Читать книгу Дело о цветочном круге - Сергей Вяземский - Страница 3

Гороховая улица встретила Лыкова суетой и гвалтом, которые казались оглушительными после застывшей, скорбной тишины Английской набережной. Здесь жизнь не замирала даже в тисках мороза. Воздух, густой от печного дыма и пара из лошадиных ноздрей, был наполнен выкриками разносчиков, скрипом пролеток, звоном трамвайной конки и гудками автомобилей, этих новомодных, самодвижущихся экипажей, еще пугавших обывателей. Лыков шел по расчищенному от снега тротуару, вливаясь в поток меховых воротников, котелков и скромных платков. Он чувствовал себя хирургом, покинувшим стерильную операционную и вышедшим на шумную, грязную, но полную жизни городскую площадь. Запахи сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой: от булочной несло теплой сдобой и корицей, от скобяной лавки – железом и машинным маслом, от проезжавшего мимо ассенизационного обоза – удушливой, едкой вонью. Этот мир был груб, реален и подчинялся простым, понятным законам. И тем более чужеродным казалось то место, куда он направлялся – обитель, где торговали законами мира иного.

Нужный дом оказался обычным петербургским доходным колодцем – с облупившимся желтым фасадом, темными провалами окон и тяжелой парадной дверью, на которой висела медная табличка с десятком фамилий. Фамилии «Розетти» среди них не было. Лыков дернул за холодный чугунный штырь звонка, приписанного к квартире номер семь. В ответ раздалось нетребовательное жужжание, и замок внутри щелкнул с усталым вздохом.

Он вошел в полутемную парадную. Лестница, со стертыми каменными ступенями и ледяными чугунными перилами, пахла кошками, сыростью и кислой капустой. Этот запах был так же реален, как и мороз на улице. Но чем выше он поднимался, тем заметнее к этой бытовой симфонии ароматов примешивалась новая, настойчивая нота. Густой, сладковатый, пряный запах сандала и каких-то сушеных трав, который сочился из-под обитой черным войлоком двери седьмой квартиры. Он становился плотнее с каждой ступенькой, словно Лыков погружался в густой, невидимый сироп.

Он постучал. Некоторое время за дверью было тихо, затем послышались шаркающие шаги и звяканье цепочки. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в щели показался один глаз, окруженный сеткой морщин.

– Слушаю вас, – проскрипел женский голос.

– Сыскная полиция. Пристав Лыков. Мне нужно видеть мадам Розетти.

Глаз в щели моргнул. Цепочка снова звякнула, и дверь отворилась. На пороге стояла согбенная старуха в темном платке, похожая на персонажа из сказок братьев Гримм. Она молча посторонилась, пропуская его внутрь.

Лыков шагнул через порог, и мир снова переменился. Если оранжерея Лебедевых была шоком для чувств из-за внезапного тепла и света, то здесь эффект был обратным. Он попал в царство вечных сумерек. Коридор был задрапирован тяжелыми, пыльными портьерами из темно-бордового бархата, которые поглощали не только свет из парадной, но и всякий звук. Шаги тонули в толстом, истертом ковре. Воздух был плотным, почти недвижным, и запах благовоний здесь был настолько силен, что, казалось, его можно было резать ножом. Он оседал в легких, слегка дурманя и притупляя ясность мысли. Лыков сделал короткий, незаметный вдох через рот, чтобы прочистить голову.

– Обождите здесь, – прошамкала старуха и исчезла за одной из портьер, оставив его одного в этом бархатном полумраке.

Лыков огляделся. Единственным источником света была одинокая лампа под абажуром из цветного стекла, висевшая в конце коридора. Она отбрасывала на стены и пол разноцветные, дрожащие пятна, похожие на синяки. В этом неверном свете он разглядел на стенах странные гравюры с астрологическими символами, египетскими божествами и анатомическими изображениями человеческой ауры. Все это было призвано с порога оглушить посетителя, выбить его из колеи привычного мира, сделать податливым и восприимчивым к чуду.

Шорох заставил его обернуться. Из-за портьеры, но уже другой, вышел тот самый Аркадий Висленев, которого описывал управляющий Волков. «Вертявый хлыщ». Описание было точным. Он был худ, высок и двигался с какой-то змеиной пластикой. На нем была черная бархатная куртка, изрядно потертая на локтях, и белоснежная рубашка с распахнутым воротом. Длинные темные волосы были небрежно зачесаны назад, открывая высокий, бледный лоб. Но главным в его внешности были глаза – большие, темные, горевшие лихорадочным, почти болезненным огнем. Он смотрел на Лыкова не как на человека, а как на явление, которое следует немедленно классифицировать.

– Вы из мира материи, – произнес он вместо приветствия. Голос его был глубоким и бархатным, явно поставленным для декламации стихов. – От вас пахнет морозом, железом и… сомнением. Учительница ждет вас.

Он откинул тяжелую портьеру, открывая вход в святая святых. Лыков последовал за ним.

Комната была большой, но казалась меньше из-за обилия мебели и драпировок. Все окна были наглухо зашторены тем же тяжелым бархатом. Воздух здесь был еще гуще, еще тяжелее от благовоний, к которым примешивался запах воска и чего-то сладковатого, похожего на прелые цветы. Свет исходил лишь от нескольких толстых свечей, расставленных в разных углах комнаты на низких столиках. Их пламя не столько освещало, сколько создавало причудливую игру теней, в которой знакомые предметы приобретали странные, пугающие очертания. Тени были длинными, как воспоминания, они ползали по стенам и потолку, заставляя пространство жить, дышать, двигаться. В центре комнаты стоял большой круглый стол, покрытый черным сукном, вокруг которого располагалось несколько стульев с высокими резными спинками.

За этим столом, в массивном кресле, похожем на трон, сидела она. Мадам Розетти.

Она была крупной, почти необъятной женщиной, облаченной в свободное платье из переливающейся темно-лиловой ткани, усыпанной вышитыми серебряной нитью звездами и полумесяцами. Ее лицо, широкое и бледное, с тяжелым двойным подбородком, казалось бы, должно было быть некрасивым, но в нем была странная, властная притягательность. Гладкие черные волосы, тронутые у висков сединой, были убраны в сложный узел, который венчал серебряный обруч. Но главное, что поражало в ней, были глаза. Абсолютно черные, бездонные, они смотрели на Лыкова без любопытства, без страха, с глубоким, всезнающим спокойствием жрицы, привыкшей к тому, что перед ней обнажают души. Ее руки, унизанные крупными перстнями с тусклыми камнями, неподвижно лежали на столе.

– Присядьте, пристав, – ее голос был низким, грудным, обволакивающим. Он не просто звучал в комнате, он, казалось, заставлял вибрировать сам воздух. – Я знала, что вы придете. Мир духов неспокоен сегодня. Они шептали мне о человеке закона, чье сердце полно холода и вопросов.

Лыков молча сел на предложенный стул напротив нее. Висленев бесшумно встал за ее креслом, превратившись в тень, в верного стража. Лыков не стал играть в ее игру. Он положил на черный суконный стол свой потертый кожаный портфель.

– Меня интересует не мир духов, мадам, а мир живых. И мертвых. Вы знали Анну Лебедеву.

На ее лице не дрогнул ни один мускул. Она медленно кивнула, и камни в ее перстнях тускло блеснули в свете свечей.

– Анна… Светлая душа, заблудившаяся в золотой клетке. Она приходила ко мне за ответами. Ее дух стремился вырваться из оков плоти, воспарить к высшим сферам. Она была очень одаренной ученицей. Одной из немногих, кто действительно слышал Голос.

– Какой голос она слышала, мадам? – ровно спросил Лыков.

– Голос Истины, – вмешался сзади Висленев с патетической дрожью в голосе. – Она была готова к Великому Переходу! Она говорила об этом, она мечтала об этом! Она поняла, что смерть – это не конец, а лишь начало!

Лыков даже не повернул головы в его сторону. Его взгляд был прикован к женщине.

– Она говорила вам о своих планах? О ритуале?

Мадам Розетти прикрыла глаза, словно прислушиваясь к чему-то, недоступному для слуха простых смертных.

– Мы не говорим о планах, пристав. Мы говорим о путях. Ее путь вел ее к освобождению. Она часто спрашивала о символах защиты и перехода. О силе круга, который отделяет мир живых от мира теней. О благовониях, которые умиротворяют духов. Она была прилежной ученицей.

– Настолько прилежной, что в точности скопировала ваши уроки в свою тетрадь? – Лыков открыл портфель и выложил на стол тетрадь Анны.

Висленев ахнул и подался вперед, чтобы лучше рассмотреть.

– Ее гримуар! Она достигла такого уровня…

– Тихо, Аркадий, – голос Розетти остановил его, не повышаясь, но обретая стальную твердость. Она открыла глаза и посмотрела на тетрадь. – Да. Это знаки, которые я ей давала. Священные символы, известные посвященным тысячи лет. Они помогают сфокусировать волю и открыть врата. Вижу, она все сделала правильно.

Она говорила об этом с гордостью наставника, чей ученик с отличием сдал экзамен. Лыков ощутил, как внутри него поднимается холодная волна гнева, но он не позволил ей проявиться.

– А предсмертные письма вы тоже помогаете составлять? – он вынул из кармана письмо Анны и положил его рядом с тетрадью.

На этот раз в глазах медиума мелькнуло что-то похожее на интерес. Висленев вытянул шею.

– Она оставила послание! – прошептал он. – Как и подобает истинно посвященной! Она объяснила свой выбор!

Лыков проигнорировал его.

– Почерк кажется мне знакомым. Уверенный, каллиграфический. Очень похож на тот, что я вижу на афишах, анонсирующих ваши вечера. Вы не находите?

Он нанес удар наугад, но удар точный. На мгновение, всего на одно неуловимое мгновение, спокойствие мадам Розетти треснуло. Ее черные глаза сузились, а пальцы чуть дрогнули, задев поверхность стола. Висленев за ее спиной замер, как пойманный на месте преступления школьник.

– Я не понимаю, о чем вы, – голос ее остался ровным, но в нем пропала обволакивающая теплота.

– Я говорю о том, что это письмо – фальшивка, – Лыков медленно, раздельно произнес каждое слово. – Как и все в этой комнате. Драпировки, скрывающие обшарпанные стены. Благовония, перебивающие запах сырости. И ваши беседы с духами, скрывающие обыкновенное мошенничество.

В комнате повисла тишина, настолько плотная, что казалось, в ней застыли даже пылинки, танцевавшие в лучах свечей. Висленев побледнел. Мадам Розетти, напротив, медленно выпрямилась в своем кресле, и ее необъятная фигура, казалось, заполнила собой все пространство. Властная жрица исчезла. На ее месте появилась умная, опасная и загнанная в угол хищница.

– Вы оскорбляете меня в моем собственном доме, пристав, – проговорила она ледяным тоном. – Вы играете с огнем. Есть силы, которые не подчиняются вашей полиции.

– Пока что я вижу только силы, которые очень хорошо подчиняются Уголовному уложению, – парировал Лыков. – Соучастие в доведении до самоубийства. Или, что еще хуже, сокрытие убийства. Анна Лебедева платила вам большие деньги. Что, если она решила прекратить эти платежи? Или пригрозила разоблачить вас?

– Это ложь! – выкрикнул Висленев, его голос сорвался на фальцет. – Анна была нашей верной последовательницей! Она бы никогда…

– Довольно! – оборвала его Розетти. Она снова обрела контроль над собой. На ее губах появилась слабая, презрительная улыбка. – Вы пришли с обвинениями, пристав, но у вас нет ничего. Анна была несчастной, экзальтированной девушкой. Она нашла утешение в нашей вере. Если она решила, что этот мир для нее слишком тесен, это ее трагедия, а не наша вина. Мы даем людям надежду. А как они ей распоряжаются – это их выбор.

Она была хороша. Очень хороша. Лыков понял, что прямым наскоком ее не взять. Он сменил тактику.

– Хорошо. Давайте поговорим о другом. О свечах. Анна использовала в своем… ритуале… особые свечи.

Он достал из портфеля завернутую в платок свечу и положил ее на стол.

Висленев посмотрел на свечу с благоговением.

– Свечи перехода! Учительница сама составляет их по древнему рецепту! В них сила трав, собранных в полнолуние, и масла, освященные на алтаре…

– В них сила карболки и еще какой-то химии, – буднично перебил его Лыков. – Запах очень специфический. У меня в участке так пахнет после дезинфекции. Не самый подходящий аромат для общения с высшими сферами, вам не кажется?

Теперь удар достиг цели. Лицо Висленева вытянулось от изумления. Он уставился на Розетти, ожидая ответа. А она молчала. Ее черный взгляд буравил Лыкова, пытаясь проникнуть в его мысли, понять, сколько он знает на самом деле.

– Иногда, – наконец произнесла она медленно, – для очищения пространства от низших сущностей требуются… сильнодействующие компоненты. Профанам этого не понять.

Ложь. Неуклюжая, сшитая на живую нитку ложь. Она не знала состава свечи. Она не имела к ней никакого отношения. Это была импровизация, и импровизация неудачная.

Лыков медленно поднялся, убирая улики обратно в портфель. Он получил все, что хотел.

– Благодарю вас за уделенное время, мадам. Возможно, мне понадобится поговорить с вами еще раз. И с вами, господин Висленев. Я бы не советовал вам покидать город в ближайшее время.

Он повернулся и пошел к выходу, чувствуя на своей спине ее тяжелый, ненавидящий взгляд. У самой портьеры он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:

– Кстати, о свечах. Садовник купца Лебедева использует очень похожие для отпугивания вредителей в оранжерее. Говорит, отличное средство от паутинного клеща. Удивительное совпадение, не правда ли?

Он не стал дожидаться ответа. Он откинул тяжелую, пыльную портьеру и вышел в полутемный коридор. За спиной в комнате стояла мертвая тишина, еще более зловещая, чем их лживые речи.

Спустившись по лестнице, он снова оказался в реальности. Сырой запах парадной ударил в нос, смывая дурман благовоний. Он толкнул тяжелую входную дверь и шагнул на улицу. Морозный воздух обжег легкие, проясняя сознание. Город жил своей обычной жизнью: кричали извозчики, звенела конка, спешили по своим делам прохожие.

Лыков застегнул пальто и поднял воротник. Он шел по Гороховой, и в его голове все детали вставали на свои места. Мадам Розетти и ее поэт не были убийцами. Они были актерами, нанятыми для исполнения одной-единственной роли – роли главных подозреваемых. Им дали сценарий: девушка, увлекшаяся спиритизмом, совершает ритуальное самоубийство. Им дали реквизит: рассказы о ее визитах, о ее увлеченности, возможно, даже помогли подделать письмо. И они с блеском играли свои роли, направляя полицию по заранее проложенному, безопасному для истинного преступника маршруту. Их ложь была слишком явной, их театр – слишком нарочитым. Они были всего лишь дымовой завесой, красочной и ароматной, но не более того.

Кто-то очень умный и очень жестокий не просто убил Анну Лебедеву. Он использовал ее увлечения, ее наивность, ее трагедию, чтобы создать идеальное прикрытие. Он нанял мошенников, чтобы те своей ложью скрыли его правду.

Лыков остановился на углу и достал трубку. Раскуривая ее, он смотрел на серое петербургское небо, с которого начинал срываться мелкий, колючий снег. Фальшивые звезды в салоне мадам Розетти погасли. Теперь ему предстояло найти в этом холодном городе настоящую, черную звезду, вокруг которой вращалась вся эта история. И он чувствовал, что искать ее нужно не на грязных улицах, а за сверкающими окнами богатых особняков, где тайны хранятся так же тщательно, как фамильное серебро.