Читать книгу Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда - Шенг Схейен - Страница 4

Истории, часто повторяемые, совсем не обязательно правдивы.

Одна из историй о Дягилеве связана с его крупной головой и тем, какую роль эта голова сыграла при его появлении на свет. Сергей Павлович Дягилев родился 19 марта 1872 года в деревне Селищи Новгородской губернии, неподалеку от казарм, в которых служил его отец.[11] Говорят, что его мать якобы умерла во время родов¹, но, если верить другим источникам, это случилось через несколько дней после родов². И проблема была не в поперечном предлежании или каких-либо иных осложнениях и даже не в плохом качестве родовспоможения – что было весьма распространено в российской глубинке XIX века, – а будто бы в гигантских размерах головы младенца Сергея³.

Об этом рассказывал сам Дягилев,[12] ту же историю приводят практически все его биографы и авторы воспоминаний о нем. Первый биограф Дягилева Арнольд Хаскелл пишет о непропорционально большой по сравнению с туловищем голове с крутым лбом выдающейся лепки. Также биографы часто сообщают, что Сергея всю жизнь мучило чувство вины за то, что его «необычайно крупная для младенца голова»⁴ стала причиной безвременной гибели его матери.

В действительности роды были не такими уж травматическими, и умерла Евгения Дягилева, урожденная Евреинова, лишь три месяца спустя после рождения младенца Сергея, голова которого, к счастью, была совершенно пропорциональна.[13] Павел Павлович писал своей матери, что через десять дней после родов его жена снова ходит и, по мнению врача, с ней все в порядке. Однако месяц спустя состояние ее ухудшилось, и она опять слегла. Вызвали другого врача, который поставил диагноз «воспаление кишечника». 5 мая Павел написал своей матери о том, что состояние его жены резко ухудшилось. Вероятно, Евгения стала жертвой так называемой «родильной горячки», осложнения, от которого до 1879 года умирала одна из пяти рожениц в Европе. Причиной его возникновения служила стрептококковая инфекция streptococcus pyogenes,[14] и высокая смертность объяснялась тем, что ее разносчиком выступал сам медицинский персонал: акушерки и врачи. Уже в середине 60-х годов XIX века венгерский врач Игнац Земмельвейс установил, что смертность в результате родильной горячки значительно сокращается, если акушерки и врачи перед осмотром женщины и манипуляциями по родовспоможению тщательно моют руки. К сожалению, эти сведения в 1872 году, видимо, еще не достигли Новгородской губернии.[15]

Когда отец Сергея Павел Павлович потерял жену, ему было всего двадцать пять лет. Павел был офицером-кавалергардом; к моменту появления на свет Сергея он уже дослужился до полковника, а в дальнейшем и до генерал-майора⁵. Дягилевы принадлежали к помещичьему сословию и были достаточно обеспеченной семьей, будучи владельцами нескольких винокуренных заводов у подножия Урала в окрестностях Перми. Во второй половине XIX века положение русского помещичества было сильно подорвано, и Дягилевы не составили исключения. Капитализм, медленно, но верно перекочевывающий с Запада, расшатывал сложившиеся устои, способствовал формированию нового среднего класса, он ускорял развитие, в частности, производства, а также влиял на процесс обогащения либо обнищания целых слоев населения. Отмена в 1861 году крепостного права тяжело отразилась на положении поместного дворянства – многие семьи едва сводили концы с концами.

Судьба Дягилевых была тесно связана с модернизацией русского общества в начале 60-х годов. Благосостояние семьи основывалось на производстве водки и прочих дистиллятов на заводе в Бикбарде, поместном владении, приобретенном семейством в 1810 году.[16] Производство водки государство отдало на откуп плативших ему дань региональных монополий. Такой монополией в Перми и ее окрестностях обладали Дягилевы, и это составляло основу их благоденствия.

В первой половине XIX века положение Дягилевых в Перми и ее окрестностях росло и укреплялось, они стали одной из богатейших и наиболее влиятельных семей в губернии. Постоянный доход, получаемый от винокурен, давал им возможность интеллектуального роста и укрепления своего авторитета в обществе, и со временем Дягилевы обратили свои взоры на Петербург, этот эпицентр общественной жизни царской России, где было доступно практически всё: власть, высшее образование, искусство, развлечения и комфорт – никакого сравнения с забытым богом Уралом.

Испытанным способом застолбить себе место в столичной иерархии было поступление на службу в царскую армию. Так Дягилевы, подобно очень многим другим семьям из провинции, завоевали себе положение в быстро развивающейся столице. Род Дягилевых своими успехами был обязан в первую очередь дедушке Сергея Павлу Дмитриевичу. Он первым в семье сделал карьеру военного, отличился на полях сражений в разных войнах и в конце концов получил высокий пост в Министерстве финансов. После увольнения со службы он возвратился в Пермь, перестроил и расширил водочный завод в Бикбарде. В 1851 году он приобрел вторую винокурню в селе Николаевском⁶ и велел возвести там большую церковь. Некоторые из его детей, в том числе отец Сергея, остались в Петербурге. У семьи был особняк в столице, на роскошной Фурштатской улице. Бабка Дягилева, которая терпеть не могла провинциальную жизнь, жила там еще много лет после того, как ее муж возвратился в Пермь. В Перми Павел Дмитриевич занялся религиозной и культурной благотворительностью, он возглавил строительство Камско-Березовского монастыря в нескольких десятках километров от города и был вторым по значению спонсором при закладке в Перми оперного театра⁷.

Дед Сергея пользовался репутацией очень верующего человека. О его религиозности рассказывают разные фантастические истории, большинство из которых не заслуживает доверия, как, например, тот случай, когда однажды, в пылу религиозного экстаза, он якобы проглотил несколько деревянных крестов.[17] Как бы то ни было, но дед Дягилева безусловно был блестящим, энергичным, предприимчивым и очень ярким человеком, во многих отношениях опередившим свое время. Когда в 1861 году было отменено крепостное право, Павел Дмитриевич «в честь освобождения крестьян» инициировал строительство Воскресенской церкви в центре города⁸. Впрочем, у самих Дягилевых крепостных не было, чем отчасти, возможно, объясняется их радость по поводу реформы. Через два года Александр II либерализовал также систему монополий на водку, ввел водочные акцизы и стал поощрять частную инициативу. Последнее было встречено, пожалуй, с несколько меньшим энтузиазмом.[18] Но в 60-е годы особых проблем у Павла Дмитриевича еще не было, несмотря на то, что постепенно у него стали появляться конкуренты, нацелившие свои взоры на выгодный водочный рынок.

Его собственный успех в жизни был закреплен также тем, что некоторые из его детей вступили в брак с потомками богатых петербургских фамилий. Его дочерям в этом отношении повезло даже больше, чем его сыновьям, поскольку за каждой он отдавал щедрое приданое в 25 тысяч рублей. Две его дочери, Анна и Юлия, вышли за очень высокопоставленных людей, которые в будущем стали один сенатором, а другой министром. В начале 70-х годов почти все его дети жили в лучших районах Санкт-Петербурга и приобрели благодаря чиновничьей карьере либо службе в армии прочное место в высших эшелонах царского общества.[19] Дягилевы, исконные помещики из Сибири или с Урала, похоже, оптимальным образом воспользовались общественными преобразованиями XIX века, обеспечив себе будущее, сулившее им цивилизованную жизнь в обществе, статус и богатство.

Отец Сергея в каком-то смысле продолжал семейные традиции. Во время службы в армии он превзошел чином отца, но в деловой сфере его успехи были куда скромнее. Павел Павлович был романтиком и гедонистом и точно так же, как его отец и сын, – большим знатоком музыки и музыкантом-любителем. В молодости он женился на будущей матери Сергея и продолжал жить вполне беззаботно, считая, что заводы в Перми всегда будут его обеспечивать. Он постоянно влезал в крупные долги, не задумываясь о том, как будет их отдавать.

Незадолго до рождения Сергея сестра Павла Мария Корибут-Кубитович овдовела и переехала к брату вместе со своими тремя детьми, Юрием, Павлом и Натальей. Когда у Павла Павловича умерла жена, ситуация еще больше осложнилась. На его попечении теперь находились четверо детей и сестра, и не было никаких надежд, что он сможет сам зарабатывать деньги. Но в человеческом отношении стало намного легче. Брат и сестра, оба овдовевшие, поддерживали друг друга и твердо решили не расставаться. Когда Павел страдал бессонницей, что случалось довольно часто в первое время после утраты, он совершал с сестрой длительные ночные прогулки по набережным Петербурга, обдуваемым ледяным ветром⁹. Кроме того, Марии можно было доверить воспитание и материнскую заботу о Сергее. С той поры берет начало дружба Сергея с его двоюродным братом Павлом (Павкой) Корибутом, который уже никогда не оставлял Дягилева и был единственным среди его родственников, кто присутствовал на его похоронах. Отец Дягилева получил квартиру в Петербурге в офицерской казарме на Шпалерной улице, и там всегда оставалась его сестра с двумя детьми, если ему надо было уезжать по делам армии. Шпалерная находилась в новом, дорогом и престижном районе Петербурга, где проживала элита буржуазного сословия. Его старшая сестра жила неподалеку на Фурштатской улице, в двух шагах от их родового особняка.

Анна, или, как ее все называли, Нона, была на одиннадцать лет старше Павла и представляла собой в России своего рода знаменитость – она долгие годы боролась за права женщин и заботилась о бедных. Типичная представительница поколения шестидесятников, она была человеком либеральных взглядов, при этом пореформенно настроенная и социально активная. Замужем она была за Владимиром Философовым, генеральным прокурором Военного суда, членом Императорского совета, и считалась доверенным лицом у царя Александра II. Самой большой ее заслугой было то, что ее стараниями женщины в Петербурге с 1870 года получили право на высшее образование, а через несколько лет были даже созданы специальные высшие женские курсы. Похоже, что отчасти личные качества Анны Философовой, а именно редкое сочетание гордости, присущей высшим классам общества, с либеральной прогрессивностью, проявились и в других членах семьи, хотя, конечно, об особой эмоциональной связи между старшей сестрой и всеми остальными детьми в семье, среди которых был и будущий отец Дягилева, говорить не приходится.

Но какими бы ни были нюансы взаимоотношений, Павел вряд ли чувствовал себя одиноким в Петербурге: с ним в одном доме жила его сестра Мария, а сестра Анна – буквально за углом. В воспоминаниях его второй жены Павел предстает человеком веселым, энергичным, беззаботным и никогда не унывающим, привязанным к домашнему очагу. Похоже, он не слишком сосредоточивался на деньгах, ведь у семьи был большой дом в Перми и поместье в Бикбарде с винокурнями, продолжавшими приносить доход. Философовы, родственники Дягилевых, также были весьма состоятельной семьей.

Прожив несколько лет в столице, Дягилевы и Философовы сильно оторвались от своих пермских провинциальных корней и стали настоящими петербуржцами. Как и многие другие представители поместного дворянства, перебравшиеся в столицу, они стали вести образ жизни, близкий к буржуазному. Их старые патриархальные привычки отчасти уступили место профессионализму и буржуазному самораскрытию. Внутренние интересы семей концентрировались на искусстве, образовании и путешествиях, что считалось первостепенным для развития кругозора, повышения социального статуса и качества жизни. Именно такие люди, как Дягилевы, небольшая, но быстро растущая группа городских купцов и промышленников, с одной стороны, и эмансипированное дворянство – с другой, были движущей силой того культурного подъема, который России предстояло пережить на рубеже веков и который отразился на всей европейской культуре в целом.

Спустя несколько месяцев после смерти жены Павел Дягилев снова стал участвовать в жизни общества. Его регулярно направляли в места расположения войск вдоль Варшавской железной дороги. Однажды в поезде он познакомился с семьей Панаевых из Петергофа, пригорода, расположенного в нескольких километрах от Петербурга и знаменитого своим дворцовым ансамблем. Своих троих детей родители нарекли Ахиллесом, Платоном и Еленой. Панаевы приглашали Павла Дягилева на балы, которые они устраивали, а потом он и просто стал бывать у них дома. Молодых людей у Панаевых принимали неохотно, поскольку мрачноватый хозяин дома очень хорошо понимал, что все они – лишь «искатели богатых невест». Но, как писала Елена:

«Дягилев стал рассказывать анекдоты, его окружили, поднялся смех. Потом он сел за пианино и запел цыганские и русские песни. Валерьян Александрович всегда очень любил их […] Он разошелся, потребовал какую-то арию, в которой певец взял верхнее «ut»[20] […] Таким образом Павел Павлович совершил бессознательно неожиданную и трудную победу, благодаря своему тенору и своей веселости»¹⁰.

Павла стали приглашать на вокальные вечера. Через некоторое время ему предложили участвовать в постановке небольшой оперы, одну из ролей в которой должна была сыграть Елена. В доме Панаевых Павла Дягилева выделили и решили помочь зарождавшейся любви.

Начались совместные репетиции, спевки и инсценировки, и уже через несколько месяцев было объявлено о помолвке. Получив от Павла предложение, Елена была счастлива и согласилась, но в качестве условия оговорила вначале познакомить ее с Сережей Дягилевым, которому на тот момент было около трех лет. Через двенадцать лет она написала об этом так:

«Как я помню маленького Сережу двенадцать лет назад […] Я хотела непременно увидать тебя перед свадьбой. Ты был для меня почти вопросом жизни и смерти, так как я решила втайне, что, несмотря на любовь мою к твоему отцу, я не выйду за него, если не почувствую, что могу горячо любить и тебя […] По мере приближения к Романщине, мной постепенно овладевало мучительное волнение, которое дошло до невыносимого, когда мы стали подъезжать к дому. Конечно, конечно, я никогда в жизни не забуду этих минут. Издали я увидала, что на крыльце стоят, ждут нас. Мы подкатили […] Тут стояла Мариша и держала на руках ребенка в ярко-синем платье с матросским воротником, украшенном золотыми якорями. Это был ты – ты маленький, беспомощный мальчуган, который держал мою судьбу в своих ручонках.

Я проговорила только: «Это Сережа…» – и с трепетом, со страхом протянула тебе руки. Вдруг совершилось чудо […] Я тогда приняла это за чудо, за ответ Бога на мои мучительные вопросы к Нему, и теперь думаю все так же. Это было чудо.

Не остановившись ни секунды перед совершенно не знакомым тебе лицом, ты протянул ко мне свои ручки, потянулся весь ко мне, и когда я, пораженная, приняла тебя от Мариши, ты обнял шею мою обеими ручками крепко, крепко, и головку свою прижал к моей щеке.

С этой минуты ты сделался моим. Я отдала тебе свое первое материнское чувство»¹¹.

Свадьба состоялась 14 октября 1874 года. На ней присутствовало больше двухсот гостей, включая весь кавалергардский полк Павла. После свадьбы молодая семья, в лице Павла, Елены и Сергея, поселилась в Санкт-Петербурге, в казарме гвардейской кавалерии на Галерной улице. Мария со своими детьми переехала на квартиру, расположенную менее чем в нескольких сотнях метров на углу Фурштатской и Воскресенской улиц, после чего обе семьи продолжали тесно общаться и виделись каждый день¹².

Елена Дягилева окружила своих троих детей заботой и любовью (через девять месяцев после свадьбы появился второй сын, Валентин, а еще через три года – третий, Юрий). Ничто не говорит о том, что она каким-то образом выделяла своих родных детей за счет Сергея. Похоже, даже напротив, первенец Павла всегда был ее любимцем. Елена привила всем детям большую любовь и уважение к искусству. Ее мемуары не свидетельствуют о том, что она была тонким знатоком искусства, но дают уникальную возможность почувствовать обстановку, в которой рос Дягилев. Сама Елена предстает на этих страницах женщиной мечтательной, добросердечной, любящей, с большим почтением относящейся к интеллектуальным авторитетам. Ее наиболее характерная черта – это, пожалуй, поразительный оптимизм: любые неудачи она отметала, либо напрочь забывала о них, либо просто их не замечала. Но какой бы сильной она ни казалась, в отношениях с жизнью она была натурой скорее романтической, полной идеализма, с поэтическими струнками и горячим сердцем. Она отличалась полным непониманием всего того, что связано с предпринимательством и материализмом. Именно эта черта в большой степени роднила ее с мужем.

Елена Валерьяновна Дягилева

Впрочем, это не означало, что она не была строгой и не предъявляла к детям высоких требований. По мнению Вальтера (или Валечки) Нувеля, близкого друга Дягилева в более поздние годы, именно ей Сергей был обязан своей исключительной силой воли, что составляло его наиболее выдающуюся черту: «Он мне часто говорил, что его мать (иначе он ее и не называл) приучила его никогда не пользоваться словами: я не могу. “Эту фразу ты должен забыть, – говорила она ему, – когда хотят – всегда могут”¹³».

Сергей Дягилев с мачехой

В своих мемуарах Елена Дягилева описала первое Рождество, которое обе семьи отмечали вместе:

«Мне хотелось непременно, чтобы Сережа не подозревал даже приготовлений к ёлке, и это отлично удалось. Ему сказали, что в гостиной открыты форточки и потому туда нельзя ходить. Когда же свечи были зажжены, двери открыли и Сережа вошел в гостиную, я забежала вперед, чтобы видеть его вход и проследить за первым его впечатлением. Как сейчас вижу его фигурку в синем костюмчике, со штанишками по колено, в коротеньких носочках, в туфельках, с выпяченным вперед животиком и заложенными за спину ручками. В такой позе он остановился почти на самом пороге, серьезно оглянул сверкающую огнями ёлку, бросил быстрый взгляд на игрушки, расставленные кругом нее, и спокойно произнес: “Недурно”»¹⁴.

Павлу Дягилеву приходилось теперь содержать большую семью с тремя своими детьми и взять на себя, по крайней мере отчасти, заботы о сестре Марии и ее трех детях. Зиму Дягилевы проводили в Санкт-Петербурге или за границей, а на лето уезжали в свое семейное поместье в Бикбарде, находившееся от Перми более чем в трехстах километрах. Там собирались вместе все родственники (порой более пятидесяти человек), музицировали, разыгрывали любительские спектакли, читали стихи, ели и пили.

Дягилевы жили примерно похоже и в Петербурге, и в Бикбарде, то есть на широкую ногу: они ездили в длительные поездки, содержали слуг (по меньшей мере гувернантку, няню, кухарку и лакея), а также имели под рукой немного странного домашнего доктора, в обязанности которого входило следить за здоровьем Сергея. Елена считала, что этот врач обладает «даром говорить правду, не запугивая».

«С первого же раза, как мы обратились к нему по поводу какого-то пустяшного заболевания Сережи, он предупредил меня, что этого ребенка нужно вести осторожно, особенно до семи лет […] Эмилий Федорович советовал мне задерживать развитие, так как рассказы мои о Сережиной пытливости и наблюдательности не нравились ему. Когда же я на это спрашивала, что же мне делать, он говорил: “Просто не отвечайте на его вопросы […]Прибегайте к способу отмалчиванья […] Это гораздо лучше, чем сочинять что-нибудь или путаться в объяснениях”»¹⁵.

Однако расходы на содержание врача и прислуги, а также на поездки и праздники просто невозможно было компенсировать за счет средств, которые Павел получал от винокуренных заводов. В армии почти ничего не платили. Елена пишет, что за всю свою службу в армии Павел лишь раз получил жалованье в размере трех рублей. Благодаря своим связям он, разумеется, мог рассчитывать на чиновничью карьеру, но вначале этого не хотел. Он любил повторять, что за карьерой гоняются одни лишь немцы.

Финансовые проблемы Дягилевых стали усугубляться с 1878 года, в итоге это заставило семью вернуться назад в Пермь, подальше от требовательного и чересчур дорогого Петербурга. Конкретные причины наслоившихся финансовых неурядиц ясны не полностью. В конце 70-х годов дед Павел Дмитриевич попал в серьезные финансовые затруднения, поскольку делал щедрые пожертвования на благотворительность, а доходы от винокуренных заводов резко снизились. Прибыльность заводов подрывали также конкуренты из другого крупного уральского города – Екатеринбурга. В 1878 году Павел Дягилев сделал попытку объявить себя несостоятельным и таким образом уйти от долгов, но суд отказался подтвердить его банкротство¹⁶.

В результате осложнений в Перми у Павла Павловича возникли также проблемы с его кредиторами в Петербурге. Было принято решение уехать из Петербурга и снова поселиться в Перми, поскольку жизнь в столице и вращение в столичном обществе стали слишком дороги. Несомненно, приняли во внимание и соображение о том, что большим кланом прожить дешевле. Возможно, надеялись также, что теперь, когда отец Павла состарился и уже не в состоянии правильно реагировать на новую ситуацию на рынке, Павел начнет более внимательно следить за делами чахнущего семейного предприятия. Впрочем, отъезд несколько раз откладывался. Первый раз из-за рождения третьего сына, Юрия, затем из-за трудностей получения официального назначения на военную службу в Пермь. Но когда наконец все устроилось (Павел получил чин в пехотном полку в Перми, что означало ужасное понижение), настало время сделать решительный шаг.

Летом 1879 года для Павла Дягилева еще раз блеснул луч надежды. Его шурина Петра Паренсова неожиданно назначили русским военным министром в Болгарию. Возникла мысль, что он может взять с собой Павла в качестве начальника гвардейской кавалерии. В ожидании этого предложения Павел еще раз обратился к своим кредиторам с просьбой предоставить ему отсрочку платежей. Но когда Паренсов не выполнил своих обещаний и все надежды рухнули, семье не осталось ничего иного, как отправиться в далекий, угрюмый край у подножия Урала¹⁷.

С 1879 года Дягилевы снова обосновались в Перми и стали считать заблуждением свое стремление закрепиться и пустить корни в Петербурге.