Читать книгу Берег мистера Моро - Сергей Юрьевич Борисов - Страница 3

Через сорок дней…
Часть 1
ВОДА
Глава 2

Оглавление

– Что так быстро?

– А что в отеле делать? – русский потянулся, как кот на солнцепеке. – Спасибо, конечно, устроителям, побеспокоились о крыше, но сегодня как-то не до сна. Так чего тянуть кота за хвост?

– Пожалел животное?

– Когда-то я был юным натуралистом. Кормил морских свинок и растил цыплят.

– А потом?

– Свинки умерли, а цыплята выросли, и из них сварили суп.

– Вкусный?

– Съедобный. Правда, потом стошнило. Как твое плечо?

– Терпимо.

– Цепь надо было прихватить. Не только нож.

– И ее на память об Англии?

– О ней, старушке.

– Таких сувениров везде навалом.

– Как и прыщавых олигофренов.

– Это точно. Как голова?

– В порядке, – русский коснулся пластыря на виске. – До свадьбы заживет.

Говард достал из кармана стеганого жилета пачку «Мальборо» и массивную зажигалку с золотой насечкой. Протянул сигареты Горбунову. Тот покачал головой:

– Не балуюсь. А я думал, в Америке теперь никто не курит.

– Здоровый образ жизни. – Говард крутанул колесико, прикурил от высокого пламени. – Диетическая «кола» и три гамбургера. Совсем с ума посходили. А я… Добро пожаловать в страну «Мальборо». – Говард затянулся. – У меня все не как у людей.

– Смотри-ка, у меня те же проблемы, – русский махнул рукой и скрылся в каюте «Северной птицы».

Говард посидел, покурил, потом ввернул окурок в пепельницу, закрепленную у румпеля5, и стал протирать фланелевой салфеткой приборную доску.

Разводы высохшей соли исчезали один за другим. Наводя чистоту, Говард вспоминал перипетии недавнего приключения.

Выдергивая стул из-под прыщавого недоноска, он понимал, что за этим последует, и не боялся драки. При всей наглости, эти сосунки никудышные бойцы. Но их было много, они были в стае, так что пришлось бы посуетиться.

Признаться, он не ожидал, что Горбунов вмешается. Этот парень, с которым они оказались соседями по пирсу, с самого начала произвел на него приятное впечатление. Но одно дело – помочь отрегулировать авторулевой6, и совсем другое – стать напарником в бою. И пусть не бой это был – с такими-то ублюдками! – поступок русского следовало оценить по достоинству. Тем более что Горбунов ничуть не похож на русских мафиози из глянцевых голливудских боевиков. Не играет мускулами, не сверкает глазами из-под бровей. Чуть выпирающие славянские скулы, светлые волосы… Лишь одна отличительная черта – изуродованное левое ухо. А вообще таких парней девяносто на сотню. Но сколько на сотню тех, кто встанет против нахлеставшихся пива, а может, обкурившихся травой подростков? Правда, похоже, русский ничем особенно не рисковал – его ёко-гэри7 был не очень ловок, но все же хорош. И тем не менее…

Протерев приборы, Говард смахнул испарину с пластиковой обшивки кокпита8, облокотился о румпель и, запрокинув голову, подставил лицо каплям дождя.

Тучи сбились над гаванью в стаю косматых зверей, готовых ринуться вниз и жрать, давить все и всех, не страшась пропороть брюхо о мачты сотен прижавшихся друг к другу яхт. Спасибо прожекторам: стегая светом по заросшим шерстью бокам, они заставляли хищников держаться на расстоянии.

Говард нырнул в каюту. Здесь было тепло и не прибрано. Лампа дневного света выставляла напоказ завал из пакетов, коробок, банок. Говард вздохнул, опустился на корточки и приступил к сортировке.

Руки справлялись сами: продукты – сюда; краску – туда; сигареты, батареи, болты, гайки… Он думал о Горбунове и стычке в пивной. О Нельсоне Хьюэлле и дотошных английских полицейских. Он думал о матери и, конечно, о Кристи.

* * *

Его решение участвовать в трансатлантической гонке яхтсменов-одиночек стало для матери очередным потрясением. А она еще не оправилась от предыдущих.

Благополучие сына рушилось у нее на глазах, и она не могла предотвратить катастрофу. Именно как бедствие, сродни стихийному, воспринимала она перемену, происшедшую с ним два года назад.

– Это чьи-то происки!

– Если и происки, то мои собственные, – отвечал он.

Это была правда. Никто не понуждал его оставить работу в банке. Напротив, его уговаривали остаться, предлагая и новую должность – более высокую, и новый оклад – весомей прежнего. Начальство всячески выказывало ему свое расположение и в конце концов уверилось в том, что тут не все чисто. Этот Баро что-то скрывает! Хочет уйти «в никуда», отдохнуть, пожить в свое удовольствие? Нет, их не проведешь. Наверняка нашел другое место или задумал открыть собственное дело. А что? С его способностями финансиста, аналитическим умом, с такой невестой, наконец, ему вполне по силам замахнуться на что-нибудь эдакое. Уж не собрался ли он увести с собой часть клиентов?

Между тем Говард прилежно заливал бензином разгоравшееся пламя. Он отказался уплатить очередной взнос и автоматически выбыл из элитарного клуба «Эльдорадо», членства в котором напрасно добивались многие его знакомые. Разумеется, дело было не в сумме годовой выплаты, и тем нелепее казалось окружающим его поведение.

– Зачем? Ты можешь сказать – зачем? – добивалась мать.

Бедная мама! Он привычно оставлял ее в неведении – не из сердечной скупости, а потому лишь, что объяснить ей причины своего поступка все равно бы не удалось. Ведь тогда он должен будет рассказать ей о Кристине… К тому же, человек в состоянии понять лишь то, что способен услышать. А она не хочет слышать, наверное, она уже давно не в состоянии услышать!

Всю жизнь мать руководствовалась лишь долгом перед родителями, семьей, мужем, детьми, отгородившись от всего прочего непроницаемой стеной. Чужая боль, чужие беды ее не трогали и не волновали. Все, чем она дарила окружающих, не входивших в узкий круг ее друзей и близких, это вежливое внимание и ни к чему не обязывающее сочувствие.

– Проклятый Чикаго! Город сводит людей с ума. Тебе не надо было уезжать из Вермонта!

Ну как, не обидев, рассказать ей, что в школьные годы он грезил лишь об одном: как бы вырваться из этого захолустья! В их большом скучном доме царил раз и навсегда заведенный распорядок, который Говарду и Кристи не дозволялось нарушать даже в малом. Отец не терпел своеволия, и если на Кристи руку не поднимал, ограничиваясь невыносимо длинными нравоучительными беседами, то из сына выбивал его ремнем. «Ты будешь ходить в воскресную школу! Будешь! Будешь! – приговаривал он в такт ударам. – Ты будешь следовать слову Божию! Будешь! Будешь!» Говард стискивал зубы, чтобы не заплакать, и все-таки плакал от боли и беспомощности. А в воскресенье – в черном сюртучке и начищенных ботинках – шел в церковь, пел в хоре и слушал бесконечные проповеди, ерзая по жесткой скамье исполосованной задницей. На него, такого прилежного, чистенького, указывали восхищенные мамаши, вразумляя своих шалопаев. Как же Говард боялся этих похвал, как заливался краской от презрительных взглядов хулиганистых мальчишек, которым его ставили в пример и свободе которых он мучительно завидовал.

Кристина сбежала из дома, в оставленной записке высказав все, что думает об отце и матери. С тех пор имя сестры Говарда в семье Баро не произносилось. Будто ее и не было.

Говард был уверен, что родители не играют в беспамятство. Истовые пуритане, они действительно не вспоминают о предавшей их дочери. А вот он часто вспоминал сестру. А их разговор вечером, накануне ее исчезновения, он помнил дословно.

– Ты спишь, Говард?

Он вздрогнул, потому что не слышал, как открылась дверь.

– Нет.

– Мне надо тебе кое-что сказать. Только не зажигай свет.

Сестра скользнула в комнату и присела на край его кровати.

– Слушай, Говард. Завтра меня здесь не будет.

– Ты уезжаешь? Куда? Зачем?

– Молчи и слушай. Я больше не могу. И я больше не хочу! Не хочу терпеть, ждать, надеяться неизвестно на что. Я не хочу быть такими, как мать и отец. Мне душно с ними, понимаешь? Мне душно в этом доме, в этом городе! Я знаю, они не будут искать меня. Они меня забудут. Но я хочу, чтобы ты помнил меня. Ты!

– Кристи…

– Помнишь, как мы ходили на речку? Ты измазался в тине, ободрал колени о камни, и отец тебя выпорол. Ведь это я подбила тебя устроить маленький пикничок, а ты не выдал меня, ты даже не сказал, что мы были вдвоем. А я… Я не вступилась за тебя. Я стояла за дверью, слушала, как ругается отец, как поддакивает мать, и не могла войти в комнату. Меня будто связали и кляп забили в рот. Я проклинала себя, но ничего не могла с собой поделать. Мне было страшно! Но по-настоящему страшно мне стало потом, когда я поняла, что еще совсем-совсем немножко, и я сломаюсь. Еще чуть-чуть, и я стану такими же, как они. Холодной! Равнодушной!

– Ты не такая.

– Пока не такая. Но мне не избежать этого, если я останусь здесь. Люди ко всему привыкают, когда их лишают выбора, а привыкнув, смирившись, начинают уверять себя, что по-другому и быть не могло, что именно эта жизнь, их жизнь – единственно правильная. Мне не нужна такая судьба. Поэтому я уезжаю.

– Снежинка!

– Мне нравится это прозвище, спасибо тебе за него. Но все решено. Я еду в Чикаго. В большой город. А ты останешься. Один. Без меня. Так что держись, Говард! Не сдавайся. Конечно, уступить легче, но ты терпи. Ты сильный, ты сможешь. И помни, что у тебя есть сестра, которая очень любит своего брата. Слабая сестра, напуганная, но ведь это ничего, верно? Ты меня тоже любишь, а значит – простишь. За все. Я ведь не буду писать. Тебе все равно не позволят получать от меня письма. Поэтому ты не будешь знать, где я и что со мной. Но ты будешь помнить меня, правда?

Говард заплакал.

– Ты плачешь? Не надо! Ну, пожалуйста, не надо. А то я тоже заплачу. А я должна быть сильной, теперь я должна быть сильной.

Сестра стала гладить его по голове, и когда он перестал всхлипывать, сказала:

– Прощай, Говард.

Дверь закрылась беззвучно. Говард остался один.

* * *

Кристина оказалась права. Родители даже не пытались ее найти. Знакомые, интересовавшиеся, куда и надолго ли уехала Кристина, слышали в ответ, что дочь их совершеннолетняя и вольна сама собой распоряжается. Предваряла ответ долгая пауза, какая бывает, когда люди не могут сразу сообразить, о чем или о ком их спрашивают. Нежелание говорить о дочери было настолько очевидным, что напрочь отбивало охоту у собеседника упорствовать в своем любопытстве.

Что касается Говарда, то жизнь его изменилась к худшему. Казалось бы, родители должны были сделать выводы из случившегося, и они их сделали, но совсем не те, которые можно было ожидать. За ним была установлена форменная слежка. После ужина отец устраивал ему допросы: «Куда ходил? С кем говорил? О чем говорили?» – и читал нотации: больше туда не ходи, с этим не общайся, об этом не рассуждай. Была бы такая возможность, отец с радостью залез бы к нему в голову, чтобы выяснить, сколько мусора в ней хранится, а потом запустил бы туда мать с пылесосом.

Говард не перечил, но когда в очередной раз дело дошло до ремня, так взглянул – словно ожег, что отец растерянно опустил руку, чтобы больше уже никогда не поднять ее на сына.

Родители старели. Мать стала носить свитера с высоким воротом, чтобы скрыть дряблую шею. Лицо отца сморщилось печеным каштаном, сердце его все чаще сбоило, так что приходилось ставить капельницу. Врачи советовали больше времени отводить отдыху и меньше – работе. Это они говорили отцу, а в разговоре матерью были более откровенны: «Миссис Баро, любой стресс может свести вашего мужа в могилу».

Прежде Говард ждал, считал дни и годы, когда сможет уйти. Теперь он не мог уйти…

Послушно наклонив голову, Говард выслушал родительское напутствие и отправился поступать в тот же университет, который в свое время окончил отец. И поступил. И стал одним из лучших студентов, чтобы, получив диплом, вернуться домой и продолжить семейный бизнес.

Отец умер утром теплого осеннего дня. Во время похорон Говард оглядывался, ожидая увидеть Снежинку. Этого не могло быть: он не знал, где живет Кристина, и потому не смог сообщить ей о смерти отца, и все-таки оглядывался…

Через два дня огласили завещание, в котором мистер Баро ни словом не упомянул о дочери, все свое состояние оставив сыну. Наутро Говард объявил матери, что продает дело, вырученные деньги помещает в банк на ее имя. Процентов от вклада ей будет более чем достаточно для обеспеченной жизни, она может ни в чем себя не ограничивать. Мать пыталась протестовать, но Говард остался тверд и ничего объяснять не стал. Бесполезно! Его не услышат…

Вернувшись в университет, он еще несколько месяцев ходил на лекции, сдавал экзамены, а потом записался добровольцем в армию. Это было его второе самостоятельное решение. Самому вершить свою судьбу, пусть с ошибками и безумствами, поминутно оступаясь, но самому! Какое удовольствие с этим сравнится?

Мать рыдала и заламывала руки, снова требовала объяснений и снова их не получала. Успокоилась она лишь тогда, когда по истечению трехлетнего контракта сын взялся за ум, завершил образование и получил место в солидном чикагском банке.

За несколько лет Говард получил все, чего только может желать прогрессивно мыслящий американец. Он вкалывал, но не угодничал, зарабатывал банку деньги, но не топтал конкурентов, и поразительно быстро поднимался по лестнице успеха. Впереди его ждало безоблачное будущее: собственный дом – куда больше нынешнего; два автомобиля – лимузин и что попроще; совещания под его председательством; костюмы от «Бриони» и туфли «Ллойд»; официальные рауты с обязательным набором из магнатов, политиков и кинозвезд; жена… Потому что у добропорядочного гражданина должна быть жена. И дети. Потому что дети тоже должны быть, и не меньше трех. Но, Господи, как скучно, как тошно, когда даже количество детей определяют традиция, статистика и демографическая ситуация.

– Мэри, ты со мной согласна?

– Нет.

Говард вдруг испугался, что его не поймут, и не сказал больше ни слова. Может, что-то еще изменится. Не исключено, в конце концов у него выработается иммунитет…

И все-таки наступил день, когда он ушел, бросив все, догадываясь и все же не веря, что бросят и его.

Он ушел, потому что не мог не уйти.

Как это сделала его сестра Кристина, его Снежинка.

Только она ушла дважды: сначала – из родительского дома, потом – из жизни.

* * *

Говард убрал в шкаф с продуктами коробку шоколадок «Кэббери» и стал прикидывать, куда засунуть двухкилограммовую упаковку жареного арахиса. В этот момент тяжкого раздумья по палубе кто-то протопал. Вот и повод, чтобы прерваться. Говард бросил упаковку с арахисом на прежнее место – на пол, и стал выбираться из каюты. Неловко повернувшись, он задел плечом за переборку, и тело пронзила острая боль: удар цепью, что бы он ни говорил Горбунову, не прошел бесследно.

На пирсе несколько человек жестикулировали и говорили взволнованно и громко, но все же недостаточно громко, чтобы Говард мог уяснить, о чем идет речь.

Он перешагнул через релинг. Места в гавани было в обрез, марина9 тоже была забита, и яхты стояли борт о борт. Поэтому, прежде чем попасть на берег, Говард вынужденно побывал на «немце» и двух «англичанах».

Оказавшись на причале, он приблизился к группе людей, продолжавших размахивать руками и что-то горячо обсуждать.

Грузный норвежец, чья яхта стояла рядом со «Снежинкой» и чьи шаги, судя по всему, слышал Говард, компенсируя причиненное беспокойство, просветил американца:

– Какие-то подонки пытались подложить взрывчатку в поплавок «Мелинды».

Суперсовременный бело-оранжевый тримаран10, носящий это имя, считался безусловным фаворитом гонки. Обещания его капитана Рольфа Дженкинса победить с рекордным временем были не беспочвенными: его яхта представляла собой сплав новейшей инженерной мысли, передовой технологии и неограниченной финансовой поддержки. «Мелинда» была настоящим гоночным аппаратом, рассчитанным на достижение максимальных скоростей.

Конкуренцию английскому тримарану могли составить разве что «Дух земли» и «Зеленый пояс», ведомые французами Нуартье и Сола. Эти только что сошедшие со стапелей Гавра катамараны11 отличались прекрасными ходовыми качествами в слабые ветра. Проигрывая «Мелинде» в площади парусности, они имели шансы на победу лишь в том случае, если не сбудутся предсказания синоптиков. Те утверждали: ближайшую неделю над Атлантикой будут властвовать непривычные для северных широт сильные восточные ветры. А свежий попутный ветер катамаранам ни к чему, это для тримарана милое дело. И все же французы бодрились, а некоторые их высказывания в адрес Дженкинса и его яхты были настолько вызывающими, что походили на оскорбления.

Капитан «Мелинды» игнорировал нападки и воздерживался от комментариев, чем разительно отличался от английской публики, разгоряченной газетами и телевидениями. Ведь на карту поставлен престиж страны!

Все ждали рекорда, молились о рекорде, именно на это делались ставки у взмыленных букмекеров. Находились, конечно, рисковые игроки, которые ставили на то, что «Мелинда» сойдет с дистанции, и борьба за лидерство развернется между двумя близнецами-катамаранами, но говорить об этом вслух никто не отваживался. Какой же ты британец, если ставишь на французов?

В общем, как ни посмотри, без «Мелинды» гонка теряла львиную долю своей привлекательности пусть не для поклонников парусного спорта, но уж точно для поклонников азартных игр.

– Кто такие? – спросил Говард. – Экстремисты?

– Пока ничего не известно, – норвежец пожал широченными плечами. – Их сейчас допрашивают.

К ним подскочил итальянец со столь подвижным лицом, что тонкие усики под хрящеватым носом, казалось, отплясывали джигу. Заговорил быстро и возбужденно:

– Да какие они экстремисты! Один в истерике бьется, другой нюни распустил, домой просится. А ведь у них не только взрывчатка, у них у каждого по револьверу было! Могли бы посолиднее держаться. Хотя сейчас раздобыть «пушку» легче легкого. И стоит недорого, рынок-то переполнен. Сэкономил на школьных завтраках, купил и стреляй – хочешь, по голубям, а хочешь, по людям.

– Да, оружия все больше, – произнес кто-то за их спинами, – и оно все доступнее.

Говард обернулся на голос. Это был Горбунов.

– У вас в России та же картина, Андрей?

– Копия.

– А у нас есть города, ну, не города – городки на Юге с тысячью-другой населения, там отсутствие оружия у граждан считается правонарушением. А сколько среди этих законопослушных граждан скрытых психов, готовых палить по малейшему подозрению, кто выяснял?

– Психов везде хватает, – подытожил норвежец.

Русский покачал головой:

– Ладно бы психи. Негодяев много. Вменяемых. Они страшнее.

– Русская мафия покруче сицилийской будет, – подергав усиками, с нотками потаенной обиды заметил итальянец.

– Бандиты везде одинаковые, – отрезал Говард.

Итальянец удовлетворенно дернул усиками: равным быть лучше, чем вторым.

– С другой стороны, что такое оружие? – глубокомысленно проговорил норвежец. – Тот же револьвер? Мертвый кусок металла. Пока из него не выстрелили.

– Лучше вообще не стрелять! – запальчиво воскликнул итальянец.

– Иногда можно и выстрелить, – не согласился Горбунов. – И убить можно. Даже нужно. Только надо быть уверенным, что тот, в кого стреляешь, иного не заслуживает.

– Вы, русские, всегда были агрессорами. Ваш Сталин…

Говард не стал ждать конца филиппики – вмешался:

– А как насчет вашего Муссолини?

Итальянец обиженно фыркнул и удалился с гордо поднятой головой.

– Зря ты так, – сказал Горбунов. – У него как яхта называется? «Дуче». Ты ему в самое больное место угодил.

– Политика, – неодобрительно произнес норвежец. – Грязное ремесло. Разводит людей по углам.

Оглашая окрестности воем сирены, по эспланаде промчалась полицейская машина.

– Хорошо, что никто не пострадал, – скандинав извлек из кармана короткую изогнутую трубку. – А то была бы Робертсу компания.

Дину Робертсу, улыбчивому великану с катамарана «Три звезды», сейчас точно было не до веселья. Какой-то мерзавец пытался подложить в подмачтовую балку его яхты канистру с кислотой, а когда Дин в буквальном смысле схватил его за руку, тот плеснул кислотой яхтсмену в лицо, и в поднявшейся суете благополучно скрылся.

Робертса отвезли в больницу. Врачи обещали спасти глаза, но об участии в гонке Дин отныне мог только мечтать. Преступник, таким образом, добился своего, выведя из строя если не катамаран, так рулевого.

Ходили упорные слухи, что Робертса шантажировали дельцы от подпольного тотализатора. Дин якобы отказался участвовать в их грязных играх, вот его и хотели наказать – и наказали-таки, преподав наглядный урок другим упрямцам. Как бы то ни было, в официальную версию про маньяка-одиночку никто из яхтсменов не поверил.

Через неделю была предотвращена еще одна диверсия. Причем не было сомнений, что вновь дал о себе знать ускользнувший из рук Робертса «маньяк». Потому что в деле опять фигурировала канистра с кислотой! Но на этот раз не только она…

Вообще было очевидно, что преступник отлично знаком с романами почитаемого всеми моряками Сэма Льювеллина, поскольку действовал он в точности, как описано в детективах английского писателя.

Кислота из открытой канистры при качке должна была выплеснуться и разъесть синтетику сотовой конструкции опорной балки, что неминуемо привело бы к катастрофе. Это у Робертса. А на почтенного возраста однотоннике12 голландца Петера Ван Воода – часть обшивки корпуса. А еще преступник заменил титановые болты крепления руля на алюминиевые. Через пару дней после выхода в море болты переломились бы, и яхта Ван Воода лишилась бы управления.

По счастью, Петер присутствовал при спуске судна на воду. До того однотонник двое суток простоял в эллинге13, где его корпус покрыли ядосодержащей краской, препятствующей обрастанию днища водорослями. Когда яхта, установленная на салазки, была уже готова покатиться по рельсам к мутной глади бухты, Ван Воод заметил, что головки болтов крепления руля не четырехгранные, как было, а шестигранные. Так все и открылось. Потом была обнаружена и канистра.

Что удалось преступнику, так это вывести обычно сдержанного голландца из себя. Ван Воод ругался как старый боцман, требуя от устроителей гонки извинений за неумение организовать охрану арендованных ими помещений, а также официального разбирательства. Конечно, извинения последовали, а полицейские рьяно взялись за поиски злоумышленника, однако какими-либо успехами пока похвастаться не могли.

Если после трагедии с Робертсом участники гонки находились в замешательстве, больше похожем на шок, то после происшествия с Ван Воодом многих охватила паника, без устали подогреваемая прессой. Сохраняли присутствие духа лишь те яхтсмены, чьи не претендующие на призовые места суденышки были преступникам явно неинтересны.

На причалах перед гранд-яхтами появилась охрана. На борт перестали пускать не только любопытствующих, что практиковалось ранее, но и журналистов. Те в отместку мило развлекались, предсказывая скорые несчастья то одному паруснику, то другому: дескать, вполне возможно, что где-то что-то лежит и, дай срок, рванет, полыхнет, протечет, расплавит…

Случится ли что-нибудь в этом роде на пути к Америке, а если случится, то с кем именно, не ведал никто, так что подобные пророчества разумнее было бы пропускать мимо ушей. Однако спортсмены народ суеверный, и потому их взаимоотношения с представителями средств массовой информации и прежде не безоблачные, вконец ухудшились. Это подвигло последних на недостойные выходки, вроде обвинений в трусости, нежелании смотреть правде в глаза, а то и просто дешевые подначки.

Будь на то их воля, яхтсмены вообще послали бы пишущую и снимающую братию куда подальше. Сглазят еще! Увы, обязательства перед рекламодателями принуждали гонщиков к беседам с журналистами и все, что они могли, это держаться с холодком и подпускать ответные шпильки зарвавшимся «сухопутным крысам».

– Ну, грызуны, накликали беду! – зло проговорил Говард.

– Не зря, значит, охрану выставили, – заметил скандинав, в чашечке трубки которого наконец-то появился малиновый огонек.

– Не зря, – кивнул Горбунов. – Интересно, для кого они старались, взрывники эти? Не верится, что сами по себе были.

– Об этом мы узнаем в море. – Говард тоже полез за сигаретами. – Не завтра, так послезавтра. В полиции с ними миндальничать не станут. Выпотрошат до донышка.

Норвежец пыхнул едким дымом крепчайшего «морского» табака:

– Пора, пожалуй. Пойду. До завтра!

– До сегодня, – поправил его русский.

Говард огляделся. На пирсе остались он и Андрей. Как ни были взбудоражены спортсмены попыткой взрыва тримарана, а предстартовые заботы звали их на свои суда.

– Наверное, все же надо было сообщить в полицию об этой шантрапе из паба, – неуверенно проговорил Говард.

– Думаешь, они причастны к тому, что произошло на «Мелинде»? – нахмурился Горбунов.

– Нет, конечно. Но после подобных историй особенно хочется порядка. Из таких оболтусов сплошь и рядом вырастают самые настоящие громилы, для которых что яхту взорвать, что человека убить – все едино.

– Не скажи. Кто из нас не хулиганил в детстве? Ничего, пообтесала жизнь.

– Я был пай-мальчиком, – признался Говард.

– Да? Никогда бы не подумал. А я был настоящий сорви-голова. Ох, и доставалось же мне и от отца, и от соседей! А сейчас сделай замечание какому-нибудь разгильдяю, тебя же потом с грязью смешают. О подзатыльник и не говорю, и вовсе дело подсудное.

Говард затянулся сигаретой:

– Думаю, по сравнению с нынешними подростками, ты был милым шалуном.

– Что ж, давай заявим. Бармен подтвердит и официантка, что не мы начали.

Говард поискал глазами урну, не нашел и зло швырнул окурок под ноги. Ему не понравилось, что русский взваливает бремя ответственности за принятие решения на его плечи. Говард предпочел бы обратное.

– С другой стороны, – сказал он резко, – даже если ты чист, как стекло, с полицией лучше не связываться. Особенно перед гонкой.

Горбунов ответил пристальным взглядом:

– Тогда молчим.

Вопросительный знак в конце предложения отсутствовал, и Говард понял: русский просто хотел определенности, интересуясь его мнением, но имея и собственное. Вероятно, ему уже приходилось сталкиваться с копами и приятных воспоминаний эти контакты после себя не оставили.

Говард улыбнулся:

– В Штатах приглашаю на ужин. С пивом!

– Принимается. Можно с десертом из рукопашной.

– Это у нас запросто.

– Так уж и запросто?

– Само не выйдет, так организуем. Ну что, до встречи?

– На том берегу!

Впереди у них было больше трех тысяч морских миль, штормы и штили, а они договаривались о дружеской пирушке, точно выходили в море погоняться на швертботах14.

Перед тем, как вновь спуститься в каюту, Говард снова посмотрел на небо. Грязное, мокрое. Господи, как же неуютно тебе там, наверху!

Говард подумал о Кристине. «И тем, кто рядом с тобой», – добавил он.

5

Рычаг, предназначенный для поворачивания руля

6

Устройство, удерживающее яхту на курсе без участия человека

7

Удар ногой (яп.)

8

Углубление в палубе для рулевого и команды

9

Специальная стоянка, предназначенная для прогулочных судов

10

Судно, состоящее из центрального корпуса и поплавков-аутригеров по бокам

11

Судно из двух параллельных корпусов, соединенных балками

12

Яхта водоизмещением в одну тонну, соответственно есть четвертьтонники и полутонники

13

Место на берегу для ремонта и укрытия яхт или катеров

14

Яхта с выдвижной доской-швертом, опускаемым в воду из корпуса судна

Берег мистера Моро

Подняться наверх