Читать книгу Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда - Шенг Схейен - Страница 5

«Солнце Европы восходит в Перми», – любят повторять жители этого города, расположенного на самой восточной окраине Европейского континента. Пермь была административным центром территории, по площади примерно равной двум Голландиям, но население ее было незначительным. Город имел всего несколько улиц с каменными домами в стиле неоклассицизма – с помощью таких фасадов Екатерина II старалась придать более презентабельный вид крупным губернским городам. Промышленность была развита слабо, нефть, благодаря которой город сегодня живет относительно благополучно, еще не была найдена.

Основой экономики этих «ворот в Сибирь» служили транспорт и торговля. Одним из перевозимых товаров служили заключенные. Практически любой заключенный, отправляемый через просторы Российской империи в Сибирь, проходил через городские ворота Перми. Бабушка Дягилева часто говорила о Перми так: «Кроме арестантов в кандалах тут никого не видно»¹. Больший контраст с кипучим, стремительно меняющимся Петербургом даже трудно себе представить.

Путешествие из столицы в Пермь (1400 км по прямой, то есть расстояние примерно как от Амстердама до Неаполя) длилось несколько дней. На поезде можно было добраться лишь до Нижнего Новгорода, находящегося примерно в пятистах километрах от Москвы. Дальше надо было плыть пароходом по Волге и Каме до Перми. По словам двоюродного брата Дягилева Павла Корибута, несколько раз проехавшего вместе с Дягилевым по этому маршруту, дорога каждый раз превращалась в восхитительное волнующее приключение. «Дягилев на всю жизнь запомнил величественные берега рек, холмы, леса, поля, пашни, провинциальные городишки и старинные города Нижний и Казань»². Так с ранних лет Дягилев привыкал к длинным поездкам.

Столовая Дягилевых в Перми

О том, что они не всегда были в радость для семилетнего Сережи, мы можем узнать, ознакомившись с первым из его сохранившихся письменных документов. Это письмо он написал своему отцу в том же 1879 году во время их гораздо более короткой поездки в Курск, где жили родственники его матери:

«Дорогой папа, здоров ли ты, мама была всегда весела и довольна, я был пайка и потому она еще более была весела. В Курске уже соловьи поют. Мне было так скучно что я не вытерпел и заплакал в вагоне. Целую тебя крепко крепко и поцелуй за меня всех твоих родных. Сережа Дягилев»³.

В Перми семья Павла заняла старый дом на Сибирской улице, где до этого жил дед Дягилевых. Сергей переболел скарлатиной и дифтерией. Единственный врач жил почти за сто километров, но он приезжал и лечил Сережу. Вскоре Павел вновь отбыл в Петербург для дальнейших переговоров со своими кредиторами.

Положение в обществе, которое занимали Дягилевы в Перми, было несопоставимо с положением семьи в Петербурге. Здесь они жили как короли, несмотря на все их финансовые проблемы. Дворянство в городе было немногочисленным, городская элита (если можно ее так назвать) состояла преимущественно из купцов. Старый дом стал семейной штаб-квартирой. Он был расположен на центральном проспекте города, по которому водили заключенных. По дороге в ссылку и декабристы, и Достоевский проходили, гремя цепями, мимо дома Дягилевых. В этом доме было ровно двадцать комнат.[21] Из прислуги постоянно проживали лишь гувернантка и няня Дуня. Для детей оборудовали специальную классную комнату.

Семья старалась возобновить в Перми жизнь, заполненную музыкой, похожую на ту, что она вела в Петербурге. Живя в столице, Елена и Павел устраивали по четвергам раз в две недели музыкальные вечера. Душой этих «четвергов» была сестра Елены Александра (по прозвищу Татуся) Панаева-Карцева, прославленная певица, часто выступавшая во Франции и Италии. Среди почитателей ее таланта был Петр Ильич Чайковский, он посвятил ей цикл романсов (опус 47).[22] Татуся была замужем за племянником композитора, таким образом, Дягилевы и Чайковские породнились. Дягилевы всегда называли Чайковского «дядя Петя». Позже Дягилев любил рассказывать в своем кругу, как он несколько раз бывал в поместье Чайковского в Клину⁴. В воспоминаниях Елены об этих поездках ничего не сказано, но наверняка известно, что Дягилев был хорошо знаком с двумя младшими братьями Чайковского, близнецами Модестом и Анатолием.[23]

Также Дягилев сообщает, что в детстве он несколько раз видел Мусоргского, – тот принимал постоянное участие в «четвергах».[24] Мусоргского при жизни практически никто не воспринимал всерьез как композитора, в том числе и Дягилевы. С. П. Дягилев писал:

«В детстве тетушка моя, чудная певица А. В. Панаева-Карцева, правнучка идеалиста В. И. Панаева, приказывала: “Сегодня я пою, не забудьте послать за Мусоргским” – он ей аккомпанировал, конечно, не свою музыку, и получал за это 25 рублей в вечер. Это “не забудьте послать за Мусоргским” осталось у меня в ушах на всю жизнь»⁵.

И пускай Дягилевым не хватило прогрессивности и дальновидности, чтобы понять талант Мусоргского, нельзя не признать, что в их доме в Санкт-Петербурге страстно любили музыку и серьезно ею занимались. Они ставили сцены из опер Чайковского («Опричник»), Глинки («Жизнь за царя»), Гуно («Фауст»), хорошо знали Вагнера⁶. Все это может показаться не особенно примечательным, однако достижения Дягилевых на поприще искусства, несомненно любительского характера, предстают совершенно в ином свете, если мы вспомним, что профессиональная музыкальная культура в России в то время была еще мало развита. Трудно было отыскать партитуры, приходилось самостоятельно переписывать и аранжировать партии. Кроме того, Дягилевы часто брались за новый, необычный репертуар, мало кем исполняемый. Постановка «Опричника» у Дягилевых состоялась через два года после премьеры оперы, «Фауст» в их доме впервые прозвучал на французском языке (премьера на русском прошла за два года до этого в Мариинском императорском оперном театре).[25] Гуно и Чайковский всю жизнь оставались любимыми композиторами Дягилева.[26]

В Перми Дягилевы попытались вдохнуть новую жизнь в угасающие музыкальные вечера Дворянского собрания, как бы возрождая петербургские «четверги». Дядя Дягилева, Иван, известный виолончелист, был назначен руководителем небольшого оркестра, хормейстером стал Эдуард Эдуардович Деннемарк, по происхождению немец. Домашний учитель Дягилевых, он преподавал немецкий в мужской гимназии.

Юрий, Сергей и Валентин Дягилевы

Как и в Петербурге, исполнялось очень много оперных арий, в основном по-итальянски (Верди) и по-русски (обычно Чайковский и Глинка). Практически все авторы воспоминаний указывают, что отец Дягилева был горячим поклонником Глинки и знал наизусть целиком всю оперу «Руслан и Людмила». По словам одноклассника Дягилева, «дом Дягилевых был одним из самых блестящих и культурных в Перми. Это были настоящие пермские Афины»⁷.

Дягилев в гимназической форме

Сергей с ранних лет учился игре на фортепиано и занимался вокалом, проявляя выдающиеся способности к музыке. Он также пробовал себя в композиции. Его первым серьезным опытом сочинения был романс в подражание Глинке «Ты помнишь ли, Мария?», который пятнадцатилетний мальчик написал по случаю годовщины свадьбы своих родителей. Каллиграфически переписанную партитуру этого романса мать Дягилева сберегла, благодаря чему она сохранилась, единственная из всего написанного Дягилевым-композитором.

Увлечение искусством играло большую роль в жизни Дягилевых, как и в жизни многих других семейств дворянского сословия. В косном царистском обществе участие в политике и в других формах общественной жизни было под запретом или строго регламентировано. Занятия искусствами служили способом заявить о себе в обществе (а порой и в политике), раскрепоститься, а также давали семьям возможность занять свою нишу в обществе, не расшатывая при этом его устоев. В России, где образованные люди жили порой достаточно изолированно друг от друга из-за больших расстояний и затяжных зим, искусство служило важным источником развлечения в повседневной жизни.

Мемуары, в которых описывается жизнь семьи в Бикбарде, а также письма из Бикбарды в Пермь воссоздают теплую творческую атмосферу долгих летних дней в селении у подножия Урала. В Бикбарде находились завод, один каменный и несколько деревянных домов, принадлежавших семейству, среди которых знаменитый дом с верандой, который подробно описывает Елена Дягилева:

«Никогда и нигде, кроме своего воображения, я не видела такого балкона, как бикбардинский. Настоящие террасы, сооруженные из земли и камня, на которых разбиваются цветники, устраиваются фонтаны […] Наш же балкон был обыкновенный: российский, деревянный, с колоннами, под крышей; тянулся вдоль всего южного фасада одноэтажного деревянного дома и даже дальше фасада, так как кончался большой ротондой, целиком выступавшей за угол дома и за решетку сада на дорогу, идущую вдоль оврага. За оврагом – завод, деревня и безбрежная, как море, лесная даль. На ротонде пили обыкновенно вечерний чай, смотрели на закат солнца […] Часть балкона, с противоположного от ротонды конца, служила летом столовой, и в ней свободно садилось за стол до пятидесяти человек»⁸.

К востоку простиралось озеро в несколько квадратных километров, куда дети ходили летом купаться. Оно находилось у подножия холма, с которого можно было обозреть всю окрестность. Очень в дягилевском духе его называли Парнасом. Семья построила в селе церковь, которую во времена социализма переделали в кинотеатр, а при капитализме – в дискотеку, сейчас она служит лишь гнездовьем для ворон.

Отец Сергея приезжал всего на несколько недель в разгар лета. Иногда дети ходили на прогулки без матери, только с няней и с домашним учителем. Бабушка и дядя Ваня (Иван Дягилев) жили в Бикбарде постоянно. Сергей часто писал из Бикбарды своим родителям в Пермь:

«Милая мама, я напишу тебе как я провел вчерашний день. Как ты уехала, мы пошли в комнаты, я пошел в буфет напиться. Потом пришел и стал играть в мячик, потом я пошел в спальню твою разговаривать с Кокой, сел на кушетке, где играл Линчик. Потом я пошел в нашу комнату, навел в нашей комнате порядок. Потом принесли молоко, мы выпили его, немного подождали и легли спать»⁹.

«Мы сегодня идем гулять все[…] За завтраком нам подали очень вкусный холодный розбиф с желе, притом был очень вкусный квас. Дядя Ваня сказал: “Ах, Алена, ах, Алена, жаль, что ее нет, покушала бы”, я пожалел тоже. Когда розбиф дали Линчику, он сказал: “Ах, какие испанские кусочки”, а бабушка спросила: “Отчего испанские?”, он говорит: “Потому что все испанцы тоненькие, так же как эти кусочки, а толстые только немцы, например новый пивовар”. Все очень расхохотались. После розбифа подавали говядину с хреном, Линчик ужасно много взял на кусок говядины хрена и очень сморщился. Тогда дядя Ваня сказал: “А! А! Узнаешь, где раки зимуют!” После этого бабушка рассказала очень-очень смешной анекдот про раков»¹⁰.

«Вчера мы все поехали кататься, приезжаем, смотрим, в воротах стоит дядя Кока. Мы все закричали ура! Тетя Таля хотела выйти из экипажа, а лошади дернули и она упала с тарантаса, но она только немножко ушиблась. На другой день как ты уехала, Тата была нездорова, но теперь поправилась и кланяется тебе, София Лукинична тебе целует ножку, а Лина целует тебе ручку с браслетом, и целует также всю тетю Татусю. Он велел ей сказать, что он каждый день принимает лекарства. Юра тебя целует миллион миллионов раз. А я тебя целую один раз, но крепче в триллион раз всех предыдущих, вместе взятых.

Твой Сергун, черноглазый пятачок, сын твоего сердца, 11-тилетняя деда, твой дружок Сережа.

Все очень целуем тетю Татусю»¹¹.

Все письма Сергея из Бикбарды, а также воспоминания его мачехи свидетельствуют об огромном, ни с чем не сравнимом поклонении искусству в семье. Музыка, литература и театр не просто занимали центральное место в воспитании, но и служили сплачивающим элементом.

В Бикбарде из церковных певчих и членов семьи Дягилевых организовался хор, который, разумеется, исполнял «Жизнь за царя» Глинки. Отца дьякона, не имевшего права участвовать в светском хоре, но обладавшего красивым басом, уговорили петь, «спрятавшись от публики за соснами»¹².

Дети ставили сценки, декламировали стихи, играли на музыкальных инструментах.

«На другой день после твоего отъезда, – пишет Дягилев своей мачехе, – у нас был театр – Спящая Красавица, я был принц, который целовал руку красавицы и она просыпалась. Этот театр нам доставил удовольствие большое»¹³.

«Вчера, 27 июля мы устроили для бабушки концерт […] Сезя говорил басни Крылова: “Свинья под дубом” и “Лебедь, рак да щука”, и играли в четыре руки Marche Solennelle,[27] который, впрочем, он ужасно не хотел играть […] Marche Solennelle шел плоховато, потому что Сезя не захотел ни разу репетировать его. Но его игра была стушевана блестящей игрой Лины, который играл соло “Веселый Крестьянин” comme un pianiste[28] наизусть и с большим чувством, толком и, даже с маленькой остановкой. Кроме этого Линчик исполнил “Воздушный корабль” Лермонтова. Джёдж исполнил “Что ты ржешь, мой конь ретивый”. С большим также чувством, толком и громадными остановками, во время которых он сопел и мычал. Затем я играл с M [Monsieur[29] ] Нуссбаумом в четыре руки “Песни без слов” Мендельсона, потом одну-две вещи из тех нот, которые ты мне прислала. Всем нам страшно аплодировали и меня заставляли играть соло два раза. […] Бабушка меня страшно балует: выписывает одну книгу за другою. Недавно я кончил читать “Князя Серебряного”, а теперь уже читаю “Ивангое”[30] в которое впиваюсь не менее, чем в “Князя Серебряного”.

Ну, милая мамочка, теперь уж ты не можешь написать, что я тебе мало пишу: я тебе, кажется, все до мельчайшей подробности написал. Ах, впрочем нет: у Мурки родились дети, такие же миленькие, как и она сама; их пять, но двух пришлось выбросить в реку, потому что она может кормить только трех. По вечерам я читаю бабушке, Сезе и Лине вслух: “Ревизор”, над которым, особенно Сезя, страшно смеется. Но довольно. Братья, Кика и бабушка тебя крепко целуют, а я еще крепче целую тебя и папу в лобик, щечки, а папу еще и в усики. Сережа»¹⁴.

В Пермской мужской гимназии, в которой учился Дягилев, культурная жизнь кипела ничуть не меньше. 4 февраля 1888 года Сергей играл в школе вальс Шопена и пьесу Рубинштейна, также он исполнил несколько популярных романсов. Школьный товарищ Сергея Дягилева, тот самый, который называл дом Дягилевых «пермскими Афинами», вспоминает:

«Это был не по летам крупный, рослый мальчик, с выдающейся по размерам головой и выразительным лицом. Не по летам и несоответственно с классом он был образован и развит. Он знал о вещах, о которых мы, его сверстники и одноклассники, никакого понятия не имели: о русской и иностранной литературе, о театре, музыке. Он свободно и хорошо говорил по-французски и по-немецки, музицировал. С внешней стороны он также сильно от нас отличался. У него была изысканная, изящная внешность, что-то барственное во всей фигуре. К нему, в противоположность всем нам, необыкновенно подходило слово “барич”.

У Сережи Дягилева была милая, забавная манера, также к нему шедшая и как бы дополнявшая, дорисовывающая его изящную фигурку: при разговоре постоянно встряхивать рукой и в такт прищелкивать пальцами. Несомненно, это прищелкиванье заимствовано было у кого-то из взрослых с наклонностью к позе и картинным жестам. Изящная поза тогда уже отвечала характеру мальчика […]

В класс он приходил совершенно не подготовленным к урокам и тотчас же начинал их приготовление при участии лучших учеников. Никто в помощи ему не отказывал, а когда наступал урок и его вдруг “вызывали”, то начиналась усердная помощь “подсказываниями”, усердными знаками и т. д. Во время письменных уроков он исправно получал записочки и шпаргалки.

Благодаря этой помощи и своей ловкости, изворотливости, отчасти апломбу, из всех критических положений Сережа Дягилев выходил обыкновенно полным победителем. Нужно сказать, что и учителя ему во всем содействовали. Большинство из них являлись посетителями дома Дягилевых, пользовались там вниманием и гостеприимством любезных и просвещенных хозяев»¹⁵.

В старших классах гимназии его занятия музыкой становятся интенсивнее. Он сочиняет несколько оперных сцен на сюжет пушкинской драмы «Борис Годунов» и берет частные уроки фортепиано, впрочем, последнее его не слишком увлекает. Благодаря природной беглости пальцев он легко справляется с техническими трудностями. «Особенно он любил играть с листа и делал это с большой легкостью, – писал в более поздние годы его друг Вальтер Нувель. – Именно благодаря этому он заложил основы знания музыкальной литературы, как классической, так и современной»¹⁶. 7 февраля 1890 года Сергей выступал с сольным концертом, исполняя первую часть Allegro фортепианного концерта Шумана. Это было первое публичное выступление Дягилева, о котором написали газеты¹⁷.

Семья Дягилевых. Слева направо: Валентин, Павел Павлович, Юрий, Елена, Сергей

В Перми Дягилев был всеобщим кумиром. Но ничего удивительного, что в Санкт-Петербурге, куда он, разумеется, поехал учиться после окончания гимназии, ему встретилось куда больше препятствий, и он быстро растерял свои привилегии. Неудивительно также, что в свой первый год жизни в Петербурге он писал матери:

«Так часто я со слезами в горле вспоминаю гимназию, особенно ее последние годы. Конечно, я не хотел бы, чтобы они снова вернулись, но все-таки в воспоминаниях о гимназии у меня осталось столько родного, чего-то такого, что, я уверен, уже не повторится»¹⁸.

Жизнь семьи Дягилевых кажется особенно мирной на фоне жизни России в те годы – как на улицах, так и в политике господствовали насилие и террор.

В результате взрыва бомбы 1 марта 1881 года на Екатерининском канале в Петербурге был убит царь Александр II. Это временно приостановило серию террористических акций, которые терзали общество начиная с 1878 года. При первом покушении на царя террористам удалось пронести взрывчатку в Зимний дворец, и взрыв прогремел в столовой зале. Покушение не достигло цели лишь потому, что царь неожиданно задержался.

Когда стало известно о гибели царя, на площадь перед Зимним дворцом стал стекаться народ. Все упали на колени, и, когда над воротами подняли императорский флаг, по площади прокатились рыдания¹⁹.

После убийства царя в стране было объявлено чрезвычайное положение (что фактически превращало Россию в полицейское государство вплоть до революции 1917 года). Но уже с 1878 года, в ответ на первые террористические акты, были приняты меры, в результате которых невероятно усилился контроль над обществом со стороны полиции и Охранного отделения. Покушения готовила террористическая организация «Народная Воля». Вряд ли в ней было более двадцати активных участников. Тем не менее власти прилагали колоссальные усилия для подавления террористической угрозы. Службы безопасности, именно в силу своей некомпетентности и низкой эффективности, добивались все больших юридических полномочий и выделения все более и более значительных сумм из государственной казны. Тайная полиция разрослась и превратилась в самостоятельную силу в русском обществе, не намеренную считаться с существующей иерархией и укладом общественной жизни.

Ничто не может проиллюстрировать это лучше, чем арест Анны Философовой-Дягилевой – знаменитой «тети Ноны», которая, кстати сказать, была супругой члена Государственного совета, и последовавшая за тем ее высылка за границу – за ее политические подрывные высказывания²⁰.

Анна (Нона) Философова была очень влиятельной активисткой в борьбе за женские права, поставившей себе цель «дать женщинам возможность идти независимым путем в выборе профессии и таким образом получать независимый статус, как моральный, так и материальный»²¹. Она была чрезвычайно деятельной и настроенной по-боевому, читала лекции, проводила диспуты, писала петиции и вообще проводила активную работу с представительницами как дворянского круга, так и крестьянского сословия. Она переписывалась с людьми из верхов и низов, с соратниками и с противниками, в том числе с Джоном Стюартом Миллем, чью работу «Порабощение женщин», изданную в 1869 году, она очень высоко ценила. Наибольших результатов она добилась в области женского образования. В начале 70-х вместе со своей единомышленницей Марией Трубниковой она организовала женские курсы в Москве, Санкт-Петербурге и некоторых провинциальных городах. По мнению Ричарда Стайтса, благодаря ее усилиям Россия получила высшее образование для женщин, «равного которому по качеству и разнообразию специальностей не было в Европе»²². Невероятная вещь для страны, известной своим патриархальным строем, в которой даже дворянство до 1800 года по большей части оставалось неграмотным!

Философова была типичной представительницей поколения 50–60-х годов, периода многообещающих, но порой хаотичных творческих тенденций в русском обществе, для многих имевших драматические последствия. Средоточием этих тенденций была небольшая группа прогрессивно мыслящих, идеалистически настроенных активных интеллектуалов, прилагавших немалые силы для того, чтобы превратить Россию в более цивилизованную, на их взгляд, более развитую и справедливую страну. Порой они добивались поразительных результатов (как в случае с Философовой), но порой натыкались на типичную для подавляющей части населения России косность. В основном их идеалы были практически неосуществимы и совершенно не отвечали подлинным нуждам людей, ради которых они старались. Их комплексы и разочарование по этому поводу стали одной из важнейших предпосылок возникновения в России радикального движения. Террористы, убившие Александра II, сделали это, руководствуясь в принципе теми же идеями, что и Философова и ее подруги по феминистскому движению.

Подъем волны терроризма и убийство Александра II привели к перелому в развитии русского общества. Сложившееся в 70-х и 80-х годах поколение, типичным представителем которого был Дягилев, оказалось диаметрально противоположным по духу поколению шестидесятников. Отчасти это объяснялось усилившимся давлением со стороны властей, но также их исконным отвращением к идеализму предшествующего поколения. Очень характерно, что Владимир Стасов, один из важнейших духовных лидеров «прогрессистов», входивший в число близких друзей тети Ноны, со временем превратился в злейшего врага Дягилева. Но до этого в начале 80-х было еще далеко.

В отличие от Философовых, Дягилевы чувствовали, что либеральные реформы могут угрожать их сложившимся интересам, и, несомненно, по этой причине пермская семья была настроена не столь прогрессивно, как Философовы, хотя в целом и те и другие придерживались одних и тех же политических и общественных идеалов. Высылка в 1878 году тети Ноны за границу, должно быть, шокировала семью не меньше, чем убийство царя три года спустя. Но благодаря заступничеству друзей вскоре после вступления на престол Александра III Философовой разрешили вернуться в Санкт-Петербург с определенной оговоркой со стороны властей относительно того, что политический пыл ей придется умерить.

В конце 80-х годов Дягилев прочитал роман Гончарова «Обрыв», в котором автор сделал амбициозную, хоть и не до конца удавшуюся попытку отразить все русское общество целиком, как в политическом, так и в социологическом плане. Сергей рассуждает об этом в трех длинных письмах, адресованных матери, которые проливают свет на некоторые взгляды семьи на политику. Дягилев выражает большую симпатию нигилисту Марку, изображенному в романе:

«Об Марке я забыл тебе в прошлый раз написать. И боюсь, что мое мнение будет слишком неверным. Это умный человек, но нигилист, и мне кажется, что нельзя говорить, что все нигилисты глупые люди (об этом сильно спорили с тетей и теперь дядя Боб меня иногда называет либералом и думает, что я нигилист, но ты знаешь меня, родная моя)»²³.

Как и его мачеха, Дягилев, похоже, имел склонность к драматизму в политике и к ее театральной стороне, его также не оставлял равнодушным пафос либералов. Однако, судя по некоторым реакциям, которые описывает Сергей, можно судить о том, что, сколь бы прогрессивной ни была его семья, она была настроена резко против левого радикализма.

Переписка между матерью и сыном по мере взросления Сергея становится все теплее и доверительнее. Даже когда Сергей узнает от отца, что Елена не является его родной матерью, это ничего между ними не меняет. Письмо, которое мачеха Сергея написала ему после этого разговора, характеризует ее как женщину очень впечатлительную, необыкновенно привязанную к Сергею, при этом склонную к театральности.

«Сергунчик мой! Для тебя и для меня наступила вчера новая эра: ты вышел из-под моей опеки и поступил под мужской надзор отца, а я простилась с твоим детством. Пришло то время, о котором я всегда со страхом думала, но которое все-таки всегда казалось мне таким далеким: время, когда сын начнет сознавать в себе мужчину. Этим сознанием он переступил в себе порог, у которого я должна остановиться. Вчерашний разговор с отцом совершил окончательный перелом. Разговор этот ты не забудешь никогда, я думаю, потому что он произвел на тебя сильное впечатление. Это был первый разговор твой, Сережа, при котором я не могла присутствовать. Значит – кончено […] Моя роль в твоем воспитании завершена»²⁴.

Отношения Дягилева с отцом были непростые. Павел, похоже, мало занимался воспитанием детей, а если и делал это, то на старомодный манер. Сохранилась масса писем Сергея, адресованных матери, и не больше десяти его писем к отцу, к тому же все они довольно поверхностные. По словам Вальтера Нувеля, их отношения друг к другу были безразличными.

Впрочем, когда Сергею исполнилось семнадцать лет, Павел Дягилев вдруг вмешался в воспитание сына. Он решил, что Сергею пора расстаться с невинностью, и отвел его к проститутке, что было довольно распространенным явлением в дворянской среде. До отмены крепостного права для этого обычно привлекали крепостных крестьянок (и традиция эта продолжалась еще некоторое время на селе), затем подобная миссия была возложена на официальных городских проституток. Этот обычай описан рядом русских писателей (в том числе Л. Толстым и Л. Андреевым). Тургенев рассказывал братьям Гонкур, что как-то раз к нему подошла молодая крестьяночка, подосланная его матерью.

«Начался дождь. Я гулял в саду. Вдруг я увидел идущую ко мне девочку. Она взяла меня – заметьте, я был ее хозяин, она моя раба – сзади за шею и сказала “Пошли!”. Что было потом, через это мы все прошли. Но то первое ее нежное прикосновение к моим волосам пронзает меня ощущением счастья всякий раз, когда я об этом вспоминаю»²⁵.

Говорят, что даже Игорь Стравинский в 20-х годах прошлого века водил своих сыновей-подростков к французским проституткам, с тем чтобы те научили их любви.[31]

Для молодого Дягилева, который, несомненно, уже в юном возрасте осознавал свое сексуальное тяготение к мужчинам, эта отцовская затея, несомненно, должна была показаться болезненной и унизительной. Вероятно, это был первый и последний случай, когда он делил свое ложе с женщиной. По иронии судьбы, он вдобавок заразился при этом венерической болезнью.[32]

По словам Сергея Лифаря, который был его последним «premiere danseur»[33] и одним из его биографов, инцидент с проституткой лежит в истоке порой непростых отношений Дягилева с женщинами. Последнее, впрочем, маловероятно. Дягилев был способен на сердечные, эмоциональные отношения с женщинами, но это всегда были женщины, такие как его близкая подруга Мисиа Серт и балерина Тамара Карсавина, очень ему преданные и в известной степени его почитавшие. В этом стремлении к общению с преданными ему женщинами можно скорее увидеть проекцию отношений Дягилева с женщинами его юности – с мачехой и няней. Характер этих отношений основывался на той патриархальной роли, которая отводилась в семье старшему сыну.

В этом также сказывается двойственность освободительного либерализма Дягилевых, с одной стороны, и их патриархальных привычек – с другой, что проявлялось в воспитании старшего сына и в обращении с прислугой.

Второй близкой женщиной в окружении Сергея была его няня. Она ухаживала за ним и воспитывала его первые годы после смерти его матери, до того как Павел вторично женился, и даже после продолжала играть важную роль в его воспитании. Когда Дягилев поехал учиться в Санкт-Петербург, она отправилась вместе с ним, жила на его квартире и заботилась о его хозяйстве.

В России считалось, что слуги не имеют права на личную жизнь, их абсолютная преданность хозяевам воспринималась как данность, как нечто само собой разумеющееся. Слуга Дягилева Василий Зуйков ездил с ним по всему миру, а после смерти Дягилева остался совершенно один. По возрасту они были примерно ровесниками, Василий служил Дягилеву с начала 90-х годов. Он всегда жил у него, несмотря на то, что был женат и имел сына. По свидетельству Вальтера Нувеля, Василий был очень привязан к своему хозяину, всегда держался уважительно и сдержанно. Без тени иронии Нувель добавляет, что Василий и няня были «непременными атрибутами жизни Дягилева»²⁶. В деле управления поместьем и заводом влияние прогрессивных идей особо не проявлялось. Отец Дягилева старался как можно меньше вмешиваться в дела завода, предоставляя это своему управляющему, некоему Афанасию Павловичу Эскину. Дед Дягилева выдал генеральную доверенность на управление поместьем этому человеку еще в 1879 году, после неудачной попытки объявления себя несостоятельным²⁷. Вернувшись в Пермь в том же году, Павел Дягилев имел возможность взять управление в свои руки, но практически оставил всё в руках Эскина. После смерти деда Дягилева в 1883 году все состояние унаследовала его жена, бабка Сергея. Эскин по-прежнему оставался единственным поверенным. С согласия братьев, Иван Дягилев (дядя Ваня) стал хозяином всего поместья, но управляющим оставил Эскина²⁸.

То, что Дягилевы не имели ни малейшего представления о том, что творится в их хозяйстве, для всех стало ясно уже на следующий год. Елена Дягилева делает запись в своей записной книжке в 1884 году: «С 4-го на 5-е февраля ночью Эскин совершает самоубийство, предварительно зарезав еще четырех человек. Смерть его обнаруживает большую запутанность в делах. Крупные затруднения»²⁹. 8 февраля заметка об этом появилась в «Пермских губернских ведомостях». Эскин, как сообщалось, в состоянии аффекта заколол кинжалом свою сестру и двух братьев, после чего смертельно ранил себя и жену. Через несколько дней оба скончались от ран³⁰. В заметке было высказано предположение, что все убийства были совершены в припадке сумасшествия. Об этих убийствах писали в течение еще двух недель, однако никаких новых фактов не прибавилось.[34] Дягилевы сумели скрыть свои отношения с Эскиным и смогли сделать так, чтобы ничего не просочилось в газеты, однако печальных последствий его управления скрыть было нельзя: Павел Павлович должен был срочно заплатить 50 тысяч рублей. Это была невероятно крупная сумма. То, что Павел Павлович все-таки сумел ее заплатить, свидетельствует о богатстве Дягилевых и их высоком социальном статусе (а также о том, что они, похоже, по-прежнему пользовались доверием кредиторов).

В очень подробных мемуарах Елены Дягилевой об этих четырех убийствах больше упоминаний нет. Но какова была их предыстория? Какое влияние оказали эти события на жизнь поместья и деятельность заводов? Знали ли дети о случившемся и если знали, то как реагировали? В те дни убийство не было редкостью в Перми. Любой интересующийся, взяв в руки газету за 1882 год, может узнать о все новых и новых убийствах и «насильственных смертях». Так, не прошло и месяца после кровавой драмы, как в газете сообщили о том, что перед домом Дягилевых обнаружен труп молодого человека³¹. Вероятно, он насмерть замерз в состоянии сильного алкогольного опьянения. Похоже, дети с ранних лет слышали о насильственной смерти, но убийство четырех человек, совершенное Эскиным, все равно было чем-то из ряда вон выходящим и ужасным. Сергей наверняка был в курсе дел, ведь весьма вероятно, что он хорошо знал Эскина и его семью, но какая-либо дальнейшая информация об этом отсутствует.

Так же мало известно и о том, как все это отразилось на делах. Составляли ли сумму в 50 тысяч рублей только долги Эскина или сюда входили деньги, заплаченные в виде взяток (скажем, для того, чтобы имя Дягилевых не появилось в газетах)? Павел, конечно, не мог полностью заплатить все эти деньги, не влезая в новые долги. Нужно было искать какой-то выход. Примерно через год после убийства он закладывает на пятилетний срок все свое состояние (фабрики и все дома с движимым имуществом), заключив договор со своим прямым конкурентом Альфонсом Поклевским-Козелл³².

Условия договора, который Павел заключил с Поклевским-Козелл, были очень просты: Павел обязывался возвратить в течение пяти лет всю сумму в 125 тысяч рублей, в противном случае его дом подлежал продаже.

Все чаще Елена пишет в своем дневнике о новых и новых долговых обязательствах Павла, а к концу 1889 года ситуация становится и вовсе безнадежной. 23 мая 1890 года Поклевский-Козелл обращается в суд с требованием о распродаже имущества Павла на открытых торгах³³. Отцу Дягилева дают последнюю отсрочку на четыре месяца для погашения всех долгов.