Читать книгу Болты в томате. Правдивые рассказы - Сергей В. Бойко - Страница 8

17 дек. 2012 г., понедельник

Яндекс-новости.

1. За распространение слухов о конце света в Китае арестованы 93 человека.

А я все еще пребываю в нерешительной готовности к открытию нового сезона морских рассказов… Матрос Караваев…

Как потом выяснилось, Веня устроил своим офицерам такой разнос, что они все по щелям запрятались и до утра носа не высовывали. Он собрал их в кают-компании и сказал так:

– К матросам у меня вопросов нет. Это – дети. Я с ними потом разберусь. У меня вопрос к офицерам. Вы что, до сих пор службы не поняли? Наша задача – задача любого военного профессионала! – быть всегда готовым выполнить поставленную задачу и достойно подохнуть. И всё! Задача всякого настоящего офицера – достойно подохнуть! А если вы и ваша семья к этому не готовы, уходите с военной службы к чертовой матери! Потому что военная служба предполагает войну и смерть! А не только деньги, славу и награды! Армия без войны и без дисциплины – опасная вещь. Долго говорить не буду. Суши захотели? Вот вам! – Веня сложил кукиш и добавил: – Вы мне еще спасибо скажете! В одном переходе от нас Владивосток. Не забыли еще?

И всё…

А нам он своим грохочущим голосом отдал по радио следующую команду:

– Закончить лепку пельменей!!! Убрать всё на хуй!!! Очистить столовую команды!!! Команде собраться в столовой команды!!! Форма одежды номер три!!!

Ну, это уже ни в какие ворота! Форма одежды номер три – это парадная форма. То лепить пельмени, то не лепить! Мы чего-то там уже слепили… Бросили… Начали уборку…

Состояние – ужасающее! Плюс ко всему – бездействие офицерское, соглашательство их немое и самоустранение! (Мы же тогда про разнос в кают-компании еще ничего не знали!) Вякали ж поначалу, костерили своего «Топорка»! Чего ж теперь хвосты-то поджали, попрятались?

Володя Караваев начал куда-то складывать уже слепленные пельмени и неиспользованные фарш и тесто. Команда кое-как на камбуз пошвыряла утварь кухонную. Рабочий камбуза и Караваев принялись стол от муки и от остального безобразия тереть. И все больше и все явственней личный состав начинал материться – в открытую. Раньше это было сквозь зубы, а теперь уже во весь голос.

Время от времени в коридоре из-за угла выглядывало ухо замполита, – это Иван Иванович пытался отследить настроения, царящие на борту, но близко подходить опасился.

Ну, Веня! Ну, Топорок! В парадку ему одеться! И чего вдруг? И в парадку, и в столовой собраться, на ночь глядя! Он что, на танцы нас поведет, как обещал? Так ведь нет!

Когда мы там, на Курилах, канатами рвали кожу с рук и бултыхались в ледяной воде на разбитых щитах, – мы, может, мечтали тогда…

Может быть, он захотел объясниться за не разграбленные тропические порты?

Тогда непонятно, чего мы тут стоим? Чего ждем?

И тут по внутренней связи раздался голос замполита, Ивана Ивановича:

– Внимание! Еще раз – повтор команды! Повторяю: команде собраться в столовой команды! Форма одежды номер три! Лекцию о семье и браке прочитает коммунист Барков!

Ну, это – вообще! Нам теперь еще и втирать что-то будут…

Все так же матерясь и негодуя, мы разбрелись по кубрикам – в парадку одеваться!

Мы все надевали свои суконные свежие тельняшки, верхние темно-синие голландки со значками и черные штаны, а наш старослужащий радист, старшина первой статьи Александр Нехорошев, стоял в грязной робе – и не знал, что ему делать. Он стоял в позе, и эта поза говорила с негодованием:

– С каких хренов?!

Похоже, он был расстроен таким обломом со стороны командира больше всех. И принял он такое решение…

Дело в том, что наш радист за полгода до призыва на «срочную» впервые познал женщину, как говорят в таких случаях. Это произошло ночью в помещении канцелярии, пропахшем запахами бумаг, копирок, чернил и печатей, ластиков, клея и сургуча. Она была женщина на десять лет опытнее нашего будущего старшины первой статьи, и она с радостью поделилась этим своим опытом. Повторенный многократно в течение полугода, этот опыт связал и закрепил в голове нашего радиста все запахи, звуки – буквально все ощущения, сопровождающие половой акт! – с запахами канцелярских принадлежностей. Саня Нехорошев мне сам рассказывал про это еще на корабле, а теперь, спустя десятилетия, он попросил меня вставить этот эпизод в мое нынешнее повествование, и я, хоть и с неохотой, но согласился…

Итак, иного сексуального опыта, кроме «канцелярского», у Сани до службы не случилось. С этим небогатым багажом и памятью всех пяти чувств он ушел служить на Камчатку. Там он надолго лишился возможности не только снова «понюхать пороху» во время «боевых действий на цветочном поле», как называли половые отношения древние китайцы, но даже перекинуться парой слов с прекрасной половиной человечества, – и, казалось, навсегда позабыл о своем первом опыте. Но однажды зимой, на втором году службы, Саня получил отпуск и отправился за отпускными документами в канцелярию штаба части. Там сидел штабной майор Кочкин в морской форме и скучал. Когда Саня объяснил цель своего визита, майор сказал:

– Правильно оформленная бумага – это залог победы, матрос! Документы из Петропавловска в Москву оформлять долго. Наберись терпения. Да ты садись, матрос!

И вдруг убежал, потревоженный телефонным звонком:

– Есть, товарищ капитан первого ранга! Так точно, товарищ капитан первого ранга! Сейчас буду! Ты тут посиди, матросик, подожди!

Майор убежал, а Саня остался ждать. Он был в шинели и шапке. В комнате было жарко натоплено. И вот тут он, наконец, учуял запах! Это был знакомый дух канцелярии: ластики-копирки, сургуч… И тут же возник ниоткуда, как по волшебству, запах горячего женского тела! А еще Сане показалось, что он ощутил на своей щеке шелест дыхания и будто бы уловил краем уха легкий стон, а всем своим телом – трепет женского тела, и сам затрепетал в ответ…

Майора не было долго. Саня успел так нанюхаться, что у него от долгого воздержания голова пошла кругом. Он закрыл глаза и привалился к стене. Шапка свалилась на пол. Эротические грезы набросились на бедного Саню, как сладкие волки. Они терзали его до тех пор, пока не вернулся майор Кочкин. Саня даже позабыл расстегнуть крючок шинели в этой жаре, – так ему было хорошо! Майор тут же обратил внимание, что с матросом творится что-то неладное. Что именно, майор уточнять не стал. Чтобы не брать на себя ответственность за его здоровье, он заявил:

– Так, военный, отпустить тебя в отпуск не имею права. В санчасть – могу, а в отпуск – нет. Не надо тебе ни в какой отпуск. Иди-ка ты в санчасть, и пусть они там оформят на тебя бумагу вместо отпуска.

Делать нечего, Саня отправился в санчасть. Там его осмотрели – померили температуру и давление, послушали сердце и легкие, постучали по коленке молотком – и оформили «правильную» бумагу, в которой было написано, что в отпуск матрос может отправляться хоть сейчас.

Майор Кочкин прочитал бумагу, заглянул Сане в глаза и спросил:

– Самолетом полетишь? Плохо не станет? – Хотелось майору поразвлекаться, скучно же в канцелярии! – Может, обождешь еще полгодика, а, матрос?

Но Саня ждать не стал и улетел в Москву…

Как потом объяснял мне Саня Нехорошев, ему необходимо было выдавить из себя эти запахи первого сексуального опыта новым опытом с женщиной в новых условиях. Иначе он будет обречен и дальше шалеть от вожделения – и уже не только в канцеляриях госучреждений, но также в отделах канцтоваров книжных магазинов, на почтах и почтамтах всего Советского Союза…

Срочно был нужен новый сексуальный опыт!

И вот такой случай вроде бы подвернулся – здесь, на Шикотане, на рыбоконсервном заводе. Все-таки сайра, бланшированная в масле, – неплохая замена сургучу, клею и ластикам…

Но мы продолжали стоять на рейде!

«Двойка» в полном составе отправилась на «случку», обходя нас по всем статьям, а мы – в полной половой готовности! – находились в опасном бездействии посреди вечерних вод…

Сане Нехорошеву, как «почетному дембелю», полагалось место во главе стола в столовой команды. А стол там был широкий и длинный. А вокруг него – диваны буквой «П». Если капитан второго ранга Веня Барков войдет в дверь, то окажется как раз напротив старшины первой статьи Саши Нехорошева – с другого конца стола, очень далеко. Вот Саня и решил: чего это буду я парадку да хромовые ботинки надевать, штаны эти черные? Нацепил он сверху голландку, чтоб было. И все! Все равно, строем мы никуда не пойдем, награды нам вручать не будут. Да и вообще – ничего не будет. Какая-то непонятная ерунда – лекция о семье и браке…

Ну, в общем, собрались в столовой команды, сели.

Вбежал замполит, Иван Иванович, и скомандовал:

– Всем встать!

Все встали. Саша Нехорошев тоже встал, оглядел себя – вроде бы, ничего, грязных брезентовых порток из-под стола не видно.

И тут раздались шаги Командора! По коридору Веня шел строевым шагом: Бух! Бух! Бух!

Явился он нам в самом парадном виде – в фуражке, хотя во внутренних помещениях дозволялось ходить без головного убора; только дежурный офицер и дежурный по низам должны были иметь, так сказать, полный наряд… Нет, он был – в фуражке! Он был в кителе, перепоясанном ремнем, на котором висел кортик в ножнах, с кучей якорей на лацканах, с дубовыми листьями, и со всеми своими золотыми погонами, в ослепительной рубашке и при галстуке. В общем, все – при нем! Когда он вошел, замполит скомандовал:

– Смирно!

И мы вытянулись «смирно».

Веня, не глядя на нас, уставился на замполита. Тот ему доложил:

– Товарищ капитан второго ранга! Личный состав ПСКР № 541 собран для проведения лекции о семье и браке!

Веня, не давая команды «вольно», повернулся к нам и внимательно осмотрел каждого из нас – как ощупал… Каждого… Никогда еще вот таким взглядом – взглядом удава Коа на ненавистных ему бандерлогов из «Маугли» – Веня на нас не смотрел. Все – потупились. И Веня вкрадчиво – а мы все стоим по стойке «смирно», но тупимся, – а он вкрадчиво говорит, обращаясь к радисту:

– Нехорошев, а, Нехорошев?

Старшина первой статьи Саша Нехорошев посмотрел на капитана второго ранга Веню Баркова:

– Я, товарищ командир!

– А вот скажи мне, Нехорошев, командир самого лучшего отделения… – Веня внимательно посмотрел матросу в глаза, выдержал паузу, – …а, вот, ради любимого боевого командира трудно было надеть черные портки, а?

Радист стушевался, Веня махнул рукой и сказал:

– Вольно! Сесть!

А сам перед нами стоять остался.

Мы сели. Он расправил свои черные брови, как Чапаев усы, и начал с тяжелым вздохом рокотать:

– Вот что я вам хочу сказать, ребята! Тут до меня дошли слухи, что командир ваш, по вашему мнению…

Тут он перешел на рык, которым обычно перекрикивал тайфуны:

– …что командир ваш – мудак!!! И причины тому мне известны!!!

Тут он чуть сбавил обороты и продолжил:

– Я не хочу комментировать действия капитана второго ранга Попова… – Это он про командира «двойки». – Не хочу. Нет. У него свои планы. А у нас с вами – свои. И вот что я вам хочу сказать. Я – старый боевой морской волк. Я начал лейтенантом. А сейчас я перед вами в чине капитана второго ранга. И вот за всю службу мне так бывало больно в жизни, когда матрос, классный специалист, отличник боевой и политической подготовки, патриот своей Родины, морально устойчивый, комсомолец, получает увольнительную, весь напидарасится, нагладится, наодеколонится – и в город выйдет, а там ему попадется какая-то – вот, идет…

И Веня, со свойственной только его колоритной фигуре грацией, покачал бедрами, изображая «какую-то». В его исполнении это выглядело настолько комично, что, не смотря на всю нашу едва сдерживаемую ярость, вызвало у многих из нас невольную усмешку, но мы тут же постарались ее подавить. А Веня продолжал кривляться:

– …идет вот такая ему навстречу! И что происходит с матросом? С отличником боевой и политической? С классным специалистом? С комсомольцем? Он – весь вспотеет! Затрясется! Шишка – во!

Тут он сделал характерный жест, прижав руку локтем к штанам, выставив кверху кулак.

– Шишка – во!!! Глаза – зассанные!!! И о службе забыл на хуй!!!

Всё это было произнесено с такими грозными раскатами и одновременно с такой болью и горечью в голосе, что это почувствовал каждый: почувствовал его обиду за матроса и за похеренную им службу, – что сравнимо по значению на командирский взгляд с изменой Родине, если не хуже…

Веня перевел дух и сменил обличительную интонацию на отеческую:

– Вот что я вам хочу сказать, ребята. Вы все – мои любимые сыны. Вы все мне – как дети. И, если вы думаете, что своими разговорчиками и финтифлюшками дети могут папе нагадить и навредить, – тут он снова на мгновение повысил голос: – …то так не думайте!!!

Меня как громом поразило: Веня заранее знал всё! И про речи наши, и про чучело, и про грязные штаны радиста…

Веня продолжал нас колбасить:

– Вы, небось, сейчас вспоминали фильм Айзенштайна? Где офицеров за борт пачками выбрасывали? Вы этого хотите? Хорошо! Я готов это выслушать от вас. И если вы меня убедите, что это надо, мы, вон, со старпомом, капитан-лейтенантом Метейко сами за борт прыгнем. Это вам и замполит подтвердит, Иван Иванович. Так, замполит? Мы со старпомом – сможем! Но только перед тем, как вы откроете рот, я вам хочу сказать одно: когда у вас появятся мысли об этих самых… – Веня опять сделал танцующий жест бедрами и ручками, – …вот когда у вас возникнут мысли об этих самых, вы возьмите…

Веня снова повысил свой и без того рыкающий голос:

– Поверьте: проверено жизнью!!! …возьмите и представьте себе, как она сидит – такая прекрасная и замечательная, желанная! – представьте, как она сидит – и срёт!!!

Тут Венины децибелы стали зашкаливать:

– Как у нее говно!!! из жопы!!! лезет!!! Как у нее глаза!!! кровью!!! наливаются!!!

Шквал пронесся. Настала тишина. Веня одернул китель, дотронулся до кортика и сказал:

– Всё! Я закончил.

Скомандовал:

– Встать! Всем разойтись!

Мы встали, а он развернулся и быстрым шагом покинул столовую команды.

В столовой команды повисла гробовая тишина.

Мы остались стоять. Надо сказать, мы – обалдели! Никто не смел пошевелиться. Иван Иванович, замполит, тоже застыл как изваяние, потому что, хоть он и замполит и вся агитация и пропаганда на нем – но и он, по всей видимости, тоже слышал такую лекцию о семье и браке впервые в жизни…

* * *

Иван Иванович регулярно проводил с нами политинформации и беседы. Однажды заговорил даже на такую жизненную для всех тему как матерные слова и выражения в нашей разговорной речи:

– Доколе мы будем поганить язык ненормативной лексикой?

Он именно так и выразился – «ненормативной лексикой», и ему пришлось объяснить матросам, что таким красивым и научным термином обзывается наша простая матерщина. Беседа эта, как и все политинформации, проводилась в столовой команды. На ней присутствовал даже кок, матрос Караваев, высунув голову из раздаточного окошка.

– Какие люди были в революцию! – говорил Иван Иванович с пафосом. – Какая совесть! Какая порядочность! Дзержинский, Менжинский, Воровский…

Мы начали тихо посмеиваться, – именно в таком порядке стояли у пирса в Соленом озере наши тральщики «Дзержинский», «Менжинский», «Воровский», «Луначарский», дальше стоял буксир без названия, а следом – крейсер «Пурга». Он прикрывал вход в бухту. А мы – «единичка», «двойка» и «тройка» – стояли в самой глубине Соленого озера, и чтобы выйти из бухты через Авачинский залив в океан, нам приходилось маневрировать больше всех.

– Какие люди были! Какая совесть и порядочность, аккуратность в языке и делах…

И тут через открытый иллюминатор с палубы раздался голос нашего боцмана, мичмана Самойлова:

– Хули жопу оттопырил, Караваев? Сумку давай!

Он заметил замполита и спохватился:

– Ой, извините, Иван Иванович! Ну, я домой пошел, до свидания!

Самойлов подхватил сумку, которую ему протянул Караваев, и заторопился по трапу на берег. Лицо Ивана Ивановича побагровело. Он некоторое время ловил ртом воздух – и, наконец, произнес:

– А есть такие люди, у которых на месте совести… на месте совести… – Иван Иванович тщательно подбирал нужное слово; подобрал и разродился:

– …у которых на месте, где была совесть, хуй вырос!

Володя Караваев внимательно слушал – и смотрел на замполита невинными глазами убийцы. Все знали, что боцман – не без помощи Караваева – тырил по мелочи продукты с камбуза – муку, сахар, тушенку и прочее…

* * *

После невиданной лекции о семье и браке Иван Иванович, понурившись, тихо удалился из столовой команды.

Мы остались одни…

– Ну что, пошли курить, что ли?

– Пошли курить!

И мы полезли наверх, на теплый воздух.

Суши заказывали? Нате!

Наверху ночь пахнула на нас гниющими водорослями и луговым разнотравьем – сушей! Музыка играла издалека. Мы стояли, убитые, посреди бухты, а там, на берегу, в темноте кипела жизнь.

Сели, закурили. Кто-то процитировал из «раннего» Вени:

– Парахет наш – шхуна хуёвенькая, но с крейсерской кормой!

Кто-то заметил со вздохом:

– А у них там, видать, все в самом разгаре. Сейчас, небось, и по кустам уже потащились.

Тогда старшина первой статьи Александр Нехорошев сказал:

– Господа, а давайте представим, как они там дружно срут и как у них – не приведи, господи! – глаза кровью наливаются!

Все горько похихикали, побросали бычки за борт – да и спать пошли. Тихо и мирно.

А рано утром, часов в пять, вот так же тихо и мирно, еще до подъема, управлением только дежурной вахты подошли мы к пирсу. Трюмный машинист приделал шланг. Мы заправились водой и так же тихо-тихо оттуда ушли, взяв курс на Владивосток.

«Ты, моряк, уедешь в сине море,

Оставляешь меня в горе,

А я буду плакать и рыдать,

Тебя, моряк мой, вспоминать.

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх,

Нынче здесь, а завтра там…»

Больше мы нашего напарника – корабля, с которым столько времени в тандеме прошагали «по морям по волнам», 542-го, в этом походе уже не видели.

Ну, и после всего этого, как-то уныло и равнодушно, уже не очень-то надеясь на Венины посулы, двинулись южнее, туда, к Владивостоку, потому что должны были углем загрузиться и еще кое-что там забрать…

Все, что мы взяли в бригаде, все это добро мы благополучно на Курилах разгрузили. Как выяснилось, идем мы по плану, и, не смотря на всякие катаклизмы, план грузоперевозок выполняем правильно.

А я теперь, задним числом (или умом?), понимаю, что Веня нас никаким образом не хотел обмануть – и не обманул! Он говорил, что отдаст на разграбление любой порт, в который мы зайдем, – но ведь мы так на Шикотан и не зашли! Значит, и грабить там было нечего. Я теперь так понимаю, спустя десятилетия…