Читать книгу На чужом пиру - Серик Асылбекулы - Страница 10

В учительской всегда сумрачно. Эта комната с окнами на север чем-то похожа на затравленного жизнью старика: всегда хмурого, всегда чем-то недовольного. В школе поработала комиссия из РайОНО и вот теперь ее представители поочередно говорят об итогах проверки. Учителя слушают старших товарищей как провинившиеся первоклашки, кроме того, они вынуждены делать вид, что принимают критику в свой адрес не только покорно, но с восторгом и даже с благодарностью.

Похвалу слушать приятней. Кто ее не любит?! И артисты, и художники, и писатели, и академики чаще всего не прочь послушать, что хорошего думают о них окружающие. Учителя – тоже простые смертные, и каждый в глубине души ждет хороших слов о своем нелегком деле. Одним из таких был Дуримжан Енсепбаев – ветеран школы, учитель языка и литературы. Обычно на его усталом худосочном лице можно прочесть уважение к своей профессии и заметить признаки скрытой болезни. Но сегодня он выглядел слегка растерянным: беспричинно ерзал на месте, хрустел суставами тонких выразительных пальцев – что-то очень беспокоило его.

Пусть читатель не торопится составить мнение об этом человека по знакомому стереотипу. Дуримжан действительно был очень образованным и опытным учителем. За десятилетия его работы в школе бывали инспектора из области и даже из Министерства просвещения. Таково уж их назначение: кроме хорошего выявлять и недостатки, без которых сельская школа не мыслится даже в масштабах района. И все же проверяющие, как правило, не забывали отметить высокую теоретическую подготовку Енсепбаева при сопутствующих ей небольших методических упущениях.

Замечания такого порядка даже нравились Дуримжану. Про себя он думал, что методические указания – дело несерьезное, придуманное оторванными от жизни чиновниками только того, чтобы создавать видимость работы. А единственная непереходящая ценность в обучении – глубокие знания учителя.

Но вот, случилось так, что последному проверяющему из РайОНО именно это и не понравилось. Он сразу же с неприязнью заметил, что Дуримжан, увлекаясь теоретизированием, отвлекается от основного материала. Проверяющий был молод, и потому учитель не стал резко возражать, а приготовился было вежливо объяснить свою точку зрения на эту проблему. Но инспектор, надменно оттопырив губу, не соизволил даже выслушать его.

В обычной жизни Дуримжан Енсепбаев был очень тихим и скромным человеком. С таким характером обычно имеют уважение, но не авторитет, предполагающий некоторую напористость. Такое уж мнение и сложилось в глазах руководства школы: он – один из самых-cамых… Уважаемых… Образованных… Добрых… Но… но, не смотри на это, Дуримжан был не настолько терпелив к беззаконию и достаточно непокладист, когда дело касалось его убеждений. А потому, уязвленный отношением инспектора, он заупрямился, как говорится, закусил удила и делал все по-своему. Инспектор это, разумеется, заметил и перестал разговаривать со старым учителем: заходил на уроки, что-то записывал и уходил с таким видом, будто Дуримжана не было в классе.

И вот, слушая нудные рассуждения проверяющих, Енсепбаев внутренне сжался, будто проглотил отраву: чувствовал, что основной удар нацелен в него. Сидел, волнуясь, ждал. Дошла очередь и до его проверяющего. «Лишь бы выложил побыстрее все, что накопал». Но проверяющий и не думал торопиться, будто смаковал удовольствие расправы: налил воды из графина, выпил, некоторое время постоял молча, собираясь с мыслями. Со стороны можно было подумать, что он вышел на трибуну только для того, чтобы утолить жажду.

«Ну, наконец-то, заговорил». Как назло, он начал с тетрадей.

– …Тетради по казахскому языку систематически не проверяются. В восьмом классе в течение трех недель нет ни одной красной пометки… Очень странно выглядит работа учителя Енсепбаева, получающего немалое государственное жалование… Руководители школы идут на поводке и не контролируют…

У коллектива школы было другое мнение о своем учителе, все его знали как человека очень добросовестного, примерного семьянина, члена комиссия по воспитанию подростков при парторганизации совхоза, активиста профсоюза. К тому же все знали о его удивительной скромности. Шутили: он может позволить снять с себя последнюю рубаху, но никогда не попросит что-нибудь взамен. Поэтому, услышав разглагольствования проверяющего, все оторопели, не веря ушам. Сам же Дуримжан от стыда готов был сквозь землю провалиться. Прислушиваясь, в глубине души не мог не удивляться словоблудию выступавшего и только шептал сквозь сжатые зубы: «Ну и трепло!».

– Оставим вопрос о тетрадях, перейдем к методике проведения уроков…

– Перейди, дорогой, перейди, если уж так силен! – пробормотал Дуримжан, прислушиваясь, потому что был уверен, уж его-то уроки проходят прекрасно. За диктант, написанный его учениками, больше половины класса получили оценки «хорошо» и «отлично», двоек вообще не было. Контролировал проверку диктанта сам инспектор.

– Да, в основном уроки проходят неплохо, – сказал он с равнодушным видом. – И сам учитель, кажется, имеет некоторую теоретическую базу. Но его увлечение теоретизированием оборачивается против него же своей нелучшей стороной. К примеру, проходят в классе стихотворение нашего классика, где он призывает молодежь к занятиям и науке. Какая чудная тема, товарищи. Может ли быть тема значимей, чем призыв к учебе, к светлому будущему человечества. Но верно ли понимает эту тему наш уважаемый учитель? Сомневаюсь… Он начал говорить о каких-то видах лирики, о ее социальном характере. Разговор о науке и искусстве необходим, но…

Здесь Енсепбаеву стало совсем невтерпеж. Потеряв контроль над собой, он очутился на ногах и выкрикнул:

– Пример, товарищ проверяющий, пример, – сказал дрожащим голосом. – По-вашему, статьи Белинского о лирике, ставшие классикой, уже ничего не значат? Или его определения задевают вашу честь? – Здесь учитель поперхнулся, совсем перестав владеть собой: – Я знал, что вы так поступите… Чувствовал… Вы… вы…

И без того притихшие учителя застыли с каменными лицами. Инспектор даже рот открыл, будто никогда и не помышлял, что со стороны учителя можно получить отпор. С побагровевшим полным лицом он растерянно обернулся к директору, ведущему собрание, Айткулу Назаровичу. И тот сразу понял состояние инспектора.

– Енсепбаев, сядьте! Коли на то пошло, эти слова говорятся для вашей же пользы… Садитесь! – властно повторил он, бросив испепеляющий взгляд на учителя, посмевшего нарушить ход заседания.

Последнее «Садитесь!» прозвучало непривычно резко. Такого тона от директора еще не слышали. Учитель посерел и бессильно плюхнулся на свое место. Он съежился и опустил голову, терзаемый разными противоречивыми мыслями. Когда он поднял ее, на трибуну поднимался уже директор школы.

Кто-то, а этот за словом в карман не полезет. И посыпались они из него, как горох из мешка. Хотя Енсепбаеву было не до него, он по выражению лица догадывался о смысле сказанного. Директор как человек образованный и объективный, прекрасно понимал беспочвенность всей критики в адрес школы, но по давней сложившейся традиции подчеркнул, что проверяющие явились сюда очень даже кстати, что он очень рад этому, поскольку ценные и деловые советы товарищей из районного отдела народного образования безусловно окажут свое влияние на работу школы, а это, в свою очередь, даст соответствующие плоды.

Эти словесные конструкции были много раз слышаны всеми присутствующими. Их уши давно не воспринимали шаблонные фразы и мысли. Но не смотря на это, заключительное слово директора показалось присутствующим дельным.

Наконец-то заседание закончилось. И оживленные учителя торопливо направились к выходу. За ними, еле волоча ноги, вышел в коридор поникший Дуримжан. Выходя из учительской, он механичекски прихватил журнал шестого «б». Учитель и до этого чувствовал себя не вполне здоровым, а тут и озноб, и покалывание в области сердца, и стук в висках, – устал, пожалуй, или простыл.

Едва вышли инспектора, и в учительской не осталось ни души. На вешалке сиротливо висело демисезонное пальто Енсепбаева и старая шапка с истертыми краями. Дуримжан вернулся, положил на место классный журнал и начал одеваться. В это время в опустевшей учительской послышались приближающиеся шаги. По уверенной поступи нетрудно было угадать, кто вернулся.

Дуримжан уже оделся, вышел в коридор, и они встретились.

– А, вы, оказывается, еще здесь? – сказал директор, невольно приостанавливаясь.

Учитель мрачно пробурчал под нос:

– Да, все еще…

Директор все понимал. Что ни говори. Дуримжан вроде бы тоже прав, но… Ведь каждый должен знать свое место.

– Все-таки вы неправильно поступили, – сказал директор, не зная как разрядить неловкое положение.

– О чем вы?

– О том же. Надо было промолчать и оставить этого проверяющего в покое. Кто молчит, тот всегда прав и от беды держится в стороне.

– Как так? Простите, дорогой мой! – учитель вздрогнул, будто его укололи иглой, и выпрямился: – Никак не могу понять вашего отношения ко всему этому.

Будучи умным и предусмотрительным человеком, Айткул Назарович в глубине души искренне удивился этим словам: «взрослый человек, а не понимает элементарных вещей».

– Ну, что ж, тогда попробуйте настаивать на своем, – сказал он усмехнувшись. – Давайте, боритесь за правое дело, спорьте со мной, спорьте со своими тетрадями, в которых за три недели не было сделано ни одной пометки красными чернилами.

Едва директор упомянул о тетрадях, старый учитель покраснел как ребенок:

– Айтеке! Вы прекрасно знаете, они не проверялись, потому что я две недели пролежал в больнице.

Директор чему-то улыбнулся одними глазами:

– Все это так, Диреке, – сказал, смягчив немного голос. – Но факт есть факт. Неужели вы еще не поняли, кто ваш проверяющий? Он председатель районной аттестационной комиссии… Пред-се-да-тель! Теперь поняли? Это не какой-нибудь районный инспекторишка, как вам показалось.

Как ни был недогадлив Енсепбаев, но на этот раз он, кажется, кое-что понял? Голова его пустилась еще ниже, он еще больше сник.

– Я вас знаю, хорошо знаю. Вы справедливый, образованный человек, что вам за дело до всяких чиновничьих передряг?! – сказал директор, принимая сочувственный вид. – После этой аттестации я хотел дать вам единственную ставку учителя—методиста, – которую выделили нашей школе. А теперь видите, что получается?..

Со стороны могло показаться, что директор даже жалеет своего подчиненного. В действительности все было не так. В душе Айткул Назарович не то чтобы злорадствовал, но был доволен, что все стало на свои места, и теперь есть повод новую ставку дать другому, менее достойному по понятиям коллектива. Директору повезло: он без проблем сбывал с рук этого недотепу. Старый учитель таких сложностей понять, конечно же, не мог, хотя проработал в школе несколько десятков лет. «Наверно, в самом дел я поступил недостойно, – обескураженно подумал он. – Сорвался перед комиссией, подвел директора…».

Возвращался домой по темной улице. Голова его была по-прежнему опущена, настроение подавленное. Под ногами чавкала слякоть. Судя по вечерней прохладе, по пронизывающему ветру, до морозов оставалось несколько дней. Дуримжан то и дело спотыкался, скользил, однажды чуть не упал и испачкал полу пальто в грязи. «Будь вы прокляты!» – выругался огорченно. Не понятно, кому это он: то ли в адрес слякоти и тьмы, то ли в адрес проверяющих, доставивших столько неприятностей. Он старался не думать об этом глупом заседании, но ничего не получалось: самодоволная лоснящаяся физиономия инспектора навязчиво стояла перед глазами.

«Будто я хуже других знаю, что такое лирика и как ее преподают в школе?!» – ворчал учитель. Еще лет пять назад в республиканской газете была напечатана его статья о методике изучения лирических произведений в старших классах. «Наверняка у этого критика ни одной статейки за душой, один гонор», – думал он, все еще злясь на трудный день, на скользкий путь во тьме.

С другой стороны, действительно, сам виноват: «не оспаривай глупца». Угораздило снизойти до этого… А ведь мог получить ставку методиста, прибавку к жалованию. Как об этом не думать, когда дома целая орава живет на его учительский заработок. Когда-то жена неплохо зарабатывала на стройке, но уже давно ей пришлось оставить работу и стать домохозяйкой. Ее руками и хлопотами держится большая семья. Старшая дочь поступила в техникум. Приходится каждый месяц выкраивать и отправлять ей в город двадцать-тридцать рублей.

Дуримжан наконец-то вошел в дом и заметил, что у семьи странное приподнятое настроение. Сверкает помытый пол, с кухни доносятся праздничные запахи. Весело кричит дочь семиклассница:

– Мама, я уже раскатала тесто. Как его порезать: квадратиками или уголками?

Малыши носились по комнатам с такими лицами, будто получили подарки. «Неужели в доме гости?» – подумал учитель, снимая ботинки. Хотелось побыть одному. Повесив одежду, он прошел в комнату. Кажется, никого нет. Наверно, домочадцы решили сегодня побаловать себя, иногда такое бывает в их семье.

Все еще мучимый навязчивыми мыслями Дуримжан присел на краешек дивана. В висках стучало, в затылке тупая боль.

– Что случилось? Опять нездоровиться? Вид у тебя неважнецкий, – сказала жена Хадиша, заглянув в гостиную по своим делам.

– Просто… Голова кружится, – вяло улыбнулся он, стараясь не испортить радостного настроения в семье.

– Прими лекарство!

– Пожалуй, приму!

Один из младших сыновей тут же принес его. Через минуту в двери показалась стриженая голова общего любимца, пятилетнего Марата. Он упрямился и не хотел переступать порог, пока один из старших не подтолкнул его сзади. Мальчик держал в руках что-то завернутое в бумагу, часто оглядывался.

– Иди же! Иди! – подбадривали сзади.

– Эй, что вы секретничаете с моим сыном, сказал Дуримжан улыбаясь: – Марат, Маратжанчик, иди ко мне.

Но ребенок растерянно топтался на месте, будто впервые увидел отца, что-то прятал за спиной и пятился назад.

Тут Хадиша не сдержалась, прыснула от смеха, и, забрав из-за спины сына сверток, протянула его мужу.

– Это от детей к твоему праднику, – сказала улыбаясь. – А мы-то понадеялись на Марата: поручили ему поздравить тебя и вручить подарок.

– Что за праздник? – искренне удивился Дуримжан и развернул сверток с белой сорочкой в целлофановом пакете. Он даже задумался на миг, вспоминая что-то.

– Оу, Хадиша, ради чего вы потратили деньги, разве у меня не хватает рубах?

Хадиша удивленно посмотрела на мужа.

– Совсем забыл, когда твой прадник? Ведь завтра день учителя!

– Да?! Вот так раз…

И, словно догадавшись о причинах рассеянности мужа, на свой лад понимая его легкое смущение, добавила улыбаясь:

– Носи на здоровье! Ничего, не голодаем. Это слишком маленький подарок для тебя.

Дуримжан вдруг начисто забыл все неурядицы последних дней, почувствовал себя самым счастливым человеком на земле.

– Спасибо… Спасибо… Спасибо! – повторял он, лаская глазами детей и жену, рано начавшую стареть в заботах о доме. «Забавно! – подумал, повеселев, когда остался один в комнате, чтобы отдохнуть перед праздничным ужином: – Завтра у них прадник!» почему-то мысль эта предназначалась проверяющим РайОНО и директору.

Было время, учителей в этот день не оставляли без внимания: профсоюз готовил подарки, директор – поздравительную речь. Сами по себе подарки – пустяк: одекалон, зеркальце, расчески в целлофановых мешочках – ведь денег у школы вечно не хватает, а учителей много. Но все это вручалось весело и непринужденно. Иногда они сбрасывались по пять, а то и по десять рублей, устраивали вечеринку у кого-нибудь в доме: собирались за дастарханом, угощались куырдаком, самсой, пили индийский чай со сливками, пропускали по рюмочке-другой и так проводили время. Женщины, чаще всего, не дотягивали до второго чая, разбегались по домам: их ждали семьи, вечерняя дойка, грудные дети и престарелые родственники. Мужская же половина засиживалась допоздна, а то и до утра – играли в карты. Дуримжан постоянно проигрывал и поэтому быстро терял интерес к картам, вместе с другими неазартными учителями следил за игрой или садился отдельным кругом за шахматы.

– Тебе телеграмма! – сказала Хадиша, мимоходом заглянув в комнату, протянула бланк. Дуримжан, счастливо улыбаясь, прочитал вслух:

«Ага, поздравляем Вас с праздником. От всего сердца желаем счастья и крепкого здоровья!».

Под текстом стояли имена трех бывших учеников.

Прочитав раза три подряд телеграмму, Дуримжан пробормотал: «Ау, айналайын, добрые мои ребята!» – аккуратно сложил бланк, сунул под подушку и закрыл глаза. Некоторое время в голове еще звучали теплые слова: «крепкого здоровья», «счастья», «от всего сердца»… Прошла минута, и он уже беззаботно дремал на старом мягком диванчике.