Читать книгу Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин - Страница 15

Рано или поздно, но в Раю должен был появиться новичок. Это ведь естественно, не зря же один поэт тонко подметил, «все в землю ляжем, все прахом будем». А душа категория бессмертная, вот она и воспаряет в небеса.

К удивлению Лютикова, этим самым новичком оказался хорошо ему знакомый царицынский поэт Иван Спирин. Мужик он был молодой, сорока не исполнилось. Выходило, что Бог его прибрал раньше срока.

Познав существование райской жизни, Иван Спирин не особенно огорчался за случившееся, об одном он жалел, что не успел подержать в руках новенький сборник своих стихотворений, выпущенный Царицынским областным книжным издательством.

– Нет, Вова, ты прикинь, какая подлость получилась, – жаловался он Лютикову. – Книжка-то как раз должна была выйти к концу года. А мужики мне сказали, что если книжка успеет выйти, я обязательно получу звание человека года. Нет, Володя, ты не думай, я до славы не падкий, но там ведь денежки хорошие полагались, я под них уже у Коли Карасева штуку занял! Вот, небось, мужик переживает – я здесь, а с жены моей Колька гроша ломаного не получит!

– Как ты сюда ухитрился попасть? – спросил Лютиков, разливая по стаканам контрабандно занесенный администратором коньяк. Сухой закон в экспериментальной обители все еще действовал, хотя и поговаривали о его скорой отмене. – Инфаркт?

– Из-за хреновой спортивной формы, – туманно объяснил Спирин, с любопытством оглядываясь. – А ты, Вова, неплохо устроился! И стишки, мне уже сказали, у тебя здесь пошли… Как тут, жить можно?

– Не понял? – Лютиков резал лимон. – Что значит из-за спортивной формы? Я не въезжаю.

Спирин беззаботно махнул рукой.

– Чего там рассказывать, – сказал он. – Пришли с Карасем в издательство. Там художественным редактором Лариса Титовна, помнишь ее? И вот Лариса Титовна мне и говорит:

– Ах, Ваня, Ваня, что же вы это, Ваня, написали? Ведь так не пишут!

Глянул я и говорю: это почему же, Лариса Титовна, классику нашему Алексею Максимовичу Горькому слово «пингвин» с ударением на первом слоге можно писать, а Ване Спирину «сокол» с ударением на втором слоге – нельзя? Вам, Лариса Титовна, только волю дай, вы бы и Пушкина править стали.

А Лариса Титовна свое гнет: так нельзя, Ваня, так нельзя!

Ну и взыграло во мне. Я ей и говорю, а вот на спор, Лариса Титовна, хотите, перекувыркнусь и тем докажу, что можно? Ну и перекувыркнулся!

Несколько ошалевший от его рассказа Лютиков пожал плечами.

– Я тебя спрашиваю, как ты сюда попал, а ты мне побаски про редактора травишь!

Иван Спирин мрачно засмеялся.

– Да говорю тебе – из-за плохой спортивной формы! Кувырнуться-то я кувыркнулся, только неудачно, головой о ее письменный стол и ударился. Ларису Титовну в больницу с нервным расстройством, Кольку Карасева в травмпункт, а меня – в морг. Вот такие дела, Вова!

Закончив рассказ, Спирин поднял стакан.

– Ну, вздрогнем, Вова, – сказал он, торопливыми глотками выпил содержимое своего стакана и сдавленно добавил: – Не думал я, что здесь такая благодать!

– Погоди, погоди, – продолжал расспросы Лютиков. – А Кольку в травмпункт зачем повезли?

Спирин пососал ломтик лимона.

– Вот зануда, – сказал он. – Кольке я ногой в челюсть заехал, когда кувыркнулся неудачно. Он и на кладбище с шиной был, все вмазывают, а он и рта открыть не может! Будь я живым, два дня бы ржал!

Они посидели немного.

– Про меня что-нибудь говорили? – поинтересовался Лютиков.

– А как же? – удивился Спирин. – Два дня только о тебе и разговоров было. Вдова твоя на поминках водку левую выставила, да и гуляш неудачным получился. Мне-то ничего, у меня желудок железный, а вот Татьяна с Екатериной маялись. Сам прикинь, что они могли в твой адрес сказать!

– Я-то здесь при чем? – криво усмехнулся Лютиков. – Можно подумать, я сам эти поминки готовил и водку левую покупал!

Самым обидным было то, что никто не вспоминал о нем, как о поэте, никто не цитировал его удачных стихов, не вспоминал красивые рифмы и метафоры; не было ничего этого; обсуждали то, к чему сам Лютиков не имел ни малейшего отношения, и не только обсуждали, но и ставили это покойнику в вину!

Вот так, живешь, живешь, а потом оказывается, что о тебе после смерти никто ничего хорошего вспомнить не может. Сейчас Владимир Лютиков с тоской вспоминал, что на поминках своих он так и не побывал, а то бы он, конечно, запомнил, кто там и что говорил, а при случае бы и напомнил!

– Ничего, – бодро сказал Иван Спирин. – Мы и при жизни себя показали, и здесь покажем себя не хуже! Так говоришь, у тебя здесь и книга уже вышла?

– Вышла, – с гордостью признался Лютиков.

– Значит, у меня три выйдет, – уверенно прикинул Спирин. – Ты же, Вовик, в Союз так и не вступил? А у меня членство в Союзе пятнадцать лет, к тому же я сразу после твоей кончины лауреатом премии Шумахера стал, чуть человека года не получил… Ты мне скажи, тут местный писательский Союз имеется? А Литературный фонд? Кому здесь надо заявление писать, на чье имя?

Узнав, что Союза писателей в Раю нет, Спирин лишь покрутил головой.

– Непорядок, – резюмировал он. – Но это дело можно быстро поправить. Как тут народ?

Надо сказать, что Иван Спирин и в самом деле оказался человеком деятельным и общительным. В самый короткий срок он сблизился со Сланским, и не просто сблизился, а заразил старосту идеей создания райского Союза поэтов. «Тут и думать нечего! – громогласно заявлял Спирин. – Если есть души поэтов, значит, и поэтический союз должен быть! Сила, она в единении, Леонид Адамыч!»

Странное дело, Лютиков в обители пробыл куда дольше Спирина, а не знал, что Сланского зовут Леонидом Адамовичем. И это еще раз доказывало, что Лютиков не был создан для интриг, он и общительностью особой не отличался, а потому никак не мог стать заводилой в спиринских начинаниях, хотя покойный земляк ему это не раз предлагал.

Муза Нинель громогласного Спирина на дух не переносила.

– Ты, Лютик, держись от него подальше, – говорила она поэту. – Пусть я глупая, только я за версту чую, что от него серой разит. Этот Спирин к нам по ошибке или по блату великому попал. Творчество – вещь сугубо индивидуальная, ты, Лютик, Пушкина вспомни – много ли он написал, если бы по Михайловским и Болдиным не отсиживался!

Как ни странно, но мнения музы придерживались и соседи.

– Да, Владимир Алексеевич, – сказал Аренштадт при встрече. – Беспокойство вносит в райскую жизнь ваш знакомый. Ему бы в политику, там бы этот человек себя проявил!

Голдберг согласно кивал головой.

– Сказано было в трактате Сангедрин, – сказал он. – Немало было жеребят, чья кожа пошла на чепраки для их маток. – И злорадно усмехнулся. – Это про резвого нашего… Господь мало спит и все замечает.

– Да, Бог не фраер, – рассеянно подтвердил Аренштадт. – Он и при жизни был таким деятельным, Владимир Алексеевич?

А вот Кроликов-Зарницкий оказался под впечатлением от идей Спирина.

– Правильно, Ваня! – хлопал он Спирина по крутой спине. – Союз, он ведь просто необходим. Истинно русские поэты должны держаться друг друга. А для жидов введем ценз по оседлости, грамотности и литературному дарованию. Хоть в Раю избавимся от их засилья!

В «Небесном надзирателе» опубликовали его стихотворение, оттого Зарницкий был полон оптимизма и жизненной силы. Встретив Лютикова, сосед не удержался.

– Гениальные строки написал, – небрежно сказал он. – В «Небесном надзирателе» с руками оторвали, теперь каждый день донимают, спрашивают, что новенького написал!

А чтобы Лютиков не сомневался в гениальности написанных строк, немедленно продекламировал:

Потоптался рядом с Лютиковым и неожиданно уныло добавил:

– Удачливый ты, у тебя и муза – баба хоть куда! А мне вот досталась, как говорится, – синий чулок! Ученая стерва, только и знает, что грамматику мне ставит. Веришь, недавно орфографический словарь принесла. Я ее с этим словарем так шуганул, только перья из крыльев полетели. Через поселок за ней гнался, даже не взлетела, зараза, у нее, наверное, задница всю подъемную силу съедает. Бежит и кудахчет, что жаловаться будет. На кого жаловаться? На Эдуарда Зарницкого? Появится, все перья выщиплю!

Косо глянул на Лютикова.

– А новенький наш – орел! Этот далеко пойдет, он многих переплюнет. Ты, Владимир Алексеевич, от его идей не отмахивайся, иначе и опомниться не успеем, как нами снова жиды верховодить станут. Ты Куняева читал? Умный мужик, знает, чего пишет!

– А что, Станислав уже тоже? – удивился Лютиков. – Когда же?

Вот такой у них вышел разговор. Что и говорить, шумел Иван Спирин в Раю, не до стихов ему было, раз организаторские способности в одночасье прорезались.

Да что там говорить! Такое ведь и при жизни не раз бывало.

Живет себе человек, тихий такой, спокойный, творит помаленьку, или какую-нибудь общественно полезную работу выполняет. Народ таких видит и вниманием оделяет, поэтому не удивительно, что избирают такого человека в профком или, скажем, народные депутаты. А в этом человеке всю жизнь административная жилка дремала, он и сам об этом не подозревал. И вот, дорвавшись до командования кем-либо или чем-либо, человек разительно меняется. Это в нем административная жилка дрожать начинает. А как она задрожала, пропал человек и на свет появился чиновник. Ему уже не до творчества, не до общественно полезного труда, он уже сам по себе величина и демократическое достояние. Не дай бог с таким лоб в лоб столкнуться, разворотит все вокруг до самого основания. Хочешь посмотреть, каков человек в действительности? Дай ему маленькую власть или хотя бы надежду, что он до этой власти дорвется. Тогда он и проявит себя в полном объеме.

Поэтому совсем не удивительно, что покойный царицынский поэт Иван Спирин себя в Раю проявил.

Ходили слухи, что он до самого архангела Михаила дошел.

Тот Ивана Спирина выслушал, подумал и благосклонно кивнул.

– Союз так Союз. Только чтобы без резни!

Идея обрела плоть и кровь, под знамена Ивана Спирина начали собираться поэты. Собирались в основном те, кто на Земле многого не достиг и в Раю им особо не светило. Надо сказать, что среди них Спирин засверкал ограненным бриллиантом. Нет, не в смысле поэзии, в смысле высокого предназначения. Ясно уже было, что руководить райским Союзом поэтов станет именно Иван.

Сам Спирин ходил загадочный, к делу и не к делу намекал, что у него на верхах все схвачено, к Самому, мол, запросто вхож, а архангел Михаил его амброзией угощает. Было так или Спирин немного по обыкновению своему хвастал тем, чего и в помине не было, небеса умалчивают.

Административная работа кипела.

Прямо все по жизненной песне, хоть и с маленькими изменениями: «Скончались мы, чтоб сказку сделать былью!»

Лютиков этим кипением не обольщался, ему еще с прижизненных времен было хорошо известно, что если вокруг такое кипение начинается, значит, конец всему уже не за горами.

На Земле, когда Лютиков живой был, тоже все так начиналось. Под сладкий лепет мандолины и экзальтированные речи ставропольского комбайнера все кипело и кружилось. Перестройка шла полным ходом, не прошло и семи лет, строители нового светлого будущего растерянно огляделись и увидели, что застрельщик хоть и не на коне, но весь в белом, а они вместе с остальными по уши в дерьме.

Как говаривал один знаменитый разведчик, на досуге сочинявший афоризмы: «Исторические оптимисты довели окружающее до такого состояния, которое пессимистам не снилось даже в кошмарных снах».

Поэтому и в Раю Лютиков не особо обольщался. Он хорошо помнил старинное китайское проклятие: «Чтоб ты жил в эпоху перемен!»

Сам Спирин регулярно забегал к Лютикову, заманивал перспективами и упрекал товарища в инертности и безверии. «Мы умерли, чтоб сказку сделать былью! – кричал Спирин, плеская в свой стакан лютиковский коньяк. – Старик, очнись, будь поэнергичней, и ты увидишь еще небо в алмазах!»

Слова Спирина напомнили Владимиру Алексеевичу, что давно он уже не был у Бездны на краю.

Бездна продолжала жить своей непостижимой жизнью.

Разноцветными нитями вытягивались в черных просторах таинственные туманности, помигивали далекие звезды, и, глядя на скопления их, Лютиков с неожиданным ужасом подумал: неужели и демиурги, живущие у звезд, стремятся к единению? А если нет, то чем можно объяснить скопление звездных миров в Плеядах, Гиадах или, скажем, в созвездии Геркулеса? И что творится в Центре Галактики? Не энергичный ли демиург, подобный Спирину, там царит?

У Бездны на его вопросы не было ответа.

Только слышно было, как в непостижимых галактических просторах кто-то сумрачно бормочет: ур-рра-циоррр!