Читать книгу С тобой и без тебя. Стихи о любви - Сергей Степанов-Прошельцев - Страница 5

Струйки дождя из небесного вымени…

Хоть бы они, гомоня,

мне помогли у Всевышнего вымолить

лёгкую смерть для меня.

Так нагрешил я, что пахнет и вышкою,

как ни крути, ни порхай,

и поведёт, в исполнительстве вышколен,

к плахе меня вертухай.

Но не грусти, дождь окно твоё вымоет

и заплутает в плюще…

Здравствуй, далёкая! Здравствуй, любимая!

Я это – в мокром плаще.

Вспомнишь меня лишь когда-то при случае,

одолевает ли грусть?

Ждёшь ли по-прежнему? Веришь ли в лучшее —

в то, что когда-то вернусь?

Я не вернусь, ничего тут нет странного,

я не вернусь вообще.

Это – не я. Видишь ты только странника,

странника в мокром плаще.

Тот, кем был я, стал лишь рожью озимою,

в эти подснежные дни…

Здравствуй, далёкая, здравствуй, любимая!

Коль что не так, извини.

* * *

Минут убегающих шорох —

так ветер листает тетрадь, —

и время сгорает, как порох,

и некогда это понять.

Ты слышишь, как в ветках синица

поёт нам, таким молодым?

Не надо ещё торопиться,

давай ещё здесь посидим.

Прикрой утомлённые веки,

давай никуда не уйдём,

чтоб это запомнить навеки,

как помнят о счастье своём.

…было это совсем не во сне…

* * *

Я не знал, что с собою не совладаю,

а ты не старалась помочь —

такая счастливая, молодая,

как новогодняя ночь.

Серпантинною лентой струилась гибко

звёздное пламя, падая в снег,

и какая же всё-таки вышла ошибка,

что было это совсем не во сне!

Вернуть бы время, да невозможно,

несусь куда-то – сплошной накат,

и только белая вьётся мошка,

и не растает она никак.

* * *

Закрыло облако полнеба,

дождь без разбора лужи метит…

Нет одиночества полнее

когда один ты в целом свете.

Рождаясь из дождя и дыма,

как туча, прячась в голубое,

оно, как рок, неотвратимо

нависло мраком над тобою.

Молчанье… Нет его заразней —

никто и слова не промолвит.

Но ты встречаешь без боязни

сверканье яростное молний.

И так порой грохочет с неба,

как бьют кувалдою с размаха,

и нету чувства, кроме гнева,

и только в сердце нету страха.

Но небо вовсе не яснее

и вновь тучнеют тучи градом,

и для тебя куда страшнее,

что нет меня, как прежде, рядом.

* * *

Жизнь время мотает на спицы,

впадает душа в летаргию.

Но снова, как раньше, не спится,

всё помнятся ночи другие.

Я слышу листвы шелестенье,

и ветка мелькает кривая.

Своею летящею тенью

она мою тень накрывает.

И гром в отдалении охнет,

и вечер томительно-розов…

А помнишь: стучала нам в окна

такая же ветка берёзы?

С судьбою тогда ещё в споре,

мы вздрагивали от стука,

не зная, что нам семафорит,

что нас настигает разлука.

* * *

Бурлит вокруг людской поток

и неба майского сатин.

Давай оставим на потом,

то, что сказать с тобой хотим.

Зачем гадать, что впереди?

От мыслей пухнет голова.

Сегодня, видно, не найти

необходимые слова.

Терпел почти я целый год.

Когда б комфорт ни возникал,

я убегаю от него,

я не могу без сквозняка.

Но эти горькие слова

живут отдельной жизнью слов.

И наступает их обвал,

когда никто и не готов.

Когда придавит, как мешком,

беда, что мир ещё не знал,

когда покажется смешной

воздушных замков крутизна.

И не весна – разгар зимы.

когда поймём и я, и ты,

что забрели случайно мы

на наше кладбище мечты.

* * *

Боже, мурашки опять по коже,

вишенная весна…

Лишь силуэтами мы похожи

на позабытых нас.

Солнце заходит в поздних аллеях,

даль растворяет дым…

Станет ли краешком нам светлее,

если всё оживим?

Чтобы вернулся запах душицы —

пряный, густой, как джем…

Сможем ли снова мы воплотиться

в тех, кого нет уже?

В тех, кого ввысь поднимали крылья

и в глубину влекло, —

в тех, что когда-то в себе открыли

спрятанное тепло.

Ты не жалей, что хворобы душат,

острой тоской садня,

может, согреются наши души

возле того огня?

Станет ли этот огонь помехой

для монументов льда,

или проклюнется слабым эхом

выстрела в никуда?

* * *

В зимнем мире – он захлопнут —

ничего не происходит,

он, как чемодан с вещами —

им давно в утиль пора.

Только замерзают окна,

и мороз совсем не холит,

и часы нам возвещают,

что сегодня – лишь вчера.

Как поверить в то, что верить

невозможно в этом склепе,

задремавшем в нафталине,

где один сплошной покой?

Кто сказал, что тут мой берег?

Я не слышу этот лепет.

Мир опять безбрежно-синий

и нечаянный такой.

И с минуты на минуту.

жду я важного сигнала,

пусть ещё всё очень зыбко,

намечается едва,

я припомню почему-то

ту улыбку, что согнала

с губ беда – твою улыбку

и забытые слова.

В неспокойном мире этом

я не массовик-затейник,

я пришёл сюда учиться

пробуждаться после сна,

исцеляться ясным светом…

Зацветает даже веник,

коль настойчиво стучится

в двери поздняя весна.

* * *

Сиреневый туман…

Нет, это не Париж.

Но горько пахнет март,

курится дым из домны.

И ты, как этот дым

нетающий, паришь —

такой же, как и он,

свободный и бездомный.

Взгляни вокруг: всё вновь

готовится цвести,

расти, благоухать.

Динамика, движенье.

Но это – лишь запев.

Мир истину постиг:

венец всему – один.

Пора плодоношенья.

Вот яблоня. Её

сечёт весенний дождь,

но так она горда,

вздымая ветви круто.

И, может, счастье в том,

что даром ты даёшь

тепло и аромат,

стихи и жизнь кому-то.

…не могу без тебя, не могу…

* * *

Вновь на стёклах – налёт серебра,

и казенные голые бра,

и столбы – по колено в снегу,

и на ужин, как прежде, лапша,

и опять каменеет душа.

Не могу без тебя, не могу!

Костыли и линялый халат,

запах хлорки, больничных палат —

пожелать бы такое врагу!

Перевязки, врачебный обход.

Что потом? Неизвестен исход.

Не могу без тебя, не могу!

Как ты там? Тебе грустно? Одна?

Любопытная смотрит луна

из окна, предвещая пургу.

Дрогнет лампой очерченный круг…

Ненавистное время разлук.

Не могу без тебя, не могу!

* * *

Как спички, молнии о крыши чиркают,

но только видятся, как в забытьи,

твои большие и чуть с горчинкою,

глаза заплаканные твои.

Раскаты грома звучат, как выстрелы…

Но над загадкой я бьюсь опять,

как получилось, что столько выстрадав,

ты можешь буднично меня предать?

* * *

В нашей жизни много спорного,

не понять порой всего,

не достиг я, видно, полного

пониманья твоего.

Стало тошно – впору вешаться,

я до крайности был зол

и ушёл в тайгу медвежиться

и берложиться ушёл.

На поляне спела ягода,

был цветенья карнавал…

Вместе с сойкой, птичьей ябедой,

я и вправду горевал.

Там, у счастья за обочиной,

где мы с ней совсем одни,

вспоминал я озабоченно

все потерянные дни.

Забывал, что ты – попутчица,

что сошла на вираже…

Забывал, да не получится,

не получится уже.

* * *

Было ли это? Всё-таки, было:

это случается лишь весной,

и девочка, что не меня любила,

сидела в беседке рядом со мной.

Она смотрела на мир с досадой:

никто такого совсем не ждал!

Только вот голос ночного сада

в чём-то обратном нас убеждал.

Впрочем, признаюсь: на самом деле

в этом весеннем саду вдвоём

просто на звёзды мы вместе глядели,

просто думали о своём.

Просто дурманяще пахла вишня,

я отвечал, как всегда, невпопад.

Просто всё это нечаянно вышло —

вряд ли тут кто-нибудь виноват.

Надо ль винить те глаза, что шире

неба и яркие, как финифть?

Можно ли эти глаза большие

в чём-то когда-нибудь обвинить?

* * *

– Останься! Но поезд трогает,

перроны бегут назад.

Не надо смотреть так строго:

тебя выдают глаза.

Читаю я в них: «Ну что же

уставился, как баран?

Ещё не поздно, Серёжа,

в вагоне сорвать стоп-кран.

Ещё твой путь неопознан,

он пройден всего на треть.

Ещё ничего не поздно —

даже и умереть…».

А я, на подножке стоя,

от смерти не жду вестей,

раздавленный пустотою

бессмысленных скоростей.

* * *

Не успел тормознуть – уехала,

и молчание режет уши мне.

Позову тебя – слышу эхо лишь,

отголосок давно минувшего.

В этом лиственном летнем лепете,

пролетающем тёплой стаею,

белым лебедем, белым лебедем

ты в пределах иных растаяла.

Из ушедшего, из забвения

жду ответа и сердцем слушаю,

чтоб, назло всем своим сомнениям,

верить в лучшее, верить в лучшее.

* * *

Тихими шумами, белыми цветами

приходи с ветрами вместе с облаками,

свежестью лесною защити от зноя,

посиди со мною, погрусти со мною.

Мы давно в разлуке, мы давно не вместе,

повилики руки тянутся из мести

к горлу… Перехватит сразу же дыханье…

Только знаешь, хватит, кончено свиданье.

Счастья не прибудет. Ты не виновата.

Будь же всё, как будет, хоть не так, как надо,

хоть дорога – камни, хоть повсюду – змеи,

дай забыть тебя мне, если я сумею.

* * *

Она утонула в том мареве мая,

когда ещё спят, и дома на засове.

Я всё не припомню, но я понимаю,

как мало я знаю об этой особе.

Она укатила на чёрном фиате

(потом я её обнаружу в Париже),

умчалась в фиате с глазами фиалки

куда-то, наверное, к морю поближе.

Туда, где не надо подробностей быта,

где киснуть не надо над постными щами,

где слёз не пролито, где будет забыто,

всё то, что случилось, чего не прощали.

Но если придётся судить по-другому,

не стану я думать о верности женской,

я выключу память и брошусь в тот омут,

в тот омут, фиалковый омут блаженства.

* * *

Двери рассохлись… Прижмусь щекой.

Ты не ждала гостей?

Слышишь, скулит за окном щенком

осень беды моей?

Я пережил тот резкий виток,

горький судьбы сухарь,

я, как в безводной степи цветок,

медленно засыхал.

Я, словно тля в шумящем овсе,

счастье извёл под ноль.

Я позабыл, похоже, совсем,

что ты была женой.

Видишь, я стал, как папирус, жёлт,

запах принёс мышей?..

Я позабыл, для чего пришёл,

ты не гони взашей.

Окна твои затянуло льдом

в утренней тишине…

Это был вроде наш общий дом,

но его больше нет.

Я, словно этот клён во дворе,

к старости порыжел.

Я забываю о той поре,

что не придёт уже.

* * *

На клёнах – увядания печать,

и прах листвы дымится у крыльца.

Исход один: нельзя, увы, начать

то, что уже в преддверии конца.

Ни матери, ни сына, ни жены —

их след земной упрятала трава.

И только вязкий шёпот тишины,

её неразличимые слова.

Ну, что ж, теперь, наверное, пора

собраться в путь, один остался шаг.

От этого октябрьского костра

не вспыхнет ярко твой родной очаг.

Ты только этот шорох не забудь,

чуть слышный шёпот в сквозняке аллей.

Ну, вот и всё. Ты выбрал этот путь.

Пока не поздно, слышишь, не жалей!

…грустное прощание с вылеченным детством…

* * *

Подавали ей устрицы на обед —

эта девочка дьявольски хороша.

Эта девочка знала цену себе,

но черна была у неё душа.

Ей за благо – боль причинять другим.

Полюбить её – это смертный грех.

Только любим мы, не кого хотим, —

это выше наших желаний всех.

Я носил охапками ей цветы,

по трубе водосточной к ней ночью лез,

и меня арестовывали менты,

заподозрив грабительский интерес.

А она флиртовала, с кем ни пришлось,

наблюдая, какой у меня был вид.

Я терпел. Но однажды, как гейзер, злость

прорвалась из хранилищ моих обид.

Я сказал… Я не помню, что я сказал.

Это было где-то в начале дня.

Ничего не помню. Только глаза,

где читалось, что любит она меня.

Я не вник. Ушёл. Впору в петлю влезть.

Это явь была? Или только сон?

Это месть? Ну, да. Ну, конечно, месть

самому себе. До конца времён.

* * *

Спасибо за то, чего не было.

Малька не поймаешь неводом.

Мы были смешны и серьёзны.

«Серёжа, прости, Серёжа!».

Тоненькая, как веточка,

только что расцвела,

спасибо, девочка,

спасибо, что ты была.

Но вот представился случай —

и нам узнать довелось:

мы так несхожи, что лучше,

что лучше, наверно, врозь.

Спасибо, что ты забыла.

Да разве что с нами было?!

И вот ты уходишь гордо,

дощатый скрипит настил.

И что-то сжимает горло,

как будто и впрямь любил.

* * *

Порошками пичкают,

делают уколы.

Девочку с косичками

жду я после школы.

Вот взяла за правило.

Отчего молчишь ты?

Что тебя заставило

навещать мальчишку?

Что тут было личного?

Или чьё веленье?

У окна больничного

жду твоё явленье.

Скачет сердце радостно,

словно на батуте.

Может лопнуть градусник

от напора ртути.

…Как то детство давнее

далеко-далёко!

Спрятались за ставнями

створы тёмных окон.

Обветшало здание —

никуда не деться.

Грустное прощание

с вылеченным детством.

* * *

Лена была подвижной.

Быстрая, как волан.

Я лишь её увидел —

и ненормальным стал.

Но Воробьёва Лена

сразу оборвала

всякие ухажёрства,

всяческий неформал.

Если мы и общались,

то это диспут был:

есть ли жизнь во Вселенной,

где бывал Одиссей.

Леночка Воробьёва!

Как я тебя любил!

Знай: без тебя мне жизни

нет во Вселенной всей.

Странствовал я по свету.

Много медуз-горгон

встретилось, и, наверно,

мне вспоминалась ты.

Где-то на перекрестке

мыслимых всех времён

вижу твою улыбку

ангельской чистоты.

Вижу, как по-библейски

вздрагивают крыла…

Тошно мне в этом мире,

мире сплошных реклам.

Кем же на самом деле

ты для меня была,

Леночка Воробьёва

в сером пальто-реглан?