Читать книгу Оргия в гареме царя Соломона - Шмиэл Сандлер - Страница 6

Любовь с первого взгляда

Тип привел меня в таинственный полумрак царских покоев.

Это было просторная спальня в стиле барокко: старинная кровать, стены, окрашенные в нежные тона и высокие окна с малиновыми портьерами. Несмотря на тона и тяжелые портьеры в душе я был неспокоен. Тип, заметив мое волнение, сказал как бы невзначай:

– Ваше Величество, все будет в лучшем виде, только не надо лишних телодвижений. Доверьтесь этой женщине.

– А я не волнуюсь, с чего вы взяли?

– Я в этом не сомневаюсь, Ваше величество, я хотел просить вашего разрешения приступить к службе.

Согнувшись в холопском поклоне, Тип смиренно ждал моих указаний.

– Разрешаю.

Ну и прощелыга же этот Тип, без вазелина в анус влезет.

Типяра щелкнул каблуками, лихо развернулся и пошел к портному – шить себе мундир фельдмаршала.

Я огляделся, царская кровать была необъятных размеров: кавалериста можно было уложить вместе с амуницией, лошадью и недельным фуражом. Я пощупал свежие простыни и обратил внимание на бархатную штору за кроватью, которая явно что-то скрывала. Я отдернул красный бархат и моему взору предстал чудный вид на мраморный бассейн с прозрачной водой.

У меня перехватило дыхание – красотища-то какая!

Служка, стоявший у бортика, кланяясь, знаками предложил моему величеству освежиться. Я не заставил себя долго упрашивать, скинул джинсы, пропахшую потом рубашку, купленную на барахолке в Яффо и с визгом сиганул в ласковую теплую воду.

Когда я вышел из бассейна, моя рвань куда-то исчезла. Готовый к услугам лакей растер меня мохнатым полотенцем и накинул на плечи халат с шестиконечной звездой на спине. Вместо дырявых башмаков, которые я носил второе лето, я обулся в остроконечные сафьяновые сапожки с вздернутыми носками и подпоясался цветистым атласным платком. Второй прислужник с тяжелым тюрбаном на бритой голове подал мне корону на подносе и рюмашечку прохладного напитка, который по вкусу напоминал пятидолларовый коньяк «Наполеон». «Козлы, с неудовольствием подумал я, кажется, они экономят на моем величестве» Лысую голову слуги я разглядел, когда в порыве подобострастия он изогнулся слишком низко и тюрбан камнем свалился с его темени.

Прополоскав глотку бодрящим напитком, я снова вошел в царскую спальню и обнаружил здесь Веронику. Она была укутана в светлую газовую тунику, сквозь которую просвечивало гибкое тело. Длинные ноги, смуглый живот и полная грудь, сулившая простому смертному несказанное блаженство. Запястья рук женщины были перехвачены золотыми браслетами, а нежную хрупкую шейку обрамляло ожерелье из белоснежного жемчуга.

При виде главной фрейлины я вспомнил, что Тип представил ее как педагога и почувствовал некоторую робость. Учителя в школе подавляли меня своим авторитетом. И сейчас мне почудилось, что я как в детстве виновато стою у доски, не зная урока, а Вероника, строгий мой наставник, ждет минуты, чтобы выдать мне очередную порцию морали. Этих порций за всю мою унылую жизнь, было такое множество, что к тридцати годам я стал самой моральной личностью в Израиле. Все, что навязывается вам в детстве, приводит к обратным результатам. Нет, я не делал людям зла не ходил на демонстрации и не плевал соседу в суп. Но дошел до такой низости, что за двенадцать лет нашей постылой супружеской жизни, ни разу не изменил жене. Иные полагают, что так оно должно и быть в идеале, но я не одобряю подобного мнения. Зная по опыту, что именно позволяют себе большинство мужчин вне семейных рамок, я не стану относить супружескую верность к числу признанных добродетелей современного общества. Единственный и, кажется, самый ужасный грех в моей жизни состоял в том, что я перестал верить в добро, любовь и дружбу. К тридцати годам я разочаровался почти во всем, чему меня учили в школе и дома. Нестабильная израильская действительность благоприятствовала моему нигилизму: политические партии не скупились на обещания, политики лгали, религиозные деятели рвались к власти, люди завидовали и активно вредили друг другу. Но и это было лишь видимой частью айсберга: дома меня методично изводила жена, по телефону звонил зануда и вдобавок ко всему, я никак не мог разбогатеть, хотя и трудился для этого не покладая рук.

Все мои горести на фоне людей процветающих и не прилагающих для этой цели особых усилий, привели меня в состояние глубокой социальной апатии. Я не голосовал ни за левых и не за правых.

Я перестал верить людям и нашел, что моя страна все более делает крен в сторону полицейского режима. Каждый воевал с каждым и по любому поводу. Политики не стеснялись строчить друг на друга доносы. Разборки и сведения счетов с участием виднейших адвокатов современности тянулись годами. Страна изнывала от бюрократии. Страна содрогалась в социальных конвульсиях. Страна билась в религиозной истерии и над знойными городами иудейского государства витал призрак коллективной шизофрении.

А в это время мир активно жил и развивался. Русские с успехом приобщались к капитализму, американцы активно поглощали гамбургеры, человечество с надеждой вступало в век высоких технологий, а Израиль все еще жил в средневековье и от слов выжившего из ума раввина, порой зависело, что надо жрать благочестивому еврею и с какой стороны следует брать жену в постели.

Я не мог вынести этого оголтелого мракобесия отошел от политики, забыл дорогу в синагогу и сосредоточился на семейных неурядицах.

Я бурно переживал, бесчисленные ссоры с супругой и на этой почве потерял веру в себя и в Бога. Если тебе ежедневно твердят, что ты свинья, то, в конце концов, ты начинаешь хрюкать. В итоге я окончательно утвердился в собственной ничтожности, и моя личная жизнь превратилась в сплошное унижение. Каждый в ком было хоть немного смелости мог обидеть и унизить меня. Поначалу я пассивно отвечал на обиды, но вскоре зачерствел душой и перестал реагировать на свинство знакомых и коллег. Я почти ни с кем не общался, а только и делал, что поглощал дешевые сосиски и обвинял себя во всех смертных грехах.

Друзей я потерял, куда-то подевались родственники, а на работе только и ждали случая, чтобы уволить меня без выходного пособия.

Что касается сексуальной жизни, то ее у меня не было вообще. Нет, любовью мы с женой занимались, но не часто. Меня расхолаживали ее ворчливые попреки, а когда все же нам доводилось побаловаться в постели, особых восторгов мое умение у жены не вызывало. Напротив, мои неуклюжие попытки внести какое-то разнообразие в нашу интимную жизнь, приводили к разлитию у нее желчи и сарказма.

– Мадам, – предложил я дрогнувшим голосом, – изволите

что-нибудь выпить?

– С удовольствием, – задорно отвечала Вероника.

Она почувствовала мою робость и пыталась приободрить меня показным оптимизмом.

– Человек, – заорал я, стесняясь своего голоса. Тут же в покои вошел толстяк в тюрбане, в руках он держал поднос с «Каберне фран» и парочкой тонких сигарет «Glamour Amber»

Кокетливо наклонив головку вбок, Вероника пригубила вино, а я бросил мимолетный взгляд на просвечивающий сквозь тонкую ткань темный лобок под вздрагивающим загорелым животом.

«Господи, да она же без трусиков!»

– Сударыня, в чем заключаются ваши обязанности? – вопрос был глупым и неуместным, как царь и эффективный менеджер, я должен был знать, чем занимаются мои подчиненные в свободное от службы время. Она поняла, что неуклюжими вопросами, я пытаюсь скрыть свое волнение.

– Я отвечаю за внешний вид и хорошие манеры ваших жен, – сказала она просто и улыбкой, пытаясь вывести меня из оцепенения.

– А они в этом нуждаются? – я не узнавал своего голоса, он стал чужим, непослушным, то и дело срывался и предательски дрожал.

Я был похож на человека, который впервые выступает публично и от страха забыл все, о чем собирался говорить. Во рту у меня пересохло, но мне и в голову не приходила спасительная мысль о том, что я могу промочить горло напитком, который любезно предложил Веронике.

– Сказать по правде, вчера вот к вам была доставлена девушка из австралийского племени. Ясно, что понятие о вилке или ином столовом приборе у нее довольно смутное.

– А вы где учились, Вероника?

Она была спокойна и её раскованность понемногу передалась мне. Дыхание мое выровнялось, и я мог уже внятно без дрожи в голосе задавать вопросы.

– Я училась в институте кинематографии.

– Так вы артистка? – с невольным восхищением сказал я.

Моя искренность и волнение тронули Веронику, в ее глазах я увидел благодарность

– Увы, – с горечью, – сказала она, – актрисой я не стала. Мне предложили роль в фильме, но режиссер решил, что прежде я должна разделить с ним постель.

– Ах ты, гад ползучий! – непроизвольно вырвалось у меня.

– Я проплакала всю ночь, но мне очень хотелось стать звездой и я согласилась. Это был мой первый мужчина…

Она запнулась, не желая посвящать меня в интимные подробности, и я почувствовал болезненный укол ревности.

– Правда роли я так и не получила.

– Но почему?

– Вскоре стало ясно, что таланта у меня ни на грош, а быть куртизанкой я могу и за деньги. И вот я здесь, делюсь опытом с вашими женами…

Она улыбнулась, и я понял, ей очень хочется произвести на меня впечатление.

– У вас есть талант, – с искренним участием сказал я, – талант хорошего человека.

– А вы добрый и славный, – сказала она, – до сегодняшнего дня моя история никого не интересовала. Вы так внимательно слушали меня.

Глаза ее заблестели и мне показалось, что она вот-вот заплачет.

О, да она такой же романтик, как и я! Любая сентиментальная история вызывала у меня слезы восторга. В такие минуты, если рядом были люди, я совершал или говорил что-либо дерзкое, от чего потом мне было стыдно. Это была отчаянная попытка застенчивого человека радикальными средствами справиться с неловкой ситуацией.

Нет, Вероника не заплакала: опустив бокал на поднос, она властным жестом приказала служке выйти вон и плавно пошла на меня.

Я замер от подступившего к горлу страха. Изящным пальчиком она нежно провела по моим губам, и это естественное движение красивой женщины вызвало в мятущейся душе моей бурю неизведанных чувств. Неукротимое и неведомое ранее острое возбуждение волной прокатилось по моему истосковавшемуся по женской ласке телу.

Если бы моя законная жена умела так касаться. Ведь все эти двенадцать лет я не знал, что такое истинное наслаждение

Легкие прикосновения ее наэлектризованных пальцев заряжали меня дикой энергией страсти, переполняющей все мое существо. Но вместо того, чтобы закрыть глаза и отдаться сладостному ощущению волшебной эйфории, я поймал себя на дурацкой мысли о том, что именно это восхитительное ощущение сладчайшего томления, очевидно, подразумевал Зигмунд Фрейд, когда говорил о либидо.

«Интеллигент ты сраный, – с горечью упрекнул я себя, – в кои-то веки выпало тебе счастье овладеть красивой женщиной и в этот самый миг ты ударяешься в психоаналитические размышления»

Теоретически, не без влияния фрейдовой науки, я, конечно, знал что такое либидо, но как же я был не искушен и далек от жизненной правды, как незабываемо сладостны были её прикосновения. Остановись мгновение!