Читать книгу Хорнблауэр. Последняя встреча (сборник) - Сесил Форестер - Страница 4

Хорнблауэр лежал в гамаке, хотя уже давно рассвело. Он сумел перевернуться на другой бок, не проснувшись окончательно – умение спать в гамаке вернулось, хоть и не сразу, – и намеревался оставаться в полудреме как можно дольше. По крайней мере, мозг, затуманенный сном, не будет с таким напряжением прокручивать одни и те же тоскливые мысли, да и вечер наступит быстрее. Вчера выдался дурной день: попутный ветер, задувший к закату, домчал «Принцессу» обратно до блокадной эскадры и тут же вновь переменился на встречный.

На палубе заслышались топот и суета, затем к борту подошла шлюпка. Хорнблауэр скривился и приготовился вылезти из гамака. Он убеждал себя, что, скорее всего, это какой-нибудь пустяк, не имеющий к нему ни малейшего отношения, однако решимость оставаться в полудреме полностью испарилась.

Он еще сидел в гамаке, спустив ноги, когда вошел мичман. Хорнблауэр, уставившись на него осоловелыми глазами, отметил белые панталоны и башмаки с пряжками – видимо, чей-то протеже с флагмана. Мичман протягивал письмо, и Хорнблауэр проснулся окончательно. Он сломал печать.

Сим вам строго предписывается и указывается явиться в качестве свидетеля на заседание трибунала по обвинению капитана Джеймса Персиваля Мидоуса, офицеров и команды шлюпа Его Величества «Отчаянный» в потере сказанного шлюпа, происшедшей от посадки на мель в ночь на 19-е мая 1805 года. Заседание состоится в девять часов до полудня сегодня, мая 20-го дня 1805 года в капитанской каюте корабля Его Величества «Ирландия».

Генри Боуден, контр-адмирал, капитан флота

NB. Шлюпку за вами пришлют.

Хорнблауэр читал и перечитывал записку, не веря своим глазам. Наконец он вспомнил, что перед ним мичман, а значит – надо сохранять внешнюю невозмутимость.

– Очень хорошо, спасибо, – буркнул он.

Не успел мичман повернуться спиной, как Хорнблауэр выдвинул рундук и начал ломать голову, как разгладить вытертый почти до дыр парадный мундир.

Итак, «Отчаянный» потерпел крушение. Однако Мидоус жив, а значит, скорее всего, жертв либо вообще нет, либо они небольшие. Быстро же Мидоус выбросил «Отчаянный» на прибрежные камни. Сделать это было легче легкого, что первым мог подтвердить Хорнблауэр, два года избегавший подобной опасности.

Чтобы побриться, пришлось подтащить рундучок к люку, высунуть голову наружу и установить зеркальце на комингс. Хорнблауэру подумалось, что Мидоус при своем росте мог сделать то же самое и не вставая на дополнительную подпорку.

Подошел Бэдлстоун и заговорил. Хорнблауэр слушал, балансируя на рундуке; он еще не до конца приспособился к хаотическим движениям «Принцессы», что затрудняло бритье, для которого требовались обе руки: одной рукой держать бритву, другой растягивать кожу.

– Так значит, «Отчаянный» налетел на Черную скалу, – сказал Бэдлстоун.

– Я знал, что он на мели, но не знал, где.

– По-вашему, на дне морском – значит на мели? Он напоролся на камни в отлив, получил пробоину, наполнился водой, и в прилив его опрокинуло.

Удивительно, как быстро такие, как Бэдлстоун, узнают новости во всех мелочах.

– Жертвы есть? – спросил Хорнблауэр.

– Не слышал, – ответил Бэдлстоун.

Если бы утонул кто-нибудь из офицеров, об этом бы наверняка говорили. Значит, все живы, включая Буша. Хорнблауэр смог сосредоточиться на том, чтобы выбрить трудный участок в левом углу губ.

– Даете показания на трибунале? – спросил Бэдлстоун.

– Да. – Хорнблауэр не имел ни малейшего желания снабжать Бэдлстоуна дополнительным материалом для сплетен.

– Если ветер отойдет к западу, я отплыву без вас. Ваши вещи сгружу в Плимуте.

– Вы чрезвычайно любезны. – Хорнблауэр чуть было не дал выход чувствам, но вовремя себя одернул. Нет смысла браниться с плебеем, даже если оставить в стороне иные соображения. Он вытер лицо и бритву, затем встретил взгляд Бэдлстоуна.

– Не многие бы так сказали, – проговорил тот.

– Не многие нуждаются в завтраке, как я сейчас, – ответил Хорнблауэр.

В восемь часов подошла шлюпка, и Хорнблауэр в нее спустился; на боку у него висела дешевая шпага с бронзовой рукоятью, а единственный эполет на левом плече означал, что его еще не утвердили в звании капитана. Однако, когда он поднялся на борт «Ирландии» вслед за двумя капитанами с эполетами на обоих плечах (очевидно, тем предстояло заседать в судебной комиссии), его встретили всеми положенными почестями. На подветренной стороне шканцев прохаживались взад-вперед, о чем-то напряженно беседуя, Мидоус и Буш. Мичман, встретивший Хорнблауэра, сразу отвел его в сторону; это лишний раз подтверждало, что он вызван как свидетель-эксперт и, дабы сохранить беспристрастность суждений, не должен разговаривать с обвиняемыми.

Наконец пушечный выстрел возвестил, что началось заседание. Через двадцать пять минут Хорнблауэра вызвали в каюту, где за длинным столом сверкали позументом семь капитанов. С одной стороны сидели Мидоус, Буш, штурман Проуз и боцман Уайз. Горько и неловко было видеть тревогу на их лицах.

– Суд задаст вам несколько вопросов, капитан Хорнблауэр, – начал председательствующий. – Затем обвиняемые могут попросить вас дать разъяснения.

– Да, сэр, – ответил Хорнблауэр.

– Как я понимаю, вы передали командование шлюпом «Отчаянный» утром семнадцатого числа.

– Да, сэр.

– Состояние его материальной части было хорошим?

– В целом да, сэр. – Он должен был говорить правду.

– Это означает «хорошим» или «дурным»?

– Хорошим, сэр.

– Таблица компасных девиаций[2] была точна, насколько вы можете судить?

– Да, сэр. – Он не мог возводить на себя напраслину.

– Вам известно, что шлюп его величества «Отчаянный» в отлив налетел на камни у Черной скалы. Что вы можете сказать по этому поводу?

Хорнблауэр стиснул зубы.

– Такое могло случиться очень легко.

– Не соблаговолите ли изложить свое мнение более подробно, капитан?

Он мог бы сказать многое, но следовало очень тщательно выбирать слова. Не хотелось выглядеть хвастуном. Надо было должным образом подчеркнуть все навигационные опасности, но (памятуя, что он два года успешно их избегал) не выставить себя кем-то исключительным. Он хотел помочь обвиняемым, но и не перегнуть палку. Так или иначе, можно было сделать несколько замечаний, которые легко проверить по вахтенному журналу. Хорнблауэр упомянул устойчивый западный ветер, дувший в предыдущие несколько суток, и резкий норд-ост, поднявшийся в тот день. В таких условиях отлив мог быть непредсказуемо сильным, к тому же между скал почти наверняка возникли встречные течения, которые невозможно учесть, поскольку их направление зачастую меняется на расстоянии кабельтова. От Черной скалы на юго-восток отходит длинный риф; если не считать самой дальней его оконечности, буруны над ним видны лишь по низкой воде в сизигийный прилив[3], а лотом его не обнаружить. Кораблю, держащемуся близко к Гуле, немудрено было наскочить на этот риф.

– Спасибо, капитан, – сказал председатель, когда Хорнблауэр закончил. Затем глянул в сторону обвиняемых. – У вас есть вопросы?

Тон его ясно подразумевал, что в вопросах нет надобности, однако Мидоус вскочил. Он казался изможденным – может быть, впечатление усиливала одежда с чужого плеча, но глаза запали, щеки ввалились, а левая еще и подергивалась.

– Капитан, – спросил он, – ветер был северо-восточный, свежий?

– Да.

– Наиболее благоприятный для попытки французов выйти в Ла-Манш?

– Да.

– Где должен был находиться «Отчаянный» в таких условиях?

– Как можно ближе к Гуле.

Это был важный пункт, его и впрямь следовало подчеркнуть особо.

– Спасибо, капитан, – сказал Мидоус, садясь.

Хорнблауэр глянул на председателя, ожидая дозволения удалиться.

– Будьте добры ответить суду, капитан, – сказал председатель, – как долго вы командовали «Отчаянным» на блокадной службе?

– Чуть более двух лет, сэр.

На прямой вопрос можно было ответить только буквально.

– И какую часть времени вы находились вблизи Гуле? Довольно будет приблизительной оценки.

– Думаю, половину времени… может быть, треть.

Эти слова сводили на нет почти все, что Мидоус выиграл своим вопросом.

– Спасибо. Можете удалиться, капитан Хорнблауэр.

Теперь он мог глянуть на Буша и Мидоуса, но лишь мельком и не выказывая никаких чувств: всякое выражение сочувствия заставило бы судей усомниться в его непредвзятости. Хорнблауэр поклонился и вышел.