Читать книгу Берег мистера Моро - Сергей Юрьевич Борисов - Страница 5

На палубе все было готово к подъему парусов. Яхты справа и слева размыкали объятия: спортсмены сматывали канаты и поочередно выводили свои суда из марины на чистую воду. Если бы рядом возвышались мачты «Мелинды» или «Громовержца», яхты четвертой группы выглядели бы утлыми лодчонками, на которых не то что в океан, на прогулку вдоль пляжа выйти боязно. Однако сейчас, в отсутствие «монстров», они выглядели достойно, а их шкиперы сверкали гордыми белозубыми улыбками.

Говард аккуратно отошел от «немца» и поднял грот18. Ветер наполнил парус. Теперь очередь за стакселем19.

Оставшееся до выстрела время яхты лавировали, стараясь выбрать наиболее выгодную позицию: считалось особым шиком первым преодолеть стартовый створ, хотя никакого практического смысла в этом, учитывая протяженность трассы, не было.

Когда «Снежинка» оказалась рядом с «Северной птицей», Говард крикнул:

– Две… Три… Четыре пинты черного!

– Для начала? – уточнил Горбунов. – Устроим пивной забег.

– Тогда уж заплыв. Но учти: американцы – лучшие спринтеры!

– А русские – стайеры. Имей в виду, хорошо смеется тот, кто смеется последним.

– Еще лучше, кто без последствий. При пивном заплыве это особенно актуально.

Напрягая голосовые связки, они перебрасывались шуточками, скользя борт о борт, и тут ухнул долгожданный выстрел. Казалось, все тридцать шесть яхт группы на мгновение застыли и… рванулись вперед.

Профаном Говард себя не показал: пересек стартовую линию третьим. А вот русский отстал, замешкавшись со сменой галса.

Яхта уверенно преодолевала небольшие волны, но только Говард подумал, что надо бы добавить парусов, как «Снежинка» влетела в плотную стену невесть откуда взявшегося тумана.

От мысли увеличить парусность Говард тут же отказался. До рези в глазах он вглядывался в молочно-сизую пелену, страшась, что какой-нибудь недотепа, вышедший в море проводить регату и не выпровоженный вовремя с акватории, подставит свою посудину под носовой свес его яхты. И уж совсем будет плохо, если по курсу окажется судно соперника.

Где-то сбоку раздался треск, потом хлопок, потом крик. Говард завертел головой, пытаясь угадать направление, и тут «Снежинка» вынырнула из тумана.

Метрах в тридцати справа грузный норвежец, бывший сосед по стоянке, поднимал из воды горе-мореплавателя, чья надувная лодка «Зодиак» с подвесным мотором «Эвинруд-Джонсон» плавала тут же с пропоротым бортовым баллоном.

– Помощь нужна?

Норвежец посмотрел на Говарда, ослабившего натяжение шкотов20 и тем замедлившего ход «Снежинки», вынул изо рта неизменную трубку и махнул рукой: мол, сам справлюсь! После чего оборотил лицо, в котором не было и следа знаменитой скандинавской невозмутимости, к экс-утопающему. Тот дрожал то ли от холода, то ли от подступающего страха, а может, из-за того и другого.

Потерпевшего, вероятно, следовало пожалеть, однако Говард сочувствовал не ему, а яхтсмену, которому предстоит дожидаться катера береговой охраны, чтобы сдать на него «добычу». Дай бог, организаторы регаты не сочтут норвежца виновным в столкновении и вычтут время вынужденной задержки из общего времени, затраченного на прохождение дистанции. Конкуренция в группе такова, что и четверть часа могут иметь значение на финише.

«Если, конечно, он благополучно доберется до него, – подумал Говард, – что вовсе не факт».

С холодком пробежавшейся по спине ясностью он осознал, что разговоры кончились, впереди – гонка. Не будучи мнительным, Говард по старому морскому обычаю трижды постучал по палубе костяшками пальцев, подтянул шкоты и чуть повернул румпель. «Снежинка» послушно прибавила ходу.

С каждым часом волны становились круче. Спустив грот и поставив штормовой стаксель, Говард настойчиво пробивался сквозь дыбившиеся вокруг массы воды.

Близ мыса Лизард внезапный шквал сильно накренил яхту, чуть не положив парусами на воду. У Говарда ёкнуло сердце. Путешествие могло закончиться практически не начавшись.

– Ну, детка, вставай! – шептал он.

После нескольких секунд, показавшихся вечностью, «Снежинка» выпрямилась.

Говард спустил паруса, осмотрел рангоут21 и такелаж22. Вроде бы обошлось без повреждений. Растворив в горячей воде бульонный кубик, он проглотил обжигающего жидкость и вновь поднял грот, желая как можно быстрее покинуть эти негостеприимные места. На юге, в зоне штилей, пассатного течения и попутных ветров, у него будет достаточно спокойных дней, чтобы проверить все более тщательно, без спешки и суеты провести необходимые профилактические, а если понадобится, и ремонтные работы.

Южный маршрут он выбрал не случайно и не делал из своего выбора секрета в отличие от большинства друзей-соперников не только по гонке, но и по группе.

Во-первых, в северных широтах ему пришлось бы пересекать область айсбергов, что сопряжено с немалым риском, пусть даже у него есть спутниковая связь и специальное электронное оборудование, способное на экране воспроизводить картину ледовой обстановки. Участь «Титаника» его не прельщает! Даже если в его честь споет бесподобная Селин Дион.

Во-вторых, там преобладают встречные ветры, а это предполагает бесконечную, выматывающую, отупляющую работу с парусами. Ему это нужно? Да на кой черт ему это нужно?! У него другая задача, так что разумнее отказаться от борьбы за призовое место в группе и не выгадывать каждый час, каждую минуту, вкалывая как одержимый.

И, наконец, в-третьих: по большому счету, он ничего не имел против того, чтобы подольше побыть в одиночестве.

Пройдя без ожидаемых неприятностей самым краешком Бискайского залива, известного своими бурными водами, «Снежинка» взяла курс на Азорские острова, чтобы, оставив их по правому борту, повернуть к Америке и там, на берегу Чесапикского залива, в марине города Ньюпорт-Ньюс поставить точку в своем рейсе.

Преодолев десятый градус западной долготы, Говард отметил это событие бокалом шампанского и тремя пирожными. Он имел основания быть довольным. Не стремясь к тому, он показывал неплохую среднюю скорость: лучший дневной переход «Снежинки» составил 94 мили, наихудший – 32. Однако важнее было то, что пока ни яхта, ни ее шкипер не понесли какого бы то ни было урона, хотя океан в этом году определенно взъярился на людишек, осмелившихся бросить ему вызов.

Несколько яхт не смогли преодолеть крутые волны у выхода из канала Ла-Манш и, получив пробоины или потеряв мачты, повернули к ближайшим портам.

«Морской еж» шведа Густафссона налетел на контейнер, сорванный штормом с палубы какого-то корабля, и затонул. Густафссон два дня провел в море на спасательном плоту, пока его не подобрал вертолет спасателей.

Австралиец Дерек Смит дал «SOS» после того, как упал с мачты и сломал руку.

Литовец Сигитас Силкаускас потерял основные паруса, изорванные в клочья шквалом, и, посчитав, что продолжать гонку бессмысленно, направил свой тримаран к берегам Ирландии.

«Зеленый пояс» получил пробоину при столкновения с льдиной. Катамаран перевернулся, и Ален Сола провел шесть поистине жутких часов, забравшись на один из его корпусов, выступающих из воды не более чем на полметра. Канадский траулер, оказавшийся поблизости, спас спортсмена от, казалось, верной гибели.

Уже через четыре дня гонка лишилась шестой части участников. По счастью, жертв не было, но впереди еще были сотни и сотни миль тяжелейшего пути, и никто не мог дать гарантий, что без них обойдется и в дальнейшем.

В установленное для него время – в 10.00 и 22.00 по Гринвичу23 – Говард выходил на связь и передавал в информационный центр соревнований свои координаты, получая в ответ исчерпывающие сведения о том, каков на данный момент расклад сил в гонке. «Мелинда», «Дух земли» и «Громовержец» вырвались далеко вперед, двигаясь, как и ожидалось, северным маршрутом. За ними, все больше отставая, шли яхты первой и второй группы. Оставшиеся, рассыпавшись широким веером, были далеко позади. В том числе Андрей Горбунов на «Северной птице», находившийся приблизительно милях в 80 к югу от Говарда.

А еще ему стало известно, чем закончилось история с малолетками, подложившими взрывчатку в аутригер «Мелинды». Информационный центр был скуп на слова в отличие от обычных радиостанций, которые расписывали происшествие во всех подробностях. Сидя в кокпите, Говард слушал разглагольствования комментаторов по простенькому радиоприемнику, сработанному на Тайване и, как ни странно, проявлявшему себя с самой лучшей стороны здесь, в Атлантике.

Как он и пророчил, несовершеннолетних взрывников, оказавшихся тем не менее наркоманами со стажем, раскололи без особых проблем. Когда их стало ломать без очередной дозы, полицейские насели на них и мигом получили признание. Пластиковую взрывчатку и детонаторы сопляки получили от уличного торговца героином, так называемого пушера, по кличке Пастух. Тот клятвенно обещал расплатиться товаром в количестве, гарантирующем безболезненное существование в течение двух месяцев. В пересчете на деньги – изрядная сумма! Пастух говорил, что все пройдет, как по маслу, надо лишь положить пакет в поплавок тримарана, нажать на красную кнопку и тут же сматываться. Когда бабахнет, они уже будут далеко от порта. Револьверы? Ну, это на всякий случай, до стрельбы не дойдет.

Пушер обманывал мальчишек, на все готовых ради шприца с дурью. Как установили саперы, взрыв должен был прогреметь сразу после активизации детонатора. Взрывников разнесло бы в клочья, так что Пастуху просто не с кем было бы расплачиваться своим снадобьем.

Впрочем, Пастух мог и не знать, что детонатор в бомбе немедленного действия. Его могли не посвятить во все детали готовящейся операции. Так это или нет, сам Пастух, отлично известный полиции Плимута, поведать не мог, поскольку был зарезан в собственной квартире. Посему вопрос, кто стоял за его спиной, оставался открытым. А что торговец наркотиками действовал не по своей инициативе, в этом сомнений не возникало. Зачем пушеру гибель тримарана? Незачем. А кому от этого выгода? Тем, кто жизненно, а вернее – финансово заинтересован в устранении фаворита гонки. Однако доказательств причастности к подготовке диверсии кого-либо из дельцов подпольного тотализатора у полиции не было.

Происшедшее заставило не только журналистов заговорить о легкости, с которой на берегах Туманного Альбиона можно раздобыть стрелковое оружие и взрывчатку. Интервью с политиками, возмущенными этим удручающим фактом, заполнили эфир. Речи их были исполнены праведного негодования, чем весьма напоминали те, которыми в предстартовую ночь обменивались собравшиеся на пирсе яхтсмены. Говард морщился: одни эмоции. Ну кто из вас, господа, в состоянии ответить хотя бы на такой простенький вопрос: каким образом попала на британские берега чешская пластиковая взрывчатка из партии, поставленной некогда революционному правительству Сальвадора? А детонаторы китайского производства? Не знаете? Тогда лучше молчите.

В раздражении Говард выключал приемник.

А вокруг все дышало величественным покоем. Океан и человек. Тут все понятно. И в сотрудничестве, когда ветер устойчив, а волны милостивы; и в противостоянии, когда стихия вдруг приходит в исступление, норовя поглотить норовистую скорлупку, с упорством улитки движущуюся к берегам Америки. Тут нет вопросов, одни ответы.

Вот бы Кристину сюда, она бы порадовалась за него.

* * *

Он ее сразу узнал.

– Кристина?

Говард возблагодарил небо и секретаршу, соединившую незнакомую женщину с начальником отдела оперативных инвестиций. Такое самовольство категорически запрещалось, и при любом другом случае Говард Баро, покой которого секретарша была нанята охранять, непременно попенял бы ей за это. Но сейчас… Завтра же он вручит ей букет и чек с премиальными. За интуицию тоже надо платить.

– Ты сказала, что ты моя сестра?

– Нет, я попросила соединить меня с мистером Баро. И все.

Будут премиальные! И букет будет.

– Снежинка, как же я рад тебя слышать. Как ты меня нашла?

– Листала «Чикаго трибьюн», а там твоя фотография.

И не просто фотография, мог бы добавить Говард, а снимок с вечеринки в клубе «Эльдорадо», на которой было объявлено о помолвке Говарда Баро с наследницей многомиллионного состояния, американкой в девятом поколении обворожительной Мэри Хиггинс.

– Поздравляю.

– Спасибо, Кристи. Боже, сколько же мы не виделись!

– Давно. Ты очень изменился, Говард. Ты уже совсем взрослый.

– Еще бы! Я уже почти старый.

– Как мама?

– Ничего. Ты знаешь, отец умер.

– Да, я знаю.

– Но ты не приехала на похороны.

– Я была далеко. В Непале.

– Где?

– В Катманду. Когда вернулась, все было позади. Мама наверняка уже успокоилась, да и не нужно было ей мое сочувствие. Нет ничего отвратительнее неискренних соболезнований посторонних людей.

– Ты преувеличиваешь. Мама тебя любит.

– Она меня забыла, Говард. А ты?

– Что ты, Кристи. Ты для меня… Ты где сейчас?

– В Чикаго.

– Когда мы увидимся?

– Ты действительно этого хочешь?

– Конечно!

– Знаешь, я ведь потому и позвонила. Хотя набирала номер и боялась: вдруг ты не захочешь со мной разговаривать?

– Как тебе такое в голову пришло! Ну, называй свой любимый ресторан. Мы такую пирушку закатим!

– С рестораном не получится. Ты лучше приезжай ко мне.

– Адрес!

– Знаешь больницу святого Патрика?

– Ты больна?

– Приезжай, Говард. Спросишь внизу, тебе подскажут, как меня найти.

– Я уже еду, Кристи!

Ждать лифта он был не в силах. Помчался по лестнице. В подвальном гараже прыгнул в свой «Мустанг» и вдавил в пол педаль газа. Как он не снес шлагбаум на выезде? Как не врезался в одну из возмутительно медленно крадущихся по улицам машин? Как не сбил какого-нибудь наглого пешехода? Ну, разве что чудом.

Через двадцать минут Говард был у больницы святого Патрика. Подбегая к стойке регистрации, он вдруг подумал, что не знает фамилии Кристины, она же наверняка замужем. Но вариантов не было, и поэтому он спросил у медсестры, поднявшей на него усталые, но все же профессионально внимательные глаза:

– Простите, Кристина Баро… Я могу ее увидеть?

– Одну минуту. – Пальцы девушки забегали по клавиатуре компьютера. – Да, конечно. Правое крыло. 76-й бокс.

– Благодарю вас. А где это?

– Налево по коридору, потом через переход и по лестнице на третий этаж.

Он побежал. Коридор, переход, вот и правое крыло. Дверь, светящаяся табличка над дверью. Он замер. Его губы шевелились, повторяя одно-единственное слово:

– Хоспис. Хоспис. Хоспис.

Его попросили посторониться. Два санитара в светло-зеленой униформе прошли мимо него. Один мужчина нес тонкую папку, другой – черный пластиковый мешок.

– Да, пожалуйста, – он отступил в сторону. – Простите.

Говарду понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом и приклеить к лицу улыбку. Лишь когда это удалось, он открыл дверь и стал подниматься по лестнице.

Бокс №76. Он посмотрел через стекло, врезанное в дверь. Кристи в палате не было. На кровати, с капельницей, подсоединенной к худой руке, лежала седая женщина, лицо которой покрывали пигментные пятна. Наверное, медсестра ошиблась. или произошел компьютерный сбой. Надо спуститься, надо устроить скандал…

Тут он увидел глаза женщины. Она смотрела на него.

Говард отворил дверь и вошел:

– Здравствуй, Кристи. Вот и я.

Глаза женщины наполнились слезами.

– Ты не узнал меня, Говард.

– Ну что ты, Снежинка! Как я мог тебя не узнать?

– Ты не узнал меня. Я страшная.

– Глупости.

Говард подошел к кровати и положил руку на лапку сестры. Кожа у Кристины была сморщенная, чешуйчатая.

– Дай-ка я тебя расцелую.

Женщина на кровати дернулась, точно пыталась отпрянуть.

– Меня нельзя целовать. Посмотри на мои губы, они в трещинах и гнойниках. У меня СПИД, Говард.

Сгорбившись на стуле, не выпуская руки Кристины из своих ладоней, Говард провел подле сестры несколько часов. Несколько раз заходила дежурная медсестра, изучающе смотрела на зеленые полосы, выгибавшиеся дугой на экране какого-то прибора, удовлетворенно поджимала губы, и это, очевидно, означало, что все идет так, как положено. И туда, куда назначено. К смерти.

– Как ты?

– Нормально.

Что еще он мог рассказать о себе? Все, что произошло с ним, все, что происходит с ним сейчас, казалось оскорбительно мелким по сравнению с трагедией Снежинки. Она умирала и знала, что умирает. Как знали это все пациенты хосписа. Никаких надежд. Напрасных молитв. На что уповать, если Господь отвернулся от них? Или наказал за прегрешения. Теперь они умирают, и это, видимо, правильно.

Кристина говорила сначала медленно, будто нехотя, потом оживилась, из-под коричневых корочек на губах выступили капельки крови.

– Понимаешь, я дорвалась. Я выбрала свободу и получила ее. А свобода пьянит, туманит мозги. Я работала официанткой, ассистенткой фотографа, занималась в театральной студии, надеялась стать артисткой. Била степ, участвовала в массовках, ходила в парадных колоннах девушкой-барабанщицей. Но таких, как я, были сотни, тысячи. И пусть я была не последней, но и в числе первых я не была. Способностей не хватало, а одной работоспособности, к которой нас приучили родители, оказалось маловато. Но я репетировала как безумная. Наверное, это и было своего рода безумие. Уставала страшно, срывалась, рыдала. Тогда девушка, с которой мы вместе снимали комнату, предложила мне «поправить здоровье». Вскоре я уже не могла обходиться без таблеток. Амфетамины, кокаин… Я могла танцевать часами, а утром еле выбиралась из кровати, ковыляла в ванную и снова глотала таблетки. Кто-то может остановиться, я не смогла. Через год это кончилось тем, чем и должно было кончиться: мне отказали от места в крошечном театрике, в который я устроилась, переспав с антрепренером. Я теряла ритм, голос меня не слушался, ноги заплетались. Кому такая нужна? Соседка моя отправилась на поиски счастья в Майами, а я перебралась в дешевый отель на окраине. Но и он скоро стал не по карману. Те деньги, что я еще кое-как зарабатывала, уходили на наркотики. Я отправилась на Запад, в Калифорнию. Думала, там сумею взять себя в руки, начать все с начала. Ехала автостопом, с водителями грузовиков расплачивалась собой. В Неваде меня подобрал парень на старом «шевроле», он ехал в Сакраменто. Его звали Рик. Он предложил покурить травки, и я не отказалась. Потом, в каком-то брошенном доме на краю пустыни, мы кололись и занимались любовью. Любовью! Нет, это была не любовь, это было спаривание двух животных, которые рычали, выли, плевались и бились в конвульсиях. Я не помню, как мы добрались до места, до коммуны, членом которой был Рик. Там я прожила несколько лет. Заправлял в коммуне гуру по имени Джозеф Марлоу, знавший еще пророка Мэнсона, чьи последователи, большей частью свихнувшиеся от героина девицы, зарезали Шерон Тейт – беременную жену режиссера Романа Полански. Я понравилась Джозефу, и он уложил меня в свою постель. Рик не возражал: в коммуне это было не принято – спорить с учителем, который один знает, что главное в этом мире. Иногда, впрочем, Марлоу отдавал меня Рику на ночь. Или кому-нибудь другому, кто, по его мнению, заслуживал вознаграждения. Обычно это случалось, когда благополучно завершалась операция по переправке очередной партии груза. Коммуна должна была на что-то существовать, и выгоднее всего было подключиться к торговле наркотиками, но Джозеф Марлоу выбрал другой путь, рассудив, что связываться с колумбийским наркокартелями чревато, да и конкурентов много. По его мнению, переправка оружия было делом более безопасным и почти таким же прибыльным. Оружие перевозили на автомобилях, в багажниках с двойным дном. Посланцы Марлоу загружались в Мексике и отправлялись в Штаты. Рик, когда встретил меня, как раз возвращался из такого рейса.

– Почему ты не ушла?

Сестра слизнула кровь с губ:

– Куда я могла уйти? Кто меня ждал? Кому я была нужна? Нет, не хочу врать. Сейчас-то зачем врать? Мне там нравилось! Я была растением, которому не нужно ничего, кроме земли, влаги и солнца. Я понимала, что умру молодой, и это мне тоже нравилось. Я не хотела возвращаться в серую обыденную жизнь, наполненную беготней по магазинам в дни распродаж, унижениями перед импресарио, скромными успехами и мечтаниями, что в один прекрасный день все изменится к лучшему. Мы всегда мечтаем о несбыточном, получая от этого мазохистское удовольствие. А тут, в Сакраменто, все мои мечты были при мне, и все они сбывались после укола или понюшки кокаина.

– Это обман, Кристи.

– Это сладкий обман, Говард, как патока. И тягучий, как кленовый сироп. Я не знаю, сколько я протянула бы, прежде чем скончалась бы от передозировки, но тут произошло то, чего, как уверял гуру, не могло произойти. Полицейские вычислили нас и нагрянули в коммуну. На свободе остался только Марлоу. Это уже потом, в тюрьме, я поняла, что его кто-то предупредил о готовящейся облаве. И еще я поняла, что торговля оружием для Джозефа Марлоу была важнее тех речей, которыми он пичкал своих рабов, готовых безропотно выполнить любое его повеление. Ведь сам он обходился только травкой, да и то изредка, а паству свою держал на сильных наркотиках.

– Сколько тебе дали?

– Мне попался хороший адвокат. На суде он представил меня безвинной жертвой сектантов, ведать не ведавшей об операциях с оружием. Присяжные ограничились минимальным сроком. Меня отправили в тюрьму, известную либеральным отношением к заключенным. Там меня даже взялись излечить от наркозависимости. И у них это стало получаться. У меня вдруг возникло подозрение, что в будничной жизни тоже есть своя прелесть, своя радость, наверняка есть, должна быть! Надо только определить цели, разобраться с тем, ради чего действительно стоит жить. Не скажу, что эти вопросы – как жить? чем жить? – сильно мучили меня. Я была уверена, что когда выйду из тюрьмы, ответы найдутся сами собой. Но я ошиблась. Их надо было заслужить!

– Ты искала их в Непале.

– Туда я отправилась не сразу. Меня освободили досрочно с условием, что я буду работать там, куда меня пошлют, каждую неделю отмечаясь в полицейском участке. Я попала в ресторан на побережье. Представь, солнце, океан, туристы, а я мою тарелки, сотни, тысячи жирных, липких тарелок! Я ждала, копила деньги – и дождалась. Срок вышел, все сроки вышли, теперь я вновь могла распоряжаться собой так, как мне того хотелось. Возможно, я вернулась бы в Чикаго, может быть, поехала бы домой…

– Домой?

– Думаешь, я не любила отца? Любила. Думаешь, я не люблю мать. Люблю! Ведь любовь сильнее обид, она даже сильнее ненависти. Вряд ли родители простили бы меня, не уверена, что мне было нужно их прощение, но там был ты, Говард, мой любимый младший брат, которого я предала.

– Что ты говоришь, Кристи!

– Я оставила тебя одного. Я думала о себе.

– Это нормально.

– Да, это нормально. И честно. Все мы думаем прежде всего о себе. Мы же не праведники, верно? Но можно думать о себе и не забывать при этом о других. Мне это было не дано.

– Я тебя не забывал.

– Не только ты, Говард. Однажды вечером в ресторане, который я со дня на день собиралась покинуть навсегда, появился Джозеф Марлоу. Как он меня нашел, я не знаю. Зато он сразу выложил, что ему нужно. Марлоу не стал скрывать, что по-прежнему занимается торговлей оружием. Только с наркоманами он больше не связывается, теперь он использует в качестве курьеров девушек, которые о наркотиках даже говорить без содрогания не могут. Зато они умеют считать деньги! Поэтому он не забивает им головы псевдовосточной философией, он просто платит и платит хорошо. Вот почему они так аккуратны, осторожны и готовы сутками не вылезать из-за руля, перегоняя машины с оружием из Мексики в Штаты. Дело у него отлажено, но рынок поистине бездонен, так что ему нужны курьеры, на которых он мог бы положиться. «Такие, как ты, Кристина. Ведь ты меня все еще любишь? Ты мне все еще веришь?» Марлоу говорил и говорил, опутывал словами. Я слушала его, не перебивала, я была словно загипнотизирована. Потом промямлила что-то вроде того, что хочу попробовать начать другую жизнь, где нет ни риска, ни полицейских, ни страха перед ними. Тогда Марлоу сказал, что у него есть возможность снова засадить меня за решетку. В доказательство он предъявил фотографии, на которых я была запечатлена с автоматом в руках. Я с трудом вспомнила тот день, когда Рик пригнал машину с оружием в коммуну, и мы здорово повеселились, изображая из себя никарагуанских контрас. Одни из нас были безжалостными убийцами, другие – беспомощными пленными. «Убийцы» размахивали пистолетами и автоматами, приставляли стволы к головам осужденных и зверски улыбались. «Пленные» корчились на полу, залитые кетчупом, который так похож на человеческую кровь. А Джозеф Марлоу, аплодируя нашей фантазии, снимал нас на пленку… Фотографии были очень убедительны, ни один суд не остался бы к ним равнодушным. «Ты согласна?» – спросил Марлоу. «Да», – ответила я. «Вот и умница. Через два дня ты последний раз отметишься в участке, попрощаешься с хозяином этой забегаловки и приедешь ко мне. Вот сюда. – Он протянул мне бумажку. – Тут все написано». После этого Марлоу ушел. Он даже не счел нужным припугнуть меня напоследок, настолько был уверен, что я полностью в его власти. Но он просчитался. Через два дня я действительно попрощалась с владельцем ресторана и села в такси, но поехала не к Джозефу Марлоу, а в аэропорт. Я улетела в Нью-Йорк. Однако и там не задержалась. Каким бы необъятным ни был этот мегаполис, он тоже Америка, страна всеобщей компьютерной грамотности, где каждый при желании может получить сведения о каждом. Лишь только я получила все необходимые документы, я отправилась в Непал. Там, среди хиппи, и ныне, как в 60-е, приезжающих в Катманду в поисках истины, я рассчитывала затеряться. И там же надеялась найти ответы на свои вопросы. Что будет дальше, о том я не загадывала.

– На что же ты жила?

– Я стала чем-то вроде гида. Встречала туристов, помогала устроиться, показывала достопримечательности, отводила к торговцам опиумом, там это особо не преследуется. Получала за каждого клиента свой процент. Но сама к наркотикам не прикасалась. Благодаря интернету я знала, что Джозеф Марлоу пошел в гору и ныне числится преуспевающим бизнесменом, тем не менее у полиции он до сих пор под подозрением. А один журналист так и вовсе прямо обвинил Марлоу в связях с международными торговцами оружием. Он потом попал под машину, журналист этот… Еще я постоянно наведывалась на сайты вермонтских газет. Однажды я наткнулась на некролог на отца. А до того, в одной статейке прочитала о выпускниках, поступивших в лучшие университеты страны. Среди прочих был и ты, Говард. Я хотела тебе позвонить…

– Почему не позвонила?

– Не решилась. Да и что я могла тебе сказать? Чем похвастаться? Чем поделиться? Я – беглянка, которая не знает, зачем и во имя чего живет на этом свете. Тем более примерно в то же время я встретила Рика. Он тоже отсидел и тоже поумнел, во всяком случае отзывался о своем прежнем гуру с нескрываемой ненавистью. Однако Рик поумнел не настолько, чтобы утратить еще одну веру – в наркотики. И в Непал он прилетел потому лишь, что в Катманду они невероятно дешевы. Мы встретились в аэропорту и сразу узнали друг друга. Рик ужасно выглядел, и я его пожалела, отвела к себе. Его трясло и выгибало так, что, казалось, в следующую минуту его позвоночник треснет. Я раздобыла ему дозу, он укололся и затих. Я смотрела на его вспухшие вены, покрытые рубцами, и понимала, что не смогу его бросить, выставить вон. Это означало бы для него верную гибель. Ты, наверное, не знаешь, Говард, насколько развиты у наркоманов инстинкты. Не все, конечно, главный инстинкт – самосохранения, у них отсутствует напрочь, но некоторые. Каким-то звериным чутьем Рик понял, что получил власть надо мной. Он третировал меня, заставлял доставать ему героин, кричал, пытался драться. Потом он поставил условие: лечение в обмен на свадьбу. Я согласилась. Мы зарегистрировали брак. Той ночью мы вместе легли в постель… Утром он скакал по комнате и вопил от радости: «Что, дрянь, получила? Ты, такая хорошенькая, такая правильная, теперь такая же, как я. Можешь курить, можешь нюхать, колоться, это тебе уже не повредит. Не успеет». Я ничего не понимала, и тогда он сказал, что у него СПИД, что ему все равно умирать, и что я тоже умру, замолчу навсегда. Он хохотал: «Хочешь укольчик? А, хочешь?»

Говард выпустил руку Кристины, закрыл лицо ладонями.

– Рик умер полгода назад здесь, в Чикаго, в этом хосписе. Скоро умру и я.

Говард почувствовал как его руки становятся горячими – от слез.

– Мы могли бы умереть и там, в Катманду, – сестра говорила все тише, – но все-таки я решила вернуться на родину. Не обольщалась, шансов не было… Ты плачешь, Говард? Ты плакал в ту ночь, когда я уходила из дома. А я просила тебя не плакать. И сейчас прошу о том же. Иначе я пожалею, что позвонила тебе.

– Я не плачу. Я не буду плакать, Снежинка. Честное слово, не буду.

– Смотри, – сестра с трудом подняла руку и погрозила ему пальцем. – Умирающих грешно обманывать.

Говард сглотнул подкативший к горлу комок.

– А сейчас, Говард, я скажу, почему позвонила тебе. Потому что мне очень хотелось позвонить. Потому что мне страшно умирать. И еще потому, что я хочу отдать тебе то малое, что имею. Знание. Теперь я уверена, что жизнь стоит того, чтобы жить. Она так коротка и хрупка, а мы растрачиваем ее в погоне за вещами и удовольствиями. Мы следуем вековым традициям, считая, что это гарантирует нам чистую совесть и спокойную старость. И слезы близких у нашей могилы. Но у смерти свои взгляды, свой расчет, она может прийти до срока, когда еще не все куплено, не все испытано, не все обычаи соблюдены, не все задачи решены, не все ответы найдены. Вот что я хотела тебе сказать, Говард. Живи сейчас! Ищи ответы – сейчас! Не обманись сам и не дай себя обмануть. Иди своей дорогой, а не той, что для тебя проложили. Только тогда ты будешь спокоен и не узнаешь раскаяния. Я это поняла. Поздно, но все-таки поняла.

В палату вошла медсестра. Сказала строго:

– Вам лучше уйти. Больной нужно отдохнуть.

Медсестра говорила так, что ослушаться было невозможно. Говард поднялся:

– Я приду завтра. Все будет хорошо, Снежинка.

Сестра улыбнулась, по губам ее вновь потекла кровь.

– Говард, пообещай мне…

– Да. Все, что могу.

– Это ты сможешь. Обещаешь?

– Обещаю.

– Ничего не говори матери. Не надо ее беспокоить, ни к чему.

– Хорошо.

– А теперь иди.

И он ушел. Утром следующего дня, придя в больницу святого Патрика, он узнал, что Кристина Баро умерла.

– А вы ей кто?

– Брат.

Кристину он похоронил на окраинном кладбище Чикаго, самом престижном, с ухоженной травой и бесконечными рядами одинаковых мраморных надгробий. У могилы он был один.

Когда могильщики установили плиту, зазвонил телефон.

– Да?

Это был Матти Болтон, его лучший друг.

– Говард, ты где? Мне позвонили с верфи. Яхта почти готова, но они не могут спустить ее на воду. Представляешь, они говорят, что, не дав судну названия, – это дурная примета. Что ты решил? Хотя, постой, хочешь, я угадаю? С одного раза. «Мэри»?

– Нет, – сказал Говард. – «Снежинка».

* * *

Свое отставание от лидеров гонки Говард воспринимал с философским спокойствием, на иное и не рассчитывая. Столь же стоически встретил он и шторм, внесший коррективы в его первоначальные планы. Не особенно противясь стихии, Говард позволил непогоде оттеснить «Снежинку» к островам Мадейра, а потом и к Канарам. Когда буря улеглась, оставив после себя длинные покатые волны и легкий бриз, он распустил паруса и вновь повернул на запад.

Ни памятный шквал у берегов Уэльса, ни последующие передряги не оставили на «Снежинке» сколько-нибудь заметного следа. Разлившаяся бутылка с оливковым маслом и треснувшая плексигласовая сфера в крыше каюты, позволяющая наблюдать за парусами, не выбираясь на палубу, – вот, пожалуй, и весь ущерб. А так «Снежинка» была в прекрасном состоянии. Она бежала, подгоняемая устойчивым пассатом, и ярко-красный спинакер24 часами оставался надутым, как баскетбольный мяч, радуя глаз и вселяя спокойное довольство в сердце Говарда, который наконец-то получил возможность вкусить заслуженного отдыха.

Он был вдалеке от оживленных торговых путей, и все же иногда на горизонте появлялись корабли, но ни один из них не подошел достаточно близко, чтобы Говард мог разобрать в бинокль его название или определить по флагу страну приписки. Вызывать же их по рации он не хотел – зачем?

Фиеста продолжалась семь дней. Плавание все больше напоминало необременительный для экипажа, пусть и состоявшего из одного человека, круиз.

Что удручало Говарда, так это жара. Он спасался от нее, ныряя в зеленые воды Атлантики, благоразумно надев пояс с карманами, набитыми отпугивающим акул порошком, и обвязавшись тонким капроновым тросом. Остаться в волнах и смотреть, как удаляется от тебя яхта? На то у него не было ни малейшего желания.

Он загорел до черноты, стал отращивать бороду. Солнце выбелило волосы. И все это было ему по нраву.

Вечерами Говард блаженствовал: сидел, не мешая авторулевому выполнять свои обязанности, курил, пил пиво, слушал музыку и смотрел, как появляются на темнеющем небе звезды. Он думал о родителях, о детстве, о Кристине, о Мэри, о Матти. Иногда вспоминал «войну в заливе», пыль, кровь и чадящие в полнеба взорванные нефтяные скважины. Сколько же времени упущено!

Идиллический период безделья завершился удручающим прогнозом, полученным во время очередного сеанса радиосвязи.

Закончив прием, Говард выбрался на палубу и посмотрел на небо, на котором застыли перистые облака. Легкое волнение, ровный ветер. Ничто не указывало на то, что в просторах Атлантики зародился очередной ураган. Может, синоптики ошибаются? Ведь ошиблись же они, предсказав благоприятную погоду на первом этапе гонок!

К вечеру небо заволокли тучи. Гладь океана вспороли крутые волны. Пронесся короткий ливень. Ветер усиливался, к полуночи его скорость достигла 10 баллов.

– Все, отдохнули, – сказал себе Говард. – Пора работать.