Читать книгу Право первого хода - Сергей Владимирович Голубев - Страница 2

Среди множества условных единиц и условных понятий есть одна штука, имеющая довольно драматичное название – точка невозврата.

Тому, кто перешагнул через нее, обратной дороги нет. Отныне – только вперед, чего бы тебе это не стоило. И хорошо тому, кто эту точку видит. Он может десять раз подумать, и, может быть, он все же повернет назад. И будет жить долго и счастливо, правда так и не узнав, что же там – за точкой невозврата.

Но большинству из нас видеть ее не дано, и мы понимаем, что нечаянно заступили за черту только тогда, когда уже ничего не вернуть и не исправить. Все, захлопнулись двери, отрезано прошлое, только что казавшееся таким надежным, таким уютным настоящим. Отныне – никаких гарантий, никакой страховки. Не всякому дано вернуться из мест, лежащих по ту сторону. Да нет, никому не дано, потому что если ты и вернешься, ты не узнаешь того, что оставил и оно не признает тебя, поскольку для того, чтобы вернуться, тебе самому придется стать другим.

1

Воистину, жадность фраера сгубила. Вместе с выдоенной из второй жертвы тысячей в общем получался вполне приличный для такого промысла навар. Те, кто имеют в карманах по настоящему большие бабки проводят время в других местах. Так что вполне можно было возвращаться, но тут Макс, шедший впереди, остановился и даже зачем-то поднял руку, будто за ним ехал целый отряд.

– Стой, – сказал он, не поворачиваясь. – Кажется, еще едут.

За деревьями, точно, мелькнул свет фар. Машина заворачивала на полянку.

– Цыпа, цыпа, цыплятки… – прошептал Макс, опускаясь на корточки.

– Да может, хватит уже? – возразил Вадим. Возразил, правда, надо честно сказать, достаточно неуверенно. К чему, в самом деле, отказываться от того, что само идет в руки?

– Да ладно, ладно… Чего ты?.. Да не маячь, пригнись. – громко зашептал Макс в котором охотничий азарт пересилил даже начинающуюся ломку.

Макс же и испортил все дело. Терпения все же не хватило, да и предыдущая легкая добыча развратила его, добавив наглости и лишив чувства опасности. Так что когда, минут через десять парочка вышла из машины и мужик, усадив бабу на капот, начал, не прерывая поцелуев, расстегивать ремень на брюках, Макс, не утерпев, выскочил из укрытия и, видимо решив на сей раз сам сыграть главную роль, громко сказал, подходя к машине:

– Та-ак, уважаемые!.. Что это у нас тут происходит?

Подошедший следом Вадим встал чуть поодаль, решив дать возможность Максу побыть первым номером. Раз уж ему так хочется. Шире дорогу молодым кадрам!

– Ну-ка, попрошу документики, гражданин! – все больше входя в роль продолжал наступление Макс. Теперь он светил фонариком прямо в лицо мужику.

Тот заслонился ладонью и сделал шаг в сторону.

Вадим поднял фотоаппарат и пару раз щелкнул вспышкой. Девица соскочила на землю и стала тихонько подкрадываться к дверце. Макс перевел луч света на нее и заорал:

– Куда?! Стоять на месте!

– Кто такие? – спросил мужик, делая шаг вперед. И было в его голосе что-то такое, что очень не понравилось Вадиму. Вернее чего-то в нем не было.

Страха в нем не было, вот чего, понял Вадим. И это его насторожило. Похоже, тут могут возникнуть осложнения. Макс же, кажется, ничего не чувствовал.

– Милиция, – ответил он мужику. И добавил. – Ну, так как насчет документов?

– Минуточку. Из какого отделения?

Не ожидавший такой наглости Макс опешил и растерялся.

–Твое какое дело, бля? Документы давай!..

– Спокойно, гражданин. – Пришел на помощь Вадим. – Мы из двенадцатого отделения, старший оперуполномоченный Семенов. Мы тут насильника разыскиваем. Маньяка. Так что не надо дергаться и качать права. Покажите документы. И девушка тоже. Надеюсь, – добавил он, – она совершеннолетняя?

– Так, ну что ж, понятно. – Спокойно сказал мужик. – Документы… конечно… – Говоря это он тихонечко, почти незаметно глазу двигался и теперь вдруг оказался возле самого Макса. Он не повышал голоса, не делал угрожающих движений, все так же спокойно он сказал: – Сейчас. – И Макс вдруг дернулся и повалился куда-то вбок, в темноту.

Вадим застыл на мгновенье, пораженный увиденным. Фонарик упал и теперь мужик был виден смутно, силуэтом на фоне бледного ночного неба. Видно было, как он развернулся, после чего раздался его голос:

– Наташа, в машину!

Кажется, он собирался сваливать. И пусть! – подумал Вадим.

– Пусть уходит. Надеюсь с Максом все в порядке?..

Слышно было, как девушка забралась внутрь автомобиля. Этот петушок, оказавшийся на беду блюстителей нравственности, бойцовым, направился туда же. И тут из травы как раненый солдат навстречу вражескому танку поднялся и встал на нетвердые ноги Макс.

– Куда, сука?!. – зловеще выдохнул он. В наступившей на мгновенье, как показалось Вадиму, абсолютной тишине, заглушившей даже несмолкаемый и ровный, как шум в ушах, шелест ветвей над головой, прозвучал звонкий металлический щелчок и в руке Макса бледно сверкнула узкая полоска стали.

– Все, кранты!.. – почему-то пронеслось в голове Вадима, хотя это было еще далеко не все, напротив, все еще только начиналось. Но какая-то странная апатия и усталость вдруг навалились на него, разом обездвижив.

Да и все равно, он был слишком далеко, а то, что начиналось, происходило слишком быстро, почти мгновенно. Оба – Вадим видел это каким-то обострившимся зрением, зачем-то подаренным ему на это растянувшееся мгновенье взамен способности двигать собственным телом, – оба, и Макс, и этот мужик одновременно оказались возле машины. Послышались звуки борьбы: удары, яростный хрип, металлический звук хлопнувшей дверцы, чей-то – Вадим не разобрал, чей – отчаянный мат… Слышно было, как взвизгнула девица, опять мясистый звук удара и вдруг, сквозь хриплое дыханье не очень громкий крик. Кричал этот, из машины:

– Назад, сука!.. Назад, я сказал! Убью!

И сразу вслед за этим прозвучал звук, который невозможно спутать ни с каким другим – звук выстрела. Потом еще один.

И наступила тишина.

На все том же равнодушно-сером фоне неба застыл теперь один силуэт. И этот силуэт принадлежал не Максу. Это Вадим хорошо понимал, хотя лица не видел. Пистолета у Макса не было. И силуэт этот, постояв несколько секунд и, видимо, поозиравшись по сторонам, двинулся в сторону слабо светящегося пятна в траве: к тому месту, куда упал фонарик, оброненный Максом.

Луч света метнулся по сторонам, мельком зацепив и Вадима, застывшего в оцепенении и скрытого ветками кустарника.

– Эй, ты, второй! Выходи! Сам выходи, я тебя все равно вижу. А то застрелю.

– Врет. – Понял Вадим. – Нет уж…

Тот еще пошарил фонариком по кустам и, светя себе под ноги, направился к машине. Там уже стояла его девица. До Вадима донеслись их тихие голоса. О чем-то они переговаривались, присев на корточки и разглядывая в свете фонарика то, что лежало рядом. То, что они разглядывали и было, видимо, Максом.

О чем они говорили Вадим не слышал. Похоже мужик эту девку о чем-то просил, а она не соглашалась. В голосе ее все явственнее слышались истерические нотки. Потом он вскочила, крикнула что-то неразборчивое и бросилась в темноту, прочь от машины. Мужик, крикнув: – Постой! Да постой же!.. – бросился за ней.

Конечно, он догнал ее. Догнал и привел назад. Хлопнули дверцы, взревел мотор, вспыхнули фары. Они уехали, мигнув Вадиму на прощанье задними стоп-сигналами. Вадим перевел дух и повалился на землю.

Макс был мертв. Мертв безнадежно и окончательно. С такой, разнесенной вдребезги головой уже можно не беспокоить реанимацию. То, что Вадим сделал дальше, он сделал подчиняясь не рассудку, робко спрятавшемуся куда-то еще там, в кустах, а выработавшемуся за два, сейчас уже почти забытых, афганских года рефлексу: раненых и убитых не бросать!

И невдомек этому рефлексу было, что нет тут поблизости медсанбата, что никто не будет укладывать в ящик и упаковывать в оцинкованное железо это свисающее с плеча Вадима тело. Не отправят его на родину. Да и есть ли эта самая родина у Макса. Была когда-то, наверное…

Куда тащил Вадим это, оказавшееся слишком легким для своего роста, тело, он и сам не знал, подгоняемый инстинктом, заставляющим зверя уходить из опасного места. Только споткнувшись в темноте о корень и чуть не грохнувшись наземь вместе со своей ношей, Вадим остановился, привалившись к теплому, шершавому стволу какого-то дерева. Он осмотрелся, пытаясь сориентироваться. Вдали послышалось натужное завывание проезжающего грузовика. Вадим посмотрел в ту сторону, откуда донесся этот звук. Значит, там шоссе. Пустое сейчас. Только тягачи, впряженные в длинные фуры, катят по нему, максимально выжимая всю мощь своих нехилых моторов, пользуясь ночным затишьем. Сейчас их время.

– Ага!.. – сказал сам себе Вадим, и, поправив на плече не слишком тяжелую, но неудобную ношу, шагнул в ту сторону.

Он положил Макса на землю, не дойдя шагов десяти до последних деревьев, росших вдоль обочины. Макса надо было похоронить. Зачем это надо – Вадим и сам не знал. Надо…

Пусть не на кладбище. Бог простит. Но не бросать же так? А значит?.. Значит, сейчас надо тело припрятать, запомнить место и завтра, тоже ближе к вечеру, вернуться сюда, захватив с собой лопату. Не голыми же руками рыть…

Вадим, уложив Макса меж двух кустов, в ложбинку, закидал его сухими ветками и припорошил листвой, уже достаточно нападавшей на землю. Сам присел рядом, вытирая вспотевший лоб.

Попить бы сейчас. И закурить!.. Просто неудержимо захотелось сделать хоть одну затяжку. Всего лишь одну, но чтоб до самых корешков, до головокруженья. Черт!.. Так ему, кажется не хотелось курить даже тогда, в лагере, когда он решил бросить.

У Макса, вроде, были сигареты. Ну да, точно, были. Взять, что ли?.. Вот, блин!.. Ведь только что он тащил его, а сейчас сама мысль о том, что придется раскидывать всю эту кучу и ворочать безжизненное тело в поисках пачки и зажигалки… Да, ведь еще и зажигалку нужно!.. – Мысль об этом вдруг вызвала у Вадима тошноту.

Нет, ну его к черту! Обойдется. Нет!..

Он встал. Хватит, отдохнул. Пора идти. Он вышел на обочину и огляделся. Надо было запомнить место. Это оказалось далеко не так просто. Во-первых, ночь. Во-вторых, вообще никаких примет. Деревья кругом темной стеной, и больше ничего. Дорога ровная в оба конца. Так, вон валун лежит. Ага, точно!.. Ну и хорошо, попробуем запомнить: от валуна немного назад и влево. Ну, а теперь, в город. Пешком, наверное, за час дойду.

Вадим шел ровным, неторопливым шагом и думал о том, о чем обычно думают люди, только что столкнувшиеся со смертью. О бренности и мимолетности того, что принято называть жизнью; о хрупкости сосуда, в который эта самая жизнь заключена; о бессмысленности и ненужности существования – как Максова, так и своего, да и большинства людей, населяющих эту землю.

Потом он стал думать про самого Макса. Про то, что совсем, оказывается, не знал его. А теперь этот самый Макс – жалкий тип, паразит, наркоман, психопат, однако знающий, оказывается, откуда-то Бодлера и способный на отчаянный поступок, – так и останется этот Макс для него навсегда неразгаданной загадкой. Пока не забудется. А когда забудет Макса и он, Вадим, то вот тогда Макса точно уже не станет на этой земле. Потому что больше, кажется, не кому о нем помнить и вспоминать. Что он там кому должен, а кто ему – все это херня по большому счету. И никому он не нужен. Ну, может быть, этот прыщавый Гера вспомнит однажды, что что-то давно не заходит к нему Макс за очередным чеком, да тут же и забудет. И правильно: у него и без Макса клиентов хватает. А к тому, что иные из них имеют обыкновение исчезать, порою и навсегда – к этому Гера давно привык и не обращает на это внимания.

2

Квартира, вопреки Викиным ожиданиям, оказалась вовсе не в одном из новых "элитных" домов, а на втором этаже стандартной, убогой панельной пятиэтажки. Этакий привет из далеких, славных шестидесятых, когда и воздух был чище, и цели яснее, и задачи определеннее – за работу, товарищи!

Ехать пришлось долго, за автовокзал и Покровскую слободу, на правый берег реки Добрыни, в темных водах которой празднично отражались огни раскинувшейся на ее берегу нефтебазы. Вез их Виктор в своем большом, как сарай и таком же грязном "Опеле-Фронтир", после той машины, на которой они со Славиком приехали в кафе, показавшемся Вике просто какой-то колымагой. Она даже спросила Славика:

– Слушай, а где твоя машина?

– Пришлось отпустить, – грустно улыбнувшись, ответил Славик, не оставлявший попыток обнять Вику за плечи. – Она же не моя, и даже не папашина. Это машина его предвыборного штаба. Один друг дал на время из своего гаража.

Дом был действительно скверным. Двор разглядеть не удалось из-за темноты, зато подъезд выразительно щерился пустым дверным проемом. Сорванная с петель входная дверь неприкаянно стояла рядом, прислоненная к перевернутой бетонной трапеции с дыркой посредине, поддерживавшей козырек над входом. Похоже, что дом не нравился даже самому Виктору, и Вика удивилась, зачем было надо покупать квартиру в этой берлоге?

Однако, вошли, и по полутемной грязной лестнице поднялись на второй этаж. Дверь в Светкино гнездышко была покрашена голубенькой краской, но, похоже, очень давно. Ни глазка, ни номера квартиры на двери не было. Видимо, все, что успели сделать новые хозяева, это сменить замок.

Внутри, честно говоря, было ненамного лучше: две комнаты, как попало заставленные поверх вытертого линолеума разномастной мебелью, лилипутья кухонка, на пространстве которой сумели в тесноте, да не в обиде разместиться раковина, газовая плита, да колченогий шаткий столик с тремя табуретками. В туалете сильно пахло канализацией, а в ванной не было ванны.

Нет, Вике здесь решительно не понравилось и сразу вспомнилось, что уже очень поздно, и захотелось уйти. Неунывающий Славик тоже как-то скис. Виктор стоял, хмуря лоб и угрюмо глядя по сторонам. Губы его шевелились. Казалось, он подсчитывает, во что еще ему обойдутся ремонт и обстановка. Похоже, результаты не утешали.

И только Светка вопреки всему излучала энергию и весело, как и подобает новоиспеченной хозяйке своей квартиры, бегала по комнатам и теребила гостей.

– Вот сюда я ковер повешу. У меня синий такой есть. Гардины надо будет подобрать в тон. Вот этот шкаф – вон! Лучше хороший шкаф-купе, я в мебельном центре видела, самое то!.. – щебетала она, таская Вику за руку. – Ну ладно, о делах потом, сейчас откроем шампанское и по бокалу… Витя, где у нас бокалы?

Приунывший Виктор бросил свои расчеты и включился в суету: пошел шарить в поисках бокалов, а когда бокалы в нужном количестве были найдены, был отправлен на кухню за шампанским. Было слышно, как там, за стенкой хлопнула пробка и Светка побежала на кухню с криком:

– Ты что?! Зачем? Надо же было здесь открыть.

Вернувшийся с уже открытым шампанским Виктор объяснил, что, поскольку холодильника пока нет, то шампанское нагрелось. А теплое шампанское имеет обыкновение сильно стрелять. Вот он и решил, чтобы, не дай бог никого не забрызгать, открыть его там, над раковиной. Объяснение было благосклонно принято, шампанское аккуратно разлито по бокалам и в этот момент в кармане Виктора запиликал мобильник.

Разговаривать он вышел в прихожую. Потом заглянул в дверь и пальцем поманил Светлану. После непродолжительного шушуканья она вернулась в комнату сильно расстроенная и с умоляющей гримасой на лице затарахтела:

– Ой, девочки, мальчики!.. Такая неприятность!..

В общем выяснилось, что звонили сейчас из кафе, где после их отъезда веселье все еще продолжалось. И вот, видимо в результате чрезмерного потребления алкоголя, против чего уже забодалось предупреждать Министерство здравоохранения, веселье это приняло несколько предосудительный характер, в виду чего был вызван и уже прибыл наряд милиции. И вот теперь надо срочно ехать разбираться как с милицией, так и с перепившими гостями. Поэтому Виктор и Света сейчас срочненько, быстренько, со всей возможной скоростью смотаются туда. А если Виктору, что не исключено, придется там задержаться, то она, Света, хватает такси и тут же, мухой, пулей, ласточкой мчится сюда и развозит Вику и Славика по домам. Она очень-очень-очень извиняется, она ужасно просит ее извинить и подождать тут, поскольку сами они отсюда сейчас до дому не доберутся, а брать их с собой туда тоже не стоит – на фига им этот геморрой?..

Оглушенные этой тирадой, Вика со Славиком остались одни, ночью, в чужой квартире.

Славик пришел в себя первым. Оценил обстановку, нашел ее неожиданно благоприятной и стал действовать: включил аудиосистему, поставил какой-то диск и, отрегулировав звук до интимного мурлыканья, предложил все же выпить за новоселье, пока шампанское не выдохлось. Не пропадать же добру, да и раз налито…

Они выпили и Славик, уже который раз за этот затянувшийся вечер, пригласил Вику на танец. Здесь, в этой интимной, хоть и не слишком уютной обстановке, Славик почувствовал себя гораздо смелее. Тесно прижав Вику к себе, так что та против воли ощутила, как он возбужден, Славик, зарывшись лицом в ее густые волосы и пьянея от их запаха, шептал ей на ухо какой-то вздор, которого сам не понимал. В перерывах между фразами он целовал ее в мочку уха, иногда опускаясь ниже.

Вика пыталась отстраниться, но сила и возбуждение, исходившие от партнера, словно облучали ее, лишая не только возможности, но и желания сопротивляться. Ей было стыдно, неловко, но в то же время приятно, и от этого еще более стыдно.

Поцелуи Славика, его шепот, его возбужденное желание словно обжигали ее.

Наконец, музыка кончилась. Славик чуть ослабил хватку и, воспользовавшись этим, Вика вырвалась и села на диван.

– Жарко, – сказала она.

– Давай еще выпьем. – Славик протянул ей бокал, который уже успел, оказывается наполнить.

– Давай за тебя. За нас с тобой.

Он сел рядом и еще подвинулся, так, чтобы их тела опять соприкоснулись.

Они чокнулись. Пить Вике после этого танца и правда хотелось. Хотя теплое шампанское – это, конечно, гадость, сказала она себе. И больше она никогда-никогда пить его не будет.

Выпив, Вика поставила бокал на стол и снова откинулась на спинку дивана. Господи, как же она устала! Просто изнеможение какое-то. Нет-нет… больше никаких танцев. Просто посидим, ладно?.. Ох, опять он ей что-то шепчет. Что-то про любовь. Врет, наверное. Все они врут, – мудро подумала Вика, борясь с неодолимым желанием закрыть глаза.

Да что же это?.. ох, ерунда какая, да что же… что он делает… не надо… боже, я засыпаю, ох, как… как стыдно.

3

Удав был не прав. Шкет с Блохой давно уже не баловались клеем. Что они, малолетки, что ли? Слава богу, им уже по девятнадцать. Они теперь занимались серьезным делом и вели соответствующий образ жизни: регулярно ходили в качалку и на тренировки к сэнсэю. Ну, да, ну был один случай – один-разъединственный, и надо же было так случиться… Ну, в общем, как говорится, с кем не бывает? Но с тех пор – все!

Да и Удав прекрасно понимает, что на них можно положиться. Иначе не поручил бы им такого дела.

Блоха и Шкет сидели на скамеечке неподалеку от того подъезда, куда только что Удав провел свою Светку с этой чувырлой и ее кентом. Сидели они уже давно, но ожидание было им не в тягость. Привычное дело. В их нынешней жизни им чаще всего приходилось именно ждать: ждать подходящего момента, ждать нужного человека, ждать… да ждать, когда они понадобятся за чем-нибудь, наконец.

Сидели они уже давно, с тех пор, как, получив от Удава адрес, там, в кафешке, прикатили сюда. И давно уже сидели молча, смоля сигарету за сигаретой и сплевывая себе под ноги. А о чем говорить? Все давно переговорено. Вспоминать старые дела, как когда-то ходили за овраг махаться с пацанами из соседнего микрорайона?.. как бегали от ментов?.. или как ночевали в обезьяннике? Им, вообще-то, если подумать, есть, что вспомнить. Как бухали, как, набухавшись однажды, ходили в центр города купаться в фонтане, как, угнав по пьяни тачку, ухитрились съехать на ней в кювет и перевернуться… как тот же клей в подвале нюхали, наконец, и какие кому глюки являлись. Да мало ли!..

Можно, конечно, да сто раз уже вспоминали. Как и старых своих, прежних кентов по двору, да по школе. Кто сейчас где, кто с кем и с кем что случилось… Толстый вон, козел, крутизну из себя строит, ну, прикол!.. А сам когда-то обделался, когда тот же Шкет ему гранату за пазуху сунул. Ну, ржачка была!.. Граната, понятно, была без запала, что же, Шкет совсем отмороженный, что ли? Но этот-то не знал, ну, и… Теперь, говорят, Лариске проходу не дает. Видимо, придется все-таки до него добраться, объяснить вежливо кто есть кто, и кто есть он сам, в частности.

Но и об этом тоже уже говорено. Как киоски бомбили? Как Бармалея ходили пугать? Как Сэма выручали, когда на него чужая бригада наехала? Да все эти стрелки и махаловки давно уже стали привычной рутиной и скучной повседневностью.

Тогда о чем? О том, что предстоит вот прямо сейчас? А вот об этом, как раз говорить не хотелось. Такого им еще не поручали. И, хоть риску тут, конечно, и никакого – да на любой стрелке его в десять раз больше, – а как-то противно, что ли. С непривычки, наверное. Так что об этом гундеть? Сделать, да свалить. Там делов-то на минуту. А потом, конечно, вмазать как следует. А завтра Удав побашляет…

И все!.. И не о чем тут говорить.

Наконец Удав со Светкой вышли из подъезда. Удав посадил Светку в машину, а сам подошел к ним. Сказал, протягивая ключи:

– Ну, все, пацаны. Значит, все, как договаривались. Через двадцать минут можно будет… Но на всякий случай позвоните в звонок. Коротенько так. Сильно не надо, а то еще разбудите. А если вдруг не уснут, то услышат. Ну, тогда что? – ошиблись адресом, и где-то через час-полтора вторую попытку. Вопросы есть? – он помолчал, пытливо вглядываясь в лица парней. Лица не выражали ничего, кроме готовности. Удовлетворившись осмотром, Удав закончил вводную: – Вопросов нет. Да!.. вот еще: уходя дверь не запирайте. Ключи бросьте там. Перчатки с собой? Отлично. Без них к двери не подходите даже, ясно? Обратно своим ходом. Вот вам еще денег на дорогу. И, значит, как договаривались, выйдете и сразу же отзвонитесь мне, ну, а завтра – в контору.

Удав уехал. Блоха посмотрел на часы.

– Так, ну что?.. через двадцать минут? Давай-ка пока еще по одной.

Они закурили. Время пошло.

Точно в условленную минуту они молча встали и вошли в подъезд, воняющий кошачьей мочой. Так. Теперь – наверх. Один за другим, неслышно ступая мягкими подошвами кроссовок по бетонным ступеням, они неторопливо поднялись на пятый этаж. Никого на лестнице. Все двери закрыты. Тишина.

По приставной железной лестнице-стремянке, ведущей с площадки пятого этажа к люку на крышу, Блоха поднялся вверх и осмотрел замок. Замок был большой, надежный, внушающий доверие. Замок запирал щеколду, на которую, в свою очередь был заперт люк. Щеколда была основательно прикручена крупными шурупами. Блоха достал из кармана нож и, с тихим щелчком раскрыв его, лезвием поддел головку одного из шурупов. Шуруп подался. Блоха пальцами потянул за головку и вытянул весь шуруп, который, однако, не упал, а остался висеть на ниточке. Потом за эту ниточку его можно будет втянуть обратно, восстановив таким образом весь запор с другой стороны.

Это был страховочный вариант отхода. Так, на всякий случай, если что-то помешает уйти через подъезд. Ну, там, вдруг нарисуется какая-нибудь компания внизу, всякое ведь бывает…

Так, вот она, эта дверь. Блоха осторожно, словно боясь обжечься, прикоснулся пальцем к кнопке звонка. Внутри громко звякнуло. Шкет, стоящий перед самой дверью, набычился и втянул голову в плечи. То, что они должны сделать, предстоит сделать ему. Значит, ему идти первому. Значит, он главный.

Этот вопрос они решили еще там, на лавочке. Просто кинули монетку. Угадал Шкет. Блоха, с внутренним облегчением получив роль второго номера, взял на себя функции инструктора:

– Ты только куда попало-то не бей, – учил он Шкета, – не хер там бойню-то устраивать. Ты вот так аккуратненько острие под левую сиську приставь, да с размаху не бей, а то как раз в ребро попадешь, а так, знаешь… толкани его просто туда. Он по ребру-то тогда сам и скользнет.

– Да ладно тебе, учить будет!.. – отмахнулся от непрошеного советчика Шкет. – Сумею как-нибудь. Я свинью резал. Ты свинью резал когда-нибудь? Нет? Ну и молчи тогда.

На звонок никто не отозвался. Шкет тихонько толкнул дверь и она неслышно подалась. Ну вот… – пронеслось в голове у Блохи, – сейчас!.. – и по коже спины волной прошли неожиданные мурашки. Ладони вспотели – то ли от волнения, то ли им просто жарко было в кожаных перчатках.

Вот они. Лежат, голубки. Она, ближе к спинке, с задранным чуть не до грудей платьем, но однако же в трусиках, и этот бугай рядышком, обняв ее, с расстегнутыми и приспущенными брюками.

Сморило, ну надо же…

Шкет, подойдя ближе, встал над ними, расставив ноги и поигрывая ножом. И чего-то медлил.

– Ты чего? – шепотом спросил Блоха. – Давай уж побыстрее.

Сделав знак приятелю, чтобы тот заткнулся, Шкет, опершись правой рукой с зажатым в ней ножом на спинку дивана, нагнулся ниже, рассматривая лежащих в упор или, может, прислушиваясь к их дыханию.

Блоха подошел на пару шагов ближе. Подходить совсем близко его не тянуло. Ему хотелось уйти отсюда как можно скорее. Еще больше ему хотелось, чтобы то, что сейчас произойдет, уже бы произошло. Вчера, скажем, а лучше позавчера. А еще лучше, чтобы оно вообще никогда не происходило. По крайней мере у него на глазах.

– Как думаешь, трахнул он ее? – спросил Шкет.

– Да нет, не похоже. Уснул раньше.

– Ага… Я вот чего думаю… А чего добру пропадать, а? Он не успел, а мы попользуемся. Ей уже все равно, а он утром ничего помнить не будет. Подумает, что это он ее и оприходовал. Все равно же хотел, – он выпрямился и, прищурив глаза, в упор глянул на Блоху. – Так, подожди, я сейчас.

И быстро вышел из комнаты.

Блоха получил свое погоняло не за маленький рост и не за хилость. Просто фамилия у него была Блохин и кличка эта прилипла к нему чуть ли не с детского сада. На самом деле он был крупный и жилистый, и в качалке выжимал веса не меньше, чем тот же Шкет. И все-таки он всегда немножко робел перед ним. Когда им случалось бороться, Блохе часто удавалось положить приятеля на лопатки. Часто, но далеко не всегда. Иногда в том "просыпался псих" и тогда с ним лучше было не связываться. И Блоха это чувствовал. Чувствовал всегда. Шкет позволял ему быть с ним на равных, но только до тех пор, пока сжимал в себе эту словно бы стальную пружину. Когда же она начинала распрямляться…

– Иди-ка сюда, – позвал его, появившись в дверном проеме, Шкет, – глянь-ка…

Они вошли в соседнюю комнату, служившую, видимо, спальней.

– Гля, какая кровать шикарная. Сейчас мы с тобой ее тихонько сюда перетащим…

– Э, ты чего?!. Кончай! Нам уходить надо.

– Да ладно тебе. Все успеем, не боись. До утра еще знаешь, сколько?

– А если она проснется?

– Да рот зажмем, и все дела. Да она у нас быстро отмучается.

– А этот?..

– А этот будет дрыхнуть до утра, как миленький. Удав им в шампанское клофелину намешал. А после клофелину, мне Верка рассказывала… Да ладно, короче, не ссы. Что ты как маленький.

И они пошли назад, в ту, большую комнату.

Славик боролся до конца. И, даже уже будучи поверженным, он и во сне продолжал рваться на волю из опутавших его сладких, липких тенет. Он утонул, но не пошел на дно, оставаясь хоть и по ту сторону границы между тьмой и светом, но все же где-то возле нее, там, куда еще проникают слабые, рассеянные лучи.

И когда эта жидкая стена перед ним заколыхалась, когда что-то, придя извне, нарушило этот тягучий монолит, Славик рывком выбрался из засосавшей его трясины и оказался по эту сторону, не в силах пока ни пошевелиться, ни открыть глаза.

Память, однако, возвращалась. Вместе с ней приходил стыд. Господи, чего же он наделал, кажется? И как же ему теперь быть? Ну, козел!.. Ну, просто натуральный козел! И уснул вдобавок, как последний… как последний… Как просто не знаю кто!

Ну и что же теперь, дальше-то?.. Где она? Ушла? Убежала? Одна, ночью… Во всяком случае рядом ее не было. Он все-таки сумел, наконец, открыть глаза. Нет, нету. Усилием воли он заставил себя приподняться на локтях. Увидел спущенные до колен брюки и со стоном снова откинулся назад. Ох, какой стыд!

Но, что это?.. Нет, кажется не ушла. Откуда-то доносились негромкие и неотчетливые звуки. Кто-то ходил, кажется. Боже мой!.. Боже мой!.. Значит, еще не поздно. Значит, еще все можно исправить! Сейчас… Ох, как, оказывается, кружится голова!.. И сил нет. Сейчас, сейчас… надо одеться.

Сейчас… Славик встал с дивана, чуть не упав при этом. Устоял все-таки. Подтянул свалившиеся штаны. При этом он то и дело встряхивал головой, отгоняя наплывавшую дурноту. И, наконец, тяжело вздохнув, отправился, преодолевая сопротивление ставшего таким неустойчивым пространства… отправился к двери, туда, где, кажется, была Вика.

Он выбрался в темный коридорчик-прихожую, и, увидев свет, пробивавшийся из-за полуприкрытой двери соседней комнаты, тихонько направился туда, держась рукой за стену.

То, что он увидел, в первое мгновенье оглушило его. Кровь отлила от головы и он чуть не грохнулся без чувств. Но это продолжалось лишь миг. В следующий миг его словно накрыло возвратной жаркой волной. В голове прояснилось и вместе с живительной яростью в тело хлынули силы. Он уже не боялся споткнуться, он уже ничего не боялся и ни о чем не думал. Он бросился вперед…

Шкет действовал быстро и целеустремленно. Он уже успел разуться и снять штаны и теперь, сдержанно сопя, забирался в кровать. Блоха стоял у изголовья с подушкой в руках и внимательно следил за Викиным лицом, готовясь действовать, если она вдруг проснется. Никто не ожидал нападения сзади.

Тяжелый удар отбросил Блоху к стене, где он оказался зажат между шкафом и кроватью, когда же он наконец встал, то увидел по ту сторону обширного ложа клубок тел, с натужными хрипами в злобной судороге ломающих друг друга. Блоха бросился туда, но почему-то не по кратчайшему пути – прямо через кровать, где в безучастной отключке продолжала лежать эта девка, а вокруг, теряя драгоценные мгновенья. И, конечно, опоздал. Этот некстати пробудившийся бугай локтем из-за спины зажал таки Шкету горло и теперь душил его, передавливая гортань. Шкет хрипел и бился как большая пойманная рыба. Одной рукой он пытался ослабить хватку, другой судорожно шарил вокруг.

И он нашел! Вернее, это рука сама, сама, ведомая инстинктом и жаждой жизни агонизирующего тела, сама все сделала – нащупала, наконец, упавший нож, мертво сжала в кулаке его рифленую рукоятку и наотмашь, со всей силы – туда, назад, за спину!.. И еще!.. И еще!

Пока другая, чужая рука не ослабила, наконец, хватку и пока в легкие не потек, обжигая горло и бронхи, первый, самый сладкий глоток воздуха.

Шкет, наконец, вернулся из ванной, отдуваясь и вытираясь чужим полотенцем. Ну, вот, еще и это, устало отметил про себя Блоха. Хотя после всего, что произошло, это была совсем уж мелкая мелочь, не достойная внимания. Размеры произошедшей катастрофы Блоха ощущал, но еще не осознавал. Что уж говорить про Шкета, еще не отошедшего от всего, что с ним – С НИМ, случилось.

Шкет стоял в мокрой, облепившей тело рубахе – он застирывал кровь, и приглаживал мокрые вихры, обеспокоенно вертя головой, видимо в поисках зеркала. Горло у него все еще болело. Он то и дело дотрагивался до него рукой.

Блоха взглянул на спящую Вику, перевел взгляд на Славика, горой освежеванного мяса лежащего у кровати и, наконец, взглянул на Шкета. Шкет стоял, глядя прямо перед собой и покачиваясь с пятки на носок. Взгляд его был пуст и рассеян. Пружина, та страшная стальная пружина, скрученная в душе Шкета, только что распрямилась, посеяв вокруг себя смерть и разрушения, и теперь Шкет был как заводная игрушка с кончившимся заводом.

Блоха понял, что пора принимать командование на себя.

– Ну, и что дальше? – задал он риторический вопрос.

– Что-что?.. Ясно, что. Доделаем дело и уходим.

– Какое дело?

– Как это какое? Ты что, с пупа съехал? Вот эту сейчас кончим и пойдем.

– Нет.

– Что, нет?

– Нет, – тихо повторил Блоха. – Этого мы делать не будем.

– Почему это? Какого ты вообще?..

– Подожди.

Блоха подошел к приятелю и, глядя ему в глаза, властно произнес:

– Смотри сюда. Сейчас сам поймешь. Мы сюда зачем пришли?

– Ну, – отозвался Шкет, – ясно, зачем. Чтобы эту дуру кончить.

– Правильно. А зачем?

– Откуда я знаю. Мне не докладывали.

– Ага. Мне тоже. Но догадаться-то можно?.. Ты вот этого знаешь? – он кивком указал на Славика.

– Нет.

– А я знаю. Это сын Ордынцева. Это мне Толян еще там, в кафешке сказал. Ты Ордынцева знаешь?

Шкет молча покрутил головой. Не знал он никакого Ордынцева, в гробу он их всех видал. Его начинало потихоньку колбасить, и он хотел только одного – поскорее свалить отсюда и нажраться, ох и нажраться!.. До зеленых соплей, до поросячьего визга… Чтобы руки, наконец, перестали трястись и чтобы забыть обо всем этом. Какой там еще Ордынцев? И какого хрена Блохе от него, Шкета, надо? И какого хрена он вообще лезет, куда его не звали?..

А Блоха продолжал:

– А не знаешь, слушай! И постарайся понять. Ты знаешь, что Папа свою кандидатуру в губернаторы выставил? Про выборы слышал?

– Ну, знаю.

– Так вот, его главный соперник – этот самый Ордынцев. Понял?

– Ну, допустим. – Шкет тряхнул головой, чтобы взбодриться и внимательно посмотрел на приятеля. Что-то тот затевает, умник…

– А эта телка тут вообще не при делах. Ее надо было грохнуть только за тем, чтобы на этого подумали, – он кивнул в сторону Славика. – Тогда что получилось бы? Ордынцев этот – отец убийцы. Понял? Кто за такого голосовать станет?.. Так?

– Ну… – пожал плечами Шкет. Но Блоха видел, что ему уже не все равно, что какие-то мысли уже начали просачиваться ему в голову. Он продолжил:

– Ну вот. А мы что сделали? – сказав МЫ, Блоха благородно согласился разделить с другом бремя ответственности. Хотя, честно говоря, кто там будет разбираться… Это он понимал тоже. – Он теперь не убийца. Он теперь жертва. И отец его, Ордынцев, тоже. Мы сейчас знаешь какую подлянку Папе сделали? И что с нами теперь сделают? Вот так же валяться будем.

Кажется, до Шкета начало доходить. Блоха видел это, и он знал, что его приятель совсем не дурак. Нет, ему просто надо дать время оправиться от шока и он все поймет. Да и уже понимает.

Шкет провел влажным рукавом по лбу, внезапно покрывшемуся липкой испариной.

– Так чего нам теперь?.. Что, вилы?!

– В общем, да. Удав нас с говном съест. Придется когти рвать. А тут еще из-за этого… – Блоха снова кивнул на Славика. – Сын самого Ордынцева! Да тут не только милицию, тут танковые войска по боевой тревоге подымут. А вот если мы ее не тронем, ее тут утречком найдут. А мы ей ножик в пальчики… и, короче, всем сразу будет ясно, что это она его завалила, а?.. Ну, он полез на нее, предположим, да?.. а она его ножичком. А она видишь как отрубилась? Она и утром ничего помнить не будет. Вот и все. И никакой тревоги. И нас никто не ищет. Ну, кроме Удава, конечно.

4

Случалось ли вам, может быть с глубокого перепоя, проснуться чуть раньше, чем проснулся ваш разум? Ваше родное и привычное, как домашние тапочки, эго?

Окружающий мир видится в этот миг человеку чужим и совершенно незнакомым. Предметы, лишенные названий и смысла, предстают в своем истинном, первозданном виде и выглядят совсем не такими, какими мы привыкли их воспринимать через защитное стекло здравого смысла и привычных ассоциаций. Они выглядят резче, обнаженней и даже агрессивней. Они могут и напугать.

В такой именно мир попала в первые мгновенья своего пробуждения Вика.

В испуге она снова прикрыла глаза, отгородившись таким образом от хаоса сорвавшихся со своих привычных мест вещей и предметов, превратившихся в головоломную геометрическую задачу, не имеющую ответа.

И там, в мерцающей тьме, она дождалась, когда память и понимание вновь вернулись к ней. Тогда она снова открыла глаза и огляделась.

Первое, что она поняла, это то, что она лежит практически голая, с платьем, задранным почти до самого подбородка, и лежит совсем не там, где, как она помнила, сон сморил ее. Лежит на большой кровати под белым потолком, освещаемым голой, не очень яркой лампочкой. И в правой руке у нее что-то есть. Что-то она держит в сжатом кулаке. Подняв руку она увидела нож.

Нож был именно такой, какой рисуют в книжках про бандитов. Большой, с выемками для пальцев на рукоятке и хищным лезвием, запачканным чем-то, напоминающем ржавчину… или кровь.

Вика испуганно отбросила этот страшный предмет и приподнялась, поправляя платье и ища взглядом трусики. О том, почему она оказалась без них, она старалась пока не думать. Думать вообще ни о чем не хотелось. Ей и без того было плохо. Кружилась голова, слабость и тошнота были такими, что Вика боялась, что ее сейчас вырвет. Господи, только бы не здесь, не на кровать. Надо было идти в туалет, но сперва найти трусы. Боже!.. Как стыдно, сейчас кто-нибудь войдет.

И тут она услышала тишину вокруг себя. И поняла, что нет, кажется никто не войдет. И от этого ей почему-то стало жутко.

На кровати их не было. С трудом, пересилив себя, она переползла на правый край кровати и опустила голову. Они могли быть там, на полу. Но там их тоже не было. Тогда с другой стороны.

В первую секунду она ничего не поняла. Просто ничего не поняла. Вот это вот, грудой тряпья лежащее в красной луже…

И тут ее, наконец, буквально вывернуло наизнанку.

В полном изнеможении она лежала навзничь все на той же кровати, чувствуя струйки пота, ползущие по всему телу. Они были холодными, эти струйки. И не было ни сил, ни мыслей. Она не потеряла сознания, его просто не было.

Но надолго уйти в спасительное беспамятство Вике не удалось. Мысли возвращались. Гудящим хаосом, обезумевшей в панике толпой они носились в ее голове. Ничего было невозможно ни понять, ни решить, ни сообразить, ни придумать.

Наконец она почувствовала, что может встать. Она переползла на правый край и медленно, как выздоравливающий тяжелый больной, сперва спустила ноги на пол, коснулась подошвами пола, ощутив его прохладу и, помогая себе руками, встала. Мир вокруг качнулся, но не сумел уронить ее. Она удержалась.

Все, что Вика делала дальше, она делала, как говорится "на автопилоте": надела найденные в конце концов трусы; долго искала и, наконец, нашла в той, большой комнате туфли, одела их и, потушив зачем-то везде свет, вышла на лестничную площадку. Ее нисколько не удивило то обстоятельство, что дверь была открыта, она просто не обратила на это внимания.

На улице ей стало полегче. Прохладный ночной воздух несколько отрезвил ее и привел в чувство достаточно, чтобы она смогла идти. И она пошла.

Она шла, как летит перелетная птица, ведомая своим таинственным внутренним компасом. Она шла не задумываясь и не глядя по сторонам. Иногда вспышками мелькали в поле зрения какие-то знакомые места: вот филармония, вот мост, вот уже Дом пионеров… И снова исчезало все вокруг. Идти бы так, идти и идти…

И чтобы не прийти никуда. И чтобы никого никогда больше не было. Чтобы не говорить ни с кем, не вспоминать ни о чем, не думать… Просто идти в темноте, невидимой, никому не нужной. Господи, какое счастье было бы знать, что завтрашнего дня никогда не будет!..

Внезапно она обнаружила, что стоит возле своего дома, возле железной двери своего подъезда. Невидимая путеводная нить привела ее к тому единственному месту, где ее ждали и где она могла спрятаться, зарыться головой в подушку и, наконец, тихо уснуть, изойдя слезами.

Сейчас она откроет ключом эту дверь…

Ключом… ключом… где же ключ? В сумочке. А где?..

И Вика вновь почувствовала холодную испарину на теле. Ключ в сумочке, а сумочки… а сумочки нет. И значит она осталась там, в этой проклятой Светкиной квартире. А там, в сумочке…

А там, в сумочке, были не только ключи. Там лежал и ее паспорт. А это значит…

Вика, разом снова обессилев, села на скамейку у подъезда и опустила голову на руки. Это значит, что завтра утром за ней сюда придут. И что бы она ни говорила… Господи, но ведь это же не она?!.

А кто тогда? Как она оказалась без трусов на кровати в той комнате? Славик?.. Возможно. И что, она не смогла воспротивиться тому, что он отнес ее туда, раздел… а потом вдруг проснулась, взяла где-то этот ужасный нож, искромсала им Славика, а потом… потом снова заснула, как убитая, даже не выпустив нож из руки?

Может быть, в нее вселился какой-то злой, неистовый дух как в каком-нибудь романе Стивена Кинга? Да нет, чепуха, при чем здесь дух? Это ведь не роман, это все на самом деле.

И почему Светка так и не пришла? А может, и с ней что-то случилось? Может это ее или ее Виктора хотели убить? Да, скорее всего это именно так. Этот Виктор… Вика не представляла себе, кто он такой и чем занимается, но очень похоже было, что он как-то связан с криминальным миром. А впрочем, кто сейчас не связан? Но, действительно, Славика могли зарезать по ошибке, приняв его за Виктора.

А Светка? Может быть ее подкараулили на улице, как раз, когда она возвращалась? А почему ее, Вику, не тронули? Наверное специально, чтобы подумали будто она убила Славика. И нож ей в руку вложили. Самой-то ей просто неоткуда было взять этот нож. Конечно, если бы он лежал где-нибудь на виду неподалеку и она его видела до этого, она могла бы вспомнить про него и схватить, но ведь все дело-то в том, что она его никогда… никогда-никогда раньше не видела. Нет, точно, она бы запомнила.

А почему они решили, что она не проснется до тех самых пор, пока Славика найдут? Да ведь и правда, она так крепко спала, что ничего не слышала. Или слышала?.. Иногда ей кажется, что вроде что-то там, сквозь сон…

Да и почему вдруг вообще такой сон? Никогда в жизни раньше с ней такого не было. Она устала, конечно, и выпила, да… но не настолько же она устала и не так напилась, чтобы вот так…

Уснула, как умерла. И все. И ничего больше не помнит. Снотворное? Вика никогда раньше не принимала снотворного, обходилась как-то. Да и вообще, сон у нее всегда был здоровый, крепкий. Ну, в крайнем случае, можно книжку почитать. Снотворное?.. Но кто?.. и зачем?

Все эти сумбурные мысли, все эти вопросы без ответов промелькнули в Викиной голове и были вытеснены одним, но главным сейчас, вопросом, ответа на который Вика тоже не знала.

Что же сейчас делать?

Пойти в милицию? Но ей там не поверят. В лучшем случае предложат всех устраивающий вариант: Славик на нее напал, хотел изнасиловать и она, защищаясь…

Хотя вряд ли такой вариант пройдет. Уж больно сильно изрезан Славик. Вика вспомнила его изуродованное, окровавленное тело и снова непроизвольно вздрогнула. Так не защищаются. Это как же надо озвереть, чтобы вот так бить и бить ножом уже мертвое, наверное, тело?

Да, ножом, а на ноже ее, Викины, отпечатки. Да что там, отпечатки, паспорт ее там. Все, больше ничего не надо. Если бы не было паспорта и ножа с ее отпечатками, то пусть даже Светка (если она жива, конечно), пусть даже она расскажет, как они с Виктором привезли их туда и оставили там вдвоем. Это еще не доказательство. Она, Вика, всегда может соврать, что поссорилась со Славиком и убежала от него одна домой. И что уж там было после нее – этого она знать не может. Возможно, возможно это и не слишком убедительно, но она ведь и не должна доказывать свою невиновность, а вот пусть попробуют тогда доказать, что это она… Славика…

И тут вдруг ей стало так стыдно, так мучительно стыдно того, что вот она тут сидит и трезво, как последняя стерва, просчитывает варианты того, как и каким образом ей отмазаться от убийства, а Славик… А ведь он, кажется, и правда любил ее. Да и она когда-то. И это показалось ей таким подлым, таким постыдным предательством, что она разрыдалась.

– Ну все, все, хватит! – сказала она через минуту, взяв себя в руки. – Все-таки надо что-то решать.

Да, легко сказать: решать. Но что?.. В общем, если отбросить эмоции, то вариантов два: либо она как-то добывает свою сумочку до приезда милиции, либо завтра уже она будет обвиняемой в убийстве.

И как же ее достать? Снова мчаться через весь город в эту квартиру? Успеет ли? И, главное, сможет ли снова войти туда? Туда, к Славику… И вдруг она вспомнила запах. Запах крови, который она, казалось, и не чувствовала тогда. А вот нет же, чувствовала, оказывается, и даже запомнила. И от этого запаха ее снова замутило. Почти как тогда, на кровати, когда она только очнулась.

Она не сможет туда войти. Даже просто войти, не говоря уж о том, чтобы хладнокровно разыскивать там свою сумочку, уничтожать улики… Нет, это не возможно!

Тогда как?.. Если не она… кто тогда? Сказать родителям? Нет уж!.. Просто тогда у отца случится сердечный приступ, у матери истерика, придется вызывать скорую… Нет, это не годится. Ни в коем случае.

Но тогда кто?..

И тут она вспомнила…

5

Естественно, никого убивать Хватов не хотел. Этот дурак сам подлез под пулю. Пьяный был, что ли? Хотя от него, вроде, не пахло. Может обкуренный, в темноте не разглядишь. И потом, у него был нож. И не просто для запугивания. Он им бил по настоящему. И если бы капитан не прикрылся дверцей – вон на ней какая отметина осталась! – ему бы самому лежать там.

Так-то оно так, да все не так просто. И самый главный вопрос: что, собственно, он, капитан Хватов, делал там в этот поздний час? Грибы собирал?

Ох, как ни к чему ему были бы все эти разбирательства. А если выплывет, что он тут с Наташкой, сучкой этой, был? Вот ведь, стерва! Ну не даром все-таки говорят, что от баб все беды. Тут ведь даже не в том беда, что Суслик прознает про его шалости с этой его новоявленной пассией, черт с ним, с Сусликом, любить он его, капитана Хватова все равно не любит, да и не нужна Хватову эта суслиная любовь. Пенсионный возраст он уже перешагнул, а в пятьдесят его так и так попрут. И все равно, стало быть, уже нечего ждать милостей от природы, а давно пора искать приложение своим силам где-нибудь в другом месте. Пока есть еще предложения.

Тут хуже, если Оля, жена, узнает. А ведь узнает, если скандал начнется. А Олю свою Хватов любил, несмотря на возраст и случавшиеся иногда увлечения. Кто у него еще в этой жизни остался? Родителей давно нет. Сыновья выросли и разъехались, один в Питере, другой в Москве. И если Ольга уйдет от него – а она это может, то, Хватов знал точно, останется ему только одно: махнуть на все рукой и утонуть в водке, как это сделал не один уже из его прежних друзей и знакомых. И так же, как и они, растворится он, разойдется в придонной мути без остатка, и памяти от него на этой земле не останется.

Ну, в общем, капитан милиции Аркадий Хватов должен был, конечно, вызвать наряд милиции и потом сам в качестве подозреваемого предстать перед следователем. Закон, мол, суров, но… и так далее. Со всеми остановками. По полной программе. И разумеется, капитан Хватов – защитник сирых и обиженных, слуга закона, – так бы и сделал. Но сейчас на его месте был Хват, старый, прожженный опер, по старости лет переведенный на бумажную следственную работу. И Хват валять такого дурака не собирался.

Еще тогда, когда он, имея намерение отпугнуть неожиданно взбесившегося вымогателя, сам того не желая прострелил ему его бедовую голову, еще тогда, запаленно дыша после короткой яростной схватки и слыша в ушах эхо собственных выстрелов, сидя на корточках перед горячим еще трупом Хват понял, что надо делать.

И сделал бы, если бы не эта…

Тоже мне, еще в милиции хочет работать. Вон, пусть в юрисконсульты идет. А тут, в ментуре, про нервы и брезгливость нужно забыть. Ишь как запричитала-закудахтала сразу, стоило Хвату объяснить ей, что он собирается делать: я, мол, не могу!.. Ах, что вы, мол, что вы!.. Женатых мужиков соблазнять – это она пожалуйста. Тут она не брезгливая… А посидеть в одной машине с трупом – этого она, понимаете ли, не может.

Так ворчал про себя Хват, опять, на сей раз уже совсем в темноте, подъезжая все к тому же железнодорожному мосту, за которым начинался лес.

Наташу он отвез домой и, высаживая ее у подъезда в который уже раз строгим тоном сказал:

– Ничего не было! Ничего. Я тебя подвез сначала в магазин – какой?

– "Уют", – повторила тоном послушной школьницы Наташа.

– Так. А что ты там смотрела?

– Торшер хотела купить.

– Купила?

– Нет, ничего не понравилось.

– Потом?

– Потом? Потом мы… э-э.. заехали в трикотажный на углу Белинского и Семеновской.

– Потом?

– Потом у вас колесо спустило.

– Отлично, – одобрил Хват. – Главное, потом не напутай. На противоречиях в показаниях чаще всего и ловятся. Хотя, – добавил он, – я думаю, никто ни меня, ни тебя никогда ни о чем не спросит.

И вот, чтобы это было действительно так, он и ехал теперь, заполночь, на место происшествия.

План был простой и логичный: найти труп, забрать его в машину, привязать к нему запаску и, выехав на мост километрах в трех отсюда, сбросить труп с моста в реку.

Избавиться от тела было необходимо. Иначе его найдут, найдут непременно и очень скоро – слишком близко оно от шоссе и от города. А найдут тело, значит найдут и гильзы. А стрелял-то он, Хват, из своего табельного. Так что оружие и его владельца вычислят в два счета. Гильзы-то он сейчас, конечно, не найдет, да и не надо. Не будет трупа – никто ничего и искать не будет. Там, правда, был еще кто-то второй, но опыт подсказывал Хвату, что с заявлением он никуда не пойдет. Такие не заявляют.

Самое сложное было найти то самое место. Наступившая ночь преобразила пейзаж. Стена леса слева, стена справа.

Тьма, тьма, тьма была вокруг. Свет фар, освещая дорогу впереди, мешал увидеть что-нибудь вокруг, свернув, скукожив весь мир до размеров ярко освещенного пятна.

Тьма… Вот же сволочной дуализм! Вот же проклятая двойственность вещей… Закон палки, которая о двух концах. Тьма эта нужна была Хвату, чтобы сделать задуманное, и она же мешала ему, не давая найти то самое место.

Он ехал медленно, медленнее, чем тогда. Может быть, если бы он ехал с той же скоростью, он бы по времени мог вспомнить, когда пора будет сворачивать в лес. Но, с другой стороны, если ехать быстрее, то, пожалуй и проскочишь, не заметив. Опять эта долбанная диалектика: с одной стороны, с другой стороны…

Ага!.. Вот, кажется… Если и не то, то что-то похожее. Канавка вдоль обочины здесь вроде как прерывается, съезд и дальше, похоже, колея. Хват затормозил и вылез из машины, держа в руке фонарик – свой скромный трофей, свидетельство его Пирровой победы.

Все! Больше не было никаких сомнений. Место было то. Он узнал его! Вот тут стояла машина, вот за этим кустом, надежно спрятавшим их от недалекого шоссе. Вот здесь, сидя в машине, они целовались демонстрируя опытность старого ловеласа и прожженной шлюхи. Тут он свободной рукой ласкал ее юное тело, пока не ощутил под пальцами клейкую влагу и не понял, что она готова…

Так, ладно, отставить лирику! Тем более, что ничего и не было, да ничего больше и не будет. Пальцем он ее больше не тронет, да и она вряд ли захочет продолжить начатое здесь. Значит, так: машина стояла носом сюда. Вот тут еще примято, значит все правильно. Вот тут, справа, должно быть тело.

Луч фонарика шарил по траве, листьям, веткам и прочему мусору, высвечивая корни и стволы деревьев. Тени были черны и казались провалами. Тела нигде не было.

В детстве, помнилось Хвату, они пели такую дурацкую песенку: "На вокзале, в темном зале, нашли труп без головы. Пока голову искали – ноги встали и ушли…". Ноги встали и ушли. Забавно… Он еще раз, сидя на корточках, осветил фонариком место, где должен был лежать труп. Да нет, все правильно!.. Вот кровь. Если хорошенько поискать, то, наверное и гильзы найти можно. Только он не будет их искать. Зачем, когда трупа нет? А может, его и не было? Может быть?.. Да нет же, что он, Хват, мальчик, что ли? Что, он трупов не видел? Живое тело от мертвого отличить не сможет?

Нет, тут ошибки не было. Убил он этого хмыря. Наповал и сразу. Повезло человеку, не мучился. Ага, а потом полежал немного, встал и пошел себе…

Второй, второй!.. Единственный вариант, а кто еще? Нашел бы кто-то посторонний, тут бы куча народу толклась, уж он-то знает. Значит только второй. Вопрос – зачем? И – куда? К сожалению, он, Хват, не следопыт. Не Чингачгук, не Дерсу Узала, хотя и они, пожалуй, сейчас ничего не смогли бы сделать. Только днем. Но дня дожидаться Хват не мог. Днем уже будет поздно. Сейчас или никогда.

И причем, похоже, именно – никогда!