Читать книгу Дорога горы - Сергей Суханов - Страница 3

Палестина, 760-й год от основания Рима, месяц тишрей

1

Первым проснулся Эзра. Он растолкал Иешуа, спавшего рядом с ним в стойле на сене и поискал глазами Бен-Циона. Нет караванщика – вот вмятина в траве, да и полосатого халлука из овечьей шерсти, которым он обычно укрывается на ночь, тоже нет. А ведь улегся спать вместе с ними.

Юноши умылись, наскоро перекусили, а затем принялись снаряжать мулов. Горящий факел неровным пламенем освещал уложенную в углу поклажу. Животные недовольно всхрапывали, косясь на огонь, и переступали ногами. Пришлось завязать мулам глаза рогожей, чтобы они успокоились. Вдвоем дело шло не очень-то споро: Эзра сосредоточенно хмурился. Наконец, по каменным плитам зашлепали сандалии караванщика. Бен-Цион стремительно подошел к загону и как ни в чем не бывало включился в работу. А вслед за ним из темноты вынырнула тоненькая фигурка. Девушка осторожно вошла в стойло, скромно встала у стены, чтобы не мешать.

Вскоре послышался надрывный петушиный крик. Сразу за ним другой, третий… Но орха69 уже выходила из имения Иосефа. Впереди шел Бен-Цион со странным выражением лица: словно думал о чем-то приятном и улыбался своим мыслям. Караванщик несколько раз порывисто обернулся и помахал рукой. А стройная фигурка у каменных ворот махала ему в ответ.

Эзра сновал от мула к мулу, дергая подпруги: проверял, хорошо ли закреплена поклажа, не мешает ли она движению животных. Иешуа шел замыкающим. Ему поручили подгонять Переда, которого нарочно поставили в конец каравана за ненадобностью. Красавец, не приученный идти след в след, норовил свернуть в сторону, остановиться и пощипать траву. Тогда Иешуа звонко хлопал мула по крупу, и тот, всхрапнув, удивленно косился на погонщика карим глазом, но послушно догонял остальных.

Иешуа на секунду остановился и посмотрел назад. На фоне светлеющего неба вилла Иосефа только-только начала принимать привычные очертания. Вот хозяйский дом, возвышающийся над глинобитными стенами двора. Вот крыша стойла. Дальше неровный рельеф фруктового сада, потом открытое пространство жнивья и темная масса виноградника. За прошедший после смерти отца год поместье стало для него родным. Внутри словно кто-то дернул струну кифары: тонкий протяжный звук затопил сознание, пронзив сердце, и добрался до глаз, которые почему-то стали влажными. К горлу подкатил ком, но юноша упрямо сжал губы. Отвернувшись, он ускорил шаг, чтобы догнать караван.

Несмотря на ранний час движение на Иоппийской дороге с каждой минутой становилось все оживленнее. По проселкам к насыпи с разных сторон тянулись люди. Торопливо семенили, понукаемые пастухами, стайки коз и овец. Крестьяне старались побыстрее выйти на большой тракт, чтобы добраться до города, пока солнце не испарило росу. Тогда двигаться станет труднее из-за пыли, которую поднимают животные и повозки.

Впереди показалась крепость Антония. Дорога потянулась в гору, нырнула под арку акведука, за которой уперлась в перекресток. Направо, мимо башен цитадели Хордоса Великого, насыпь вела к Бет-Лехему и Хеврону. А налево, сделав резкий поворот напротив холма Хар ха-Цофим, устремлялась к Шомрону и далее в горную область Ха-Галил. Бен-Цион свернул налево. Караван влился в поток повозок, навьюченных ослов и недовольно мычащих коров, подгоняемых пастухами в грязных халлуках. Копыта животных дробно стучали по черным базальтовым плитам, уложенным еще во времена царя Шломо.

Между крепостной стеной и трактом пролегала пустынная возвышенность: никому не нужная, бесполезная скалистая проплешина с редкими зеленоватопепельными кустиками дикой цинерарии. Иешуа случалось бывать здесь раньше, и каждый раз его охватывала безотчетная, гнетущая тревога. Кровь отливала от лица, сердце начинало колотиться, а в голове просыпались голоса, взволнованно нашептывающие нестройным хором: «Не смотри… Не смотри… Не смотри…».

Когда впереди вырастали кресты с останками распятых преступников, мир замирал. Звуки тракта пропадали, словно Иешуа оказался один на дороге. И только карканье ворон разносилось над пустошью, да истлевшие лохмотья казненных развевались на ветру. Да глухой шепот голосов…

Сейчас на фоне белой стены зловеще возвышались ряды столбов с перекладинами, на которых висели тела зелотов, соратников бунтаря Иехуды. Руки казненных безобразно вывернуты, тела обмякли, а коршуны рвут клювами гниющее мясо, завершая начатое римлянами дело. Перед, словно почуяв неладное, боднул хозяина головой. Иешуа стряхнул с себя оцепенение, отвернулся и ухватился за подпругу. Шел, опустив голову, прижимаясь к мулу. Старался не смотреть в сторону города.

У Дамесекских ворот дорога повернула на север, а Иерушалаим остался за спиной. Теперь Бен-Циону приходилось пробиваться сквозь поток паломников, спешащих в Святой город на праздник. Со времен царя Хизкияху из всех областей Эрец-Исраэль в драгоценные для каждого иври дни сюда тянутся люди, чтобы прикоснуться к священным камням Храма. Те, кто жили в пределах одного или двух дней пути, гнали скот, предназначенный для жертвоприношений. Другие везли полные телеги биккурим, свежих смокв нового урожая. Часть из них выложат в Храме для всеобщего обозрения, а остальное раздадут левитам70 и бедным, как предписывает Закон. Жителей дальних областей ХаГалил, Хермона и Башана выдавали изможденные лица. Иешуа знал, что крестьяне прячут под одеждой мешочки с серебром, которое по поручению общин везут для уплаты храмового налога. Так делал отец.

Взмыленные волы тянули повозки, груженые скарбом или набитые женщинами и детьми. Мужчины шли рядом с повозками, подгоняя животных гортанными криками и ударами длинных пастушьих посохов.

Вдоль дороги тоже стояли распятия – оливы с брусьями поперек стволов. Иешуа старался не смотреть на них, отводил глаза в сторону. Так нельзя же идти, все время уставившись себе под ноги! Он шептал молитву, внутренне холодея каждый раз, когда проходил мимо очередного трупа. Иосеф знал о казнях и предупреждал его – будет страшно, но юноша не думал, что зрелище окажется настолько жутким. Господи, тоска-то какая смертная!

Паломники словно не замечали казненных. Несмотря на усталость, многие радовались. Из повозок доносилось пение, смех, звуки флейт и свирелей. Люди проделали слишком длинный путь, чтобы омрачать предстоящее торжество скорбью о мятежниках. Все во власти Всевышнего. Только Его провидением преступник попадает на крест. Только Его властью умерший обретает новую жизнь или навечно остается в шеоле71. Сегодня праздник – да возрадуется истинно верующий! Да воспарит его душа с мыслями о Творце!

Лишь изредка какая-нибудь женщина приглушенно вскрикнет, глядя на распятие, и сразу зажмет ладонью рот, да с перепугу заплачет в голос ребенок.

Дорога петляла между невысокими кряжами по извилистым оврагам. Иешуа вертел головой по сторонам – что-то узнавал: острую скалу, глубокий овраг, сухое дерево… Он уже несколько раз проходил здесь вместе с родителями, когда община поручала отцу отвезти в Иерушалаим дары и подать. Но все равно, словно видел все заново. Ведь каждый год смотришь свежими – повзрослевшими – глазами. А значит, замечаешь то, что раньше пропускал. Некоторые сопки изрезаны террасами с россыпью желтых снопов пшеницы и льна. Кое-где на выкосах виднеются шомеры – каменные зернохранилища. Вдоль межей тянутся ряды оливковых деревьев. На других склонах – сплошь виноградники: лозы прогибаются под тяжестью спелых ягод. Крестьяне оборвали листья вокруг гроздей, а сами грозди перекручены. Так делают, когда хотят понизить поступление влаги к ягодам, чтобы они стали более сладкими, и из них получилось крепкое вино. Еще год назад он этого не знал.

Когда проходили Гиву, Иешуа привычно прислушался к тихому шепоту:

– И отошел Самуил в Раму, а Саул пошел в дом свой, в Гиву Саулову. И более не видался Самуил с Саулом до дня смерти своей; но печалился Самуил о Сауле, потому что Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем72.

Караван вошел в узкую балку, по дну которой протекал ручей с заросшими розмарином и тамариском берегами. Вверх уходили пологие откосы. Иешуа знал, что за хребтом – там, на востоке – зелень курганов сменяется бурыми складками безжизненного плоскогорья, где под ногами только глина да каменное крошево. Лишь в глубоких каньонах есть растительность, а вокруг царит глушь и бездорожье. За пустынной равниной лежат влажные заросли широкой поймы Ярдена, кишащие змеями и дикими зверями. Они тянутся от моря Ям хаМелах73 на юге до озера Ям-Киннерет на севере. Об этих местах ему рассказывал отец: про спуск Адуммим к Ярденской долине, про путешествие в Египет и жизнь в Матарии близ Гелиополя. Вспомнив Иосефа, Иешуа загрустил. Юноша еще не успел смириться с утратой. Когда он думал об отце, слезы наворачивались на глаза.

На высоком холме показалась крепость.

– Что это за город там, слева? – спросил он у Эзры.

– Ха-Мицпа, – ответил погонщик, не оборачиваясь.

Иешуа произнес:

– И удалили сыны Израилевы Ваалов и Астарт и стали служить одному Господу. И сказал Самуил: соберите всех Израильтян в Массифу и я помолюсь о вас Господу. И собрались в Массифу, и черпали воду, и проливали пред Господом, и постились в тот день, говоря: согрешили мы пред Господом. И судил Самуил сынов Израилевых в Массифе74.

Вроде бы негромко сказал, но Эзра обернулся и удивленно посмотрел на него.

Прошли первый парасанг75 от Иерушалаима. Бен-Цион объявил привал. Путники расселись, кто где хотел, – на нагретых солнцем камнях или прямо на земле. Иешуа осмотрелся. Справа от дороги белел город, и юноша догадался, что это древняя Гева Биньяминова. Услышав строки из Книги Царств, он повторил их про себя:

– И вывел всех жрецов из городов Иудейских, и осквернил высоты, на которых совершали курения жрецы, от Гевы до Вирсавии, и разрушил высоты пред воротами, – ту, которая у входа в ворота Иисуса градоначальника, и ту, которая на левой стороне у городских ворот76.

Время шло. Местность, по которой двигались палестинцы, стала более ровной. Караван пересекал широкую каменистую долину, поросшую зарослями иссопа и собачьего шиповника. Иешуа разглядел вдали развалины старинной крепостной стены. Он знал, что это Рама, и не смог удержаться:

– И был Самуил судьею Израиля во все дни жизни своей: из года в год он ходил и обходил Вефиль, и Галгал и Массифу и судил Израиля во всех сих местах; потом возвращался в Раму; ибо там был дом его, и там судил он Израиля, и построил там жертвенник Господу77.

На этот раз Эзра не обернулся, видимо, уже привык к странностям попутчика.

Когда слева на вершине покрытого виноградниками холма показался город Гай, голоса снова певуче и торжественно зазвучали в сердце юноши:

– Иисус из Иерихона послал людей в Гай, что близ Беф-Авена, с восточной стороны Вефиля, и сказал им: пойдите, осмотрите землю. Они пошли и осмотрели Гай. И возвратившись к Иисусу, сказали ему: не весь народ пусть идет, а пусть пойдет около двух тысяч или около трех тысяч человек, и поразят Гай; всего народа не утруждай туда, ибо их мало там78.

Иешуа завороженно смотрел по сторонам. Вроде ничего особенного: сопки, жнивье, овраги. Крик пустельги над головой, покрытая дорожной пылью трава на обочине, несжатые колосья… Все это сейчас наполняло его такими знакомыми и одновременно свежими, счастливыми ощущениями. Привычные звуки и запахи стали частью новой жизни, которая – вот она! – начинается именно в этот момент… Юноша воспринимал их иначе – отчетливо, жадно – и запоминал заново. Была и тревога. Словно где-то поставлена точка. Словно все, чем он дорожил раньше: любовь близких, смех друзей, нежная улыбка матери, стружки на куттонете отца – осталось далеко позади, и уже не вернется никогда. Он чувствовал одновременно и радость, и грусть. Но вскоре печальные мысли отступили под натиском юношеского задора.

Караван приблизился к другому древнему городу, Бейт-Элю. Иешуа, уже не стесняясь, громко продекламировал строки из Писания. Он воздел руки к небу, словно обращался к птицам:

– И встал Иаков рано утром, и взял камень, который он положил себе изголовьем, и поставил его памятником, и возлил елей на верх его. И нарек имя месту тому: Вефиль, а прежнее имя того города было: Луз79.

И рассмеялся от переполнявших его чувств. Бен-Цион с Эзрой обменялись ироничными взглядами, но оба промолчали.

Навстречу орхе часто попадались римские конные разъезды. Недавно Иехуда вошла в состав Сирии, и префект Копоний огнем и мечом искоренял неповиновение. Поравнявшись с палестинцами, римляне подозрительно смотрели на тюки. Один раз командир турмы80 потребовал от Бен-Циона предъявить подорожную и спросил, какой груз тот везет. Солдаты спешились, ощупали мешки, а центурион, не слезая с коня, внимательно следил за каждым движением погонщиков.

– Что они искали? – спросил Иешуа у Бен-Циона на очередном привале.

– Оружие. Не указанное в подорожной.

Холмы стали выше, а пестрые заплаты крестьянских наделов сменились зарослями маквиса. Долины тоже изменились. Теперь повсюду виднелись раскидистые кроны сосен и фисташек. Яркими пятнами выделялись увешанные желто-красными плодами земляничные деревья. Среди гущи можжевельника возвышались остроконечные верхушки кипарисов. Вверх по косогорам карабкались кусты благоухающей скальной розы вперемешку с усыпанным маленькими синими плодами миртом. Возле рожкового дерева Бен-Цион остановился, чтобы сорвать шапку темно-фиолетовых стручков.

– Пойдет на корм мулам, – пояснил он.

Караван вошел в область Шомрон. Теперь он двигался по взгорьям колена Эфраимова. Небольшие рощицы багряника чередовались с густыми зарослями туи. Изредка встречались старые теревинфы с толстыми узловатыми стволами и покрытые голубоватой хвоей пирамидальные кедры. Зеленые островки растительности сменялись голыми каменистыми площадками, словно изрытыми и заваленными кусками известняка.

Заканчивалось междувечерье81. К востоку от дороги на откосе холма показался древний Шилоах. Чуть впереди справа виднелась никва82 с бассейном в окружении оливковых деревьев. Можно было двигаться дальше, но орха покрыла уже около пяти парасангов – целый дневной переход, поэтому Бен-Цион решил остановиться на ночлег. Он не раз проходил здесь, поэтому знал, что лучшего места для бивака не найти. Караванщик числился в купеческой коллегии сохаром, торговцем заморскими товарами. За ними по суше ходили далеко – в Египет, Месопотамию или плавали по морю в Таршиш83, страну Инда и Офир84. В отличие от рокелим, потомственных финикийских коробейников, торгующих по палестинским селениям мелом, зерном и домашней утварью, он никуда не спешил. Те вечно обгоняли попутные караваны, лишь бы войти в город первыми, чтобы занять лучшие места на базаре.

У огороженной камнями ямы толпились овцы и козы. Животные старались протиснуться к длинному глиняному корыту, в которое пастухи переливали воду из бассейна кожаными ведрами. Еще одна отара стояла в стороне, терпеливо ожидая своей очереди. Крестьяне зорко следили, чтобы свои и чужие животные не перемешивались. Собаки носились за беглянками, загоняя их звонким лаем обратно в стадо.

Иешуа с удивлением наблюдал эту картину. Такого количества мелкого рогатого скота в одном месте он никогда раньше не видел. Вообще-то, Закон запрещал разводить овец и коз в горной местности, чтобы не наносить урон разнотравью. Но жители Шомрона относились к Закону избирательно. Зато у них всегда вдоволь овечьего мяса, вкусного козьего молока, шерсти и пергамента.

Караван Бен-Циона расположился между деревьями недалеко от источника. Эзра и Иешуа принялись снимать поклажу, а караванщик пошел договариваться с пастухами. Наконец, для орхи освободили место, и палестинцы отвели мулов к корыту. Дав животным напиться, они не спеша ополоснулись. Бассейн нагрелся на солнце, но обмывать грязные ноги и запыленные головы даже теплой водой казалось истинным наслаждением. Иешуа плескал себе на лицо, затылок, шею, улыбаясь от удовольствия. Юноша чувствовал, как силы возвращаются к нему.

Привязанные к оливам мулы паслись, опасливо поглядывая на метавшихся у отар собак. Бен-Цион с помощником занялись установкой шатра, а Иешуа поручили набрать сухого помета, разжечь костер и приготовить ужин. Когда костер разгорелся, юноша подвесил над огнем котелок с водой и бросил в него несколько горстей чечевицы. Вскоре похлебка была готова. Поев, каждый старательно вычистил свою миску куском лепешки. Тогда Иешуа налил всем травяного отвара. Путники протерли миски изнутри указательным пальцем и выпили мутноватую горячую жидкость. Иешуа плеснул холодной ключевой воды. Повозили по миске пальцем и опять выпили остатки, после чего насухо вытерли миски краем куфии.

После ужина Эзра растянулся на расстеленном под оливой халлуке. Иешуа с Бен-Ционом уселись рядом, опираясь спинами о шершавый ствол дерева. Широко раскинули босые ноги, натруженные за день. Дорожная обувь – шитые сапоги из бычьей кожи – стояла рядом, проветривалась. Обмотки сушились на ветках. Жара спала. Теплый вечерний ветерок тихо играл листвой олив. Заходящее солнце заливало горизонт пурпуром, пронизывая розовеющие облака тонкими прощальными лучами. Обстановка располагала к беседе.

– Ты мало товара везешь. Почему? – спросил караванщика Иешуа.

– Дело не в количестве, а в качестве, – назидательно произнес Бен-Цион, затем пояснил:

– Много дешевого товара или мало дорогого – без разницы, прибыль такая же. Можно отдать весь товар перекупщику. Можно самому продавать с лотка, надрывая горло на базаре. Но мне нравится торговать эксклюзивом под заказ. Во-первых, меньше пошлина, так как меньше караван. Во-вторых, не надо платить за место на базаре, потому что везешь товар прямо к покупателю. В-третьих, не надо платить налог с чаши весов. И в-четвертых, мои заказчики – богатые и уважаемые люди, а связи много значат в торговом деле.

– Где ты берешь товар?

– Мой принцип – брать только лучший товар и только там, где его производят. Мыло и масло я купил на маслобойне в Гат Шемне, что на горе Хар ха-Зейтим под Иерушалаимом. Там делают лучшее масло, которое идет на храмовый елей, и самое ароматное мыло. Лучшую сдомскую соль, которой солят мясо жертвенных животных, я привез с копей Хар-Сдом на Асфальтовом озере, там же – в Эйн-Геди – купил опобальзам из сока афарсемоновых деревьев.

– А кому продашь?

– Знакомому купцу в Бейт-Цайде, он возьмет весь товар. У него же куплю гарум85, чтобы продать в Дамесеке. В Бейт-Цайде лучший гарум.

– А что купишь в Дамесеке? – не унимался Иешуа. – Там посмотрим, – загадочно проговорил Бен-Цион и отвернулся, закрывшись куфией. Дал юноше понять, что не намерен продолжать беседу.

Иешуа опустил голову. Некоторое время сидел молча, погруженный в свои мысли. Вспоминал строки Священного писания о том, как Лаван, раб Ицхака, нашел своему хозяину у колодца жену – Ривку, как опять же у колодца Яаков встретился с Рахелью, а Моше с Ципорой. Потом едва слышно произнес, ни к кому не обращаясь:

– И сказали: вот, каждый год бывает праздник Господень в Силоме, который на север от Вефиля и на восток от дороги, ведущей от Вефиля в Сихем, и на юг от Левоны. И приказали сынам Вениамина и сказали: пойдите и засядьте в виноградниках, и смотрите, когда выйдут девицы Силомские плясать в хороводах, тогда выйдите из виноградников и схватите себе каждый жену из девиц Силомских и идите в землю Вениаминову86.

2

На следующий день палестинцы встали с рассветом. Помолившись и позавтракав, каждый приступил к своим обязанностям. Помощники снимали шатер и собирали вещи, а Бен-Цион занялся мулами. Он внимательно осмотрел круглые железные пластины, которые крепились к копытам животных загнутыми на концах скобами. Одна из скоб отогнулась. Бен-Цион осторожно забил ее на место камнем, стараясь не поранить ногу мула. Перед выходом все трое предусмотрительно намазали лица оливковым маслом, чтобы защитить кожу от пыли и ветра.

Иешуа внимательно следил за товарищами и быстро научился простым правилам обращения с мулами. Что-то подсмотрел, а что-то пришлось выспрашивать у Эзры. Погонщик давал пояснения сквозь зубы, демонстрируя свое превосходство над новичком. Юноша узнал, что разворачивать животное можно только на ходу, чтобы «не сплечить» его, то есть, чтобы мул не растянул связки. Если мул не хочет идти, нельзя заставлять его силой. Нужно похлопать по шее и мягко потянуть за чумбур, причмокивая губами. Во время движения лучше находиться у левого плеча животного – так безопасней и удобней для обоих. Чтобы заставить мула идти быстрее – просто потяни за чумбур, не выходя вперед, и почмокай губами.

Как и в первый день пути, дорога то поднималась к вершинам сопок, то спускалась в длинные узкие распадки. Вместе с паломниками в сторону Иерушалаима один за другим тянулись торговые караваны. Финикийцы в дорогой одежде жадными глазами осматривали тюки Бен-Циона и презрительно кривили губы. Их мулы понуро брели, с трудом передвигая ноги под тяжестью непосильного груза.

Иногда встречались вереницы исхудалых верблюдов, нагруженных вьюками и кувшинами. Купцы шли из Тадмора, а, может быть, с самого Прата. Караванщики издали приветствовали друг друга мирными жестами, показывая, что не собираются нападать. По бокам дромедаров из-под поклажи свисали истрепанные и полинявшие на солнце куски ткани. Рядом на ослах ехали смуглые погонщики в пестрых ассирийских халатах с бахромой и заскорузлых от пота куфиях или высоких тюрбанах. Поравнявшись с орхой, они останавливались и беседовали с Бен-Ционом. До Иешуа долетали лишь обрывки фраз, но юноша понимал, что купцы интересуются, далеко ли до Иерушалаима и безопасна ли дорога.

Бен-Цион не зря вышел в месяц тишрей. Летняя жара спала, а затяжные осенние дожди еще не начались. Караванщик знал, что орха по сухим дорогам дойдет до Дамесека с хорошим запасом времени. Там он должен встретиться с человеком из Мицраима87, без которого дальнейшее путешествие теряет смысл. Купец все рассчитал. Навигация в Западном море88 заканчивается в конце месяца хешван89, но он надеялся, что друг прибудет раньше, как и договаривались. Кроме того, тишрей – месяц праздников, поэтому на дороге в это время всегда людно. А значит, меньше риск разбойничьих нападений. Бен-Цион был не робкого десятка и умел постоять за себя. Но в Иехуде наступили неспокойные времена: зелоты подстрекают народ на борьбу с римскими оккупантами. Есть и такие, кто под видом борьбы за независимость грабит всех подряд. Да еще прошлогодний неурожай оставил многих без средств к существованию. Озверевшие от голода люди выходят на большую дорогу с кистенем. Попадешься таким головорезам, и, если не сможешь отбиться, прощайся с добром, а то и с жизнью.

Днем давила жара, поэтому караванщик решил сделать длительный привал, чтобы переждать зной в тени теревинфа. Поздним вечером90 караван вошел в земли колена Менашшиева, а к древнему хивейскому городу Шхему подходили уже после захода солнца. Над верхушками деревьев висела луна, едва освещая окрестности бледным сиянием. Со всех сторон тракт окружали горы, погруженные в темноту и похожие друг на друга как близнецы. На развилке дорог караванщик принял одну из них за гору Эйвал. Он свернул налево в полной уверенности, что скоро покажется Шхем. Время шло, а впереди все также тянулась заросшая лесом и покрытая ночным мраком лощина. В ночи разнесся протяжный волчий вой.

Наконец, Бен-Цион понял, что свернул не туда. Решил не возвращаться к развилке, а сократить путь, поднявшись на перевал. «Нет худа без добра», – думал караванщик. Он знал, что местные жители часто подстерегают путников в засаде на горных склонах вокруг двух лежащие рядом долин Шхем и Тирца. Еще в Шилоахе он раздал погонщикам мечи, а сам повесил через плечо лук и колчан со стрелами. Как назло, дорога сейчас была безлюдной: ни попутных караванов, ни встречных – время-то позднее. Да и костров что-то не видно – кто же будет ночевать в поле, когда Шхем рядом? «Если местные нападут, – тревожно думал он, – надежда только на деньги. Повезет, если сумеем откупиться». Теперь затеплилась надежда: вряд ли грабители узнают о хитром маневре орхи.

С дороги вверх уходил утоптанный скотом прогон. Орха начала медленно подниматься к седловине. Узкая колея вилась по скалистому косогору, гравийные склоны которого поросли кустиками метельника. Бен-Цион и Иешуа шли по краю дороги, отсекая животных от обрыва. Оба напряженно всматривались в непроглядную темень перед собой. Скалы нависают, закрывают луну – ни зги не видно. А факел не зажжёшь – враз заметят. Хорошо хоть туман накрыл пропасть: висит молочной рекой, повторяя рельеф ущелья. В хвосте каравана верхом на Переде тащился некстати задремавший Эзра.

Впереди показалась вертикальная стенка: дорога петлей огибала каменную глыбу, перегородившую путь. Внезапно послышалось протяжное мычание, и из-за поворота выкатилась запряженная волами повозка. Возница не ожидал встретить кого-либо на перевале в такой поздний час, поэтому беспечно ехал посередине серпантина – так безопасней. Бен-Цион и Иешуа успели прижаться к скале. Но шедшие за ними мулы сбились в кучу и бестолково заметались, толкая друг друга тюками. Один из них больно укусил Переда. Не ожидавший нападения мул рванулся в сторону. Проснувшийся Эзра, чтобы не упасть, натянул поводья. Перед присел на задние ноги и вместе с наездником повалился в сторону обрыва.

Все смешалось на дороге. Крестьянин орал на волов, дергая постромки. Мулы беспорядочно топтались, взбрыкивая и толкая друг друга тюками. Бен-Цион пытался успокоить животных, а Иешуа бросился к обрыву. Он схватил погонщика за руку и крепко держал его, пока тот судорожно возил ногами по гравию, пытаясь нащупать опору. Рядом хрипел Перед, изо всех сил стараясь удержаться на осыпи. Иешуа смотрел в его ошалелые глаза, но не мог ничего сделать. Передними ногами мул упирался в твердую землю, а задними загребал гравий. Сделав отчаянный рывок, он выскочил на дорогу и умчался в темноту. Стиснув зубы, Иешуа тянул на себя Эзру. Наконец, подбежал Бен-Цион. Вдвоем они быстро вытащили бледного от страха парня из пропасти.

Потребовалось немало времени, чтобы привести караван в порядок. Пока Бен-Цион с Эзрой выстраивали орху, Иешуа догнал Переда. К счастью, тот не успел ускакать далеко. Мул стоял на дороге, опустив голову и подрагивая крупом. Иешуа осторожно подошел к нему. Погладил по шее, что-то нашептывая в ухо. Перед успокоился, перестал дрожать, а затем послушно пошел за хозяином.

Наконец, злополучная повозка уехала. Караван начал спускаться в долину. Вскоре показался Шхем. Бен-Цион уверенно шел в темноте вдоль полуразрушенной крепостной стены, пока не увидел горящий у ворот герута91 факел. Палестинцы нашли незанятую нишу в прямоугольной галерее под соломенной крышей. Распрягли мулов, сложили груз на лееване92 и устроились на ночлег в жилой комнате.

Посреди двора чернела прямоугольная яма, откуда тянуло затхлой сыростью. На вбитом в камни железном крюке болталось кожаное ведро. Среди ослов, верблюдов и мулов сновали разносившие воду и корм погонщики. Горели костры, освещая постройки мечущимися языками пламени. Люди группами сидели у костров: пили вино, разговаривали, кто-то играл на кинноре93.

Пришел хозяин герута – угрюмый длиннобородый шомрон. При свете факела он проверил у караванщика подорожную, пересчитал мулов и сделал запись на деревянной дощечке. Получив оплату, скупо ознакомил гостей с правилами:

– Огонь на лееване не разжигать. Отхожее место за северной стеной. Воду лучше пить свою. Утром уберете навоз. Лепешки можно купить на кухне, – потом, подумав, добавил. – Остались только ячменные.

Увидев разочарование на лицах иврим, надеявшихся на горячий ужин, пусть и за деньги, пояснил:

– Днями турма прошла из Кесарии. Все вымели подчистую – ни бобов, ни овса. Напились ночью и колодец изгадили, скоты.

Усталые путешественники развели у входа в нишу костер, вскипятили воду. Пока настаивался отвар, Иешуа попросил Эзру показать спину. Под лопаткой погонщика расплылся огромный фиолетовый синяк – он здорово ударился о камень, когда упал с мула. Ощупав бок товарища, Иешуа сказал: «Ребра целы, а боль я сниму». И мягко прижал к его коже ладонь. Скоро Эзра почувствовал, что ломота прошла, а по спине разливается приятное тепло. «Завтра ты будешь здоров», – пообещал Иешуа.

Путники умылись, затем подкрепились лепешками и сушеными финиками, запив их отваром. Эзра и Иешуа легли на толстые маты, сплетенные из листьев шерстоцвета, и укрылись верхней одеждой. Караванщик сидел с закрытыми глазами, прислонившись спиной к стене.

– Ты спас меня. Спасибо, – тихо сказал Эзра.

– Любой на моем месте поступил бы так же, – ответил юноша.

– Нет, не любой. Ты рисковал жизнью, и я этого не забуду.

Наступило неловкое молчание.

– Тебе бы по-хорошему надо в Дом собрания94, – сказал Иешуа.

– Где его тут взять? Не молиться же вместе с шомроним.

– Давай тогда прочитаем «Дорожную молитву».

По комнате разнесся шепот: «Да будет Твоя воля, ХаШем, наш Бог и Бог наших отцов, вести нас мирным путем, направить наши шаги мирной стезей, проложить нам благополучную дорогу и привести нас к цели нашего путешествия для жизни, радости и мира …»

– Как ты стал погонщиком? – спросил Иешуа после молитвы.

– Когда стал халуцем95. Старший брат женился и поселился с женой в общем доме. У меня с Адой отношения сразу не заладились. Невзлюбила она меня, насмехалась, говорила всякие гадости. А весной брат надорвался, таская камни с поля, слег и умер. По закону деверства я должен был жениться на невестке. Но об этом не могло быть и речи, хотя Ада сразу стала шелковой: понимала, что может надолго остаться вдовой. Все в деревне знали, какая она стерва. Но я уперся – не хочу, и точка! Короче, пришли мы в бет-дин96 за свидетельством, там она – как положено – сняла у меня с ноги сандалию и плюнула в лицо. Уж харкнула, так харкнула, с удовольствием! А дома опять принялась за старое: пилит меня и пилит. Терять-то ей нечего. Я недолго терпел – собрал вещи и ушел.

– И как устроился?

– Сначала работал грузчиком на базаре в Иерушалаиме, там и жил. А потом встретил Бен-Циона. Мне нравится с ним – спокойный мужик и с оплатой не обманывает. Не то, что финикийцы. Я один раз по неопытности ходил с ними. Говорят: идем в Киликию, в Тарс, пообещали хорошо заплатить. А дошли только до Цидона. Там они товар продали и говорят: свободен. Я говорю: вы хоть заплатите по факту. Щас! Набили морду и прогнали. А что делать, не пожалуешься – уже Финикия, у местных там все схвачено. А ты как оказался в караване?

– Долго рассказывать, – нахмурился Иешуа. – В общем, не поладил с одним влиятельным человеком.

– Понятно… – Эзра не стал приставать с расспросами.

– Слушай, а что ты все время декламируешь? – вдруг спросил он.

– Тору. А ты разве не знаешь?

– Знаю, конечно, – заявил Эзра уверенным тоном, но потом смущенно признался. – Ну, если честно, то не очень. Я имена знакомые слышу: Шмуэль, Давид, Шаул… Мы с братом с утра до вечера в поле или со стадом, а сестры и мать на огороде, потом на кухне. Писание только отец немножко знал, рассказывал нам в шаббат и в праздники. Так разве запомнишь? Синагоги в деревне нет, потому что все работают. В Иерушалаим первый раз попал, когда из дома сбежал. Побывал в Храме – ух, и красотища! А как у тебя так получается – все помнить?

– Это не трудно. Мне помогают.

– Кто?

– Ангелы. Они говорят, а я повторяю за ними.

– Аааа… – удивленно протянул Эзра и замолчал. Потом отвернулся и вскоре засопел.

А Иешуа еще долго лежал без сна, вспоминая события дня, проговаривая про себя слова, которые ему нашептывали невидимые покровители:

– И прошел Аврам по земле сей до места Сихема, до дубравы Море́. В этой земле жили тогда Хананеи. И явился Господь Авраму и сказал: потомству твоему отдам Я землю сию. И создал там Аврам жертвенник Господу, Который явился ему97…

Шхем накрыла ночь. Постоялый двор спал. Только иногда заполошно заорет осел или утробно заворчит верблюд. Да проснувшийся голубь с испугу перелетит с крыши на крышу, громко хлопая крыльями.

3

С первыми петухами все пришло в движение. Погонщики перетаскивали с лееванов поклажу и нагружали животных, громко переговариваясь на разных арамейских наречиях. Купцы соблюдали очередность при выходе со двора, но нашлись и такие, кто пытался проскочить первым. Они ругались друг на друга, угрожающе размахивая посохами.

Наконец, орха Бен-Циона вышла на главную дорогу и двинулась по направлению к Себастии. Путь пролегал по широкому каменному тракту, надвое рассекавшему город. Шхем гнездился в узкой долине между сопками. Глядя на их крутые откосы, Иешуа подумал, что не зря северную дорогу – Дорогу праотцов – называют еще и «Дорогой горы». Он внимательно смотрел по сторонам, прислушиваясь к привычному шепоту. Перед внутренним взором юноши проплывали картины святой древности.

Вот справа, на теперь безлесном и голом Эйвале, Аврахам ставит свой первый жертвенник в селении Элон Море. Вот жертвенник ставит Исраэль, вернувшийся в землю, обещанную ему и его потомкам Господом. Спустя многие годы жертвенник возводит Иехошуа бин Нун, высекает на нем слова Закона и оглашает его перед сынами Исраэля, положив под дубом большой камень, как символ заключенного с народом завета. Здесь, в горах Эфраимовых, лежат его кости.

А вот, слева, сплошь поросший соснами двуглавый Гризим, который Моше указал своему народу, как место для благословений. И где Етам, сын Гидона, поведал жителям Шхема притчу о деревьях, несправедливо избравших царем терновник. Где-то здесь, у подножия горы, вернувшийся из Харана в Землю обетованную Яаков вырыл колодец. И где-то среди этих камней покоится прах Иосефа, перенесенный сюда из Мицраима его братьями.

На одной из вершин Иешуа разглядел в тени темносерых кудлатых облаков развалины языческого святилища. На соседней вершине виднелись остатки храма Яхве. Юноша мысленно сравнил его с храмом в Иерушалаиме, удивляясь способности людей усложнять простые и очевидные вещи, и спорил со своими невидимыми собеседниками.

Эзра часто оборачивался, с интересом поглядывая на Иешуа. Случай на перевале полностью изменил его отношение к попутчику. А после ночного разговора тот еще больше вырос в его глазах.

– Что-нибудь слышишь? – уважительно спросил он Иешуа.

Юноша улыбнулся и продекламировал:

– Когда введет тебя Господь, Бог твой, в ту землю, в которую ты идешь, чтоб овладеть ею, тогда произнеси благословение на горе Гаризим, а проклятие на горе Гевал: вот они за Иорданом, по дороге к захождению солнца, в земле Хананеев, живущих на равнине, против Галгала, близ дубравы Море́98…

По обочинам тракта росли древние оливы. Кроны некоторых деревьев сплетались на высоте, образуя природные ворота, нависающие над проходящим караваном. У подножия кряжей, по берегам прозрачных ручьев раскинулись заброшенные персиковые и абрикосовые сады, полные спелых фруктов. Сливы до земли сгибали ветви, усыпанные темно-фиолетовыми плодами, а на гранатовых деревьях висели крупные красные шары. Над садами возвышались стройные финиковые пальмы в окружении приземистых олеандров.

Вокруг Шхема сгущались низко плывущие клочковатые тучи. Серебристый туман наползал на окружавшие город сопки. Выскочившее на мгновение из облачного разрыва солнце разбросало по склонам Гризима большие светлые пятна. У дороги серели поросшие сорняками руины стен, арок и акведуков. Среди невзрачных груд камней яркими пятнами выделялись покрытые оранжевыми шишечками заросли дикой розы.

Более ста лет назад город разрушили наемники этнарха Гиркана Иоханана из династии хашмонаим – пламенного борца против власти Селевкидов. Так он и остался неотстроенным заново. Тут и там среди развалин когда-то богатой и процветающей столицы Северного царства высились новоделы богатых шомроним. Остатки некогда прекрасных зданий выглядели убогими на фоне осеннего буйства красок и вычурной роскоши вилл.

Иешуа с любопытством рассматривал идущих навстречу крестьян. Он не раз слышал от Иосефа о спорах в Санхедрине относительно богострастия жителей Шомрона. Некоторые из уважаемых законоучителей доказывали, что шомроним нельзя доверять, потому что они не иврим, а кутейцы99. Что они приняли Тору только из страха перед львами, которых на них наслал Предвечный. Припомнили и Никасо, дочь Санбаллата, персидского наместника Шомрона, из-за которой правоверный иври Менашше предал веру отцов и спутался с сектантами из святилища на горе Гризим.

Бен-Цион рассказывал, что еще недавно через Шхем удавалось пройти только хорошо охраняемым караванам из Иехуды. Беспечных путников безжалостно грабили и избивали. Сейчас обстановка стабилизировалась благодаря тому, что римские пикеты патрулируют дороги. Но взаимная вражда между южанами и северянами не утихла. Прошлой ночью Иешуа несколько раз просыпался и каждый раз видел караванщика сидящим в одной и той же позе – спиной к стене, обутого. Вроде, глаза закрыты, но не понятно – спит или нет, а на коленях лежит вытащенный из ножен меч.

Дорога вилась по длинному ущелью, поросшему дубовыми рощами. По раскорчеванным склонам ступенями спускались возделанные террасы. Внизу сеяли пшеницу, а выше – ячмень. Вдоль делянок по краю леса взбегали тропинки, теряясь в молоке тумана. Горные селения ютились так высоко, что их закрывали нависшие над тесниной тучи. Люди берегли каждый свободный клочок земли и селились там, где никогда ничего не вырастет.

Прошел бесшумный мелкий дождь, не нанеся дороге никакого вреда. Так, окропил, освежил, прибил пыль. От этого идти стало только легче. Но облака продолжали клубиться над холмами. Мулы дробно стучали копытами по овражному гравию. Иногда один из них останавливался, заметив пучок нескошенных пшеничных колосьев. Бен-Цион или Эзра тянули бунтаря за чумбур, причмокивая губами. А когда это не помогало, вынимали шило. От укола в бедро нарушитель дисциплины вздрагивал и испуганно косился на обидчика, но сразу резво устремлялся вперед. Перед опасливо поглядывал на хозяина, словно спрашивая: неужели и ты способен на такое? Иешуа улыбался, успокаивающе поглаживал мула по крупу.

Дорога уперлась в гору, разделившись на два рукава. Правый вел к Себастии, а левый круто огибал скалы и уходил в сторону моря. Вскоре горы Эфраимовы расступились, открывая широкую долину. В центре, словно перевернутая фаянсовая чаша, высился холм Шэмэра, а на нем – Себастия. Великая древняя крепость Шомрон царя Ахава, которую безуспешно штурмовали армии Дамесека, а воины Ашшура смогли взять только после трехлетней осады. Гиркан почти сравнял ее с землей, но трудолюбивые жители отстроили город заново, украсили садами и дворцами.

Эль-Элион! Красота-то какая! Иешуа невольно залюбовался видом. Все в зелени. Постройки из белого известняка придают городу праздничность. Квадраты садов с прожилками улиц – словно самоцветы на эфоде первосвященника. На вершине сопки сверкает позолотой царский дворец. А какой он белоснежный! – говорят, что отделан слоновой костью. Рядом с ним высятся базилика городского суда, амфитеатр и храм императора Августа. От дворца к подножию холма спускается широкая лестница со статуями.

Юноша вновь услышал тихие голоса: «И купил Амврий гору Семерон у Семира за два таланта серебра, и застроил гору, и назвал построенный им город Самариею, по имени Семира, владельца горы»100.

Окрестности Себастии утопали в цитроновых садах. Воздух был насыщен ароматом этрогов. Везде по равнине, насколько хватало взгляда, кипела оживленная работа. Одни крестьяне срывали спелые плоды с деревьев, другие грузили корзины с фруктами на большие телеги, запряженные волами или мулами. Навьюченные ослы с исколотыми в кровь шеями обреченно семенили за хозяевами. К городу тянулись вереницы людей. Каждый тащил за спиной корзину, висевшую на переброшенной через плечо веревке или обтягивающей лоб лямке. Хотя этроги и не используются в хозяйстве широко, но они незаменимы. В первый день праздника Суккот каждый мужчина во время чтения Торы в Доме собрания держит в руках арбаа миним, связку из четырех растений, в состав которой обязательно входит этрог. Иешуа вспомнил строки из Священного писания: «…в первый день возьмите себе ветви красивых дерев, ветви пальмовые и ветви дерев широколиственных и верб речных, и веселитесь пред Господом Богом вашим семь дней»101.

Иешуа не любил свежие этроги – от их горьковатого вкуса у него сводило скулы. В Нацрате кожуру цитронов мариновали или варили, делая из нее приправу. Мирьям перекладывала этрогами одежду от моли и давала детям смешанную с вином мякоть в качестве лекарства. Цитроновый сок пили, чтобы освежить дыхание.

Сделали остановку. Иешуа давно заметил, что Бен-Цион прихрамывает. Наконец, он решился спросить:

– Что у тебя с ногой?

– Однажды мы с Иосефом возвращались из страны Химьяр с грузом благовоний. В Теме меня укусил каракурт. Любой купец знает, что если не выжечь место укуса сразу, то вскоре яд распространится по всему телу. Но я не мог быстро разжечь огонь. И тогда я понял, что меня ждет – буду корчиться от боли, валяясь в собственной рвоте и испражнениях, а потом, скорее всего, умру. Пришлось кинжалом отрезать самому себе кусок икры. Крови, конечно, натекло! Я сознание потерял, но Иосеф привел меня в чувство и замотал ногу. Счастье, что я был не один. Вот с тех пор и хромаю. Но ничего, главное, что хромота не мешает вести торговлю.

Иешуа некоторое время сидел молча, пораженный услышанным, а затем спросил.

– Как ты познакомился с Иосефом?

– Я тогда совсем молодой был, только начал с отцом ходить в Химьяр и Пунт. А Иосеф напросился идти с нами за слоновой костью. Это потом выяснилось, что его отец – зекен, почетный член общины, и что его весь Иерушалаим знает. Мы из Аравии не вылезали несколько лет: туда-сюда, раз пошла торговля – держи птицу счастья за хост! Наконец, Иосеф остепенился, отец пристроил его хаззаном102 в синагогу при Храме. Я ему благовония поставлял по старой дружбе. Потом он двинул в политику, стал уважаемым человеком… Так-то вот… А я его помню таким сорвиголовой. Как мы вместе куролесили! Однажды караван остановился под Геррами, и мы ночью сбежали из лагеря в город. Ну, нас ноги привели на агору. А там свет, музыка, веселье… Праздник, что ли, у них там какой случился. Народ толпится, а из окон герута нам красотки руками машут. Ну, мы с ним…

Тут Бен-Цион осекся на полуслове, посмотрел на Иешуа и, кашлянув в кулак, строгим голосом заявил.

– Ты это… Короче, рано тебе еще такие истории слушать. Иди-ка лучше проверь подпруги у мулов.

Иешуа отправился выполнять приказание. А за его спиной послышался сдавленный смех. Это караванбаши никак не мог отделаться от нахлынувших на него приятных воспоминаний.

4

Орха миновала Себастию и продолжила путь на север. Впереди темнела покрытая лесом гора, словно рухнувшая на землю с небесного свода и окаменевшая туча. Дорога вилась серпантином по ее крутому склону. Иешуа понял, что каравану предстоит преодолеть непростой перевал.

Путники вошли в ущелье. Пересекли селевое русло, заваленное искореженными деревьями и валунами. Иешуа представил себе мощь грязевого потока, который принес с вершины это месиво, и ему стало не по себе. Вскоре теснина уперлась в поперечный кряж, а дорога устремилась к хребту. Погонщики с трудом преодолевали подъем, подгоняя выбивающихся из сил мулов. Наконец, орха достигла седловины. Палестинцы уселись на землю, стараясь отдышаться.

Внезапно в воздухе раздался шелестящий звук. Пущенная из-за соседней скалы стрела пробила бурдюк с водой над головой Бен-Циона. Мул испуганно шарахнулся, а караванщик вскочил, озираясь по сторонам. Но тут же рявкнул на погонщиков, указывая в сторону огромного валуна у края дороги: «За камень! Быстро!». Затем рванулся к своему мулу, сдернул с него лук и колчан.

Все трое бросились к укрытию. В воздухе просвистела еще одна стрела, с неприятным визгом чиркнув по камню у самого лица Эзры. «Удобное место нашли сволочи: в конце подъема!» – с досадой прорычал Бен-Цион, прижимаясь рядом с товарищами спиной к валуну. Он осторожно выглянул из-за скалы, чтобы определить, откуда стреляют.

– Эй, иврим, – раздался хриплый голос, – жить хотите?

– Хотим! – крикнул в ответ караванщик. – А чего надо?

– Лук на землю и всем выйти, поговорим.

– А если не договоримся?

– Тогда в вашем храме прибавится костей.

За скалой раздался разноголосый хохот. Бандиты намекали на слухи, распускаемые шомроним, что жители Иерушалаима прячут в Храме человеческий скелет, которому тайно молятся.

– Дайте подумать, – крикнул караванщик и сказал, обращаясь к товарищам. – Человек пять, не больше. Торговаться бесполезно – раз начали стрелять, в живых не оставят. Но лук, похоже, только у одного.

Посовещавшись, решили так. Бен-Цион и Эзра, у которого за пазухой нашлась праща, будут удерживать шайку на расстоянии. А Иешуа под огнем прикрытия попытается увести Переда, чтобы доскакать до Себастии. Там у ворот всегда дежурит римская турма. Караванщик отвязал от пояса кошелек с денариями и протянул юноше. «Так тебя лучше услышат, – сказал он и ободряюще улыбнулся. – Ну, давай!»

Иешуа рванулся к Переду. Бен-Цион выждал секунду, а затем резко поднялся во весь рост, натягивая лук. Он увидел человека в овечьей шкуре: тот стоял у скалы, целясь в бегущего юношу. И сразу выстрелил. Стрела ударила в камень рядом с разбойником. Тот отшатнулся, послав свою стрелу в молоко.

Бандиты выскочили из-за укрытия. Страшно ругаясь, они выпустили в караванщика залп из пращей. Но тот успел пригнуться. Тут же вскочил Эзра и метнул в нападавших камень. Бен-Цион снова поднялся и выстрелил из лука, уже хорошо прицелившись. Раздался крик боли, а за ним новый шквал ругательств.

Иешуа за это время успел скрыться из вида. Юноша быстро спускался в ущелье, держа Переда в поводу. Скоро он во весь опор скакал в сторону Себастии. «От города до перевала не больше двух миль103, пустяковое расстояние для разъезда, – лихорадочно думал он. – Только бы успеть. Только бы успеть…»

Командир римской турмы оказался сирийцем, поэтому понял юношу с полуслова. Засунув деньги под кожаную лорику104, он хрипло прокричал команду, и отряд из десяти всадников галопом помчался в сторону поросшей лесом каменной громады. Когда разъезд поднялся на перевал, схватка уже закончилась. Бен-Цион сидел, привалившись к камню в окровавленном куттонете. Над ним хлопотал Эзра, пытаясь перевязать рану на плече караванщика куском тряпки. Чуть поодаль лежал бородатый бандит, ощерившись мертвым оскалом.

– Рассказывай? – приказал декурион караванщику.

– Полезли на нас, когда поняли, что Иешуа поехал за подмогой. Я одного зарубил мечом. Но вот, успели зацепить… Эзра их камнями закидал… Их четверо было. Пятого я раньше подстрелил. Они его забрали… Пошли туда.

Мотнул головой в сторону перевала. Потом добавил, морщась от боли:

– Вы их догоните, они на ослах.

Командир снова отдал команду, и декурия ушла вниз по косогору.

Иешуа мягко отстранил Эзру. Опустился на колени рядом с караванщиком, внимательно осмотрел рану. Затем повернулся к Эзре и тоном, не терпящим возражений, проронил: «Надо вскипятить воду». Погонщик беспрекословно подчинился: бросился к мулам, снял полупустую кирбу с водой. Вытащив из нее стрелу, он вылил остатки воды в котелок.

Пока Эзра разжигал костер и нагревал воду, Иешуа успел полазить по окрестным скалам. Вскоре он вернулся с веткой, на которой был намотан клубок паутины. Аккуратно протерев края раны уксусом, он залепил ее паутиной и перевязал плечо караванщика чистым куском ткани. Затем вынул из вещмешка небольшой сверток, взял темно-коричневый шарик величиной с грецкий орех, бросил его в миску. Размешав жижу веткой, юноша отставил миску в сторону, присел рядом с караванщиком и положил руку ему на лоб.

Все это время Бен-Цион с удивлением наблюдал за действиями Иешуа. Юноша излучал спокойную уверенность, а его движения казались ловкими и точными – никакой суеты, ничего лишнего. Вот и Эзра ловит каждое его слово. От руки исходило приятное тепло, снимающее боль, расслабляющее тело… По просьбе Иешуа караванщик выпил горячий напиток. Через какоето время его глаза подернулись поволокой, и он опустил голову на грудь. Сидевший рядом с Иешуа в тени камня Эзра озабоченно спросил:

– Что с ним?

– Он сейчас в мире видений, пусть отдыхает. Так надо.

– А это не опасно?

– Нет, – с улыбкой ответил Иешуа, – к вечеру он придет в себя. У него немного поболит голова, но боль быстро пройдет.

– Где ты этому научился… ну, настой делать?

– От мамы.

– А кто она?

– Никто, – Иешуа улыбнулся, – просто моя мама. Мы несколько лет жили в Египте. Недалеко от нашего селения находилась община терапевтов, отшельников. Мама им помогала иногда – ну, там постирает или хлеб испечет. Вот от них и научилась, а потом научила меня. Это хашеша.

– А руками боль снимать?

Иешуа вздохнул и задумался.

– Не знаю, само как-то получается. Я это с детства умею. Однажды мы с друзьями играли на крыше дома. Один мальчик упал во двор. Когда я спустился, его мама сидела рядом и плакала. Люди кричали, что он не дышит. Мне стало жалко маму, про мальчика я не думал. И тогда мне сказали: иди и положи ему на голову ладонь.

– Кто сказал?

– Ангелы. Я сделал, как велели. Зенон открыл глаза и поднялся. А еще был случай, когда Яакова, брата моего, ужалила змея. Мне ангелы велели: подуй ему на руку. Я подул, и Яаков выздоровел…

Иешуа замолчал, нахмурился. Помедлив, тихо произнес:

– Правда, были и другие случаи, но я о них не хочу вспоминать.

Эзра сидел с вздернутыми от удивления бровями. Он не знал, что сказать. Только что услышанное находилось за пределами его понимания. Чтобы скрыть свое смущение, погонщик порывисто встал и подошел к мулам, делая вид, что подтягивает подпруги.

5

Когда наступил поздний вечер, Бен-Цион очнулся. Он с удивлением посмотрел по сторонам, попытался встать, но тут же застонал от боли и схватился рукой за плечо. Эзра помог караванщику подняться, а потом стоял рядом с ним, пока тот приходил в себя.

Решили, что перевал не самое удачное место для ночевки. Нужно продолжать путь: пересечь долину, дойти до следующего хребта и разбить лагерь у его подножия. Сборы заняли немного времени – мулы так и стояли, нагруженные тюками, мирно пощипывая метелки овсяницы.

Посадить караванщика на Переда оказалось делом непростым. Сначала Бен-Цион попытался самостоятельно сесть на мула, но чуть не упал. Помощники едва успели его подхватить. Тогда Иешуа что-то пошептал Переду на ухо, погладил его, а затем надавил ладонью на круп. Мул послушно присел на задние ноги. Эзра и Иешуа помогли Бен-Циону забраться ему на спину, осторожно поддерживая раненого с боков.

Спуск занял немного времени. Перед путниками расстилалась длинная узкая долина, окаймленная невысокими лесистыми курганами – словно два гигантских каравана улеглись по бокам высохшего речного русла. За ними до горизонта растянулись горные цепи Шомрона, теряясь в розовато-молочном мареве.

Иешуа залюбовался долиной. Курганы с буроватосерыми осыпями уходили вдаль, окрашиваясь в нежные бирюзовые тона. Юноша знал, что где-то за горами, у Западного моря лежит плодородная равнина Хоф-а-Ям с древними городами Иоппией и Дором. Отец рассказывал ему, что она засажена цитроновыми садами и плантациями нежнейших розовых саронских лилий. А на самом берегу, возле города Мигдал Шаршан, царь Хордос построил порт, назвав его Кесарией в честь императора Августа. Богатый город населен язычниками-эллинами, которые живут во дворцах, а время проводят в театре и на ипподроме. Склады Кесарии ломятся от запасов соли, меди и аравийских пряностей.

Долина, по которой шел караван, заросла соснами и туями. Между ними виднелись пышные кроны начинающих краснеть вязов, а также пожелтевшие кусты персидской сирени и дикорастущего миндаля. Передвигаться по равнине оказалось намного легче, чем по горным дорогам. Мулы шли бодро, несмотря на то, что погонщики днем не дали им отдохнуть от поклажи. Один раз Иешуа попросил Эзру остановиться, затем подошел к росшему у самой дороги вязу, чтобы наломать веток.

Бледный и ослабевший от потери крови Бен-Цион ехал молча, не давая указаний. Да это и не требовалось – путь ровный и прямой, а впереди отчетливо виднеется косогор, закрывающий долину. Там путников ждет ночлег.

Вскоре караван поравнялся с сикоморой, возле которой у костра ужинали легионеры. Воины лепешками выгребали из мисок кашу. Их кавалерийские пики опирались на причудливо переплетенный ствол дерева. Неподалеку паслись кони и несколько ослов. Иешуа обратил внимание на странные кавалерийские седла с выступающими по бокам «рогами».

Рядом с костром на животе лежал голый человек с вывернутыми за спину руками и безжалостно примотанными к лодыжкам кистями, напоминая натянутый лук. В рот пленнику вставили кляп – тряпку, свернутую жгутом и завязанную на затылке.

Бен-Цион попросил остановиться, не слезая с мула поприветствовал солдат. Эзра сразу подсел к костру. От каши погонщик вежливо отказался, но вина из фляги глотнул с удовольствием.

– Кто это? – спросил Бен-Цион декуриона, показывая на пленника.

– Твой друг шомрон, – засмеялся тот. – С перевала.

– А остальные где?

Сириец молча кивнул в сторону кучи веток, из-под которых торчали посиневшие босые ступни.

– Одного отвезем префекту. Крест у нас простаивает…

Солдаты расхохотались. Командир смачно плюнул на пленного. Тот во время разговора шевелился и мычал, бешено тараща глаза. По его грязному телу ползали муравьи, а открытую рану на бедре облепили оводы и мухи.

– Я думал, они в горы уйдут.

– Сказали, что в Кедеш. Может, и правда – других городов-убежищ поблизости нет. В Шхем путь перекрыт, а если на север, то в Кедеш. Там что-нибудь наврали бы. Но я думаю, шли к Гавлониту, на Ям-Киннерет. Туда стекается всякое отребье. Ничего, скоро Квириний наведет порядок.

Солдаты доели, дружно помочились на костер и направились к лошадям. Двое деловито попинали пленного ногами, разрезали веревку, а затем словно тюк закинули его на спину осла. Командир махнул на прощанье рукой, после чего, не торопясь, отряд тронулся в сторону Себастии.

Темнело. Орха подошла к поперечному косогору, который по бокам огибали узкие, поросшие лесом теснины. У самой подошвы на дне глубокого – в рост человека – оврага журчал ручей.

Первым делом Эзра и Иешуа сняли с мулов поклажу и установили шатер на берегу ручья. Затем уложили караванщика на козью шкуру, плотно закутав в халлук. Пока Эзра разводил костер и кипятил воду, Иешуа ножом срезал кору с вязовых веток. Измельчив ее на камне, он ссыпал кусочки в котелок. Когда вода в котелке выкипела наполовину, а раствор стал светло-коричневым, он подсел к караванщику и осторожно обмыл рану. Затем зашил ее льняной ниткой, после чего обматал плечо раненого чистой ветошью. Бен-Цион сразу заснул. Прочитав вечернюю молитву, друзья договорились, как будут делить ночные стражи.

Глубокой ночью Эзра растолкал Иешуа. Юноша со сна бестолково помотал головой, протер глаза и рывком уселся на шкуре.

– Все спокойно? – спросил он товарища.

– Да, только в ущелье выли волки. Думаю, сюда не сунутся, испугаются огня. Ты подбрось в костер дров, я там сучьев насобирал. Разбудишь нас на рассвете.

Полная луна заливала окрестности мягким светом. Словно кто-то разжег над головой чудесную масляную лампу: копоти нет, а света вдосталь. Иешуа уселся у берега на коряге, которую приволок Эзра. Сначала бросил в костер пару кусков кизяка, чтобы едкий дым разогнал мошкару. Потом добавил несколько сучьев. Костер разгорелся, осветив соседние деревья и край оврага, за которым резко обозначилась черная пустота. Где-то в глубине леса глухо закричала сова: «Ух-хух-ху-ху!..»

Тихо шумела дубрава, растревоженная ночным ветром. Связанные попарно мулы паслись недалеко от шатра, изредка фыркая и помахивая хвостами – отгоняли гнус. Облака рассеялись. В небе ярко горели звезды, мерцающим покрывалом окутывая кроны деревьев.

Внезапно по теснине, совсем близко от лагеря, разнесся протяжный волчий вой. Мулы заволновались: прижались друг к другу, настороженно нюхали воздух. Перед тревожно заржал. Раздался звук осыпающегося щебня. Иешуа повернул голову на шум и вздрогнул. На другой стороне оврага стояли два волка, глядя прямо на юношу. Их глаза горели холодным изумрудным огнем, завораживая, парализуя… Затем звери развернулись и исчезли в темноте ущелья. Иешуа лихорадочно зашептал оберегающую молитву, сжимая в руке амулет, подаренный матерью.

Время шло. Постепенно он успокоился. Легкий ветерок приятно обдувал лицо, плотный халлук согревал, а ветки в костре негромко и монотонно потрескивали. Иешуа смотрел на желто-красные языки пламени, на разлетающиеся искры… Его клонило ко сну. Костер почти догорел, но угли еще жарко тлели, слабо освещая берег. Юношей овладела приятная истома, когда знаешь, что нужно делать, но нет сил пошевелиться. Едва различимые голоса просили: «Не спи… Не спи… Не спи…»

Он медленно повернул голову и посмотрел в сторону ручья. Затухающее сознание автоматически фиксировало окружающие предметы. Вот сучья, собранные Эзрой… Чуть дальше куст полыни … Вот край оврага… Внезапно он похолодел. За оврагом в клочьях ночного тумана виднелась фигура стоящего человека. Замотанный в куфию до самых глаз незнакомец опирался на посох. В костре что-то ухнуло, и пламя разгорелось с новой силой, ярко освещая мулов, шатер и русло ручья.

– Чего не спишь-то, милок? – доброжелательно спросила фигура. Голос звучал так, словно человек стоял в двух шагах от Иешуа.

– Я друзей охраняю, – растерянно ответил юноша. – От кого? От волков, что ли? Так они не тронут. Недавно тут караван прошел, волки теперь, хе-хе, сытые.

– Ты кто?

– Я-то? Ни за что не догадаешься, но дам подсказку: лицо мое дико, а губы запечатаны. Да разве это важно? Важно – кто ты. Я вот знаю, потому и здесь. Мне тебя одного никак нельзя оставлять – ты дел натворить можешь, а я не имею права допустить. Мы с тобой теперь неразлучны, как узник и сторож. Можешь называть меня «Сторожем», если хочешь.

– Как же ты говоришь?

– А как говорят ведущие тебя?

– Я их просто слышу. Но сейчас плохо.

– Правильно, потому что я принял меры. Сейчас только ты и я, один на один.

– Чего ты хочешь?

– А пошли со мной. Ты не пожалеешь. Ну, зачем тебе этот караван? Днем ноги в кровь сбивать по камням, ночью под халлуком мерзнуть. Зима ведь скоро. В пустыне – ох, и трудно! – песчаные бури, бандиты, звери дикие… А со мной не пропадешь. Да и дочка моя тебе понравится.

По оврагу прокатился звонкий девичий смех. Над краем берега появилась голова с копной огненно-рыжих волос. Девушка – чуть постарше Иешуа – подперла подбородок кулачками, расставив локти, и с интересом смотрела на палестинца. Ее лицо с ямочками на щеках казалось удивительно милым, а вздернутый носик придавал ему выражение наивности. Рыжеволосая беззаботно улыбалась, ее ярко-синие глаза искрились весельем.

Иешуа почувствовал смущенье. Девушка поманила его пальцем, и юноша услышал вкрадчивый мелодичный голос, словно колокольчик прозвенел:

– Пойдем с нами.

Иешуа попытался подняться, но ноги не слушались, были как ватные. Его охватила тревога. Он и хотел пойти к девушке, и одновременно чувствовал, что нельзя этого делать. Юноша задышал часто и глубоко, его сердце колотилось, а по всему телу разливался жар. Сквозь морок откуда-то издалека еле слышно доносилось: «Не ходи… Не ходи… Не ходи…»

Девушка перестала улыбаться и протянула руку.

– Ну, дай хоть прядь волос.

На ее лице появилось выражение отчаяния, в глазах стояла немая мольба, а улыбка стала тусклой и беззащитной.

Словно в забытьи Иешуа достал нож и поднес его к голове. Рука девушки загадочным образом тянулась все ближе и ближе. Вот она уже у его лица… Сейчас он отрежет волосы и даст ей. Юноша оттянул прядь, готовый полоснуть по ней лезвием… И тут кто-то вышиб нож из его руки. А затем хлестко и больно ударил по щеке. Иешуа стоял, не понимая, что с ним происходит, и откуда вдруг взялся Эзра. А друг тряс его за плечи, что-то орал прямо в лицо, таращил глаза.

Из-за лесистых вершин небо прорезали первые лучи солнца, рассеивая тьму в долине. По оврагу прокатился крик ярости, перешедший в визг, зашуршала галька, словно там протащили что-то тяжелое.

– Я всегда буду рядом с тобооооой!.. – звоном стояло в ушах. Крик удалялся, пока вовсе не стих в глубине ущелья.

Иешуа бессильно опустился у догоревшего костра, закутался в халлук – его бил озноб. Напряжение спало, и юноша заплакал, размазывая слезы по лицу. Эзра сидел рядом с другом, обнимая его за плечи, гладя по голове, что-то успокаивающе говорил…