Читать книгу Диктатор - Сергей Александрович Снегов, Сергей Снегов - Страница 18

К чести Омара Исиро, ни стерео, ни газеты не приукрашивали военного положения. На уличных стереоэкранах Забона ежечасно вспыхивали цветные схемы расположения наших и вражеских войск. Мы втроем – Пеано, Прищепа и я – помчались с вокзала в штаб обороны. Я остановил машину у газетного киоска, купил «Трибуну». Лохматоголовый лидер оптиматов Константин Фагуста воспользовался нашими неудачами на фронте для очередного удара по Гамову. Неистовый редактор «Трибуны» крупными буквами извещал в заголовке собственной статьи: «И одного бумажного калона не стоит наша разведка». И доказывал, что только дураки или предатели могли проглядеть, что неприятель сосредотачивал свои силы на северном фланге.

Я передал газету Прищепе, потом ее прочитал Пеано. Главнокомандующий, как всегда, мило улыбался. У Прищепы зло сверкали глаза. Он ненавидел Фагусту. Он и раньше говорил мне, что не понимает, почему Гамов покровительствует этому истерику.

– В народе – тревога, тревогу Фагуста отразил, – заметил я. – Этого у него не отнять – острого ощущения наших провалов. Но откуда он берет информацию, Павел?

– Каждый день – от Исиро. После особо скандальных статей его вызывает Гамов. Но Фагуста – единственный человек, на которого Гамов влияет мало – и пока мирится с этим. – И Прищепа добавил со злостью: – Долго это не продлится. Я разберусь, почему редактор «Трибуны» ведет себя так вызывающе, – и Гамов поймет, с какой гадиной имеет дело.

Это прозвучало достаточно грозно. В отличие от Гамова, Павел Прищепа – как, впрочем, и все мы, друзья Прищепы, – не был одарен способностью предвиденья.

В штабе мы познакомились с картой боевых действий. Она выглядела безрадостно. На Забон наступало в пять раз больше неприятельских дивизий, чем мы могли выставить на защиту. Я смотрел на карту и снова думал, что лучший исход – объявить Забон открытым городом, чтобы избавить от бомбежек с водолетов. А затем сдать его. Оперативная карта кричала о том же разноцветными флажками, мигающими огоньками и зелеными вспышками на местах, где значились неприятельские аэродромы: каждая всполох означал посадку нового водолета-бомбардировщика. Я молчал. Меня окружали защитники Забона. Я не мог им сказать, что не верю в устойчивость их защиты. Зато Пеано уверил их, что с Западного фронта движутся хорошо вооруженные дивизии, с восточных заводов скоро подойдут батареи полевых метеогенераторов – потоп низвергнется на врага, когда он вступит в низины перед городом.

Все это верно, конечно: и дивизии перемещались на север, и на заводах спешно заканчивали сборку новых метеогенераторных установок, и все запасы сгущенной воды направлялись в Забон. Лишь одного не сказал Пеано: все это знает и враг. И если малоизвестный нам пока Фердинанд Ваксель не дурак и не лентяй, – а как нам хотелось бы видеть его дураком и лентяем! – он выиграет в том, в чем мы сегодня всего слабей: во времени. Он все мог сделать скорей, чем мы, он просто был ближе к Забону, чем наши маршевые дивизии, чем наши метеогенераторные заводы, чем те предприятия и города, где мы срочно изыскивали энерговоду. Я на его месте использовал бы эту фору. У меня не было оснований считать, что Фердинанд Ваксель глупее меня.

– Хочу познакомиться с разведывательными лабораториями, – сказал я Павлу.

Уже давно прошло то время, когда я удивлялся приборчикам капитана Павла Прищепы и тщетно расспрашивал об их конструкции. Теперь мне по должности надлежало знать все. И я сам подписывал приказы, превращавшие кустарные мастерские, изготовлявшие такие аппараты, в хорошо оснащенные заводы. И присваивал этому производству высший приоритет, и ассигновывал полковнику Павлу Прищепе такие суммы, от которых у моего друга капитана Прищепы застопорилось бы дыхание и помутилось в глазах, но которые полковник с возмущением называл мизером и жаловался Гамову, что я недооцениваю разведку.

Мы с Пеано шли за Павлом, а впереди двигались два офицера, предъявлявших охране разрешение на вход то в одну, то в другую дверь – для каждого помещения требовался свой пропуск. Лаборатория ближней разведки размещалась на девятом этаже Штаба обороны Забона – четыре оперативных зала, уставленных командными приборами, и один обсервационный. Оперативные залы ни меня, ни Пеано не интересовали, в них переводились на машинный язык директивы, которые мы сами вырабатывали. Но в обсервационном зале мы задержались. Здесь можно было увидеть все действия противника в районе Забона.

Обсервационный зал напоминал обычные залы только по названию, а реально был овальным туннелем, густо уставленным самописцами. Несколько перегородок – от пола до потолка – разделяли выпуклую стену на отсеки: «Юг», «Юго-запад», «Запад», «Северо-запад», «Северо-восток». Перед пультами, наблюдая своими районами, сидели по два разведчика.

– Двенадцать приборов на одного разведчика – не много ли? – спросил Пеано.

– Можно и больше, но нет нужды, – ответил Павел. – За самописцами и интеграторами не наблюдают. Дежурные следят лишь за своими личными датчиками на территории противника.

Я смотрел на цифры, вспыхивавшие на одном из интеграторов в отсеке «Юго-запад». На этом направлении наступал Фердинанд Ваксель, прибор показывал чуды железа, перемещавшегося по шоссе № 13, – танков, автомашин, электроорудий, резонаторов, импульсаторов, вплоть до гвоздей в сапогах солдат. Датчики не расчленяли, сколько металла приходится на каждый вид снаряжения и оружия, только «железный вес». Я смотрел, как быстро скачут цифры на счетчике, и мысленно видел шоссе, заполненное людьми и машинами, – большие, очень большие силы бросал главнокомандующий кортезов на Забон! Гамов не захотел добровольно сдать город. Сумеем ли мы отстоять его? Найдем ли защиту от лавины людей и металла?

Павел показал Пеано металлический стерженек – по виду обыкновенный гвоздь. Это и был интегратор продвигающегося мимо него железа.

– Такие датчики вбиты в деревянные столбы, присыпаны землей вдоль дорог, приварены к фермам мостов. Найти их трудно, а еще трудней расшифровать их передачи.

– А личные датчики? – выспрашивал Пеано.

– Принцип тот же. Интегратор и воспринимающий аппарат. Просто для большей секретности личный датчик настроен на индивидуальное биополе разведчика или на его столь же индивидуальный приемник.

– Понял. Личный датчик осуществляет связь дежурного разведчика с его агентами на территории противника. Так?

Я подошел к сектору «Северо-восток». Здесь висели такие же приборы, только их было поменьше: этот сектор высвечивал территорию Нордага, не то нашего нерешительного союзника, не то столь же нерешительного нейтрала. В этой небольшой стране руководители не слишком кляли Кортезию и не распинались в любви к нам. Но зато, в отличие от других соседей, не выпрашивали ни товаров, ни денег. Президент Нордага даже не приехал на конференцию – прислал одного из министров.

Меня встревожили показания интеграторов «Северо-востока». На дорогах, примыкавших к нашей границе, перемещались слишком большие массы металла. Вудворт предупреждал, что любой союзник может превратиться в открытого врага. Нордаг если и не превращался во врага, то основательно укреплял свою пограничную оборону.

– Возвращаемся, – сказал я Прищепе и Пеано.

В штабе я вызвал по видеотелефону Гамова.

– Положение грозней, чем я думал, – сказал я. – У Вакселя больше сил, чем мы предполагали. И мне не нравится, что на границы Нордага интенсивно выдвигаются войска. Потребуйте от Штупы срочной готовности к большому метеоудару. Пеано вылетает в Адан, чтобы форсировать действия на Западном фронте, я остаюсь в Забоне.

– Оставайтесь. О ваших подозрениях относительно Нордага информирую Вудворта. Мне давно не нравится ледяная сдержанность нордагов, но Вудворт к ним благоволит.

Штупа прилетел в ту же ночь. К утру пришел состав с метеогенераторами. Штупа приступил к монтажу метеоустановок. Я попросил его явиться ко мне в штаб.

– Когда начнут действовать метеогенераторы? – спросил я.

– Спустя двое суток мы разыграем такой ураган, что у кортезов слетят каски с голов, – ответил Штупа.

– Спустя двое суток кортезы подойдут к возвышенностям вокруг города, к нашей последней линии обороны, Казимир, – сказал я, пренебрегая условностями обращения, – ветром армию Вакселя не сдуть. Ее надо утопить! Только это может помочь Забону до подхода дивизий с Западного фронта.

Штупа ответил не сразу. Он очень изменился, наш министр погоды Казимир Штупа. Еще недавно я встречался в квартире генерала Леонида Прищепы с другом его сына – миловидным военным метеорологом, почти юношей Казимиром. Тогда он казался еще моложе своих лет. А сейчас передо мной сидел человек, утративший всю прежнюю миловидность, утомленный, хмурый, неразговорчивый. Он был много старше своего возраста.

– Сколько дней потопа нужно? – спросил он.

– Чтобы новые дивизии сосредоточились вокруг Забона – две недели. Первая часть подойдет через семь дней.

– О двух неделях и не мечтайте – одной не обеспечу!

– Сколько же дней вы гарантируете?

– Три, максимум четыре.

Теперь замолчал и я. Четырех дней ливня могло не хватить.

– Хорошо, – сказал я. – В смысле плохо, а не хорошо. Раз так, не будем торопиться с ливнем. Хляби небесные разверзнем, когда кортезы начнут карабкаться на высоты. Это даст нам выигрыш в сутки.

Штупа ушел на монтажную метеоплощадку. В штабе мне выделили отдельную комнату со стереоэкраном во всю стену и пультом набора информации. Теперь на своем экране я мог продублировать любой интегратор и самописец подземной разведывательной лаборатории – каждому прибору отвечала своя комбинация цифр на моем пульте.

Маршал Ваксель настолько обнаглел, что не сбивал летающих над ним аэроразведчиков. Он был уверен в своем превосходстве над нами. Он знал, что я прибыл в Забон и командую обороной. Между нами установилась невидимая связь. Он издевался надо мной уже тем, что давал разглядывать, как движутся его дивизии. Павел доставил мне портрет Вакселя, я поставил фотографию на стол.

Фердинанд Ваксель, представительный мужчина лет пятидесяти, победно светил четырьмя золотыми звездами на отворотах мундира, тонкогубое лицо кривила насмешливая улыбка, глаза смотрели проницательно и властно. Я вдумывался в его лицо, как в загадку, искал в нем подспудности – и не находил ее. Ваксель был ясен, как обитый железом стенобитный таран. И обладал такой же пробивной силой! И я ломал голову, как перебороть, как пересилить, как перехитрить этого человека, моего противника, так грозно надвигающегося на меня.

Вошел Казимир Штупа.

– Генерал Семипалов, я готов. Когда начинаем?

Я подвел его к экрану и включил обзор юго-западного направления. Гряда невысоких возвышенностей, дугой охвативших город с востока до моря на севере, именно здесь, на юго-западе, была всего ниже, и именно сюда Ваксель направил свои ударные дивизии. Перед возвышенностями простирались болотистые и лесистые низины, их постепенно заполняли машины и люди.

Цветной экран отчетливо показывал, как концентрировались неприятельские войска. С вершин холмов срывались молнии – это пристреливались дальние электробатареи нашей обороны.

– Завтра до полудня они полностью сосредоточатся, – сказал я. – Во второй половине дня Ваксель даст солдатам отдых. Утомленные войска он в атаку не погонит. Кортезы воюют по науке, Казимир. К ночи они начнут натиск. Ночью разыграйте над ними ураган, а если не удастся сдуть карабкающихся на холмы, утром смойте их оттуда, залейте водой. Вы не опасаетесь контрциклонного противодействия?

– Ваксель везет несколько таких же метеогенераторных установок, что и у меня. Монтаж их заканчивается.

– Но это означает…

– Нет, Семипалов. На мои метеоустановки работают все метеостанции страны. Я буду лишь распределять облачные массы, которые издалека гонят к Забону. У Вакселя нет метеомощности, сравнимой с нашей.

– Завтра перебазируюсь к вам, – сказал я, отпуская Штупу. – Прищепа смонтирует на вашем командном пункте такой же обзорный экран.

К утру следующего дня Ваксель подвел свои ударные части к возвышенностям, оборудовал электробатареи, замаскировал их и дал дневку солдатам. Только редкие водолеты проносились над замершими холмами. Я приказал не тратить на них снаряды: наши артиллеристы плохо сбивали движущиеся цели, к тому же не следовало расшифровывать огневые точки.

В полдень я перебрался к Штупе. Он оборудовал свой командный пункт на обратном скате холма. Метеоцентр походил на любой другой командный пункт: по стенам самописцы, интеграторы, командная аппаратура, приборы акустической и оптической связи… И операторы в военной форме. Сам Штупа сидел в уголке за особым пультом, сбоку высился обзорный экран. Он хмуро сказал:

– Приготовления у них закончены. Третий час отдыхают.

– Раньше ночи не выступят. Можете отдохнуть и вы.

– Нам не до отдыха. Самый пик подготовки.

Я вышел наружу и присел на камень. Солнце склонялось к западу. Стояла середина лета, от травы струилось тепло и терпкие запахи. Небо, безоблачное, бледно-голубое, жарким колпаком покрывало холмы и низины. В мире стояла великолепная тишина, он был умиротворенным и вялым: ни одна травинка не шевелилась. Но не только разумом, но и всей кожей я ощущал великое внутреннее напряжение, охватившее природу в этот послеполуденный час. Она не отдыхала, томно и благодушно, как полагалось в дни позднего лета, а сдерживала внутренний трепет – она-то знала, какую бурю в ней накапливают.

Затем на восточном краю неба возникли первые облака. Я думал, тучи будут мчаться на нас из глубины страны – там их накапливали и упорядочивали в массы неохватной толщи, ждущие лишь транспортного циклона, чтобы ринуться на запад. Но туч не было – были беленькие облачка, возникавшие в прозрачном воздухе как бы из ничего. И они не двигались, а стояли, лишь постепенно становясь крупней и из слепяще белых превращаясь в серые и темные. Из командного пункта вышел Штупа.

– Кортезы разгадали наш маневр, генерал. Посмотрите на запад.

Я навел бинокль на противоположную сторону неба. Там появились такие же белые облачка, что и на нашей стороне, и они тоже укрупнялись и темнели и так же неподвижно торчали над скрытыми позициями кортезов, как наши над нами.

– Противодействие нашей метеоатаке? – спросил я.

– Да.

– Это опасно?

– Не думаю. Здесь их метеомощности все-таки несравнимы с нашими. Но неожиданности не получилось. Соответственно, и эффект будет другой.

– Но залить их в низине мы сумеем?

– Нам тоже достанется. Обязан поставить вас об этом в известность, прежде чем прикажете метеоатаку.

– Нам уже досталось, Казимир. Враг подошел к последней линии обороны. С первым сигналом индикаторов, что кортезы выбираются из укрытий и карабкаются наверх, начинайте их смывать.

– Постараюсь, – ответил Штупа.

Ответ прозвучал не по-военному уклончиво – я потребовал объяснений. Штупа снова показал на запад. Солнце там скрылось в тучах. На западе вечером полагалось быть светлей, чем у нас. Но у нас еще сияло небо, а над кортезами густела ночь. Впечатление было такое, будто противник богаче облаками, чем мы. Я сказал об этом Штупе, он хмуро улыбнулся.

– Нет, конечно. Кортезы готовятся к контрциклонной борьбе, чтобы ослабить наше водоизвержение.

Из-за сгущения облаков вечер наступил часа на два раньше своего времени. Я вернулся на командный пункт и больше не отрывался от экрана. Фердинанд Ваксель вдруг стал доказывать, что не все в его действиях можно предугадать. Ни одна машина не показывалась из укрытий. Он остановил свою армию в глубоких низинах и хладнокровно позволил мне использовать все преимущества нашего положения. Впервые он действовал не так, как действовал бы я. Я не считал, что он глупей меня. Но все же самым умным для него было бы вырваться из низин, не дожидаясь ливня, и, овладев возвышенностями, открыть последние запертые ворота на Забон.

– Резон у кортезов имеется, – ответил Штупа на мой вопрос. – Он провоцирует нас на метеоудар еще до сражения за высоты. Ваксель знает, что наши метеогенераторы долгой бури не обеспечат. Хочет отсидеться, а когда потоп схлынет, развить атаку.

Штупа меня не убедил. Если Ваксель задумал отсидеться в низинах, то и мы могли не начинать бури. Каждый день промедления работал на нас: с Западного фронта на помощь нам двигались дивизии. Я вызвал Прищепу.

– Павел, меня удивляет затянувшийся отдых кортезов. У тебя нет новостей о Вакселе?

– Да он вовсе не бездействует! Он отводит армию назад. Просто он ждал темноты. К утру в низинах останутся лишь стационарные установки. Тяжелые орудия, камуфлирующие сооружения, но ни одного солдата.

Теперь план Вакселя стал мне ясен. Своим быстрым броском к возвышенностям он провоцировал немедленное раскручивание циклона. А тайный уход из низин только что вступившей туда армии гарантировал, что наш метеоудар принесет кортезам гораздо меньше потерь, чем мы планируем.

Хитроумного Вакселя надо было опередить и потопить его армию до того, как она выберется из низин. Я приказал Штупе:

– Запускайте бурю!

Я вышел наружу. Прислонившись спиной к валуну, я обводил биноклем небо. Оно в считанные минуты изменилось. С востока ринулись тучи, с запада двинулся встречный облачный фронт. Вдруг на все стороны распростерлась тьма. Ветер вначале мчался поверху, потом опустился на землю. Встреча двух ураганов – запущенного Штупой с востока, и западного, энергично вызванного противником, – произошла над холмами. Воздушный поток отражался встречным потоком, один облачный фронт яростно напирал на другой. Битва ветров и туч быстро превратилась в битву огней, линия сшибки высвечивалась молниями. Сначала они только взрезали толщи облаков, потом их стало так много и они вспыхивали так непрестанно, что небо превратилось в огненный купол – пылало от горизонта до горизонта. И горизонт можно было определить как линию, за которой уже не бушует огонь. Пожар неба освещал пока еще неподвижную землю.

Небо не только горело, но и грохотало. Как все молнии сливались в один исполинский пожар, так и небесные электроразряды складывались в один вселенский грохот. Небо гремело отовсюду, тяжкий гул обрушивался на землю. Я помнил гром электробатарей нашего корпуса, когда мы прорывали главный заслон врага при отступлении к своим. Тогда разом ударила сотня электроорудий. Я думал, что уже никогда не услышу подобного – дрожали руки и сгибались ноги. Но грохот противоциклонной борьбы настолько же превосходил электробатарейный гром, насколько сама тяжкий гул электробатареи превосходит треск ручного резонатора. Я бросил бинокль на землю, зажал уши руками. Надо было поскорей уходить в помещение, инстинкт гнал в укрытие – только напряжением воли, гневным приказом самому себе я заставил себя остаться у валуна.

А затем опустившаяся буря стала взламывать землю. Мимо валуна проносились камни величиной с футбольный мяч. Уроненный тяжелый бинокль вдруг взвился вверх и умчался, не падая. Ветер отрывал меня от валуна – долго противостоять такой буре я не мог.

И когда я уже терял последние силы, ко мне подобрались метеооператор и сам Штупа, ухватили за руки и потащили в укрытие.

– Если бы кортезы поднимались сейчас на возвышенность, их сдуло бы как пушинки, – сказал Штупа.

Но они не поднимаются на возвышенность, Казимир. Они бегут назад. Не пришло ли время потопить врага?

Штупа показал на обзорный экран. Хотя молнии пылали везде, все же в местах противоборства облаков они взрывались ярче. Огненная река перерезала небо на две неравные половинки, она выгибалась на запад, а не уходила на север.

– Пока не сломим атмосферного сопротивления кортезов, начинать ливень опасно. Слишком много воды обрушим на своих.

– А пока мы будем отгонять их тучи, вся армия Вакселя покинет опасное место. Мы все же на возвышенности – нам ливень не так страшен. Бросьте потоп вдогонку кортезам.

Штупа отдал приказ операторам и снова подошел к экрану. Огненная линия противоборства облачных масс выгибалась все дальше. Ветер с востока пересиливал ветер с запада.

А затем разверзлись хляби небесные. Вода с тяжким гулом обрушилась на землю. Я подошел к выходу из командного пункта, прислушался к ее шуму. Грохот потопа менялся: сперва он был глухим и рычащим – земля негодующе отвечала низвергающейся воде. Потом голоса земли затихли – звучала одна вода, бьющая по воде. И уже не гудела, а звенела и шипела. Вода залила сушу, собралась в озера. А спустя еще какое-то время озера прорвали свои берега и стали потоками, бешеные ручьи помчались по земле – новый могучий гул перекрыл и заглушил недавние звон и шипенье. И скоро к общему грохоту мятущейся воды добавился еще новый гул, самый сильный, – загремели водопады, падающие в низины. Ночь посерела – шло утро, но света не было, свет поглощала водная пелена. И воздуха не было – вместо него была одна вода, вода вверху, вода внизу, вода кругом, прутья и стены воды. Возможно, надо бы назвать это как-то по-другому, а не прутьями и стенами, но я не подберу других сравнений для искусственно вызванного потопа. Не выходя наружу, я всматривался и вслушивался в клокочущий мир. Всматриваться было не во что: мир пропал, была лишь мутная, непрозрачная пелена. А сквозь тысячеголосый грохот воды прорывались отдаленные громы молний и уханье чего-то падающего с холмов – не то валунов, не то оставленных вне укрытий машин.

Я соединился с Павлом.

– Ваксель знал, что мы ему готовим, и постарался себя обезопасить, – доложил Прищепа. – Датчики фиксируют множество герметичных автомашин и амфибий. Противник преодолевает болота и потоки где вплавь, а где по дну. Много разбитой техники. Наступление кортезов сорвано.

– Не сорвано, а отложено, Павел. Обычной воды в облаках наготовлено на неделю потопа, считает наш министр погоды, но энерговоды надолго не хватит. Двое суток такого ливня – и Штупа выдохнется.

– И по крайней мере трое суток, пока почва достаточно просохнет, чтобы кортезы возобновили наступление. Я информировал Пеано о событиях на нашем участке. Он ускоряет движение дивизий. Вряд ли Ваксель сможет наступать до прихода к нам помощи.

– Будем надеяться на это, – сказал я.

Ливень продолжался две ночи и два дня. Я держал на связи Забон и Гамова. Городские власти умоляли прекратить наводнение: забита ливневая канализация, улицы превращены в бушующие потоки. Гамов сердился: Ваксель отошел на безопасное расстояние и хладнокровно ждет, пока мы угомонимся – надо перенести ливни и на территорию, куда он отступил. Я посовещался со Штупой. Он не пожелал тратить страховые резервы сгущенной воды на такую дорогостоящую операцию, как дальний переброс не израсходованных на ливень туч.

– Я уже прекращаю контроль над тучами, – сказал он. – И они начинают рассеиваться по своим естественным законам. Завтра, к сожалению, будет ясный день.

Ясный день начался с ясного утра. Над землей засияло бледно-голубое небо, такое прозрачное, словно его тщательно вымыли. А земля была исковеркана и залита грязью. На месте массивного валуна, защищавшего меня во время урагана, была выемка, затянутая уже подсыхающим рыжим месивом: ливень вытащил валун из земли, в которой он покоился, наверно, многие тысячелетия, подкатил к обрыву и сбросил. Мой бинокль тоже покоился где-то внизу – я попросил у Штупы другой. В бинокль открывалась однообразная картина: поваленные леса, реки, переставшие быть реками и превратившиеся в болота. Даже показавшемуся летнему солнцу требовалось основательно поработать, чтобы вернуть в это царство грязи хотя бы подобие твердости. Нового наступления кортезов можно было не опасаться по крайней мере неделю.

Из командного пункта выскочил метеооператор.

– Генерал, вас к правительственному пульту!

Штупа протянул мне две телеграммы. В первой Гамов требовал, чтобы я немедля возвратился в столицу. А во второй – от Вудворта – говорилось, что нам объявил войну Нордаг. Наш северный сосед, сдержанный и в показной дружбе, и в тайном недоброжелательстве, первый из союзников выступил против нас открыто. Инициированный нами ураган залил не только Забон, но и пограничные районы Нордага. Франц Путрамент, президент страны, обвинил нас в метеоагрессии. Я читал и перечитывал телеграмму. Штупа что-то спросил, я не ответил. Я ненавидел себя. Ведь я же видел на разведывательных интеграторах Прищепы, какая масса железа перемещается вдоль границ Нордага! Почему, нет, почему, обнаружив неладное в секторе «Северо-восток», я отнесся к этому так легкомысленно? Вудворт предупреждал нас с Гамовым, что на верность Нордага полагаться нельзя, Ваксель заставил меня служить своему плану. Так ли уж трудно перехитрить неумного противника – а разве я теперь имею право называть себя по-другому? Сам полез в расставленную ловушку, сам полез, да еще так энергично!

В помещение быстро вошел Прищепа.

– Слушаю, Павел! – сказал я. – Какие еще несчастья?

– Нордаги большими силами опрокинули нашу пограничную оборону. Они окружают Забон. Андрей, завтра они будут на том месте, где сейчас мы с тобой разговариваем. Какие приказания?

Я раздумывал, рассеянно глядя на экран. Операторы показывали северо-восточную окраину Забона. Там уже появились чужие войска. Нордаги не маскировались: они знали, что серьезного сопротивления не встретят. Мы все были недопустимо, преступно легкомысленны, и я – первый среди всех!

– Немедленно водолет! – приказал я Штупе. – Временно оставляю вас вместо себя. Будете оборонять город в окружении. Я с Прищепой лечу в Адан.