит, слезинки не проронит. И еще на щи в дом приглашает! Может, он уже даже жалел, что пришел к ним в дом. А Зойка просто не понимала, что он ей говорит. Она вся закаменела, и душа не принимала чужих слов, как не впитывает трава утреннюю росу.

Летчик ушел, спотыкаясь на неровностях улицы, а Зойка вернулась в дом и увидела напряженную мать, которая смотрела на нее незнакомыми глазами.

– Я тебе говорила! – сказала слабым голосом мать. – Говорила я тебе!

И они обнялись и заревели в голос, и плакали долго – пока сил у обеих хватало. У матери тоже были тайные причины для слез – еще месяц назад она получила похоронку на мужа и Зойкиного отца, но все не решалась показать ее дочери.

А Зойка присела, чувствуя, как томительно сосет тело пустота под ложечкой. Она была еще глупа – семнадцати не исполнилось, а потому не понимала, что никакая это не пустота, а наоборот: в теле ее уже зародилась новая жизнь и пока еще неясными сигналами давала о себе знать. Она сидела, смотрела на плачущую мать и думала, какое это счастье, что она сохранила письма Тимура, ведь теперь выходило, что пока они будут целы, Тимур останется с ней.

Тогда она не знала, что это уже навсегда.