Читать книгу Люди идут по дороге - Сергей Владимирович Киреев - Страница 15

Ну, что тебе сказать, мой друг читатель? —

Что полон я по-прежнему огня

И что ещё не создан выключатель,

Который может выключить меня.

Во сне, и на ходу, и днём, и ночью

Я сочиняю песни о любви, —

Как будто вечный двигатель – точь-в-точь я, —

Попробуй ты меня останови!

Никто и не пытается, чего там?

Такое нынче времечко пришло, —

Стихи читать – как бегать по болотам —

Тоскливо людям, трудно, тяжело.

При численном глобальном перевесе

Тех, кто и букв не в силах распознать,

Народу я едва ли интересен —

На кой им хрен поэзию читать?

Обычно на всю голову контужен

Народ, который знает, что к чему,

И на простой вопрос: «Кому ты нужен?»

Я сам же и отвечу: «Никому» —

На первый взгляд, конечно. На второй же

Картина будет несколько другой,

Об этом речь пойдёт немного позже.

Ты потерпи, читатель дорогой.

Мне прошлая пора в который раз идёт на ум —

Эх, годы шли, катились – так и сяк, шурум-бурум, —

Пешочком ли, под горку кувырком ли.

Я песнь про эту пору сочинил, нашёл слова.

Друзья! Я расскажу вам всё, как было, но сперва

Со списком персонажей ознакомлю.

Женька – старый приятель мой, – нет, не Онегин,

Что у Пушкина в книжке, но жизнь говорит:

Если с бегом сравнить её, он в этом беге,

Хоть хромой, хоть какой, но всегда фаворит.

Вовка – тоже герой мой. Как в море подлодка,

Он таинственный весь – с целью девок завлечь! —

Ну, а так – наш обычный советский Володька,

Правда, тоже, как Ленский, с кудрями до плеч.

Кто ещё? Две блондинки – Танюха и Олька,

Здесь покажут они, что такое любить,

Ими будет такая исполнена полька,

Что кому, как не им, героинями быть?

Ну, и Пушкин. Кому это имя знакомо,

Тот со мной согласится – куда без него?

Кто он есть? Наше всё! Значит, он по-любому

Был и будет всегда элементом всего.

Короче, тут история такая:

Мы в ВУЗе были верные друзья,

На лекциях всегда сидели с края —

Танюха, Женька, Ольга, Вовка, я.

Ещё там были Славка и Валерка,

И рыжая, забыл уже, как звать, —

Тамарка? Нет, не факт, скорее, Верка,

И балаболка Нинка – ей под стать.

Учились мы, конечно, не особо,

Зато была гулянка – высший класс!

Какая, братцы, к чёрту, там, учёба,

Когда весна с ума сводила нас!

Да и зима, и лето – всё сводило!

Любимый ВУЗ устал от нас рыдать,

Нас карусель такая закрутила,

Что и словами тут не передать.

Я до сих пор, едва бокал наполню,

Давай орать: «Прекрасен наш союз!»,

При этом, если честно, слабо помню,

Как назывался этот самый ВУЗ.

Застой страны кому-то был противен,

А мы в упор не видели его,

И то, что Пентагон был агрессивен,

Из нас не колыхало никого.

Я помню: скверик, ливень – отморозок, буйный псих,

И мы под ним танцуем. В деканате нас таких

Терпели долго – полтора семестра.

Я был отчислен первым – заводила, дирижёр, —

В то время Веркин, Нинкин, да и Олькин ухажёр, —

Пошёл-ка ты отседова, маэстро!

Я пошёл, только мы всё равно тусовались,

Жизнь кипела вовсю, вермут лился рекой!

Помню, синие звёзды в реке отражались,

Это в парке пикник у нас вышел такой.

Женька в воду холодную шлёпнулся брюхом,

Типа, как бы, он вот он – смельчак, не слабак.

И хромого зайчонка с надкушенным ухом

Он в тот вечер отбил от бродячих собак.

Танька в оба глядела: «С такими-то знаться

Я не против как раз», – и на тесную связь —

Курс на Женьку взяла, и дрожащего зайца

Забрала и выхаживать дома взялась.

Всех она прогнала ухажёров залётных,

Только Женька для зайца морковь покупал, —

Под эгидой прокорма домашних животных

Он Танюху теперь каждый день навещал.

А мы постичь нюансы не пытались,

Кому из нас кто голову кружил.

Мы с Нинкой окончательно расстались,

А Вовка глаз на Ольгу положил.

Родной Совок скрипел, как старый тополь,

Народ – не то, чтоб трезвый, как стекло,

Но всё же к коммунизму бодро топал,

У Вовки с Ольгой тоже дело шло.

Конечно, мы до чёртиков допились,

В ментовке даже встретили рассвет,

Когда они в итоге поженились.

Нам было всем тогда по двадцать лет.

Мы не считали пьянку верхней планкой, —

У касс всю ночь стояли до утра,

Билеты добывая на «Таганку»,

На слётах песни пели у костра.

Я, что-то спутав, сам орал, поддатый,

Каким-то силам вражеским грозя:

«Пока она, мол, вертится, земля-то,

Возьмёмся, типа, за руки, друзья!»

Ну что тут скажешь? Жизнь была прекрасна!

Пожалуй, я тогда поэтом стал,

И не сказать, чтоб так уж ежечасно,

Но ежедневно Пушкина читал —

Не то, чтоб я учился – я и сам мог всех учить —

Так думал я в то время – как стихи писать, как жить,

И к Женьке с Танькой в гости заявлялся,

Я Пушкина читал им, да и раннего себя,

Молчать в тени титанов, тихо в тряпочку сопя,

Я, Бог меня простит, не собирался.

Не сказать, чтобы так уж ко всем недотрогам

Женька ключ мог найти, а к Танюхе сумел.

А ещё они зайца прозвали Ван-Гогом —

Был такой, тоже с ухом проблемы имел.

Что за ключ? Так себе. Раз в неделю за плечи

Таньку мог приобнять он, и всё, и сиди!

«Я культурная, Жень, сделай шаг мне навстречу,

По музеям сначала меня поводи!

Я, вообще-то, из тех, кто Бетховена, Брамса

Может слушать часами в течение дня.

Я тебе, так и быть, в полном смысле отдамся,

Если внутренний мир твой устроит меня!»

Он её вывозил на природу родную.

«Храмы, Русь, красотища, гляди, нету слов!» —

Он шептал ей, и в книжку свою записную

Заносил с умным видом размер куполов.

Он даже глубже удочку забросил,

Он пригласил Танюху под Рязань

На фестиваль фольклора и ремёсел,

В какую-то лесную глухомань.

Там местные умельцы из соломы

Связали Таньке зайца на заказ,

Чтоб веселей жилось тому, другому,

Которого когда-то Женька спас.

Она там от упадка излечилась,

Превозмогла в душе тоску и дрожь,

Плясать под балалайку научилась

Хоть «Барыню», хоть всё, чего ты хошь!

Профессорша в притопах и прихлопах,

Она потом впадала в буйный гнев:

«Они там бездуховные в Европах! —

Кричала нам, от водки одурев, —

Деньгу-то загребает, так уж вышло,

Любой поющий в телеке герой,

Но нету ни мелодии, ни смысла

В культуре ихней западной гнилой!»

Она вокруг осматривалась зорко:

Тут до хрена просторов-то родных!

Не надо нам Парижев и Нью-Йорков

И Лондонов не надо никаких!

И, как цветок на стебле, у Танюхи голова

Тряслась. Женёк поддакивал: «Танюха, ты права,

Высокий слог и стиль не по плечу им!

У них культур-мультур – сплошной осадок и отстой,

У нас же всё великое – и Пушкин, и Толстой!

Танюх, ну что мы врозь-то всё ночуем?!»

И Танюха сдалась. Свадьбу скромно сыграли.

Так же скромно прожили потом десять лет

В коммуналке с клопами – ну, хоть не в подвале.

Вроде всё ничего. Жаль, детей только нет.

И ба-бах! – вот они, девяностые годы!

Женька сразу смекнул: это время – его!

Он напрасно не стал ждать у моря погоды,

Женька сам себе клич сочинил боевой:

Ать-два-три! Шагом марш! Не бояться! Не падать!

Он терзал всех подряд: «Я вам твёрдо скажу:

То, что я предназначен для первого ряда,

Для великих побед – это ясно ежу!»

Надо честно признать: основания были

У него, как казалось нам, гнать лабуду:

Он сумел – результаты потом подтвердили —

Закрепиться всерьёз в этом первом ряду!

Он скупал по заводам цветные металлы,

А потом продавал. У него сверхчутьё,

Нюх на жизнь. Он сидел, водку пил, резал сало:

«Крупный опт – вот призвание в жизни моё!»

У Женьки был родной любимый дядя,

Он гнал на экспорт, смелый весь такой,

На мелочёвку разную не глядя,

Ресурсы, что хранятся под землёй.

Приверженец довольно честных правил,

Он, прежде чем покинуть этот мир,

Племянника в такую схему вставил,

Что Женька стал транжирой из транжир.

Насчёт «покинул мир» всё было просто —

Был взорван за рулём в единый миг,

А так прожил бы лет до девяноста —

Хоть пожилой, но крепкий был мужик.

Транжирил Женька так, что по приколу

В Париж на сутки, просто почудить,

Тайком от Таньки, бодрый и весёлый,

Красавиц штук пятнадцать мог свозить.

Танюха, выпив, шлёпала губами:

«Ну это же вот прямо в аккурат,

Что где-то механизмы с рычагами

Какие-то там скважины бурят!

И мне с любимым мужем ой, не мало

Идёт, идёт копеечка-то в плюс,

Я эту нефть ни разу не видала,

А уж который год с неё кормлюсь!»

Но вот меж позвонков какой-то странный сквознячок

Пошёл гулять у Женьки, что-то горек коньячок,

И кисловат лимон, и для начала

Какие-то звонки не очень ясные пошли,

И вот уже три офиса синхронно подожгли

Ему, чтобы охрана не скучала.

Словно град, и наезды пошли, и проверки.

Как-то, глядя в окно в поднебесную высь,

Он сигнал получил от ментов, от Валерки,

С кем он в ВУЗе учился: «Женёк, берегись!

Ты в открытом бою обречён, если кратко.

Закошмарят тебя, будешь гол, как сокол́».

Я на кухне сидел, как всегда, над тетрадкой,

Когда Женька ко мне за советом пришёл.

Он сказал: «Вот и время разбрасывать камни,

Золотишко, валюту – запасец-то есть —

По ячейкам по банковским. Слушай, куда мне,

Где, в какую берлогу поглубже залезть?»

Мол, хочу, где тепло, где свистит свежий ветер,

Где прозрачная синяя в море вода.

Может, в Штаты рвануть?» «Может быть – я ответил, —

На галеры, на каторгу – это туда».

Мне письма слали русские ребята

Из Калифорний разных, Аризон:

«Как хорошо, что мы давно когда-то

Решили заглянуть за горизонт!

Мы чётко и конкретно полагали,

Что есть такие райские места —

С бесплатными почти что пирогами,

И что американская мечта —

Она не призрак где-то там в тумане,

Не белый парус в море голубом —

Сомнительный, приснившийся по пьяни, —

Что есть она! И сразу же – облом.

У нас резон-то был хорош ли, плох ли,

Он и сейчас ещё немного есть:

То, что у нас в ГУЛАГах деды дохли —

На новом месте в плюс нельзя зачесть?

Ну, как бы бонус в виде благородства

Нам дать. И тут же дали – от души —

Орудия и средства производства,

И то в аренду: действуй, сей, паши!

Мы не поём, как раньше, и не пляшем,

Когда хотим. А, чуть пришёл рассвет,

Встаём и пашем, пашем, пашем, пашем,

А рая-то всё нет, и нет, и нет!»

Короче, как там в Штатах в смысле рая и вообще,

Я от ребят узнал – структуру жизни, суть вещей, —

Примерно разобрался в этой кухне, —

И что под райским солнцем там не так уж много мест,

А кто пахать не хочет день и ночь – тот мало ест,

Но как-то всё же с голоду не пухнет.

В общем, жёстко там всё. Для меня это благо.

Если жизнь – это спорт, мне оно в самый раз.

Я бы мог бы туда соскочить без напряга,

Только с русскими пить всё же лучше у нас.

Я писатель, поэт, но ума не лишился, —

Пальцы сильно не гну, в этом фишка моя, —

С речью русской, родной я навек подружился,

У меня с ней альянс. Где она, там и я.

А вот Женька тогда применил силу духа,

Перед рейсом за час смог билеты купить,

Он Танюхе сказал: «Едем в Лондон, Танюха!

Вот где лучше всего водку с русскими пить!»

То есть он тоже прав. Не вопрос, так бывает, —

У него к землякам свой особый подход:

С теми пить хорошо, кто деньгу загребает,

Кто в чужой стороне миллионы куёт!

Иллюзиями Женька не питался,

А он фундамент выстроил, задел:

Он сразу к ним в компанию вписался,

Как только с Танькой в Лондон прилетел.

И очень скоро в плане уважухи

Он подарить такое возмечтал

Любимой, дорогой своей Танюхе,

Чего никто доселе не видал.

Танюха по утрам пекла оладьи,

А он, такой шутник и балагур,

С мадам Тюссо хотел вопрос уладить

Насчёт музея восковых фигур —

Чтоб Танькину поставили стату́ ю

На зависть всем красавицам Земли

К какому-бы-нибудь Черчиллю вплотную

И лампу на неё бы навели!

Есть в каждой шутке денежная доля,

С ней точно веселей идут дела,

А без неё и жизнь – как суп без соли,

Но здесь такая мулька не прошла.

Короче, ни в одном музейном зале

Танюхи нет, и Женька изумлён,

Что деньги, крупный куш, с него не взяли,

И что вопрос остался не решён.

«Прокол. Прости, Танюха», – он канючит, а в ответ:

«Реши вопрос, нажми на них! Мужик ты или нет?

Исполни своё фирменное соло —

«Лимон» добавь, другой, а то скажите-ка – Тюссо!

Я что – от «Жигулей» тебе, от «Волги» колесо?

Я не хочу быть жертвою прокола!»

«Это как понимать, что́ всё это такое?» —

Женька мозг активировал, ум подключил, —

Он спонтанно подёргал холёной щекою

И, тихонечко крякнув, ответ получил.

Не от Таньки, конечно, чего её слушать?

Сердце Женьке шепнуло, что вся их любовь

Не рассохлась ещё, словно лодка на суше,

Но уже с ней сам чёрт понаделал делов! —

Покорёжил, помял – не до смерти, конечно.

Женька, пьяный, орёт, неизвестно кому:

«Может, я и скончаюсь от раны сердечной,

Но «лимонов» так триста сперва подниму!»

«А чего не поднять? Я б с тобой попытался!

Чем одна, лучше всё-таки две головы!» —

Чей-то голос однажды в эфире раздался.

Это Вовка приехал к нему из Москвы.

И вот они друг дружку для разминки

Подначивают: Танька, Ольга как?

Подтекст один: блондинки есть блондинки!

Присели. Закусь. Музыка. Коньяк.

У Вовки план: «Женёк, тут лёгкий шорох

Прошёл, что неплохая ребятня

С тобой Вась-Вась, что всё у них в оффшорах, —

Там нету белых пятен для меня!

Там даже серых нет, там всё в тумане,

Но я в нём нахожу свои пути,

Хожу по острию, по самой грани.

Я лучший. Можно справки навести.

Гони их всех ко мне, как носорогов

На водопой, где пьют от пуза, впрок.

Я им оптимизацию налогов

Поставлю на конвейер, на поток!»

Все формулы для понту, для блезиру

Володька черканул за пять минут

И получил добро: «Оптимизируй!

Но не шути с огнём. Дупли пойдут!»

У Женьки тоже страсть была к оффшорам.

Он Вовку в этой части лично, сам

Назначил управляющим партнёром.

Доходы – «фифти-фифти», пополам.

И понеслась, и Вовкина кликуха, как пароль

Теперь для многих стала. Он и вправду – как король

В той самой схемотехнике, в нюансах,

В оттенках, без которых суть, основа бытия

Мертва. И перед Вовкой даже самые графья

Привыкли рассыпаться в реверансах.

Бизнес выстрелил так, что другим и не снилось.

Женька Вовкин отчёт за полгода прочёл.

Вечер. В небо звезда, как заноза, вонзилась.

Женька в гости к Владимиру, к другу пришёл.

Плащ и шляпу не снял, помолчал напряжённо,

(Вовка резал кинзу и гуся потрошил):

«Знаешь, Вов, не сердись. Вот тебе «поллимона».

Доли нет твоей. Продана. Я так решил.

Ты не думай, что друг твой такая уж сука.

Жизнь – как море. Всегда тебя будет топить

Тот, который сильней. Много будешь сюсюкать —

То и рому тебе за победу не пить».

Вовка пальцами хрустнул: «Давай покороче» —

Женьке рому плеснул от души, через край

И сказал ему: «Понято. Делай, что хочешь.

Я услышал тебя. Будь здоров. Не чихай».

За тыщу вёрст, за тридевять земель я

От Лондона в то время проживал,

Но знал: Танюху глючит от безделья, —

Что ни психоз у ней – девятый вал!

И кто-то её, дуру, надоумил:

А ты на арфе выучись играть!

Женёк, вон, весь при галстуке, в костюме,

Чего бы и тебе не щеголять —

Вот так бы вот лебёдушкой вплывала

В шелках, с красивым пледом на плечах

И для гостей почётных исполняла

Фрагменты из рапсодий при свечах!

Женёк упёрся: только на рояле!

При нём душа несётся прямо в рай,

Там даже две железные педали,

Как «газ» и тормоз, вот и изучай!

Ну, что ж, братан, когда ты звезданутый,

Дела твои, хоть кем бы ты ни был,

Пойдут под горку ровно с той минуты,

Когда ты бабе арфу не купил.

Ну, хоть бы флейту, или уж, для кучи,

Какие-нибудь шахматы, лото,

Но лучше арфу, это всё же круче,

Там струн одних – штук двести или сто.

Спросила Танька: «Можно, я учителя найму

По этому роялю, чтоб как надо, по уму

Мне разбирать мажоры и бемоли?»

Как снег, с его сигары падал пепел на паркет.

И он сказал: «Оплатим. Нанимай. Базара нет, —

Раз надо. Мы чего, не люди, что ли?»

Чтоб октавы освоить, крещендо, бельканто —

Дребузню эту всю, Танька, хлопнув бокал

С гаммой нежных добавок, нашла музыканта —

Педагога со стажем, как сам он сказал.

Он её как-то странно учил поначалу:

Посидит-посидит, в небо глядя, и – шмяк

Кулаками по клавишам! Танька молчала,

Восхищённо застыв: «Ну и ну! Мне бы так!»

«Кое-где мне не рады, сказал он, – зато я

Искру высечь из клавиш могу без труда.

Скрипки, арфы там всякие – дело пустое,

Там экспрессии нет. Вот рояль – это да!

Долбанёшь по октаве, и сразу же – кстати —

Звуки музыки в сердце летят вроде стрел!

Авангард – вот наш путь!» Таньке в ходе занятий

Стало даже казаться, что Брамс устарел!

Я песню уважаю «Три танкиста»

И даже иногда её пою.

Романтиков и всяких футуристов

Я с неохотой как-то признаю.

Обычный я простой российский парень,

Чужды мне романтизм и постмодерн.

А также я не Пушкин и не Байрон,

И даже, извините, не Жюль Верн.

Я реалист – исконный, полновесный,

С приставкой «сюр», с характером бойца.

(А постмодерн я, братцы, если честно,

Приплёл сюда для красного словца).

За что я бьюсь? Чтоб никакого сюра

Не лезло в наши мысли и дела,

Чтоб на нормальный мир карикатура

Сама своею жизнью не жила.

Но ведь живёт. Танюха на рояле

Могла такие звуки издавать,

Что повар, врач, садовник – все мечтали

Куда-нибудь к Ла-Маншу убежать.

И Женька даже, рядом где-то, возле,

Гуляя и всё это услыхав,

Неладное чего-то заподозрил

Насчёт там в плане игрищ и забав.

У Женьки на уме всегда одно – учёт-контроль,

Он поглядеть решил на них, какая там бемоль, —

Стремительно влетел, не сняв ботинок, —

Они сидят, глазеют на вечернюю зарю,

Нормально вроде всё. Но я недаром говорю:

Нельзя недооценивать блондинок!

Я скажу, что без баб всё вообще вкривь и вкось бы

Шло у нас, кто живёт, чтобы делать дела.

К Таньке, вон, педагог с предложением, просьбой

Обратился. И Танька согласье дала.

Тут вопрос по сравнению с вечностью мелок —

Да всего-то она каждый вечер в тетрадь

Начала все подробности Женькиных сделок —

Всё, что он говорил, все детали писать —

Векселя-шмекселя, суть, специфику займов,

Варианты вложений на все времена, —

И в беседке на фоне ландшафтных дизайнов

Педагогу всё это сливала она.

«Это ж клад, – он шептал, – авангардная тема,

Я шедевр сочиню по мотивам её —

Ораторию, как бы, такую, поэму».

Он не врал. Мы ещё тут услышим её.

Дела у Женьки шли как будто в гору в гору,

Он счёт заводам, банкам потерял,

Компаниям, которыми в ту пору

Один наёмный гений управлял.

Фамилия его вам мало скажет.

Пусть будет Джон. Он дело туго знал.

Слияния, покупки и продажи

Шли, как по маслу. Бизнес процветал.

Я про него не сразу догадался,

Что значат ум, талант и зоркий глаз.

Он в этом масле, словно сыр, катался.

Об этом, впрочем, после, не сейчас.

Женёк себя держал немного странно:

Он с Танькой вежлив, нежен, ласков был,

Но всё же иногда включал тирана —

Побудку на рассвете ей трубил!

Он по траве газона, вкруговую,

Кнутом – для пользы дела, не со зла

Гонял её, как лошадь беговую —

Сжигал жиры, чтоб стройная была!

Мол, тут неподалёку, по соседству,

Миллионеры разные живут,

Давай-ка ты, Танюха, соответствуй!

Блистай, когда нас в гости позовут!

Он Таньке на компьютере калории считал,

Он по три дня из сауны её не выпускал,

Он сам с ней марафон поплыл по морю,

Но, правда, сразу вылез – что-то там ему свело.

Он говорил, что в бабе худоба – залог всего.

Вот тут я, скромный автор, с ним поспорю!

Как-то больше я к полным в душе тяготею,

Мне худые красотки сто лет не нужны,

У кого начинаются ноги от шеи —

Две прямые оглобли предельной длины.

Уважаю упитанных верных подружек

И мечтаю для них жизнь такую создать,

Чтоб побольше они кренделей и ватрушек

Успевали в обед за столом поедать.

Ладно, к Женьке вернёмся. Стремительный, резкий, —

Я б сравнил его, дьявола, с горной рекой,

Он однажды домой из успешной поездки

Заявился под утро, довольный такой.

«Эй, Танюха! – кричит он, – налей, что покрепче!

Я с китайцами новый контракт подписал!

Я теперь – о-го-го! Что-то в ухо мне шепчет,

Что теперь я вообще главным в Англии стал!»

Но что-то тихо в доме, нет Танюхи.

Рояль молчит, никто не жмёт на «газ».

Да и камин как будто бы не в духе —

Без спроса, сволочь, взял, да и погас!

«Ау! Ты где, любимая, родная?

Сюда иди!» Молчанье. Тишина.

У Женьки – первый шок. Он точно знает

Лишь то, что он не знает ни хрена.

Луна в окне завяла, как редиска,

Амур из бронзы съёжился в углу,

А на журнальном столике – записка:

«Евгений, я Вас больше не люблю!»

А дальше там, в записке, суть такая:

Ты без меня куда-нибудь вперёд

Лети, мой ясный сокол, а пока я

Бумаги подготовлю на развод!

Как спятившая буйная кобыла,

У Женьки сердце прыгает в груди.

«Не верю! Сон! – он бьёт себя по рылу, —

Постой, Танюха, где ты, подожди!»

Никто не хочет ждать по той причине,

Что никого нигде и близко нет.

Что было – сплыло, кануло в пучину,

Ну, в смысле, от любви простыл и след.

Потом была бодяга – он развода не давал,

Но развели – как пулею сразили наповал,

А что – ему полезно отлежаться.

С Танюхи спесь слетела, словно с бабочки пыльца,

От долгой битвы. Что ж, она готова до конца

Во имя справедливости сражаться!

Танька иск подала по разделу налички

(Крупных сумм), яхт, машин, там хватает всего —

Те же виллы, земля, – мой Женёк с непривычки

Синим стал, как узнал, что хотят от него.

Вместо сладких свиданий под сенью черёмух

Танька выбрала новый, особенный путь —

Только Женьку завидит у общих знакомых,

Сразу в сердце его хочет вилкой пырнуть!

Грохот, шум от неё, как от минных разрывов:

«Я тебя, подлеца, на куски разорву,

Отыму у тебя всю структуру активов,

С голым задом обратно поедешь в Москву!»

В общем, суд на носу. Женьке умные люди

Подсказали: «Смотри, будь не просто готов,

А готов на все сто. Здесь чудно́ у нас судят,

Могут всё отобрать до последних штанов!»

Хоть я уже свободный был скиталец,

Друзья и даже бывшие враги

Ко мне по старой памяти кидались:

«Серёга! Пропадаем! Помоги!»

Я классным был юристом, что скрывать-то? —

Давным-давно, и Женька это знал,

И в Лондон, побеседовать приватно

Он во дворец к себе меня позвал.

И вот сидит он – новый русский барин, —

Простой, как пень, конкретика в крови:

«Браток, спасай, я буду благодарен!

Любые бабки, только назови!»

И я сказал: «Осёл ты лопоухий,

Без бабок я, во имя прошлых лет,

За ради развесёлой той житухи

Сумею – помогу, а нет – так нет».

И, закусив текилу авокадо,

Я расхрабрился: «Женька, я готов!

Но ты своих английских адвокатов

Не сбрасывай пока что со счетов.

Я в здешнем праве, в общем-то, не шарю,

Но знаю, куда стрелки перевесть.

Я там факультативно побазарю,

В высоком их суде. Мыслишка есть».

Я поутру к Танюхе: сколько лет, мол, как дела?

Она мне: «Ты от Женьки? – и на кухню провела, —

Ну, что ж, привет! Слыхал, как я восстала?»

Я что-то там провякал: мир, любовь, союз сердец;

Она мне: «Ты не вякай, всё равно ему конец»,

И лекцию за чаем прочитала:

«Мы, блондинки – сверхженщины, что тут такого?

Белокурые бестии – вот кто мы есть!

На лопатки положим, завалим любого,

Если он нам мешает, как яблоням, цвесть!»

Я ей: «Танька, очнись, вот ты иск ему влупишь,

Чтобы после всю жизнь валерьянку глотать,

Ты ж любила его, и сейчас ещё любишь,

На хрена тебе по миру Женьку пускать?»

«Да, люблю – был ответ, – и чего, ради Бога! —

Хоть на месте меня из ружья застрели,

Сто «лимонов» хочу! Это ж фунты, Серёга!

Фунты стерлингов, слышь, а не наши рубли!

А ещё, говорят, самый главный и важный —

Тот, кто рулит пакетами ценных бумаг,

Я и буду рулить этой хренью бумажной!

Есть, кому подсказать, где какой сделать шаг!»

И вот он, суд. Танюха выступает:

«Я сразу общий тренд хочу задать:

Про то, что я такая уж тупая,

Ошибкой будет с ходу утверждать!

Мой бывший – что ответчик, вон, который,

Меня в далёкой жизни где-то там

Ещё в России с целью кругозора

Возил по историческим местам!

Я там в столовке кашей отравилась,

Мне ветер из причёски вырвал прядь,

Меня там мог сразить простудный вирус,

И вредный клещ вполне бы мог сожрать!

А здесь он композитора Вивальди

На арфе мне сыграть гостям не дал.

Я в полутьме, на мраморной веранде

В экстаз бы их вводила и в астрал!

Вот так, глядишь, судьба б миллиардера

Мне б за труды в награду и дала,

А дальше, побери его холера, —

Наследство, виллы, яхты, все дела!»

Уже от смеха публика давилась —

Зеваки на галёрке, на задах,

И, кажется, заметно удивилась

Судья – седая тётечка в годах.

Я много лет спустя из Википедии узнал,

Что дед её копал на Крайнем Севере канал —

У нас, а точно где – никто не знает,

А бабка с войском Врангеля покинула страну

В двадцатом, гимназисткой, и поныне, ну и ну,

Жива и мемуары сочиняет!

Вот она ещё раз вскользь на Таньку взглянула,

Мол, забудь я тот факт хоть на пару минут,

Что бабуля моя тоже к нам драпанула,

Я б сказала вам всем: «Понаехали тут!»

Месяц в небе блестел, словно сабля без ножен,

За окном догорал над рекою закат,

Я смотрел на судью – как-то был растревожен,

Полз по швам понятийный её аппарат.

«Сволочь! Гад! – продолжала солировать Танька, —

Он влетел метеором на мой небосклон,

Сквозанул напрямик наподобие танка!

Это я метеор! Я главнее, чем он!

Да, была у нас крепкая смычка и связка, —

Словно клюв и крыло, словно молот и серп,

Были мы заодно, но закончилась сказка, —

Пусть ответит, подлец, за моральный ущерб!»

Ну, что тут скажешь? Ничего не скажешь —

Тяжёлый случай. Клиника. Кошмар.

И ничего тут против не докажешь,

И не подточит нос любой комар.

Я смелый был в тот миг, лихой, рисковый, —

Я в пабе-то отметился с утра, —

«Прошу Вас, Ваша честь, имею слово!

У Вас тут хрень и полная мура!»

Меня как будто ветром с ног сбивает.

Стою, волнуюсь, колотун внутри.

Мне дали слово, чудеса бывают:

«Ну что? Назвался груздем – говори!»

И я сказал, что честь всего дороже,

Что без любви нам, русским, свет не мил,

И что в России сразу бьют по роже

Тому, кто про понятия забыл.

Судьба нас дома месит, словно глину,

И даже поднимает на ножи,

Но если ты уж родину покинул,

Держи, как говорится, хрен во ржи!

«Россию не позорь! Да-да, Танюха,

Покровку, Патриаршие Пруды —

Чего ты здесь жужжишь-то, словно муха,

Виляешь, как червяк, туды-сюды!

Женёк, я это знаю, благородный человек,

Он полюбовно выпишет тебе нормальный чек,

Ну, и кончай высасывать из пальца

Проблемы, где их нет!» Я целый зал заворожил

Рассказом, как Женёк Танюхе голову вскружил,

Историей про наш пикник, про зайца.

«Господа, – я сказал, так не честно, ей-Богу,

На корню, сколько Танька теперь ни злословь,

Память, жизнь убивать, как таблеткой изжогу,

Всё за бабки продать – и мечты, и любовь!

Да, ей Женька какое-то там пианино

Подарил вместо арфы. Не спорю. Косяк.

И чего – расстрелять его, сукина сына?

Потопить его на хрен, как крейсер «Варяг»?

«Тут другие дела, – мне шестёрка ответил, —

Их уже развели, мол, уймись, идиот!»

«Не-не-не! – я сказал, – тут дела ровно эти —

То, что Танька за бабки любовь продаёт!

Пусть я лохом кажусь, потому как не местный,

Но продажа любви – это полная жесть.

Так с любовью нельзя, Ваша честь, так не честно!

Тут уж выбор стоит – честь Вы или не честь!»

И вот – вердикт. У Таньки даже челюсть

Едва не отвалилась: ну, дела!

Ей от активов Женьки – только четверть.

Она, признаться, бо́ льшего ждала.

Он вертится волчком: «Утрись, дурёха!»

Его всего от радости трясёт:

Три четверти – совсем не так уж плохо,

Он опасался, что отнимут всё!

Короче, он не зря, как бык, бодался,

Он вышел победителем в борьбе.

«Факир был пьян, и фокус не удался! —

Он прокричал Танюхе, – шиш тебе!»

Факир-то был как раз в отличной форме

И очень трезво видел этот мир,

Где он без лишних слов раскинул корни.

Я расскажу, какой такой факир.

Бывает, в час отчаянья на помощь

Приходит к нам подлец из подлецов.

Читатель, ты, конечно, Джона помнишь —

Доверенное Женькино лицо?

Намёк мой в этих строках обозначен

Небрежно так, легонько, наугад.

Он как-то не особенно прозрачен

И даже, я сказал бы, мутноват.

Всё скоро прояснится: Женька пил пятнадцать дней,

Танюха в этот раз сама пришпорила коней —

Продолжила свой главный поединок, —

Сгруппировала силы явно с целью победить.

Ребята, я хочу вас лишний раз предупредить:

Нельзя недооценивать блондинок!

Женька Джона зовёт: «Обратиться имею!

Небольшой такой нужен экспресс-аудит —

Что моё, а что нет, чем теперь я владею».

«Не могу» – это Джон в телефон говорит.

Мол, никак не пойму, то ли язва открылась,

То ли, и это не блеф, не брехня,

Селезёнка, зараза, опять обострилась.

Ничего. Мой помощник заменит меня.

Он не то, чтобы там «бу-бу-бу, тары-бары»,

Он в подобных делах – зуб даю, высший сорт,

А меня теперь в Чехию, в Карловы Вары

Отправляют врачи на целебный курорт.

Вот помощник пришёл. Ну и ну, мать честная!

Это ж Танькин тот самый её педагог!

Женька встал у окна, свежий воздух глотая, —

Это боль, как кувалда, ударила в бок!

Вот тут я отвлекусь совсем немного,

Точнее, сколько надо, отвлекусь.

Был СССР, мы шли своей дорогой.

Как вспомню, так сто раз перекрещусь!

Со мной вели учёные беседы

Ночами напролёт, до забытья,

Мом друзья, литературоведы,

Такие же дебилы, как и я.

В чём дебилизм? Да в том, что в человека

Мы верили всем сердцем, горячо,

А тут – высокий суд, Танюха, Жека,

Грызня, базары, тёрки, что ещё?

Кидалово какое-то сплошное

Везде, где бабки. Танькин музыкант,

Точнее, мудозвон. А, впрочем, что я?

Ну, пялился он с Танькой на закат,

Ну, не умел смычком водить по скрипке

И даже нот на клавишах не знал,

К чему ворчать? У всех свои ошибки,

Я людям в жизни многое прощал.

И здесь мне как-то глупо и нелепо

Скрипеть на них, как старый табурет.

У всех свой путь. Свобода – это скрепа.

Без денег никакой свободы нет.

Но я скриплю, стараюсь кое-как себя держать.

А не выходит, братцы. Это как же так – отжать

У друга бизнес, да и самому же

На хитрую разводку, как на удочку, попасть?

Про Женьку, про него я – и кривить при этом пасть,

Криви, ори – кому ты, на хрен, нужен?

И хоть рожа у Женьки и вправду кривая,

Но разводки пока ещё как таковой

Не случилось. Однако она назревает.

Женька чувствует это загривком, спиной.

«Ладно, с банков начнём, – пробежимся, погнали, —

Их там три у меня», а помощник в ответ:

«Там слияние было, я помню детали,

Трёх в один, это значит, что двух уже нет».

Женька враз протрезвел: как-то дело погано!

«Ты скажи мне, а кто в этом банке глава?»

И запнулся помощник: «Да, в общем, Татьяна.

Пусть мозгами скрипит! – были Ваши слова.

Вы тогда ещё Джону с костяшками счёты

Приказали достать, чтобы Таню привлечь —

Приспособить её для масштабной работы,

Чтоб учить заодно иностранную речь».

«А что у нас с заводами, любезный?

Их у меня, я знаю, завались!»

Женёк ответ услышал, и над бездной,

Над пропастью как будто бы завис —

От ужаса, что клонится к закату,

Летит ко всем чертям его звезда!

Заводов больше нет – ушли куда-то,

Да в Танькин банк уплыли – вот куда!

Пыхтели потихоньку, и поди ты —

Какой-то там финансовый аврал!

Они залогом стали по кредитам.

Кредит просрочен. Банк залог забрал.

Де-юре никакой там Таньки нету,

Там люди Джона рулят – тесный блок! —

Куют большую звонкую монету —

Такие, как вот этот педагог!

Он говорит: «Вы сами поручили

Все доли в банках быстро обменять

На акции компаний где-то в Чили,

Чтоб концентрат там медный добывать.

Вот все бумаги». Злой, как волк в загоне,

Зарылся Женька в месиво таблиц,

В трясину чисел. Он примерно понял,

Какая тут сложилась группа лиц,

Какая птица-тройка всем стихиям поперёк

Летит напропалую – Джон, Танюха, педагог,

Который, вон, словами так и сыпет:

«У Вас долги, Евгений, то да сё, лимит затрат,

Так вышло, там у них не подтвердился концентрат.

Но жизнь идёт. За это можно выпить».

«Вы, Евгений, банкрот!» – он наглел понемногу.

Женька в горькой тоске, как в тягучем дыму,

Растворяясь, тонул. Он сказал педагогу:

«Ладно, можешь идти. Сам напьюсь на дому».

Вот врачи говорят, что от пьянства все беды.

«Это бред, – я отвечу, – поросший быльём.

Всё путём, если, рюмку махнув за обедом,

Ты при этом башку не роняешь в бульон».

Вот Онегин – он пил каждый день по бутылке

(Пусть не водку, вино) – кто не верит, прочти.

А в завязке бы был – до Сибири, до ссылки

Только так с декабристами мог бы дойти.

Вот и Женька лимонов нарезал на блюдце, —

Чтоб делов не наделать, бутылку открыл:

«А ведь верил я им, надо ж так лохануться!

Да уж лучше б в Россию давно бы свинтил!»

Прошло пять дней. Он всё ещё поддатый,

Он за дубовым письменным столом

Сидит, как Герцен в Лондоне когда-то,

И книгу пишет – «Думы о былом».

«Куда, куда ты, друг мой, Вовка, сгинул, —

Какой-то в нём звучит глухой гудок, —

Напрасно я тебя на бабки кинул!

К чему лукавить? Это был кидок!

Ты, может, в экономике и слабый,

Ну хоть бы уж на шухере стоял,

Когда бы я у Таньки втихаря бы

Мобилу и компьютер проверял!»

Вот тут я, скромный автор, снова встряну,

Чтоб раз и навсегда вопрос закрыть —

Что даже и во сне, не только спьяну

Нельзя такие вещи говорить.

Напомню: я не Пушкин и не Шиллер,

И в лирике вообще ни в зуб ногой,

Тут целый у меня шпионский триллер

Заместо песни вышел сам собой.

И, кстати, план когда-то был у Женьки —

С искусством подружиться, не дремать, —

Бюджет пилить, а, если короте́нько, —

Блокбастеры по триллерам снимать.

И что теперь? Измена и засада,

Где Танька рулит, чёртово жульё!

Всем Скотланд-Ярдам, Абверу, Моссаду,

Всем ЦРУ – куда им до неё!

Как плесень, мо́ зги Женькины покрыла пелена,

Вокруг него такая паутина сплетена,

Что где, куда, какую ставил подпись, —

Запутался, забыл он. С Таньки – как с гуся вода, —

С гусыни – слёзы Женьки. Вы не правы, господа,

Когда вы над блондинками смеётесь!

В общем, Женька разделан, как рыба на блюде.

Джон в графическом виде рисует итог,

Общий куш на троих. «А повежливей будет! —

Танька ржёт, – ха-ха-ха!!» И грустит педагог.

Кстати, он наш земляк из эпохи застоя.

Он сперва отбивался: «Ни-ни, ни гу-гу!

Педагогика, музыка – это святое!

Как хотите, ребята, а я не могу!»

Джон ещё ухмыльнулся тогда: «Ты прекрасен!

Уважаю таких. Молодчина! Зачёт!

Шесть процентов – твои. Было пять. Ты согласен?»

И вздохнул педагог, и промямлил: «Идёт!»

Всё разыграно было решительно, твёрдо, —

Как по нотам, не зря же их людям дают!

Не какие-то там трень да брень, три аккорда,

А серьёзный такой, настоящий этюд!

Вперёд идущих, Боже упаси нас

Не знать своих истоков и начал.

У Женьки был один серьёзный минус:

Он Пушкина почти что не читал.

Вы спросите меня: при чём тут Пушкин,

Онегин, Ольга, вся их суета?

При том, что жизнь стучит по черепушке

Тому, кто знать не хочет ни черта.

Онегину когда на самом деле

Без всякой там туфты пришла хана?

Когда он друга грохнул на дуэли —

Нормального, по сути, пацана.

Он, вроде бы, не конченный подлюка,

И не злодей кровавый, не упырь,

Но он любовь и дружбу профуфукал

И сам себя подвёл под монастырь.

Так как же нам, по совести и чести,

Назвать его, в какой вписать ранжир?

Он конь в пальто? Бугор на ровном месте?

Предатель, тунеядец, дебошир?

Мираж, фантом, малюсенькая кочка,

Поросший мхом замшелый серый пень?

Вокруг пустого места оболочка?

Какая-то иная хренотень?

Коней в пальто в природе не бывает,

И, значит, он уже не конь в пальто,

И тут вопрос резонный возникает:

Он кто, в конечном счёте? Да никто.

А почему так вышло? Потому что в старину

Буржуазия внаглую дербанила казну,

И до сих пор в пуху у ней всё рыло.

На шару, на халяву ей – одёжа, скарб и снедь,

Я так скажу, ребята, что халява – это смерть,

Она и Женьку нашего сгубила.

Он из Лондона прибыл, небритый, сутулый,

Он теперь здесь, у нас свои грядки скребёт,

Он в Заречье живёт, на окраине Тулы,

Я работать его пригласил на завод.

Я директором стал, как-то так оно вышло,

Я сказал: «В тех. отдел, например, приходи.

Если мозг из башки твоей время не выжгло,

То чего там? Дерзай! Только в оба гляди.

Игорёк Шепетовский у нас там начальник,

Если что, он отвесит таких звездюдей,

Так за милую душу начистит хлебальник,

Что душе станет тошно. Но ты не робей.

Вычисляй в чугуне фосфор, марганец, серу,

Напрягай организм изо всех своих сил —

Засыпной аппарат изучи, для примеру».

И Женёк отказался: «Я всё позабыл».

А что же Вовка? Да примерно то же,

Такая же история почти.

Мусолить здесь её – себе дороже.

Кто дочитал досюдова – прости.

Читатель – он вообще не очень склонен

Терять в простом сюжете стержень, суть,

Он хочет с книжкой в тапках на балконе

Сидеть, жевать, курить и в ус не дуть.

И ладно, жуй себе. А что? Нормально.

Но я про Вовку кое-что скажу:

Мудила он, конечно, капитальный,

Хотя и до сих пор я с ним дружу.

Он, если вкратце, всё-таки поднялся

С тех пор, как его Женька бортанул, —

Не загулял, не запил, не сломался,

Не бил в набат: спасайте, караул!

А дальше – ровно то же, что у Женьки:

Суды-муды, развод, прощай, семья!

Такая же дележка, те же деньги,

И даже, вон, та самая судья.

Мне фотку её факсом Вовка скинул.

Он некий в голове имел пробел —

Он сунуть ей хотел серьёзный стимул

В конверте. И за это чуть не сел.

Она на этот раз была значительно мрачней:

«Любовь мертва. Аминь! И я не буду больше в ней

Копаться, как паталогоанатом!»

Она взяла и отписала Ольге всё, чего могла —

Всё, что у Вовки было, вот такие вот дела.

Эх, жаль, ребята, не было меня там!

Он пришёл на завод к нам, как после наркоза,

Будто все эти годы проспал крепким сном.

А теперь он у нас – машинист тепловоза,

Он по рельсам тягает ковши с чугуном.

Девяностые кончились. Жалко. А то бы

Быть бы Вовке министром железных дорог,

Мы б собрали деньжат и сказали бы: «Пробуй!»

Он бы с топливом нам, с запчастями помог!

Лондон, Женька, развод, – был период тяжёлый,

Но теперь-то он стал человеком опять:

Он с приёмщицей грузов Тамаркой Чижовой

Ходит в лес по субботам грибы собирать.

Знаю я: Вовка будет начальником цеха —

Не того, так другого, – он жить не устал!

Женьки нету, хоть он к нам в район переехал.

Вовка есть. Он на бабки ребят не кидал.

Мы как-то пиво пили: «Вовка, вспомни

Танюху, Женьку!» «Нет уж, – был ответ, —

Не потому, что это тяжело мне,

А потому, что темы просто нет.

Ведь я тогда не то, чтоб кверху лапки,

(Хоть раздолбай я был и ротозей),

Но, если друг развёл меня на бабки,

Не надо мне ни бабок, ни друзей.

С товарищем по-трезвому, по пьяни —

С таким, как этот, спорить смысла нет.

Как тёзка мой у Пушкина в романе,

Я не хотел уйти во цвете лет.

Разбор, сыр-бор, – зачем, какая цель-то?

Катись всё на хрен! – вот он, мой девиз.

Я Женьке пятьдесят моих процентов

Швырнул, как шоколадку – подавись!

И сколько ты на музыке ни бренькай,

И сколько ни пиши своих поэм,

Забвение – удел таких, как Женька,

Их комбинаций, замыслов и схем.

Ну что там твоя песнь, на самом деле,

Что Женька твой? К нему была давно

Привязана халява, как гантеля.

Вот он и завалился с ней на дно».

Да, жизнь прожить, как надо, —

              не в Париж свозить б…й.

Мы с Вовкой на природе в ресторане «Берендей»

Сидим и потихоньку выпиваем.

Берёзы, ёлки, сосны, лучше места в мире нет.

Мы вспоминаем юность и в ментовке тот рассвет,

Когда ещё мы с ним там побываем!

Вовка тост предложил: «За любовь! За свободу!

Да за бизнес давай по пять капель на грудь!

Как же я их люблю, девяностые годы!

Ну чего? Понеслась – буль-буль-буль! по чуть-чуть!»

…Есть мечта у меня, интерес такой кровный —

Всех живых на завод к нам загнать, кинуть клич —

Да хотя бы таскать на субботнике брёвна,

Ведь таскал же их Ленин Владимир Ильич!

Нет халявы у нас, мы её, как окурок,

Растоптали в труху где-то в тёмном углу —

Всё, привет. Мы готовы девчат белокурых

Да и прочих девчат обучать ремеслу

И парням инструмент выдавать для работы.

Я халяве вендетту, войну объявил.

«Эй, расслабься! – мне Вовка сигналит, – чего ты?

Лучше б пива ещё нам обоим налил!»

С героями моими расставаться

Не хочется, но надо. Час настал.

Пора бы мне, ребята, закругляться,

И так я тут немало накатал.

Всё отнятое Ольгою у Вовки

Она вложила, дура, в некий фонд,

Где вскоре, по её формулировке,

Какой-то там дефолт или дисконт

Ударил, гад, в режиме беспредела

По сумме вкладов. Он их обнулил.

Короче, всем обратка прилетела,

И даже педагог, вон, получил

Свой срок в тюряге, хоть, по всем расчётам,

Был должен лютой кары избежать,

Но это не учить Танюху нотам

И даже не на клавишах играть.

Бедняга Джон повесился в сортире.

Друзья, чего ещё мне вам сказать?

Того, что дважды два всегда четыре,

А пятью пять, хоть тресни, двадцать пять.

И если кто, завистливый и злющий,

Капкан готовить ближнему горазд,

Его судьба раздавит и расплющит,

И соскочить по-тихому не даст.

Вот и городит Женька свой унылый огород.

Танюха в дурке, в Англии уже который год

От психики оправиться не может,

А Олька в вечный транс от фонда этого вошла,

Всё жалобы строчит в прокуратуру: бла-бла-бла!

Пять лет её колбасит и корёжит!

Мне на это глядеть как-то грустно, ребята:

Было всё у людей – деньги, дружба, любовь,

И какой-то микроб изнутри хреноватый

Схавал душу у них. Что сказать? Нету слов.

Хорошо хоть, Вован своё доброе имя

Сохранил, отстоял. Он хитёр, как лиса, —

Уцелел в этой рубке своих со своими

И вернулся домой. Всё же есть чудеса!

Много мест на Земле, все объехать едва ли

Нам дадут, да и на хрен их все объезжать?

Надо меньше смотреть в эти светлые дали

И родным нашим воздухом глубже дышать!

Он полезен и сладок, как мёд при простуде,

Так глотай же его, чтоб кружилась башка,

И не просто живи, а с мечтою о чуде,

Будет лучше, я знаю, а хуже не будет,

Будь здоров, мой читатель. До встречи. Пока.