Читать книгу Джейн Эротика - Шарлотта Бронте - Страница 8

Весь январь, февраль и часть марта мы вынуждены были ограничиваться пребыванием в саду, обнесенном каменными стенами, за исключением того времени, когда полагалось ходить в церковь. Наша одежда не спасала от лютого холода, а поскольку сапог нам не полагалось, снег проникал в ботинки и таял. Руки без перчаток немели и опухали на морозе. Я помню болезненное раздражение, от которого я страдала каждый вечер, отогревая ноги возле огня, и мучения, которые мне причиняла необходимость каждое утро всовывать одеревеневшие, покрытые язвами пальцы в ботинки.

Скудость пищи не облегчала нашего положения. У подрастающих детей хороший аппетит, а того, чем нас кормили, едва бы хватило, чтобы утолить голод слабого умирающего. Недостаток еды приводил к тому, что изголодавшиеся старшие девушки отнимали еду у младших. Когда представлялась возможность, они, уговаривая или угрожая, заставляли отдавать им свою порцию. Много раз мне приходилось делить между двумя претендентками маленькую корочку черного хлеба, которую давали в пять часов. И, отдав третьей добрую половину своего кофе, я торопливо глотала остатки, стараясь скрыть слезы, вызванные голодом.

Воскресенья не приносили радости, особенно зимой. Нам приходилось идти пешком за две мили в церковь в Брокльбридже, где служил наш покровитель. Мы ежились от холода, едва выйдя за ворота, до церкви мы добирались совсем окоченев, а к концу службы мороз окончательно сковывал наши члены. Возвращаться ради обеда в школу было бы слишком далеко. Дорога, по которой мы шли с вечерней службы, шла по гребню холма и была открыта пронизывающему зимнему ветру, который дул с заснеженных вершин севера и резкими порывами стегал нас по лицу.

С каким нетерпением мы ждали возвращения домой, к пылающему очагу, обещавшему свет и тепло! Но младшим девочкам и это удовольствие было недоступно. Старшие мгновенно окружали в два ряда оба камина в классной комнате, а остальным оставалось жаться небольшими группками позади, стараясь согреть озябшие руки в складках передника.

Некоторое утешение ждало нас в пять часов, когда вместо половины от одного куска хлеба нам давали по целому куску, намазав его в качестве дополнительного угощения едва заметным слоем масла. Этого еженедельного послабления мы ждали с нетерпением от воскресенья к воскресенью.

Я еще не упомянула о посещениях мистера Брокльхерста. По правде говоря, мы не имели честь видеть этого джентльмена в течение почти всего моего первого месяца в школе. Наверное, он решил продлить время своего пребывания в доме своего друга викария. Как бы то ни было, его отсутствие было облегчением для меня. Не стоит и говорить, что у меня были причины с трепетом ожидать его возвращения, и вот этот день настал.

Однажды днем (шла третья неделя с тех пор, как я приехала в Ловуд) я сидела с доской в руках, задумавшись над примером на деление, как вдруг, в рассеянности подняв взгляд, заметила мужской силуэт, мелькнувший в окне. Что-то подсказало мне, кому принадлежит эта сухопарая фигура, и, когда ученицы и преподаватели резко поднялись с мест, мне не нужно было даже поднимать голову, чтобы определить, к кому обращено это приветствие. В комнате раздались долгие глухие шаги, и прямо за спиной мисс Темпл вырос тот самый человек, который мрачно взирал на меня с каминного коврика в Гейтсхеде.

У меня были свои причины бояться его появления. Слишком свежи были воспоминания о вероломных намеках, которые бросала миссис Рид, и непреклонном намерении мистера Брокльхерста просветить мисс Темпл и других учительниц относительно моих порочных наклонностей. Все это время я со страхом думала о том, что он полон решимости исполнить обещание, проинформировав всех о моем сомнительном прошлом и навеки заклеймив меня. И вот он здесь.

Мистер Брокльхерст стоял подле мисс Темпл и что-то шептал ей на ухо. Я не сомневалась, что он занимался разоблачением моих злодеяний, и в болезненном нетерпении ждала, что она обратит ко мне взгляд своих темных глаз с выражением ужаса и отвращения на лице. Я прислушалась, и, поскольку я сидела одной из первых в ряду учениц, мне удалось уловить большую часть того, что он говорил. Мои мрачные предчувствия немного рассеялись.

– Прачка сообщила мне, что некоторым девочкам переменили воротнички дважды за эту неделю. Это слишком. По правилам им полагается один воротничок.

– Позвольте мне объяснить, сэр, – произнесла в ответ мисс Темпл. – Агнес и Кэтрин Джонстон были приглашены на чашку чая к своим друзьям в Лоутон в прошлый четверг, и я распорядилась выдать им чистые воротнички соответственно случаю.

– Ну что ж, если это больше не повторится, я не имею ничего против. Но было еще одно обстоятельство, повергшее меня в недоумение. Просматривая счета, полученные от экономки, я обнаружил, что дважды за прошедшие две недели ученицы получили по дополнительной порции хлеба и сыра на завтрак. Как вы это объясните? Я заглянул в правила – там не упоминается о том, что у нас в школе предполагается второй завтрак. Кто является автором этого нововведения? И на каких основаниях?

– Должна сказать, что это было сделано по моему распоряжению, сэр, – отвечала мисс Темпл. – Завтрак был так плохо приготовлен, что ученицы не смогли его есть, и я не решилась подвергать их мукам голода до самого обеда.

– Мадам, позвольте мне возразить. Вам прекрасно известно, что привычка к попустительству и роскоши не входит в число добродетелей, которые должна взращивать наша школа. Мы намерены воспитать своих учениц мужественными, терпеливыми, способными на самоотречение. Небольшое препятствие в виде невкусного завтрака? Не беда! Им все равно следует его съесть.

Мистер Брокльхерст сделал паузу, очевидно, не в силах совладать с охватившим его негодованием. Мисс Темпл было опустила голову, когда он начал говорить; теперь же она смотрела прямо перед собой, ее лицо стало похоже на каменную маску. Мистер Брокльхерст, остановившись возле камина и заложив руки за спину, обозревал учениц школы. Внезапно его веки дрогнули, как будто что-то попало в глаз. Обернувшись, в возбуждении, которого сложно было ожидать от него, он резко произнес:

– Мисс Темпл! Мисс Темпл! Что здесь делает эта девочка – вот эта, с кудрявыми волосами? Только посмотрите, сударыня, рыжие волосы – и все покрыты завитушками? – Он ткнул тростью, которая дрожала в его руке, в сторону этого «ужасного существа».

– Ее зовут Джулия Северн, – очень тихо ответила мисс Темпл.

– Джулия Северн, сударыня! И почему она или кто бы то ни было еще, по-вашему, позволяет себе иметь вьющиеся волосы? Почему, не уважая законы этого дома, она дерзко заявляет о своей принадлежности ко всему мирскому? И где? Здесь, в этом благотворительном учреждении, основанном на принципах Священного Писания! Выставляет на всеобщее обозрение эту копну возмутительных кудряшек?

– Волосы Джулии вьются от природы, – еще тише возразила мисс Темпл.

– От природы?! Но мы не должны следовать природным законам. Я хочу, чтобы эти девочки были дочерями самой Добродетели, а они предаются излишествам! Я раз за разом напоминаю вам о том, что волосы должны быть зачесаны гладко, прилично. Мисс Темпл, этой девочке следует отрезать волосы. Завтра я пришлю парикмахера. Я вижу, что другие тоже не избежали этого искушения. Вот та, высокая, прикажите ей повернуться. Прикажите всему первому классу встать и повернуться лицом к стене.

Мисс Темпл провела платком по губам, как будто хотела изгладить всякий признак улыбки, невольно исказившей их, и отдала приказ.

Немного отклонившись назад на своей скамье, я могла видеть гримасы и недовольные взгляды, ставшие ответом на этот выпад. Я пожалела, что мистер Брокльхерст не видел их лиц, потому что в противном случае он, возможно, ощутил бы, что как ни подавлял он все внешнее, поверхностное, внутренний мир девочек был ему недоступен.

Несколько минут он внимательно разглядывал оборотную сторону этих живых «медалей», и затем вынес приговор, прозвучавший, как звон похоронного колокола: «Все эти пучки нужно состричь».

Мисс Темпл, казалось, хотела возразить.

– Мадам, – прервал он ее, – доброта Господа, которому я служу, выходит за пределы нашего разума. Мое призвание – искоренить в этих девочках всякий зов плоти и научить их одеваться скромно и добродетельно, а не вплетать ленты в косы или наряжаться в дорогие одежды.

Слова «зов плоти» отозвались во мне жгучей болью. Я старалась представить себе наказание, на которое обречет меня мистер Брокльхерст, если узнает о моем прошлом. К счастью, он отнюдь не был пророком.

– Каждая из этих молодых особ перед нами носит косы, которые, вероятно, были заплетены самим тщеславием. Повторюсь, вы должны их отрезать. Подумайте только, сколько времени было потрачено, сколько…

Речь мистера Брокльхерста была прервана приходом трех дам. Им следовало бы прийти немного раньше, чтобы услышать его проповедь относительно нарядов, потому что сами они были облачены в бархат, шелк и меха. На двух юных барышнях (миловидных девушках лет шестнадцати и семнадцати) красовались серые бобровые шапочки, украшенные страусовыми перьями, из-под которых струился поток светлых, искусно завитых волос. Старшая дама куталась в роскошную бархатную шаль, отделанную горностаем, и на лбу у нее были фальшивые локоны.

Мисс Темпл почтительно приветствовала вошедших дам, оказавшихся миссис и мисс Брокльхерст, и усадила их на почетные места. Очевидно, они прибыли со своим многоуважаемым супругом и родителем и все это время занимались скрупулезным осмотром верхних комнат, пока он разбирал счета с экономкой, допрашивал прачку и делал наставления директрисе. Теперь комментарии и упреки пришлось выслушать мисс Смит, которая отвечала за постельное белье и спальни, но у меня уже не было охоты слушать, потому что другие, более насущные проблемы отвлекли мое внимание.

Все это время, краем уха следя за разговором мистера Брокльхерста и мисс Темпл, я одновременно принимала меры к тому, чтобы остаться незамеченной. Я отодвинулась глубоко назад на скамье и, притворяясь занятой решением примера, старалась держать доску так, чтобы она закрывала мое лицо. Наверное, мне бы удалось избежать внимания мистера Брокльхерста, если бы доска предательским образом не выскользнула у меня из рук, ударившись об пол с ужасающим грохотом. Все взоры мгновенно обратились на меня. Наклонившись, чтобы подобрать две части расколовшейся доски, я приготовилась к худшему исходу. Он не заставил себя долго ждать.

– Беспечная девчонка! – воскликнул мистер Брокльхерст. – Это новая ученица, я полагаю. – И, не успела я перевести дыхание, как он продолжил: – У меня есть несколько замечаний на ее счет. Пусть та, что разбила доску, подойдет.

У меня не осталось сил, чтобы подняться. Я не могла пошевелиться. Две старшие девочки, сидевшие по обе стороны от меня, помогли мне встать и подтолкнули вперед, к грозному судье. Мисс Темпл мягко поставила меня прямо перед ним, и я расслышала ее ласковый шепот: «Не бойся, Джейн. Ты не нарочно, я видела, тебя не накажут». Эти добрые слова вонзились в мое сердце, как кинжал. «Через минуту она уже будет презирать меня за лицемерие», – подумала я. Внезапно меня охватила ярость, заставившая пульс забиться быстрее, – ярость против разных Ридов, Брокльхерстов и иже с ними. Я не Хелен Бернс. Я сопротивляюсь, когда меня бьют.

– Подайте стул, – сказал мистер Брокльхерст, указав на высокий табурет, с которого поднялась одна из старших учениц. Стул принесли.

– Поставьте на него девочку.

Кто-то поставил меня на табурет, я не помню, кто это сделал. Я была неспособна обращать внимание на детали. Я отметила только, что оказалась на уровне носа мистера Брокльхерста – он стоял в ярде от меня.

– Дамы, – произнес он, обращаясь к супруге и дочерям, – мисс Темпл, учительницы, дети. Хорошо ли вы видите эту девочку?

Конечно, хорошо! Я чувствовала, что их взгляды, как пропущенные через увеличительное стекло лучи, оставляют ожоги на моей коже.

– Этот печальный случай наводит на размышления. Я считаю своим долгом предупредить вас, что эта девочка – не смиренная овца в стаде Господа, а злоумышленник, проникнувший туда обманом. Вы должны быть начеку. Вы должны остерегаться пути, по которому пошла она, и, насколько это возможно, избегать ее общества. Не играть с ней в одни игры и не вступать в разговор. Учителя, вам следует следить за каждым ее шагом и тщательно взвешивать ее слова; наказывать ее тело, чтобы спасти душу. Потому что эта девочка – лгунья!

За этим последовала пауза длиной в десять минут, которых мне хватило, чтобы овладеть собой и увидеть, как вся женская половина семейства Брокльхерст достает носовые платки и наводит на меня свои лорнеты, при этом старшая дама непрерывно качала головой, а младшие шептали: «Какой кошмар!»

Мистер Брокльхерст приступил к финальной части своей речи.

– Все это стало мне известно благодаря ее покровительнице. Щедрость и доброта праведной и милосердной дамы, которая приняла девочку в свою семью, когда та осталась сиротой, и растила ее, как собственное дитя, была вознаграждена такой черной неблагодарностью, что достойная благодетельница вынуждена была оградить своих родных детей от присутствия этой девочки.

И, завершив свою блестящую проповедь, мистер Брокльхерст застегнул верхнюю пуговицу своего одеяния, сказал что-то своим дамам, поклонился мисс Темпл, и, наконец, все добродетельное семейство величаво прошествовало через всю комнату к выходу. В дверях мой строгий судия обернулся.

– Пусть стоит на стуле еще полчаса, – сказал он. – Никто не должен разговаривать с ней до конца дня.

Я так и осталась стоять, вознесенная на вершину своего гордого одиночества. Я, которой не хватало мужества выйти у всех на виду в центр комнаты, была выставлена на всеобщее обозрение на пьедестале бесчестья и позора. Нет в мире слов достаточно сильных, чтобы описать мои чувства в тот момент. Но когда я подумала, что сейчас задохнусь от стыда, мимо прошла Хелен Бернс и на мгновение подняла глаза на меня.

Какой вдохновенный свет сиял в этих глазах! Какое непередаваемое ощущение охватило меня, когда я заглянула в них! Какая сила наполнила все мое существо!

Хелен спросила что-то о своей работе у мисс Смит, получив нагоняй за незначительность вопроса, и вернулась на свое место, снова пройдя мимо меня и на этот раз одарив меня улыбкой. Эта восхитительная улыбка озарила ее необычное тонкое лицо, и мне показалось, что в глубоко запавших серых глазах ее я увидела отблеск ангельской доброты.