Читать книгу Мёд мудрости - Сергей Зацаринный - Страница 9

Пронзительные завывания плакальщиц было слышно ещё на подъезде к Чёрной улице. Это придавало происходящему некий размах. В Сарае, в оживлённом жилом квартале уже через несколько домов ничего не было бы слышно, и даже совсем недальние соседи могли не подозревать, что неподалёку кто-то покинул этот грешный мир. Здесь хорошо отлаженный плач был, наверное, слышен даже у городской заставы.

У ворот домика старосты стояло несколько повозок. Хорезмийский квартал отсюда далеко, а родственники и знакомые покойного были. скорее всего, оттуда.

Злат вспомнил, как заходил сюда в прошлом году. На Чёрной улице тогда произошло убийство и староста из кожи лез, пытаясь помочь поиску убийцы. Он так боялся, что придётся скидываться на штраф. Судьба иногда довольно зло насмехается. Теперь он и сам стал причиной подобного возможного исхода.

Разряженные плакальщицы расселись во дворе. Комната была совсем маленькая, а там восседал, нарядившийся в наградной ханский халат, Илгизар, читающий Коран. Дело это ответственное, прерывать чтение не желательно. Иногда, когда хотят, чтобы прочитали весь священный текст, нанимают сразу нескольких чтецов, сменявших друг друга. Сейчас таких Злат не заметил. Но отвлекать юношу не стал.

Зато семенивший перед ним Бурангул прицыкнул на плакальщиц. Те и сами притихли, увидев входящего во двор человека в коричневом монгольском халате на груди которого грозно отливала позолотой внушительная пластинка-пайцза. Любой, даже не способный прочитать ни единой буквы, что уйгурским, что арабским письмом знал что там написано. «Кто не повинуется – умрёт».

В маленьком жилье было тесно и душно от обильного количества благовоний. Злат только мысленно посочувствовал Илгизару. Арабы или персы налили бы розовой воды, воскурили ладан. Кипчаки вообще натащили бы пахучей травы тимьян, которую русские зовут «богородской». А в огонь набросали можжевельника. Хорезмийские похоронных дел мастера мало того, что не пожалели мускуса, так ещё нажгли индийского сандала, от которого голова кругом идёт.

Покойный жил скромно. Один. Прислугу не держал. На жизнь зарабатывал перепиской книг. Для этого было достаточно небольшого стола у окна, на котором и сейчас красовалась стопка дорогой, видно самаркандской бумаги, и внушительного сундука в углу. Даже спал хозяин на печи-лежанке, какие устраивают выходцы с Востока.

Теперь было понятно почему Бурангул не увидел тело, заглядывая в окно. Обзору мешала стопка бумаги на столе, как раз напротив того места, где он отогнул войлок.

– Ты говорил у вас здесь лекарь живёт, – распорядился наиб. – Пошли за ним.

Бурангул рассказал, как всё было. Тело лежало на полу. На боку. Никаких признаков борьбы или насилия. Даже лицо спокойное. Видно, ударили внезапно, сзади. Прямо в сердце. Смерть была мгновенной. Даже испугаться не успел.

– А окно? Оно ведь было заделано войлоком. Хорошо помнишь?

– Конечно. Я сам этот войлок и отрывал потом.

– Прибит был изнутри?

Бурангул кивнул.

Наиб наставительно поднял палец:

– Дверь тоже была заперта изнутри на засов? Как же убийца ушёл?

Осмотрели дверь. Всё, как и должно быть. Следы от топора, расщепленный косяк.

– Хорошая работа, – одобрил Злат. – Видно пришлось повозиться. Где засов?

Стали вспоминать, кто здесь вчера прибирался. Оказалось, они уже уехали.

– Сам то не помнишь, как он выглядел? – рассердился наиб.

– Так ведь и в мыслях не было, – растерянно оправдывался Бурангул. – Кабы сразу знать…

И хозяев не было. Спросить не у кого. Всё какая-то родня, да знакомые, которые сами ничего не знают.

Наиб дождался лекаря и вместе с ним осмотрели убитого. Ничего нового они не узнали. Удар точно под лопатку очень узким лезвием. Может быть даже шилом. Вспомнив профессию покойного Злат спросил:

– Может быть это писало? Которым по бересте и дощечкам царапают?

– Конечно, – подтвердил лекарь. – Только очень неудобно. Ручки нет, а усилие нужно приложить большое. Легко можно себе ладонь поранить.

– Больше ничего странного?

Лекарь задумался. Видно было, что человек он добросовестный и старательный. Наиб терпеливо ждал. Он уж было подумал не позвать ли опытного цирюльника. Они хорошо разбираются во всякого рода порезах, так как им часто приходится пускать кровь больным. В то же время Злат сразу заметил, что врачу что-то с самого начала не понравилось, и сейчас он это тщательно обдумывает.

– Дело вот в чём…

– Да ты не смущайся, говори всё как есть. Что не так, какие предположения, – подбодрил наиб. – Сейчас никто не знает, какая тропка правильная.

– Удар нанесён очень точно. Ни выше, ни ниже, не левей, ни правей. Для этого нужна немалая сноровка. Ножом или кинжалом проще – там вряд ли сильно промахнёшься. Да и всё равно убьёшь, даже если в сердце не попадёшь. А здесь нужна была точность. Промахнёшься – жертва будет сопротивляться. И довольно долго. Кроме того, само шило – штука короткое. Легко можно при ударе просто не достать до сердца.

Немного поколебавшись, лекарь добавил:

– Мне приходилось сталкиваться с похожей раной. Давным-давно. Там был специальный кинжал. Тоже вроде шила, только длиннее и толще. Из добротной оружейной стали. Делали на заказ для профессионального убийцы.

Наиб вспомнил замечание Бурнагула о нездешнем выговоре лекаря.

– Где дело было?

– В Хорасане. – Подумал немного и добавил, – Почти тридцать лет назад.

– Перс?

Лекарь почему-то вздрогнул, и в его глазах загорелся странный огонёк. Казалось он колеблется.

– Сириец. – Помолчал и добавил. – Христианин.

Вон оно что. Из последователей патриарха-отступника Нестория.

Злату сразу вспомнилось. Детство. Город Укек на высоком берегу реки в десяти днях пути отсюда. Маленький мальчик, корпящий над книжной премудростью. Отец священник хотел, чтобы сын пошёл по его стопам и учил его с самых младых ногтей. Учил не только русской грамоте. Русской митрополией заправляют греки, а потому без их языка, здесь далеко не пойдёшь. Даже в священники на хорошее место не поставят. Отец Злата выучился в своё время в самом Ростове, в знаменитом затворе при тамошнем монастыре. Это и помогло потом ему стать священником не где-нибудь, а в Укеке, под боком у хана.

По тем временам город считался большим. Хан Тохта кочевал со своей ставкой поблизости. Правда, на другой стороне реки. Ту сторону обычно называли луговой, но здесь больше подходило слово степной. За рекой начиналась степь. Привольная и бескрайняя. От переправы возле Укека уходили дороги на полночь, в Булгар, и на восход. К Сарайчику на Яике и дальше до самого Хорезма.

Сам Укек стоял, на высоком правом берегу. Как говорили в тех краях – на горах. По окрестностям уже встречались рощи и перелески, а в каких-то трёх днях пути начинались леса. Точнее лес. Страшный непроходимый и глухой, без конца и края. Лишь редкие дороги вели сквозь него к Оке и дальше на Русь. Были они опасны и малолюдны. Даже днём на них стояли сумерки от густых ветвей, смыкавшихся над головой. Свернёшь в сторону – и пропал. Не то что люди, целые отряды сгинули там без следа, как камень в омуте.

Рассказывают сам Батый несколько лет не мог покорить мордву и буртас, прятавшихся в этой чаще. Во времена златовского детства были ещё люди, помнящие прежние дела.

Маленькому Хрисанфу они напоминали сказки. Время было неспокойное. В улусе Джучи кипели смуты, и сам молодой хан Тохта старался держаться в степях за рекой. Правой рукой орды, лежавшей по эту сторону, заправлял старый темник Ногай. Собака-царь. Ногай – собака по-монгольски, вот и повелось.

Главные котлы раздора варились в степи, но и до города долетало. Особенно до Укека, где часто бывал хан. Но, здесь оружием не бряцали. Город – есть город. Здешнее оружие – деньги. Интриги, коварство. А ещё знание. Сила, которая сильнее самых крепких мечей.

Вот тогда и услышал юный Хрисанф про несторианцев. Его отец говорил о них часто и с ненавистью.

Веровали они в Христа, но, вроде как Святую Деву Богородицей не считали. Правда, богословские тонкости, Злата, по молодости лет, интересовали мало, зато уже тогда запомнилось, что имеют эти самые несториане очень большую силу. Их веры держатся многие монголы, в том числе самые знатные. В былые времена даже ханы очень к ним благоволили, а их любимые жёны, которым Яса не запрещала креститься, так и вовсе держали при себе несторианских священников.

В улусе Джучи, правда, у них дела шли плохо. С той самой поры, как пошла пря между здешними правителями и персидским ильханом Хулагу. Тот как раз несториан возвысил превыше всякой меры. Мать его была из них, любимая жена тоже. А брат Батыя Берке, властвовавший тогда в кипчакской степи, был мусульманином. Когда началась война между ним и Хулагу, несториане оказались едва не врагами.

Здешние ханы, надо отдать им должное, быстро разобрались в сортах христиан и сообразили, что для них самое верное дело покровительствовать православию. Киевский митрополит получил охранный ярлык, в самом Сарае появился епископ. Но в степях многие нойоны и багатуры по старинке держались дедовского несторианства. Как утверждал отец Злата – больше от простоты. Книг они читать не умели, священники до них не добирались, а всякую домашнюю службу мог служить и сам глава семьи. Большинство из них и не подозревали, что они чем-то отличаются от тех же православных и искренне считали их единоверцами. Это давало православным хорошие преимущества, но и таило опасность, что несторианские книжники возьмут своё.

Этот явно не простец. Человек учёный. В исповедальных различиях разбирается, конечно, хорошо. Только, времена сменились. Несториан крепко побили двадцать лет назад, когда они, в числе других выступили на стороне противников Узбека.

Лекарь и в одежде явно старался не выделяться. Кафтан простого домашнего сукна, шапка отороченная лисьим мехом. Кипчак – кипчаком. Только на поясе ни кинжала, ни ковшика. Два больших навесных кармана на тесёмках.

– Сириец. Ассириец что ли? – зароненная ещё в детстве отцовскими рассказами неприязнь давала себя знать.

– На арабский манер так, – кивнул лекарь.

Злату даже немного стало жаль его. Не знамо почему.

– От ильханов сбежал? – Поинтересовался он, больше для порядка. – Помнится лет двадцать назад вашего брата там гоняли. Многие тогда к нам подались.

Лекарь уже видно давно привык, что от интереса власти к твоей персоне ничего хорошего ждать не приходится. Поэтому постарался ответить обстоятельно:

– В Сарай приехал ровно двадцать лет назад из Алмалыка. Вскоре после воцарения Узбека.

– Вроде самое неудачное время. Как раз перед этим ваших здесь крепко били.

– В Алмалыке было не лучше. Там тоже поменялась власть, да к тому же схлестнулись пришлые. Одни с Китая, другие из бывшего улуса Чагатая. Так вышло, что христиане были и тем, и тем чужие. А здесь всё уже стихло. Хан Узбек сохранил преданность Ясе. Значит за веру бить не должны.

Злат посмотрел на лекаря уже с большим дружелюбием. Нестарый ещё. Хотя голова седая. Хорасан, Алмалык. Сам ассириец. Про них ещё в детстве читал в Библии. Сейчас в Сарае последователей Нестория и не слышно, не то, что в старые времена. В степи да, там, говорят, немало.

Однако, нужно было заниматься делом. Чтобы сделать разговор более приветливым, наиб дружелюбно спросил:

– Звать как? Помниться, мне отец говорил, что вы все на Бар начинаетесь?

Лекарь улыбнулся:

– Бар – это сын. Вроде как ибн у арабов. Я буду Бар-Камбусия. А так моё имя Хошаба.

– Я ведь тоже видел рану похожим клинком двадцать лет назад. Только потом в неё воткнули другой нож. Чтобы подозрение пало на иного человека. Вот мне и подумалось: могло быть так, что и здесь воткнули нож в уже мёртвое тело? А человек умер, например, от яда?

Лекарь с сомнением покачал головой:

– Вряд ли. Других ран нет, следов борьбы тоже. Удушение тоже не удалось бы скрыть. Что касается яда… Никаких явных признаков. Когда-то я был хорошим мастером по противоядиям. Ну и по ядам, конечно. В основном этим занимался. Служил у человека, который страшно боялся, что его отравят. У них в семье была такая нехорошая привычка. Яды – штука коварная. Не всегда можно заметить их след. Если бы ещё посмотреть одежду убитого. Рана нанесена через неё. Если ударили живого человека, по любому должна остаться кровь. Хоть немного. Даже, если сердце остановилось сразу.

Этот ассириец нравился Злату всё больше.

– Бурангул! – крикнул он, – Где одежда убитого?

Тот мгновенно появился, словно джинн из потёртой лампы.

– Родственнички куда то дели. Не удивлюсь, если к старьёвщикам понесут. Дырка совсем маленькая.

– Найди немедленно. Ты сам эту одежду видел. Крови там не было?

– Совсем маленькое пятнышко. Застирать – плёвое дело.

– Дорогое платье? Обязательно нужно к старьёвщику, выбросить жалко?

– Халат домашний. Под ним рубаха льняная. Дома сидел, не наряжался. – Но злость так и пучила бедного водовоза. – Эти за медный пул удавятся. Глазки подведены, щёки нарумянены, – прибавил без всякой связи.

Делать в прокуренной благовониями душной комнатке больше было нечего. Оставив монотонно бубнящего Илгизара наиб с лекарем вышли во двор. Притихшие плакальщицы осторожно убрались подальше. Здесь светило солнце, чирикали воробьи и шумела молодая листва. Жизнь. Другая жизнь напоминала о себе расщепленным косяком.

Наиб доверительно повернулся к лекарю:

– Засов был закрыт изнутри. Сам покойный этого сделать не мог. Если это каким-то образом сделал убийца, то зачем? Не мог же он думать, что примут за самоубийцу человека, заколотого ударом в спину?

При этих словах в дворе появился торжествующий Бурангул со свёртком в руках.

– Вот оно всё! Где же ещё быть, как не в кладовке? И засов сломанный, чинить, видно хотят.

На ручке засова была намотана бечёвка. Наиб поднёс к лицу оборванный конец.

– Так и есть. Подрезана. Намотали на засов, потянули тихонько через окно, чтобы закрылся. А потом резко дёрнули, чтобы лопнула. И у войлока в окне не нужно большую дырку оставлять – в палец, чтобы бечёвка пролезла. Одной загадкой меньше стало. Но осталась другая. Зачем это нужно было убийце?

– Убит ударом в сердце, – подтвердил лекарь, протягивая одежду. – Кровь. Человек был жив.