Читать книгу Почти англичане - Шарлотта Мендельсон - Страница 7

Кум-Эбби, как многие катастрофы, начался с нескольких искорок. В какой-то момент Марина забеспокоилась, что шансы на веселую молодость и сексуальный опыт тают с каждым днем. И дома, и в Илинге все думали, будто знают ее. «Что, если я хочу быть кем-то другим?» – временами размышляла она, возвращаясь под моросящим дождем из школы.

– Мне обязательно доучиваться в Илинге? – спросила Марина однажды после того, как какой-то незнакомец нажаловался на Урсулу за то, что та ела в метро.

– Ну… нет, необязательно, – ответила мама.

Идея внезапно показалась разумной. Престижная и знаменитая школа могла изменить Маринину жизнь. В семье бесповоротно решили, что она будет изучать медицину в Кембридже, но разве туда поступишь из захудалого Илинга с его темными, тесными лабораториями и подслеповатым учителем химии? Они заказали уйму рекламных буклетов лондонских школ, но остались разочарованы: учебные классы на фотографиях до обидного напоминали Илинг, а ученицы выглядели куда гламурнее. Может быть, выбрать государственную школу со смешанным обучением? Марина и рада была сэкономить бабушке деньги, но Рози ни в какую не хотела доверить правительству платить за образование внучки. К тому же Марина начала сомневаться, можно ли вообще познать настоящую жизнь в Лондоне, где в каждой кофейне и книжной лавке поджидают старушки со словами: «Ты ведь внучка Рози Фаркаш? Помнишь меня, дорогуша?»

И вот однажды вечером, когда Марина вместе с мамой и Ильди смотрела по телевизору «Одноклассниц», ей в голову пришла блестящая мысль: школа-пансион. Площадки для крикета, полуночные пирушки, готические своды. О да.

От грез о грядущем перерождении сердце забилось чаще. Марина может стать кем угодно: обычной пансионеркой или передовой богемной девицей с претензией на тонкий вкус. Она не сразу поняла, что после Илинга все женские школы покажутся душными и старомодными, а в тех, где привыкли к совместному обучению, ей будет попросту неуютно. Это значило, что у Марины Фаркаш, ученицы из школы для девочек, выросшей в исключительно женской семье, оставался единственный выход: почтенная частная школа для мальчиков, где девочек принимают в выпускной двухгодичный класс.

Снежный ком становился все больше, Марина едва за ним поспевала. В самом центре, как начинка драже, скрывался вопрос: знает ли, любит ли ее мама настолько, чтобы воспротивиться их разлуке? Ответ был очевиден. Лора ни во что не вмешивалась: листала проспекты, сопровождала Марину и бабушек на дни открытых дверей и ни разу не заявила протест.

Хорошо, решила Марина, если тебе все равно и ты рада от меня отделаться, я сама подам заявление. К тому же все остальные были в восторге. Старинные школы красивы, знамениты и превосходно оснащены – это, по сути, колледжи в миниатюре. Тем больше у нее шансов поступить в Кембридж. Миссис Добош, бабушкина подруга, призвала их со всеми брошюрами в свою квартиру на Мейда-Вейл, утопающую в белых коврах. Ей рассказали обо всем, что видели в дни открытых дверей: о лодочных сараях, монастырских галереях, дортуарах, «компутерных» комнатах, обсерваториях.

– Плавательные бас-сейны? – спросила миссис Добош.

– Крытые! – подтвердила Рози, которая согласилась бы плавать в чем угодно: в темных водах, в лесных озерах, заросших травой.

– Очень хорошо. И вы, конечно, видели Кум-Эбби, куда ходила моя внучатая племянница?

– Конечно! – ответила Рози, метнув на внучку яростный взгляд.

– Конечно.

И Марина подала заявление на экзамены. Деньги, похоже, никого не заботили. Снежный ком подпрыгнул на кочке и набрал скорость. Может, она никуда не пройдет, но теперь, когда все зашло так далеко, унывать было глупо.

Ее приняли во все четыре школы, куда она пыталась поступить. И хотя две из них, с самой неподдельной славой, предложили стипендию, а Кум-Эбби – лишь скромный грант, Марина решила, что именно этот пансион ей больше всего подходит. Другие, с их ледяными батареями, угрюмыми садовниками, огородами, яхтами, глиняными голубками и принудительными походами, не внушали уверенности. Кум-Эбби, напротив, являл собой идеальное сочетание впечатляющей старины, высоких учебных показателей и скромного статуса и к тому же располагался в Дорсете, неподалеку от Блэкмурской равнины; климат здоровый, согласились Маринины бабушки, и на поезде добраться несложно.

И если членов семьи беспокоили наркотики, ежедневная церковная служба или четырехкратный численный перевес мальчиков, то они ничего не сказали. Марину и саму терзали тревоги – как и любого на ее месте, – но касались они большей частью отвлеченных вопросов: не предвещают ли боли в спине остеопороз и окрепнет ли грудь к сентябрю, если достаточно часто купать ее в холодной воде? Вскоре из школы начали приходить пухлые гербовые конверты, и Марина, в промежутках между экзаменами на получение аттестата, вознаграждала себя тем, что зачитывала письма до дыр. Среди них было расписание церковных служб: заутрени и литургии для хора, в который она с радостью запишется, чтобы брать высокие ноты гимна Ave Verum композитора Бёрда (Уильяма, 1543–1623). Они всей семьей изучили миниатюрный план развалин аббатства, к которому примыкает школа: старые стены умело объединил с новыми зданиями архитектор из Клуба Кумских выпускников, имевший (предположила Маринина мама) друзей в Плановом департаменте. Бабушкин оптик после долгого обследования прописал Марине полупрозрачные контактные линзы, которые разрешалось носить по два часа в день. Она практиковалась каждый вечер, и, хотя от линз нещадно драло глаза, оно того стоило.

Пришел скарлатиновый вопросник, «Альманах» и свод правил, общих и дополнительных: для стипендиатов и тех, кого в Илинге называли старостами, а в Кум-Эбби – сэрами, даже девочек. У школьного казначея, полковника Перри, был за пять фунтов куплен свежий номер школьного журнала «Кумский вестник». Пришли упаковочные листы и список вещей, которые позволено взять с собой, – инженерные калькуляторы, ящички для сластей, сапоги для верховой езды («по желанию»), настольная лампа (вилка британского образца), стиральный мешок, 1 (одна) кружка – а также адреса одобренных магазинов, поставляющих шикарные фраки (для мальчиков), унылые блейзеры (для девочек) и шарфы школьных цветов (темно-синий и розовый). Пришел список книг и буклет с крикетными свитерами, камербандами и графинами Клуба Кумских выпускников, а на сладкое – точные размеры школьного сундука.

Марина в жизни ни о чем не мечтала так сильно, как о школьном сундуке. Ее любовь к двухкассетному магнитофону, даже к письменному столу не шла ни в какое сравнение с этой страстью. В тот вечер, когда бабушка отправилась за покупкой в город, Марина не могла уснуть от возбуждения, но в «Харродзе», единственном лондонском магазине с запасом готовых товаров, Рози выбрала черный ледерин с блестящими медными заклепками – чудовищное разочарование, которое ее внучка скрыла.

Впрочем, для утешения оставался «Реестр»: список преподавателей с указанием ученых степеней и родных университетов, от директора до смотрителя (Сельскохозяйственный институт Хенли, диплом по садоводству); и лучше того – список мальчиков: трехлетний запас первоклашек, подготовишек и пятиклассников с именами Квентин и Хью, а за ними – шестой, выпускной класс, куда принимали девочек; двести сорок три потенциальных друга для полуночных пирушек и загородных вечеринок, и среди них, несомненно, ее будущий муж. И совсем не важным казалось, что девочки допущены только в последний класс. Какая разница, думала Марина.

Конечно, новая жизнь потребует от нее перемен. Марина все лето пыталась наверстать недостаток шика. Она штудировала «Билли Бантера» и «Школьные годы Тома Брауна» как учебники. Она потрошила взятые у миссис Добош подшивки «Татлера» и «Харперс энд куин» (девиз: «Для тех, кто понимает»), обклеивая шкаф фотографиями: вальяжные мужчины с квадратными подбородками, изящно взъерошенные женщины посреди куропаточьих пустошей, бархатно-тафтяные картины шотландского Рождества. Она всей душой полюбила тартан. Где-то там, далеко, был мир, в котором люди отмечали вечера Бернса дикими плясками, стипль-чезом и терновым джином, а по ночам прятались в холодных величественных домах под автомобильными ковриками из меха опоссума, «как в бабушкином “Даймлере”».

О да! Пожалуйста! Да!

Это было оно – будущее. Марина пребывала на пике восторга и думала, что другой пик, еще выше этого, ждет впереди. Ей представлялись оживленные обеды с подругами из гостеприимных английских семей, вдохновляющие занятия в передовых викторианских лабораториях, симпатичные (в крайнем случае, как Гай Вайни) мальчики, сочиняющие в ее честь сонеты под историческими дубами. Скоро станет не важно, что она не умеет бегать с препятствиями, рисовать или петь, неуместно будет скромничать в душевой – ибо в новой школе она расцветет и найдет себя. И даже в тот ужасный день, когда Марина махала семье на прощание и, обмирая от боли и страха, следила, как вдали исчезают их шляпы, она не подозревала, насколько все окажется хуже.