Читать книгу Ускорник (сказка). Часть 1 - Сергей Смирнов - Страница 4

Слегка приоткрыв после приятной дрёмы глаза, он увидел голубое небо и качающиеся на его фоне кроны сосен.

Август – самая прекрасная пора для любого студента-первокурсника. Именно в этом месяце вступительные экзамены успешно сданы, зубрёжка и экзаменационные переживания уже позади, а учёба и колхоз начнутся только где-то в немыслимо далёком сентябре, через целых тридцать, а может, и сорок дней счастья. Студент-первокурсник может целый месяц наслаждаться заслуженной свободой. Может уехать из пыльного города в деревню или на дачу, а может вообще укатить с подругой на море или укатить один, а подругу найти уже там, на побережье. Можно пить и не приходить ночевать домой, родители не особенно будут против – отрок заслужил свой первый послешкольный глоток свободы. Короче, тревоги уже позади, цель достигнута – радость беспредельная, будущее обеспечено на следующие пять лет, и именно поэтому август после поступления и есть тот самый счастливый месяц в жизни студента, поступившего на первый курс гражданского вуза.

Совершенно наоборот обстоят дела у первокурсников военных училищ. После такого же трудного периода вступительных экзаменов, зачётов по физподготовке, профессионального тестирования, проводимых в военных лагерях, в палатках с комарами, строем, дневальными, подъёмами, зарядками и другими обязательными атрибутами воинской жизни, после первой мандатной комиссии новоиспечённых курсантов ожидает, как и их гражданских коллег, такой же август. Но это вовсе не месяц первого глотка свободы. Скорее наоборот, это месяц особого военного счастья! Это счастье даже имеет своё название. Называется оно курсом молодого бойца или КМБ.

Именно об этой вопиющей несправедливости думал курсант, точнее – младший сержант, поступивший на ускоренный курс Военного Краснознамённого института Министерства обороны (ВКИМО) Виктор Петрович Чернов. Почему он не студент, а курсант, почему вместо заслуженного отдыха он должен бегать, прыгать, подтягиваться, отжиматься, стрелять, подшивать воротничок, чистить сапоги и вообще заниматься всевозможной армейской ересью и ещё обучать этой ереси некоторых своих подчинённых – вчерашних школьников? Ну а самое непонятное для него было то, что он каким-то совершенно мистическим образом после восьми месяцев полного армейского дебилизма и утряски мозгов сумел оказаться лучше четырёхсот ребят, претендовавших на одно курсантское место в этом году. И вообще, зачем оно ему нужно это место? Ведь на нём мог оказаться целеустремлённый гражданский отрок или политически грамотный солдат, которому действительно всю жизнь грезился этот слегка таинственный и далеко не всем известный военный институт.

Хотя с другой стороны – думал он, отгоняя угрызения совести – не всё так уж и плохо. Он сейчас косит вполне законным, если не сказать благородным, образом от тягот и лишений, которые должен испытывать дух Советской армии на первом году службы. Он получил возможность за счёт ВС СССР переехать в Москву и получать одно из лучших совковых образований практически на халяву, без взяток и репетиторов. Мог ли он мечтать ещё год назад, когда провалил вступительные экзамены в Рязанский педагогический, что через год он попадёт в Москву? И не в какой-нибудь пед, а в наполненный совковой таинственностью и романтикой заграничных командировок военный институт. Но пофигизм Виктора Петровича уже не был таким убедительным и твёрдым, как ещё год назад.

До поступления во ВКИМО Витьку даже в кошмарных снах не могла присниться карьера военного. Скорее наоборот, он хотел стать представителем одной из самых гуманных профессий – педагогом, переводчиком или, на худой конец, библиотекарем. Пределом его мечтаний была учёба на филологическом или историческом факультете или, если повезёт, на инязе. До поступления во ВКИМО он вообще не имел особых жизненных амбиций. Виктор Петрович мечтал лишь о скромной, ни к чему не обязывающей работе, о наличии большого количества свободного времени при наименьшей загруженности в рабочие часы. Всего год назад Виктор был стандартным пофигистом и лентяем. Ему были параллельны и карьера, и радости продвижения по службе, да и всё остальное, связанное со стереотипами человека, имеющего активную жизненную позицию, твёрдо соблюдающего кодекс строителя коммунизма. Но всё это осталось в другой жизни.

Он не был сильно одарённым ребёнком и предпочитал идти по пути наименьшего сопротивления. В школе он ненавидел те предметы, которые надо было действительно учить для получения приличной оценки. Витьку нравились русский язык, литература, история, обществоведение, английский – эти предметы можно было вообще не учить, а просто иногда почитывать учебники – и четвёрка, а то и пятёрка была обеспечена. В общем, как говорили его школьные педагоги, мальчику особенно легко давались гуманитарные предметы. С математикой, физикой и химией наш герой дружил по принуждению, которым являлся средний балл в аттестате зрелости, выдаваемом школой. Нельзя сказать, что Витёк вообще ничего не соображал в точных науках, но для овладения ими ему приходилось прикладывать нешуточные усилия, а это никак не увязывалось с его жизненными принципами не наглого, а скорее либерально-фаталистического пофигизма.

Фуражка закрывала глаза и лоб младшего сержанта, нежившегося в тени под завёрнутыми вверх пологами малой лагерной палатки. Витёк стоял дежурным по курсу, и пока весь курс находился на плацу, отрабатывая строевые приёмы, необходимые для принятия присяги, он позволил себе расслабиться на застеленном солдатскими матрасами и одеялами деревянном настиле. Палатка, где он разлёгся, находилась почти напротив тумбочки, на которой стоял дневальный из его языковой группы, бывший суворовец Васька Легоньков. Конечно, Виктор Петрович желал бы вообще ничего не делать и спать в единственной палатке с закрытыми пологами в компании с поступившими черпаками3 и дедами, но дремать на шухере перед дневальным было уже хорошим показателем его продвижения по неуставной армейской иерархической лестнице. Как прекрасно, нежась в тени сосен, осознавать, что кто-то там, совсем недалеко, тянет ногу на плацу, готовясь продемонстрировать отцам-командирам, а также родителям и родственникам свою строевую выучку во время принятия присяги, а ты можешь дремать в нежной тени августовского подмосковного леса, наслаждаясь пением птиц. Волна уже далёких армейских воспоминаний вдруг накрыла курсанта Чернова.

Идея пойти в военное училище Витьку пришла случайно, когда командир роты рассказывал о прелестях курсантской жизни во время очередной политинформации. Витёк сразу просёк, что вместо двух лет полной военной нирваны и очищения разума от знаний, полученных в школе, он сможет сохранить, а где-то даже приумножить их, проведя один год в училище. После чего ему не составит труда завалить летнюю сессию в конце первого курса, уйти опять солдатом в армию на несколько месяцев и, дембельнувшись, восстановиться в каком-нибудь педе. Может, даже без потери курса. План был прост и жесток по отношению к Вооружённым силам Советского Союза. Не знал тогда рядовой Чернов, что ВС СССР, по сути своей, были одной из самых жестоких организаций в мире той эпохи. Но жестокости и непорядочности по отношению к себе эта организация никому не прощала: ни врагам, ни уж тем более своему собственному личному составу.

Выбрать военный институт Витьку тоже помог его величество случай. Однажды, будучи в наряде по штабу, помдеж отправил Витька наводить порядок в кабинете замполита. На столе в кабинете лежали правила приёма для поступающих в военные учебные заведения. Витёк взял книгу в руки. В этот момент дверь кабинета распахнулась, и в неё вошёл замполит части майор Хабибулин. Сначала Хабибулин сделал грозный вид и уже хотел накричать на оборзевшего духа, который осмелился прикоснуться к высшей степени секретным документам, лежавшим на столе замполита, но, заметив, что этим секретным документом была книга, по которой у замполита были самые низкие показатели в дивизии, замполит пошутил:

– Куда поступать надумал?

Подобный вопрос застал Витька врасплох. Находясь всего долю секунды в нерешительности и оцепенении, он вдруг решил, что сейчас самый подходящий момент, чтобы приступить к осуществлению задуманного плана. Рядовой Чернов залепетал о своих достижениях в гуманитарных науках, опираясь на которые он и хотел бы выбрать будущую военную специальность. Неизвестно зачем Витёк соврал, что, учась ещё в девятом классе, он занял первое место на районной олимпиаде по английскому, в которой участвовали только десятиклассники. Закир Тимурович улыбался и внимательно слушал бессвязное блеяние и откровенное враньё духа. Как только монолог сошёл на нет, замполит, выдержав паузу, с иронией заметил:

– Вам, товарищ рядовой, с вашими глубочайшими познаниями в иностранном языке в военный институт надо.

Витёк и понятия не имел про то, что только что сказал замполит. Хотя название «военный институт» звучало гораздо симпатичнее для абсолютно гражданского человека, чем какое-нибудь «Трижды Краснознамённое, дважды ордена Кутузова, четырежды прославленное в боях и сражениях Усть-Кокчетавское командно-политическое военное училище». Далее замполит, заметив огонь интереса в глазах у бойца, попытался его затушить. С военной иронией он стал объяснять духу Чернову, что военный институт – это бесполезная затея, потому как проходной бал в это учебное заведение формируется из генеральских звёзд родственников.

Но замполит и сам не имел понятия о том, что ежегодно, чтобы не нарушать коэффициент социального состава курсантов и слушателей, в это заведение брали «ребят из народа». Предполагалось, что именно представители народа и должны были попасть в элитное военное учебное заведение из рядов вооружённых сил. Им предстояло стать опорой отцов-командиров в деле армейской подготовки и воспитания элитной молодёжи, пришедшей со школьной скамьи. Армейцев назначали командирами языковых и учебных групп. Должен же кто-то приводить в более-менее военное состояние отроков-мажоров, сынков и близких родственников военной, номенклатурной и политической элиты эпохи развитого социализма. В момент этого разговора Чернову было всё равно, куда поступать. Зная, как замполит любит инициативных и смелых солдат, Витёк, изобразив огонь в глазах, заявил:

– Я смогу, у меня получится, я стану курсантом военного института.

Вообще-то, это было не так просто – прослужив всего полгода, срулить из части, не став даже черпаком. В этом как раз и заключался большой недостаток осеннего призыва, который и привёл нашего героя в ряды вооружённых сил сразу после школы. Замполит, понимая всю безнадёжность затеи с поступлением во ВКИМО, тем не менее не упустил возможности улучшить показатели по профориентации среди личного состава части и вместе с особистом подготовил документы на потенциального абитуриента. В его планы не входило поступление Чернова во ВКИМО, но каждый солдат части, отправленный весной на окружной сборный пункт для абитуриентов военных вузов, сильно улучшал показатели его работы. Поступит солдат или нет – было не важно для показателей, а вот тот факт, что рядовой его части написал рапорт на поступление в училище, подтверждал высокое состояние морального и боевого духа среди личного состава и мог сильно повлиять на скорейшее присвоение замполиту очередного воинского звания.

Документы ушли в округ в феврале, а в апреле пришёл вызов на рядового Чернова В. П. с предписанием прибыть 14 мая на окружной сборный пункт для военнослужащих срочной службы, поступающих в военные учебные заведения, находящийся в в/ч4 34987 под Киевом. В сапёрной роте, где Витёк служил духом, его идея закоса стала всем ясна сразу. Другие духи восприняли этот поворот в жизни своего товарища как вызов, желание выделиться, быть хитрее всех. Закос в казарме не скроешь. Другие духи уже хотели сделать тёмную своему сослуживцу, но деды не спали. Они всегда были готовы вовремя раскрыть коварный заговор духов. Ведь если этот заговор будет раскрыт офицерами раньше них, то лишение увольнений как минимум на всю весну было гарантировано всем старослужащим.

Дух Чернов был вызван на ковёр в каптёрку, где ему пришлось держать ответ за свои действия и желания, несовместимые с кодексом поведения добропорядочного духа Советской армии. Ему инкриминировалось нарушение основного параграфа поведения духа ВС СССР, а именно: дух не имеет права косить. По сроку службы не положено. И ещё у дедов было сильное подозрение, что рядовой Чернов – замполитовский стукач, за что его и посылают в военный институт на разведчика учиться.

После несильного, почти дружеского тычка в грудину вместо приветствия деды, изъяснявшиеся на не всем понятном великом могучем русском языке, насыщая его инвективами и идиоматическими выражениями, предложили духу Чернову объяснить свой поступок.

Витёк стоял в каптёрке в трусах и сапогах. Перед ним с чаем, в стильно подогнанных парадных брюках ПШ5, удерживаемых на атлетических фигурах мещанского вида разноцветными, неуставными подтяжками, сидели деды: старшина роты – старший сержант Бектемиров, каптёр – рядовой Светлов и помощник командира взвода – сержант Теракопов. Дедов в роте было, конечно, чуть больше, но остальные по разным причинам забили на разборки с хитровымудренным духом Черновым. Кто знает, чем может закончиться подобная беседа после отбоя с лучшим другом замполита и особиста.

– Слющай, ара6, ты защем хотель офисерим бить? Ты щто, нас, дедовь, по жизни чхморить хотель, а? Тэбе щито, жьизнь плох, а? Ми щто, тэбе жизнь по жизени нэ мёдом намазать, а? Ти щето хощещь, щтоби тэбе дедушька Тэгран партьанка в свой рот стираль, а? Ти щето, вообще борзый дух и нас уважьать забиль, а? Тебэ только дэдов щеморить хотель и офисером по рота ходить и всех пох, а?

– Ей, Тигран, остынь, да? – отхлебнув чая, сказал Свет (Светлов). – И вообще, ты по-русски лучше нас всех говоришь, нафига опять своего «ара, слющай» включил?

Тигран действительно говорил по-русски очень неплохо, хотя с акцентом. Но как только на него находила злость, включался армянский колорит. И тогда у слушающих оставалось два варианта: либо слушать, бояться и молчать, либо осадить армянского скакуна незлой, но бьющей в цель шуткой. Витёк выбирал по сроку службы первый вариант, а Свет, руководствуясь теми же временными показателями периода службы – второй.

– Итак, Чёрный, нафига ты рапорт в училище написал? Тебя что, чморят здесь не по сроку службы или больше других? Ты решил офицером стать, чтобы тут порядок навести, всех дедов зачморить в отместку? Не нас конкретно. С этим желанием мы тебя даже в звездатых погонах обломаем. Но тех, кто за нами придёт. Это тебе первая предъява. Давай вякай, не заставляй старых маяться. Только имей в виду, от твоего блеяния сейчас зависит не только твой сон в эту конкретную ночь, но и жизнь в казарме до уезда на сборы. А если вернуться придётся, то и вообще вся служба до дембеля. Ты же не хочешь стать чмошным дембелем, да?

Очень много раз в жизни Виктор Петрович Чернов ещё будет вспоминать этот эпизод своей жизни и задавать себе вопрос: «И какого хрена мне нужна была эта затея с военным институтом?» Но это был тот самый первый раз, когда этот вопрос колюще-режуще встал в его мозгу рядового, вызвав нестерпимое чувство жалости к самому себе. «Служил бы себе духом как положено и всего через каких-то полгода после перевода7 стал бы черпаком, а ещё через год – дедушкой. Наслаждался бы гоняньем духов и уважением отцов-командиров… Нет, решил сделать закос на год… И на тебе, получи каптёрочную разборку, да ещё вместо законного сна… Хорошо бы хоть без переломов рёбер обошлось. А то, говорили, у миномётчиков одного духа три месяца назад за какой-то непонятный залёт деды так наказали, что пацана аж комиссовали, а в роте потом столько разборок было, что следователь из военной прокуратуры чуть ли не сам командиром роты стал. До сих пор каждую неделю в ту роту наведывается. Короче, дело замяли, но уставняк в роте навели полный, да только жить от этого в казарме невозможно стало. Что солдатам, что офицерам». Витёк собрался с духом, каковым и сам являлся на данный период службы, и решил сказать всю правду про закос и про жажду поступить в институт после службы.

Деды слушали несвязную речь Витька молча, лишь иногда по очереди издавали хлюпающие звуки, потягивая горячий чай. В конце речи, видя некоторое нивелирование эмоционального всплеска среди присутствующих, Витёк и сам немного расслабился.

– Почти убедил! – лапидарно обнадёжил Светлов рядового Чернова. – Но вот тебе вторая предъява: на кого и за что ты стукнул замполиту и особисту, что тебя так легко в разведчики определили?

– Какие разведчики, вы чего? Я на переводческий факультет документы подавал. Зафига мне кого-то сдавать? У замполита процентов по профориентации не хватает – вот он и сунул меня куда попало.

Витёк знал, что он говорит почти правду, но звучало это не убедительно, а деды даже приостановили чаепитие и уставились на духа оценивающе. Витёк, конечно, помнил, как майор Хабибулин неоднократно напоминал, что одной из важнейших его задач в части является выявление неуставных отношений между военнослужащими, а рядовой Чернов, как будущий офицер, должен уже сейчас вносить свой посильный вклад в дело борьбы с дедовщиной. Витёк внимал всем указаниям майора, но стукачество презирал ещё с детского сада. Зато он научился с искренним пониманием выслушивать замполита и кивать, когда надо было выразить свою солидарность со сказанным. Замполит сначала рьяно пытался вербовать Чернова, но, судя по всему, у него уже были агенты в сапёрной роте, а получение нового, причём скоро уезжающего рядового духа выходило за рамки оперативного интереса политотдела. Про себя Закир Тимурович решил, что незачем тратить силы на гнилой объект. Вот когда боец вернётся, провалив вступительные экзамены – а случиться это должно было наверняка, по его пониманию – тогда Чернов и станет надёжным и очень даже перспективным агентом. Он его обнадёжит новым поступлением на следующий год, а взамен попросит… Нет, безоговорочно потребует сдавать, как стеклотару, всех кого ни попадя. Замполит для осуществления своих далеко идущих планов даже попросил командира роты подать рапорт на присвоение звания младшего сержанта рядовому Чернову.

Немая пауза затянулась, и Витёк уже начал думать, что лучше сразу упасть на пол, когда начнут бить, или забиться в угол каптёрки и закрыть руками лицо. Он лишь ждал, когда кто-нибудь из дедов попытается встать из-за стола, и тогда он обязательно скажет: «Ну зачем вы, мужики?» Потом сразу опустится на пол, закрыв коленями грудь, а руками – лицо. Главное – чтобы не было синяков на лице. Спина – не важно, офицеры туда не смотрят, а с фингалом под глазом не отвертеться от расспросов офицеров. Если молчать – мол, ночью о косяк двери глазом в темноте ударился – то весь план по закосу сорвётся. Скажут, дедовщину комсомолец Чернов покрывает. А сдавать Витёк по-любому не мог, хоть пусть в госпиталь на экспертизу отправляют. Но и план свой, столь детально подготовленный, не хотелось оставлять на произвол судьбы.

Обычно в критических ситуациях даёт о себе знать инстинкт самосохранения, при сильной боли отключается сознание, при сильном голоде человек плюёт на приличия и ест трупы людей, при отсутствии силы человек начинает использовать свою слабость как смертельное оружие. С Витьком произошло это в первый раз.

– Не сдавал я никого и никогда, а сейчас, если не верите, делайте что хотите. Я сказал честно, что закосить хочу и, если надо, для закоса сдам всех и вся, как стеклотару. Мне плевать на вас. – Витёк весь дрожал, адреналин бегал по сосудам, заставляя сердце работать, как компрессор.

– Ти щто, дух, совсем нюх потерял, а? Ти думай, чито лепищь, ми тэбя щась за эти слова совсем зачморим.

– Хватит, Тигран. Чёрный, кругом, бегом, отставить! По команде «бегом» руки сгибаются в локтях, а корпус тела подаётся вперёд. Будущим офицерам что, устав не писан? Бегом, в койку, марш! Всё, фу, фу, нет тебя, дух, испарился, – отрезал молчавший до этой минуты Бектемиров.

Никогда ещё команда, даже в самой её жёсткой и неприятной форме, не звучала столь сладко для духа. Кризисный момент миновал. Витёк, как стойкий оловянный солдатик, выполнил приказ старшего сержанта без малейшего колебания, быстро и чётко до самой кровати. И только на ней его организм позволил себе отключиться, он уже не слышал шёпот других духов, рассуждавших о том, в какое место и как сильно его били. Он забылся, ему ничего не снилось, организм вынес большую эмоциональную перегрузку, а совесть была чиста и не мешала мальчишескому сну.

А в это время в каптёрке деды продолжали разговор.

– Бек, ти знаешь, я тебя уважаю, ти мэнэ как брат, даже больше, но зачем ты духа просто так отпустиль? Он сейчас другим духам расскажет, что он дэдущьек на одном местэ вертель, и тэбэ и мэнэ потом они совсемь на голова сядут. Они совсем ньюх потэряют. Ты меня понимаещь, да? Зачем ты так сделать, скажи, пожалуйста?

– Да ничего он и никому не скажет. Другие духи с ним знаться не хотят, он для них чужой. Он косит и честно об этом нам сказал. Ему, конечно, по сроку службы не положено. Хотя этот шанс на закос есть у всех, только пользуются им единицы.

– Слющай, Свет, ты зачем его защищать? Он что, твой бират, земляк? Кито он вообще такой, чтоби косить? Он дух, и я биль дух, и ти биль дух. Ми сталь дэд, и потому нам польёжено косить. А у нэво ищо срокь не прищёль, эму нэ польожено. Вот ти, Бек, скажи, да?

– Не буду я ничего говорить. Чёрный – хитровымудренный дух, иначе его в разведчики никто бы не отправил. Мы его сейчас довели до того, что он сам на нас чуть не кинулся, как крыса, загнанная в угол. Мы бы ему сейчас по горячности навешали, а потом разборки бы начались. А то, что нам приключения не нужны, про это говорить смысла нет. Я хочу спокойно на дембель уйти, мне дизель8 не нужен. Пока не уедет, будет по нарядам ходить не больше других духов. Это ты, Тигран, оформи, как положено по уставу. А других духов придержать надо, чтобы они свою разборку с ним не учинили. Что случится – на нас всё свалят. А лучше всего отправить его работать куда-нибудь на склад, чтобы в роте глаза не мозолил. Всё, я спать.

Сергей Бектемиров поднялся, взял из лежавшей на столе пачки «Космоса» сигарету, положил её за ухо и пошёл в туалет перекурить перед сном и почистить зубы после курева.

В голову лезли дебильные мысли по поводу завтрашней встречи с замполитом и доклада относительно сегодняшнего разговора с Черновым. А что, если Чёрный и правда стукач? Тогда замполит точно сверит их показания, и если что-то не бьёт – не уйти Беку в первой партии на дембель, как обещал замполит. А ведь дома она, Ирка… Если бы она только знала, на что пошёл честный пацан Серёга за те десять суток отпуска и за обещанную первую партию на дембель. Хрен с ней, с армией, но ведь в части земляков много, не дай бог кто про его стукачество узнает. В Магадане, откуда он родом, с этим строго, сексоту в городе не жить. Как она всё-таки достала его, эта армия, как хочется на всё наплевать – и домой, к Ирке. Она та самая, та любимая, которая ждёт. И ради неё, ради приближения встречи с ней Серёга, который сам давил стукачей, как крыс, в ПТУ и потом, когда был духом, давил их в армии, теперь стучит сам. Что может быть страшнее испорченного правильного пацана? Только очень испорченный и очень правильный пацан. Несправедливо всё-таки винить любовь и армию в человеческих грехах, обстоятельства лишь способствуют проявлению порока. Что заложено внутри души – всегда выйдет наружу, когда начнутся трудности. А в обычной жизни никто про это и не думает.

Дед-стукач – смешно, не правда ли? Но ведь именно эта категория военнослужащих находится под наименьшим подозрением у сослуживцев и потому наиболее востребована офицерским составом. Что взять с духа? Он шуршит и спит, ему ни до чего, кроме пайки и сна, нет дела. У деда всё наоборот: он почти не шуршит, спит днём и пьёт чай ночью, он всё знает и всё видит. И завербовать его намного проще, чем духа. Деду по сроку службы положено быть более циничным и тщеславным, чем другим категориям военнослужащих. А где искушение – там и порок. Искушение, в свою очередь, всегда было и будет тем механизмом вербовки, который безотказно работал и работает во все времена и со всеми народами. Духу нечего терять, потому как у него и так ничего нет. У деда ситуация диаметрально противоположная. Дед живёт мыслями об отпуске и о скорейшей демобилизации. У деда спокойная жизнь в части. И за это спокойствие, за отпуск и за первую партию на дембель дед готов на многое.

Покурив и почистив зубы, Сергей пошёл спать. Он не сразу уснул – его мучили мысли о стукачестве и об Ирке. Он пытался убедить себя, что всё это он делает ради любви, ради неё. Но всё равно спокойствия на душе не было.

Наутро после зарядки и завтрака Свет повёл Чёрного на склад получать мыло для бани. Да и вообще надо было отделить Чёрного от других духов, дабы не было ненужной потасовки или разборки с мордобоем и синяками. На складе сидел прапор, которого ни Свет, ни Чёрный раньше в части не видели.

– Здрасте, товарищ прапорщик, – панибратски обратился Свет к старшему по званию. И не просто к старшему по званию, а к начальнику вещевого склада, от которого зависело благополучие и порядок в роте. – А чё, Сергей Трифонович уволился или как?

– Слышь, бача9, то, что у вас в части воины совсем оборзели, это я сразу понял. Непонятно мне, почему вы этой борзости молодых учите. Не боитесь, что они и на вас потом забьют и также борзеть до дембеля будут?

– А это со мной не молодой, а будущий офицер, он скоро отсюда ноги вставляет в военный институт и там на разведчика учиться будет. Так что при нём можно, он всё равно никому ничего не скажет, даже если пытать будут. Он же разведчик, – ехидно парировал Светлов укол прапора, искоса поглядывая на Чёрного.

– Ну и зачем ты сюда с будущим офицером-разведчиком пожаловал? Чего надо?

– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?

– Уже обратился. Чего надо, не томи, видишь, новую должность осваиваю?

Витёк стоял в оцепенении, наблюдая за происходящим. Но где-то в глубине то ли души, то ли головы кто-то подсказывал: «Смотри и запоминай, всё происходящее тебе наверняка пригодится. Так делаются дела и в армии, и в жизни».

Свет в это время уверенно продолжал:

– Товарищ прапорщик, разрешите получить восемьдесят три комплекта нижнего белья и отрез подшивочного материала на роту для замены соответствующего обмундирования после очередной помывки личного состава. – Выпалив на одном дыхании всю эту чушь, Свет встал по стойке смирно, включив огонь в глазах и уставившись, не моргая, на прапорщика.

Да, здесь, на Родине, всё изменилось, по-другому стало. Каптёры стали наглее и хитрее – это уж точно. Ну да ладно, жизнь продолжается, десантники не сдаются. Ни Свет, ни уж тем более Витёк не могли до конца понять значения этой фразы, но прапор, упомянув про десантников, сразу поднялся в их глазах. Хотя выступление прапора перед срочниками на подмостках пыльного вещевого склада с плакатами по подгонке обмундирования и образцами военных причёсок выглядело нелепо, если не сказать абсурдно.

Прапорщик Хрещагин Вениамин Пантелеймонович чуть больше чем полгода назад вернулся из ДРА10. Он ещё плохо ориентировался в совке и не до конца ощущал себя в новой ипостаси прапорщика ВС СССР. Его прапорщицкий срок службы ещё толком и не начался. В часть, где служили Свет и Чёрный, его направили для прохождения практики после окончания школы прапорщиков. На самом деле, Хрещагин ждал второй командировки в ДРА. Почти три года назад он с весенним призывом попал в Витебскую ДШБ11. С вводом наших войск в ДРА для оказания братской помощи он, как один из лучших бойцов, был направлен командованием для выполнения интернационального долга в дружественную державу. Война не доставила ему ни удовольствия, ни разочарования. Но Вениамину стало ясно, что жизнь на войне лучше, чем в родном совхозе, где мать заставит жениться после дембеля, а председатель заставит работать от зари до зари. Веня не любил учиться, хотя и закончил десятилетку всего с пятью тройками. Для совхоза «Путь Ильича» Тюменской области это было почти как для москвича закончить МВТУ имени Баумана без троек, но и без красного диплома. Работа в сельском хозяйстве также не шибко привлекала Вениамина Пантелеймоновича. Копание в земле или в пропахших мазутом тракторах нагоняли на него тоску и уныние.

Веня любил авантюры и приключения и мог бы стать неплохим вором или аферистом, но природные данные – широкие плечи, рост сто девяносто, отличное здоровье – помогли ему не сесть в тюрьму, а попасть служить в элиту вооружённых сил – десантные войска. Попав на войну, он раскрыл все свои природные таланты и дарования. Он неистово изучал незнакомую местность, проводя на ней рекогносцировку, согласно требованиям первой части боевого устава, правильно выставлял боевые охранения и устанавливал мины и растяжки. Как Индиана Джонс, он вступал в контакт с местным населением и за пачку сигарет мог узнать, когда, где и с каким грузом скоро придёт караван. Он знал, как сохранить своё отделение и как выгоднее пожертвовать молодым солдатом ради успеха очередной операции. Ему доставляло удовольствие сидеть на точке и быть готовым к очередной стычке с врагом, между делом расслабляясь травкой или брагой из баков БМП12. Он иногда даже испытывал наслаждение от мысли, что сегодняшний друг-афганец может завтра ворваться в его палатку и расстрелять всех, включая его. Но и сам никогда не оставался в долгу перед дружественным народом Демократической Республики Афганистан.

Хрещагин всегда был рад, используя свой воровской фарт, добыть разведсведения где-нибудь на базаре в чифирне-притоне, доложить о них пахану-ротному, дождаться проверки сведений и приказа от сходняка батальонного командования, а после с лихостью налётчика участвовать в операции. Конечно, на операции можно было и буйну голову сложить, и потерять половину подельников из числа бойцов отделения, но если остаться в живых и получить новую дозу адреналина и медаль «За боевые заслуги», жизнь становилась ещё красочнее и интереснее.

Для Вени это была вообще не жизнь, а малина. У него на войне было всё, о чём только мог мечтать девятнадцатилетний деревенский пацан: свой дом – отдельная палатка, японский телевизор и двухкассетный магнитофон. Ему доставляло удовольствие осознание своего превосходства над теми, кто слабее или моложе. Но до дедовщины Веня никогда не опускался. Дедовщины на войне нет и быть не может. Здесь никто не будет разбираться, что положено дедушке, а что – духу и кто шмальнул тебе в спину – дух-афганец или дух из твоего отделения, которого ты вчера заставил стирать свою форму. Уважительное отношение отцов-командиров тоже подстёгивало тщеславие десантника. Да, конечно, там шла война, погибали наши солдаты и офицеры, но в целом всё было пристойно и намного интереснее, чем в родном совхозе.

Дембель солдата-срочника был неизбежен, как крах мирового капитализма. Вот почему Веня после дембеля и решил поступить в школу прапорщиков, после которой он надеялся вернуться на старое место в ДРА, но уже в новом качестве и с новой зарплатой, тем самым изменив свою судьбу, а возможно, и судьбу всего мирового капитализма. Единственным препятствием был тот факт, что после окончания упомянутого учебного заведения надо было дождаться замены и перевода в родную бригаду, находившуюся уже почти в полном составе в ДРА. С этим надо было смириться, и бравый военный усердно считал портянки на вещевом складе означенной части, ожидая своей очереди в пекло войны.

– Так вот, товарищ рядовой, помывка вашей роты осуществляется в четверг. Соответственно, приходите за означенным имуществом в среду в часы, указанные в расписании работы вещевого склада. Всё ясно? Кругом, шагом марш!

Прапорщик Хрещагин профессионально отшил наглого каптёра и продолжил ознакомление с документацией склада.

– Товарищ прапорщик, ну пожалуйста, отпустите хотя бы бельё. Командир роты приказал, ведь мне потом целый день всё пересчитывать, да по размерам разложить надо будет, – не унимался Светлов.

– Знаю я, чего тебе пересчитывать и раскладывать надо будет. Для себя и для друзей-дедов ты, конечно, всё правильно пересчитаешь и разложишь, а духам, как обычно, бельё на три размера больше или меньше достанется.

– Что выдадите, то и достанется, товарищ прапорщик.

– Ну вот что, у тебя список личного состава с размерами с собой?

– Никак нет. А зачем? Я всё и так помню.

– А я не помню и помнить не собираюсь. Бегом в роту и принесите мне, товарищ рядовой, список личного состава с размерами, заверенный старшиной и командиром роты. Если через пятнадцать минут его у меня на столе не будет, то бельё получите только в среду при предоставлении упомянутого списка. Задача ясна?

– Так точно.

– Выполнять! Бегом марш! Время пошло.

Прапорщик Хрещагин уткнулся опять в складские книги и описи.

– Чёрный, всё ясно? Вперёд!

Витёк, стоявший во время разговора у входа на склад, не особо следил за сутью разговора. Он не сразу понял, чего от него хотят, и потому уставился тупым вопрошающим взглядом на Хрещагина. Хрещагин, хоть и не считал себя сентиментальным человеком, но, будучи по сути своей Робин Гудом, не желавшим пролития крови без пользы для себя, решил заступиться за духа.

– А при чём тут этот Чёрный-рядовой? Приказано было вам. А вы для этого рядового даже не старший по званию. Так что ваше время в ваших руках.

Вениамин знал, чем чревато подобное заступничество для духа в казарме после отбоя, и решил немного исправить ситуацию:

– Давай, каптёр, сбегай сам. А твой дух мне пока поможет сапоги пересчитать и тюки с ними на верхние полки закинуть. Хотя, в принципе, мне без разницы: хочешь, ты тюки ворочай, а дух до роты за бумажкой смотается. Выбирай.

– Да нет уж, спасибо, товарищ прапорщик. Наворочался я в своё время и тюков, и других тяжестей.

С этими словами Свет развернулся и поплёлся в казарму. Витёк же не знал, что делать дальше, и потому стоял молча у пожарного щита. Прапорщик с надрывом изучал складскую опись. Было видно, что складская логистика была непривычным для него делом.

– Тебя как зовут? – нарушил тишину старший по званию.

– Рядовой Чернов.

– А меня – Вениамин Пантелеймонович, – непривычно официально представился прапорщик, подумав про себя: «Какой я Пантелеймонович? Дай бог, старше этого духа на два-три года. Ну да ладно, надо же когда-нибудь начинать становиться солидным. Начнём солидничать в этой части с младших по возрасту и званию». – Так вот, рядовой Чернов, лезь на верхнюю полку и скидывай оттуда эти четыре тюка. Будем сапоги пересчитывать, согласно требованиям директив Главного управления тыла ВС СССР, – удивившись своим глубоким познаниям в области регламентирующей документации, приобретённым в школе прапорщиков, промолвил Вениамин.

Витёк молча полез наверх и, несколько напрягшись, скинул оттуда сначала один мешок с сапогами, а потом – ещё три. Вениамин Пантелеймонович легко, как парашютные сумки с Д613, подхватил тюки и поочерёдно вывалил на пол их содержимое.

– Берёшь связку с парой сапог, сравниваешь, совпадает размер или нет. Называешь мне размер, если совпадает, и складываешь в кучу согласно размеру. Понятно?

Вениамин Пантелеймонович сурово посмотрел на бойца и понял, что проблем не будет – боец хоть и хилый, но не тупой. Витёк трудился с прапором часа два, пока не вернулся Свет со списком. Увидев выполненный объём работ, Светлов остался доволен тем фактом, что духу Чернову служба на складе уж точно мёдом не показалась.

– Вот принёс, товарищ прапорщик, – радостно произнёс Светлов и передал прапорщику листок бумаги.

– Чернов, перекурить на улице пять минут, кругом, бегом марш! – привычно отдал приказ прапорщик. Когда дверь за Витьком закрылась, Хрещагин обратился к Свету: – Мне тут на складе помощник нужен, со всем с этим барахлом разобраться и все описи проверить, оставь мне Чернова.

– Это не ко мне, это к командиру роты. Бельё будем получать или за письменным приказом командира роты ещё надо сбегать? – Лицо Светлова как бы ничего не выражало при этих словах.

Вениамин понял свою ошибку. Не надо было гонять дедушку за абсолютно ненужной бумагой в роту. Но кто ж знал, что боец окажется смышлёным, да ещё и прилежным. А самому разбираться со складским имуществом ой как не хотелось. Ведь не его это дело – портянки считать. Ему-то всего и нужно – несколько месяцев до следующей замены продержаться на этом грёбаном складе. И всё. Туда… Опять к мужским правильным делам, к взрывам и обстрелам, к оружию и смерти. Можно, конечно, попробовать выпросить Чернова через командира роты, но кто ему – незнакомому, новому прапору – даст целого рядового, да ещё на халяву? Нет, надо действовать здесь и сейчас. Задействовав весь свой талант дипломата-налётчика, Веня с добродушной улыбкой продолжал:

– Можно, конечно, и к командиру роты обратиться, и с новой парадкой ему помочь, когда он на дембель пойдёт. Хотя, говорят, офицерам это ни к чему. Как думаешь, рядовой Светлов?

– Да зачем вам этот дух сдался? Он ведь всё равно скоро на сборы уезжает. Давайте я вам любого другого духа пришлю?

Веня про себя сразу просчитал: уехавший из части солдат – самое лучшее, что можно придумать после того, как он сам уедет в Афган. Он-то уж точно никому ничего не скажет. Да и воровать ему нет смысла – в вещмешок много не набьёшь. А вот зато списать на него можно будет всё что угодно: все пропажи и расхождения в описях. Пусть рядовой Чернов виноват будет, если что. Главное – самому после его поступления долго тут не засиживаться. Конечно, Веня обогащаться за счёт вещевого склада не собирался, но и ведение строгого учёта и контроля ему удовольствия не доставляло. А потому пропажи и недостачи могли, как говорят в армии, вполне иметь место быть.

– Каптёр, спасибо тебе за предложение, но мне и этот солдат сойдёт. Так что либо по рукам, либо бери свои комплекты и – буру, бача14.

Светлов и Хрещагин нашли взаимопонимание и договорись о следующем: каждое утро после развода, за исключением тех дней, когда Чёрный стоит в наряде, Свет будет забирать Чернова в каптёрку и отправлять работать на склад. А если какое-то внеплановое построение или ещё что, то Чернов будет значиться отправленным за подшивочным или другим каким-нибудь материалом на вещевой склад.

Витьку уже порядком надоело торчать на улице, периодически принимать стойку смирно и отдавать честь проходящим мимо офицерам и старослужащим. Он решил, что пересчёт маек и трусов требует его личного вмешательства, и потому вернулся в затемнённое полуподвальное помещение вещевого склада.

– А, инджибьё, бача15, мы тут как раз про тебя толкуем, – с нескрываемой радостью в голосе позвал Витька прапор и в двух словах изложил согласованный со Светом план работы духа на вещевом складе.

Время до сборов пролетело как один день. В работе время всегда летит незаметно. Ну а если эта работа идёт под руководством, в общем-то, весёлого и незлобного начальника, то с ней и казарменные печали нипочём.

Казарменных печалей, как ни странно, тоже хватало. Несмотря на постановление ротного совета дедов о неприкосновенности духа Чернова, другие духи всё-таки попытались вывести Витька на разбор в туалет после отбоя. Но всё прошло без нервов и мордобоя. Виктор, используя отработанный на дедах приём, честно признался в желании закосить от службы, что, конечно, не добавило ему авторитета среди сослуживцев, но и не дало повода сверстникам в тапках, трусах и майках развязать руки. Честность – хоть и не очень надёжное оружие, но с её помощью иногда можно быстро и легко обезоружить противника, не дав ему причин для осуществления задуманного. Повинную голову меч не сечёт.

Витёк наслушался рассказов Хрещагина про Афган, но так и не утвердился в мысли ехать туда по своей воле. Хрещагин много и часто говорил о том, что нужно делать, чтобы остаться живым на войне. Витёк делал внимательный вид, но на самом деле эта тема его абсолютно не тревожила. Он считал себя человеком сугубо гражданским и потому был уверен, что ему это всё до лампочки. Непонятно почему, но из всего объёма армейской мудрости, поведанной Хрещагиным, в голове у Витька отложились лишь два назидания: «Не бери чужого парашюта после укладки и свой никому не давай». И второе: «Обосраться, но выжить – лучше, чем геройски погибнуть с полным кишечником».

С первой мыслью спорить не было смысла, так как про парашюты наш герой в то время ничего не знал, да и не хотел знать. Ну а вторая мысль определённо шла вразрез с принципами социалистического реализма, озвученными на уроках литературы в период изучения творчества Максима Горького и Николая Островского. Спорить со старшим по званию, который к тому же неплохо относился к Витьку, не имело смысла. Да и не уверен был Витёк, что прапор помнит из курса средней школы, кто такие Горький и Островский. Витёк работал, а прапор поучал духа и травил байки про войну.

За два дня до отправки на окружной сборный пункт для солдат срочной службы, поступающих в военные учебные заведения, на общем построении замполит зачитал приказ о присвоении рядовому Чернову В. П. звания младший сержант. Витёк не обрадовался и не расстроился, но для других духов это было неординарное событие. Обычно сержантов назначали после увольнения очередного сержанта-дембеля. А тут на тебе, на ровном месте – две лычки ни за что ни про что. Это присвоение звания долго муссировалось в курилках, туалетах и каптёрках, но, как обычно это бывает в армии после нового события, коим стало прибытие в часть женщины-мединструктора, оно успешно забылось и ушло на второй план.

Однако на душе у Витька было неспокойно. Не дай бог, придётся вернуться в эту же часть после года в училище, а ведь в училище переводов в черпаки не делают. Это он уже у ротного узнавал, так и придётся Витьку духом до дембеля оставаться. Позор и презрение со стороны сослуживцев были гарантированы при таком раскладе.

Переговорив на эту тему с Хрещагиным, боец Чернов утвердился в мысли, что перевод действительно необходим. Вечером после ужина Виктор Петрович подошёл к Свету в курилке и объяснил ему ситуацию. Свет сказал, что такие дела он один не решает, но обещал поговорить с другими дедами.

После отбоя, как обычно, в каптёрке готовилось чаепитие и собрание по поводу перевода Чёрного.

– Какой ему перевод, слющай, он дюх, фу, нет его, он сколько слюжит, а? – сразу после постановки вопроса на повестку дня начал свой разносный монолог сержант Теракопов.

– Подожди, Тигран, осади коня, про этот перевод только мы знать будем, духи ничего не узнают, а Чёрный завтра в десять утра сваливает. Так что с нас взятки гладки. А если он вернётся, то уже как минимум три месяца пройдёт. Никто ничего не вспомнит.

Светлов несколько неумело, но, в общем, мотивированно выступал в защиту идеи перевода.

– Слющай, Свет, я тэбя очень, очень уважяю, только нэ понэмаю, зачем ти под это подписаться хочешь?

– Да не подписываюсь я ни под чем. Пацан он нормальный, нехорошо нормальному пацану на дембель духом уходить.

Свет, конечно, понимал, что у других дедов есть что ему возразить по поводу Чёрного. Ведь Витька никто в училище не гнал, он сам на закос отважился, так что проблема с переводом – это его личная проблема.

– А потом, тебе, Тигран, разве не хочется за этот закос на его заднице назидание оставить? Смотри, он уйдёт и не вернётся, а ты тут службу тянуть будешь. И за себя, и за него, и сделать по этому поводу ничего не сможешь.

– Я нэ знаю, зачем ти всё это сказаль, но если всэ за, то мая нэ протыв.

Тигран сделал обиженный вид, но хорошо понял из сказанного Светловым, что у него есть шанс отомстить Чернову.

– Ладно, сделаем так. Ты, Свет, сходи к танкистам и позови своего зёму-дембеля16. Он и отобьёт, что положено. А ты, Тигран, давай приготовь всё. Чернову условие: если прибудет в часть до нашего дембельского приказа, то перевод повторится. Чтобы другим духам не обидно было, – отрезал Бек, который молча наблюдал за спором Света и Тиграна.

– Бек, слющай, а почему какой-то танковий зёма Света, а не ми?

– А ты когда успел дембелем стать? И так этот перевод все традиции нарушает. Короче, делаем, как я сказал – или перевода вообще не будет.

Вопрос был закрыт. Чернов Виктор Петрович героически выдержал двенадцать ударов по своей заднице металлической пряжкой. Ну а наутро всё было как в песне Александра Новикова: «Ну а потом со звёздами на ляжках я был ментами выкинут за дверь». Покинув КПП, Витёк зарёкся ни за что не возвращаться в эту часть, чего бы ему это ни стоило. Теперь он будет серьёзно готовиться к поступлению, ведь пережить второй раз двенадцать ударов пряжкой солдатского ремня казалось ему нереальной экзекуцией. Так что стимул для поступления в военный институт у него был вполне реальный, отмеченный на филейной части гематомами в форме звёзд.

К вечеру того же дня Витёк перешагнул порог КПП в/ч 34987 – части, в которой был организован сборный пункт для таких, как он. В этой воинской части находилась одна из самых показательных гвардейских дивизий Киевского военного округа, так что службу в ней несли строго по уставу, а потому доставалось всем – и дедам, и духам.

Виктор приехал на сборный пункт одним из первых и уже на следующее утро сразу отправился в библиотеку части за учебниками по английскому, русскому, литературе и истории. Ему повезло: все необходимые учебники ещё были в наличии.

Всех поступающих в военные училища разбили на роты в соответствии с избранным вузом. Витёк попал в роту, командиром которой был предпенсионного возраста капитан. Никто не мог точно сказать, почему порядочному женатому военному с неплохим послужным списком в сорок два года так и не присвоили хотя бы майора и не отправили перед дембелем подзаработать денег и поднажиться куда-нибудь в Польшу или ГДР17. В части ходила легенда, согласно которой давным-давно, сразу после окончания Киевского ВОКУ18, по нелепой случайности этот «пятнадцатилетний капитан»19, а в ту пору – молодой лейтенант, попал служить в часть недалеко от Костромы. В этой части были собраны отстои советского офицерства. Молодой лейтенант не был отстоем и мечтал об академии и достойной карьере в Вооружённых силах Советского Союза, но оказалось, что обстоятельства были выше него. Офицеры-отстойники очень часто устраивали всевозможные увеселительные мероприятия и просто попойки. Им нечего было терять, а изменить в своей жизни и карьере они ничего не могли, да, возможно, уже и не хотели. Служба их никак не занимала, но нужно было дотянуть свой срок в армии и уйти в отставку на заслуженную, пусть и небольшую, пенсию. Для того чтобы хоть как-то скрасить свою военную жизнь и досуг во всеми забытой части, офицерам приходилось, как сейчас говорят, креативить, задействовать все свои таланты и умения. Все помыслы залётчиков со стажем сводились к получению достаточно примитивных, первобытных удовольствий, которые могли бы быть разделены на три основных категории: выпивка, охота и женщины. Возможны были и комбинации из двух, а иногда сразу из трёх категорий.

Выпивка была у них всегда. Зарплаты хватало с избытком, и магазин был недалеко. Охота тоже была вполне доступна: лес вокруг части изобиловал животными. Тем не менее хорошее охотничье оружие и соответствующие боеприпасы были в дефиците. Применять же боевое оружие и патроны многие из названных офицеров не решались, зная о незаконности данных действий и возможности уголовного преследования. Они хоть и были отстоями и пофигистами, но дураками не были, это точно. С женщинами была полная засада. Женщин в части не было и не предполагалось в соответствии с организационно-штатной структурой. Но народ заменял отсутствие слабого пола постоянным присутствием нешуточной дозы горячительных напитков в любом месте и в любое время.

Необходимо заметить, что начальство не очень способствовало развитию отношений между отстойным офицерством и местными жителями. А потому командировки в близлежащие населённые пункты, а уж тем более в округ, были достаточно редки.

Однажды весной, когда снег уже растаял, а летний период с присущим ему наличием огромного количества насекомых ещё не начался, среди отстойного офицерства части созрела идея о проведении праздника весны, иными словами – попойки на свежем воздухе. В ту пору начальство в связи с повышенной напряжённостью на всех границах и в связи с майскими праздниками издало директиву о переводе всего офицерского состава частей на казарменное положение. Это решение командования послужило лейтмотивом выбора места проведения попойки.

Внутри части практически по её диагонали протекала небольшая речушка, вдоль которой стояли склады с никому не известным секретным содержимым. Эти склады надёжно охранялись часовыми на вышках. Кому-то из отстойных офицеров пришла в голову идея соорудить плот из растущей на территории части древесины и сплавиться в законный выходной по речушке, не покидая пределов части, сопровождая это мероприятие поеданием шашлыка из кабанины и распитием спиртного. Всё было подготовлено именно так, как предполагал план проведения мероприятия. Спиртное запасено, кабан добыт, его мясо замариновано для шашлыка, плот срублен солдатами-срочниками и поставлен под парами с мангалом и дровами в верховьях речушки.

Время «Ч» было назначено на ближайшую субботу. Начальство тоже было извещено соответствующим образом: «Типа мы тут отдыхаем, а вы ничего не знаете и не замечаете». Оставалось решить последнюю проблему – предупредить дежурного по части, заступающего в субботу, что в пределах части предполагается сабантуй и нет необходимости никого напрягать по этому поводу. Но как это обычно бывает, в суете подготовки к мероприятию про эту часть плана просто забыли. По роковой случайности, дежурным по части заступал тот самый «пятнадцатилетний капитан». Час «Ч» пробил. Плот успешно отчалил от лесной пристани, мероприятие началось… Водка, природа, закуска и хорошая компания достаточно быстро сделали своё дело. На плоту сначала велись задушевные беседы, а потом песни с плясками. Кому-то пришло в голову вывесить пиратский чёрный флаг и написать на нём: «Анархия – мать порядка». Проплывая мимо караульной вышки, кто-то из офицеров крикнул часовому с азиатским прищуром: «Эй, чурка20, дай автомат». Часовой действовал в соответствии с уставом гарнизонной караульной службы: позвонил в караульное помещение и доложил начальнику караула на не очень понятном русском языке о происшествии на посту. Начальник караула, сержант срочной службы, отправил на пост разводящего, а сам позвонил дежурному по части и доложил о происходящем. Дежурный, наш герой, не заставил себя ждать и пулей примчался в караулку. Лейтенанту уж больно хотелось проявить себя с лучшей стороны и заработать заслуженный авторитет и признание со стороны начальства. Разводящий, придя с поста, доложил, что плот с анархистским флагом, антисоветским лозунгом и лицами, очень похожими на некоторых офицеров части, проплывает в настоящее время мимо складов, находящихся под охраной караула. «Промедление смерти подобно, – решил лейтенант. – Это мой звёздный час». Он немедленно побежал в дежурку докладывать командиру части. Командир части был человеком мудрым и, зная о проведении сабантуя, заведомо сказал жене, чтобы на все звонки и приходы посыльных та говорила, что его нет дома. Но наш лейтенант однозначно решил проявить себя. Не дозвонившись до командира части, он сработал полностью в соответствии с уставом. Лейтенант набрал номер оперативного дежурного по округу и доложил о том, что группа офицеров части вывесила антисоветский лозунг и распевает похабные песни, находясь на территории охраняемых складов. Оперативный дежурный из слов лейтенанта сделал свой вывод и доложил далее по команде. Доклад его был простым: в такой-то части группа офицеров подняла восстание. Командующий военным округом набрал телефон министра обороны и доложил, до конца не разобравшись, а возможно, находясь не в очень трезвом состоянии в субботу вечером, что в его округе восстала такая-то часть и он просит разрешения своими силами разобраться с ситуацией.

Маршал Гречко был фронтовиком и привык решать проблемы в соответствии с законами военного времени, а потому ответил начальнику округа просто: «Мы не в царской армии, поэтому офицерских восстаний у нас нет и быть не может. Немедленно разберитесь и доложите». Командующий округом вызвал своего начальника штаба и приказал подавить восстание быстро и однозначно. Необходимо заметить, что в те далёкие времена армия была хорошо организована, экипирована и обучена. Связь работала устойчиво и быстро, так что с момента получения информации до момента принятия решения прошло несколько минут. Бригада ВДВ на вертолётах была в течение двух часов переброшена в место дислокации означенной части. Ближайшая танковая дивизия с полным боекомплектом вышла маршем в намеченный район. Так что, когда офицеры-отстойники в абсолютно пьяном виде на плоту подплывали к забору, на другом конце части на них были направлены дула танков Т-54, а по берегам речушки уже успел занять огневые позиции десант.

Ко всеобщей радости, боевые действия были окончены, так и не успев начаться. Конечно, потом были нешуточные разборки с исключениями из партии, снятиями с занимаемых должностей, переводами в Забайкалье и на Дальний Восток и даже увольнениями из рядов вооружённых сил. Так что многим досталось по заслугам. Ну а на карьере лейтенанта-дежурного просто поставили жирный крест, так как формально наказать его было не за что, действовал он в соответствии с уставами и инструкциями, но даже самое высокое руководство понимало, что весь сыр-бор произошёл именно из-за него. Рвачей даже в Советской армии никто особо не жаловал.

Неизвестно почему, но Витёк сразу не понравился «пятнадцатилетнему капитану», который пытался сделать всё от него зависящее, чтобы не дать младшему сержанту Чернову шанса поступить в военный институт. Витёк очень часто попадал в наряды. Капитан не давал ему спокойно готовиться, постоянно озадачивая какой-нибудь работой. Ну а за самое малое нарушение воинской дисциплины капитан был готов написать рапорт и отправить Чернова обратно в часть. Месяц на сборном пункте показался Витьку годом концлагеря.

Но ничто не вечно в этом мире, и Витёк, выдержав все испытания судьбы, немного восстановив знания, потерянные за время службы, был отправлен вместе с другими военнослужащими, прошедшими отбор на окружном сборном пункте, в учебный центр Военного Краснознамённого института, находившийся недалеко от подмосковной станции Чкаловская. Необходимо отметить, что из более чем двухсот потенциальных абитуриентов ВКИМО, прибывших на окружной сборный пункт, в Киевский военный округ на Чкаловскую было отправлено только порядка восьмидесяти кандидатов. Остальные либо залетели по дисциплине, либо не прошли медкомиссию и профессиональное тестирование, либо не смогли сдать зачёт по физподготовке.

Те, кому повезло, были поделены на отделения по пять-десять человек и отправлены с предписанием, находившимся у командира отделения, в Военный Краснознамённый институт для сдачи вступительных экзаменов. Витьку и ещё девятерым членам его команды счастье улыбнулось: писарь в командировочном предписании перепутал дату прибытия к месту назначения. Таким образом, у всей команды появилось лишних три дня, чтобы зависнуть в Москве или Подмосковье.

Старшим в отделении Витька был назначен старшина-дембель, носивший артиллерийскую форму. Ребята всё спланировали заранее, запаслись гражданкой и оповестили родственников в Москве. Утром третьего июля десять коротко постриженных ребят в одежде явно не по размеру, с армейскими вещмешками вышли из плацкартного вагона поезда Киев – Москва и, пройдя почти строем мимо вокзального патруля, разбежались по своим родственникам и друзьям. Явиться в учебный центр необходимо было всем вместе шестого июля, поэтому встречу назначили на станции Чкаловская в двенадцать часов дня. У троих парней из команды не было возможности перекантоваться три дня в столице, но их с удовольствием пригласил к себе на дачу москвич Сергей, за которым прямо на вокзал подъехал отец на синих «Жигулях» и увёз всех четверых.