Читать книгу Пощёчина генерал-полковнику Готу - Сергей Трифонов - Страница 8

После нового года Отдельный танковый батальон, в котором воевал Гордеев, расформировали, а личный состав и оставшуюся технику передали в 35-ю лёгкотанковую бригаду 7-й армии.

Особисты арестовали комбата капитана Еремеева, командиров стрелкового полка и стрелковой дивизии. На допросы в особый отдел дивизии вызывали всех оставшихся в живых командиров рот и взводов. Гордеева допрашивали трижды, требуя дать показания против капитана Еремеева. Алексей прикидывался «солдафоном», матёрым служакой, упорно твердя:

– Не могу знать… Исполнял приказы… Не видел… Не слышал… Не присутствовал…

Он, видимо, надоел следователям, и от него отвязались. Вскоре в бригаду приехал командующий армией командарм 2-го ранга Кирилл Афанасьевич Мерецков и на общем построении личного состава вручил государственные награды бойцам и командирам. Лейтенант Гордеев был награждён медалью «За боевые заслуги».

В конце января начальник особого отдела бригады довёл до сведения танкистов постановление трибунала фронта, которым приговаривались к расстрелу несколько высокопоставленных командиров, в том числе бывший командир их стрелковой дивизии и командир стрелкового полка. Капитан Еремеев в списке не значился. Но больше о нём Гордеев никогда не слышал.

В феврале сорокового года 35-я танковая бригада приняла участие в прорыве обороны линии Маннергейма. Танки бригады побатальонно были приданы 100, 113 и 123 стрелковым дивизиям.

В полосе наступления дивизий финны решили нанести контрудар с целью если не сорвать, то хотя бы замедлить наступление советских войск. Удар наносила 23-я финская пехотная дивизия при поддержке 4-й танковой роты в составе 13 лёгких танков «Виккерс» и «Рено». Ранним утром 26 февраля финны пошли в атаку. Из-за поломок две машины остановились; к позициям советских войск, расположенным вдоль железнодорожного полотна, вышли шесть танков и напоролись на танки 35-й бригады. Это были отправленные в разведку Т-26 взвода лейтенанта Гордеева.

Вначале Алексей увидел густые облака выхлопных газов, поднимавшиеся из-за заснеженной кромки распадка, услышал натужное рычание двигателей. Затем из низины выполз «Виккерс» с бортовым номером R-648 и остановился, то ли ожидая другие танки, то ли командир экипажа решил осмотреться. Алексей тщательно, не спеша прицелился[1] и послал бронебойный снаряд своей 45-мм пушки в башню финского танка. Было хорошо видно, как снаряд проломил броню, и ударной волной вырвало башенный люк. Оттуда повалил дым. В этот момент ещё один снаряд, пущенный одним из танков взвода Гордеева, угодил «Виккерсу» в корму. Танк вспыхнул. Никто из него не выбирался. Экипаж, видимо, погиб сразу.

Из распадка выползли ещё три финских танка. Один из них с бортовым номером R-655 пересёк железную дорогу и открыл огонь в сторону советской пехоты. Он тут же был подбит танками взвода Гордеева, но не загорелся; его экипаж выбрался на снег и исчез в утренней мгле. Подоспевшие танки 35-й бригады расстреляли два других «Виккерса».

Обойдя по сторонам распадок, советские танкисты не обнаружили финской пехоты, видимо, не рискнувшей наступать. Зато обнаружили ещё четыре вражеских танка, уходивших назад, к лесу. Два «Виккерса» сразу были расстреляны и вспыхнули ярким пламенем. Третий, пытавшийся при отступлении свалить сосну, потерял ход, остановился и был немедленно подожжён. Танк с бортовым номером R-670 потерял гусеницу, замер, развернул башню, ударил бронебойными по советским танкам, прикрывая отход экипажей, покинувших горевшие танки. Один бронебойный 37-мм снаряд угодил в лоб танка Гордеева. Машина не загорелась, но осколочные ранения получили все три члена экипажа. Финский танк был немедленно уничтожен.

Гордеева, раненного в бедро и голень левой ноги, аккуратно вытащили из танка, на носилках понесли к санитарным аэросаням. Повстречавшийся комбриг остановил санитаров, ласково похлопал Гордеева по щеке.

– Жив, лейтенант? Вижу, жив. Молодчага. Здорово финнов отделал. Ну, давай, выздоравливай. Жду тебя.

Алексей, превозмогая боль, сделал попытку улыбнуться.

В окружном госпитале хирурги достали из Гордеева семь осколков. Но кости не были задеты, и, по словам хирургов, здоровый молодой организм должен был быстро восстановиться. Мать, просидевшая и проплакавшая под дверью операционной, когда узнала о положительных результатах операции, рассмеялась от радости, перецеловала врачей и медсестёр. Пришедший в себя после наркоза Алексей увидел мать весёлой, бодрой, оптимистичной и, как всегда, очень красивой.

– Лёшенька, радость моя, что так редко писал?

– Мама, так ведь я на фронте три месяца всего был, а писем двенадцать штук отправил, считай по письму в неделю. – Он улыбнулся. – Каждый день писать не мог, поверь.

– Ой! Всего три месяца? – всплеснула руками мать. – А мне они показались вечностью. Я принесла твоё любимое варенье, конфеты, пирожки. Всё здесь, в тумбочке. Выздоравливай. Приходить буду каждый день.

Она и приходила каждый день, принося сыну всякие вкусности. Но однажды не застала его в палате и очень испугалась. Сосед по палате, раненный в шею пехотный капитан, усмехнулся и, подойдя к окну, подозвал Анастасию Петровну:

– Да не переживайте вы так. Вон ваш герой, полюбуйтесь.

По очищенной от снега дорожке госпитального парка (март стоял холодный и снежный) ковылял на костылях Алексей. Рядом в ватнике поверх белого халата и в больших валенках шла невысокого роста девушка, то и дело поправлявшая на нём овчинный командирский полушубок. Анастасия Петровна прижалась лбом к оконному стеклу, долго стояла, улыбаясь чему-то своему, материнскому, не замечая и не вытирая слёз, катившихся по её разрумянившимся щекам.

С Олей, медсестрой госпиталя, Гордеев познакомился недавно, во время перевязки. Он всегда брал с собой в процедурную то конфеты, то печенья, угощал медсестёр. В этот раз он принёс три конфеты «Мишка на севере» ленинградской фабрики имени Крупской, введённой в строй полтора года назад. Натянув штаны после перевязки, он положил конфеты на столик.

– Ой! – радостно вскрикнула Оля. – Это мне?

Алексей улыбнулся и качнул головой.

– Мои любимые! Но где вы их взяли? За ними огромные очереди в магазинах. Спасибо.

– Мама принесла. Я к сладкому равнодушен. Мне бы пирожков с капустой или картошечки с селёдкой.

Оля смешно надула губки.

– Вот, мужчины все одинаковые. Им бы чего остренького.

Её маленькое, почти детское лицо с тонким носом, ямочками на щеках, огромными карими глазами под тонкими дугами тёмных бровей, выпавшая из-под накрахмаленной косынки вьющаяся прядь каштановых волос, – всё ему нравилось и вызывало в нём какое-то тёплое волнение.

– Ну, вот, товарищ командир, – звенел голос Оли, – завтра в это же время на перевязку. А за конфеты спасибо.

Оле было двадцать. После медучилища она уже год работала в госпитале и училась на втором курсе Ленинградского 1-го медицинского института. Происходила она из семьи потомственных врачей. Её отец, военврач 1-го ранга, профессор, преподавал в Военно-медицинской академии военно-полевую хирургию. Мать работала в поликлинике на Петроградской стороне участковым терапевтом. Оля очень хотела быть хирургом, как её дед и отец. Найдя в Алексее благородного слушателя, она могла часами, свободными от работы, во время ночных дежурств рассказывать ему врачебные случаи из истории военно-полевой хирургии.

Молодые люди понравились друг другу, стали ощущать душевную близость, скучали в короткие разлуки. Оля, словно ангел, заботилась об Алексее. Как-то, улучшив момент, он познакомил с ней маму. Прощаясь с сыном, Анастасия Петровна заговорщически подмигнула и ласково сказала:

– Глядите пристальнее, товарищ лейтенант. Такую девушку упустить нельзя.