Читать книгу Седьмой день. Утраченное сокровище Библии - Сигве Тонстад - Страница 11

В современном мире седьмой день во многих отношениях стал идеологическим и богословским сиротой, ибо этот мир утратил чуткость к тексту, описывающему его истоки. Ощущение полной отчуждености присутствует не только в том, как на протяжении последних двух веков исследователи анализируют и разбирают библейское повествование; еще более значим сейсмический сдвиг в их мировоззрении. Современная эволюционная концепция говорит о миропорядке как о деле случая, за которым не было никакого замысла; она подразумевает процесс без движущего фактора, который все инициирует, направляет и осуществляет. В результате она отражает точку зрения на действительность, в рамках которой седьмой день не является значимым элементом.

Сам текст в их понимании превратился из застывшей формы в нечто подвижное. Библеисты приложили неимоверные усилия к тому, чтобы выяснить происхождение первых пяти книг Библии, и постепенно пришли к мнению (которое, хоть и в меньшей мере, преобладает до сих пор), что первые пять или шесть книг Библии были составлены на основании разных источников, каждый из которых обладает собственными уникальными чертами и появился в определенный исторический период. Исследователи попытались выявить множество разных слоев в окончательной композиции, подобно тому как археологи раскапывают курган в попытке определить различные пласты, оставленные древними обитателями места раскопок. Со временем безымянных авторов, стоящих за различными текстуальными напластованиями, стали обозначать отдельными буквами алфавита.

Согласно этой реконструкции, известной как «документальная гипотеза», в книге Бытие просматриваются по крайней мере три авторских стиля, обозначаемые, соответственно, латинскими буквами J, E и P. Эти буквы указывают на характерные особенности воображаемого автора, а в сочленениях, где текст одного предполагаемого литературного источника соединяется с текстом другого, библеисты видят работу анонимных редакторов. J, считающийся древнейшим из первоисточников, известен тем, что отдает предпочтение Божественному имени Яхве; таким образом, буква J означает «яхвист»[30]. В свою очередь источнику E Бог известен прежде всего под именем Элохим, отсюда и его название – «элохист». P рассматривается как гораздо более поздний автор или группа авторов, уделявших большое внимание отправлению культа. В рамках этой схемы события в библейском повествовании должны выстраиваться в иной хронологической последовательности, отличной от той, что предлагается в композиции текста.

НА СМЕНУ ТЕНДЕНЦИИ РАССМАТРИВАТЬ БИБЛЕЙСКИЕ КНИГИ КАК КОМПОЗИЦИЮ, СОСТОЯЩУЮ ИЗ ТЕКСТОВЫХ ФРАГМЕНТОВ, СПАЯННЫХ В НЕОДНОРОДНОЕ И НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОЕ ЦЕЛОЕ, ПРИШЛА ТЕНДЕНЦИЯ УСМАТРИВАТЬ В НИХ ЕДИНСТВО

Что касается хронологии в ее «классической» версии, по мнению влиятельного исследователя Ветхого Завета Герхарда фон Рада, материал, приписываемый так называемому источнику J, относится примерно к 950 году до н. э., источник E датируется одним или двумя столетиями позднее, а источник P появился после вавилонского пленения, примерно в 538–450 годах до н. э.[31] Однако, все более осознавая сложности и подводные камни при осуществлении данной реконструкции, даже Герхард фон Рад не рискует давать более точных датировок, «поскольку в любом случае это лишь догадки, и прежде всего потому, что они относятся только к завершенной литературной композиции. Возраст отдельных преданий в рамках любого из источниковых документов – это совсем другое дело. Самый близкий к нам по времени документ (Р), к примеру, содержит множество древних и очень древних материалов»[32].

Источник Р важен в настоящем контексте, потому что первое упоминание о седьмом дне нередко относят именно к этому источнику. Но при этом нужно учитывать, что Р – это не более чем условная, умозрительная конструкция и что предполагаемый вклад этого источника в библейский текст «содержит множество древних и очень древних материалов»[33]. Так что, исходя из этой логики, главное – не роль и не период существования загадочного Р, а древность материала.

Сегодня наблюдаются тенденции, которые еще более снижают значимость этих выкладок ветхозаветного критицизма. В кругах, занимающихся датировкой различных частей Ветхого Завета, ощущается некоторая усталость и даже осознание тщетности предпринимаемых усилий. Некогда стройная теория испытывает определенные трудности, столкнувшись с реалиями, которые влияют не только на незначительные детали, но и на многие исходные посылки. Вдруг обнаруживается, что элементы текста, некогда причислявшиеся к одному источнику или периоду, на самом деле относятся к другому пласту, в результате рушится вся выстроенная ранее парадигма. Подобные примеры побудили некоторых библеистов поставить под вопрос обоснованность этой теории, потому что существующие библеистские карты противоречат фактической текстовой топографии. На смену тенденции рассматривать библейские книги как композицию, состоящую из текстовых фрагментов, спаянных в неоднородное и непоследовательное целое, пришла тенденция усматривать в них единство или, по крайней мере, учитывать факторы, указывающие на это единство[34].

«Источниковый» критицизм Ветхого Завета, которым занимаются в основном протестантские библеисты, похоже, почти полностью себя исчерпал, будучи обречен в силу некорректных исходных положений, а также ввиду того, что нынешним его сторонникам почти нечего сказать в его оправдание. Поборники альтернативных подходов предлагают, чтобы мы снова позволили Священному Писанию говорить самому за себя. В данной книге мы будем руководствоваться подходами, которые уделяют значительное внимание библейскому изложению[35] и воспринимают Библию более чем продукт человеческого ума. Эти подходы широко известны как «каноническое» прочтение Священного Писания[36].

Прежде всего, учитывая специфику вопроса, нужно обязательно обратить внимание на мнение иудейских библеистов, которым очень часто пренебрегают. Эти исследователи в гораздо меньшей степени обременены идеями протестантской критической текстологии. Кроме того, иудейским исследователям Ветхого Завета не свойственно судить о тексте на основании какого-то мнимого источника, поэтому иудейская библеистика в большей степени привержена признанию текстовой цельности Писания. М. Х. Сегал, к примеру, возражает против «теории источников», утверждая, что «за исключением некоторых незначительных добавлений, книга Бытие представляет собой произведение унитарного характера, написанное одним автором, черпавшим материал из живой традиции своего времени»[37]. Другой иудейский богослов, специализирующийся на книге Бытие, Умберто Кассуто, считает первую библейскую книгу весьма цельным литературным произведением[38]. Опираясь на свой анализ первой главы книги Бытие, Кассуто выявляет целую сеть семеричных структур, взаимно переплетающихся в рассказе о творении и образующих столь точный узор, что композиционное единство этого повествования и его взаимосвязь с седьмым днем представляются не иначе как двумя сторонами одной медали[39]. Обе эти отличительные черты – седьмой день и взаимосвязанные семеричные структуры в композиции первой главы Библии – указывают на композиционное единство, отличающее библейский рассказ о сотворении мира от прочих древних источников, в которых также предпринимается такая попытка.

Не отвергая документальную гипотезу совершенно, Наум Сарна, еще один известный библеист, пищущий с иудейской точки зрения, однозначно утверждает, что «книга Бытие дошла до нас отнюдь не в виде лоскутного одеяла, состоящего из разрозненных элементов, но как единый документ – живой, последовательный и цельный. По этой причине, применяя фрагментарный подход, нельзя добиться адекватного понимания этого произведения в целом»[40].

Библеисты, считающие, что книга Бытие была составлена из отдельных частей, выстраивают свою аргументацию на том, что в повествовании о творении якобы нет речи об учреждении седьмого дня[41]. В главе под названием «Суббота в Ветхом Завете» Х. П. Дресслер утверждает, что «суббота появилась в среде Израиля как особое Божье установление, предназначенное для Его народа»[42]. Данная интерпретация отметает связь субботы с творением, навязывая при этом мысль, что в книге Бытие говорится о «седьмом дне», а не о субботе[43]. Несмотря на то что Бог именно субботствовал в седьмой день (согласно выражению в Быт 2:2, в котором явно просматривается аналогия с существительным «суббота»), этот термин, по мнению Дресслера, не следует понимать в том смысле, что Бог сделал седьмой день субботой для всего человечества[44]. Смысл подобных доводов в том, чтобы рассматривать субботу как нечто отличное от седьмого дня творения[45]. Если следовать этим рассуждениям, то получается, что чем бы ни был седьмой день, понятие субботы возникло позднее как Моисеево установление и как обязанность, возложенная только на Израиль. Более того, по мнению сторонников Дресслера, суббота в Ветхом Завете приобрела гораздо больший вес от заповеди, полученной во время исхода, чем от рассказа о Божьем покое при творении[46].

Приведенная выше точка зрения на самом деле не находит подтверждения в библейском повествовании. Подобный взгляд сможет возобладать в сознании читателя только тогда, когда тот разорвет на куски то, что в самой книге Бытие представлено как неразрывное и цельное. Исходное повествование не дает оснований вбивать клин между седьмым днем и творением и считать освящение седьмого дня при творении событием, чем-то отличающимся по своей сути от посвящения субботы[47].

ПЕРВЫЕ ГЛАВЫ БИБЛИИ – НЕ ТОЛЬКО ОБ ИЗРАИЛЕ, А О ВЫСОЧАЙШИХ ЦЕННОСТИ И ДОСТОИНСТВЕ ВСЕХ ЛЮДЕЙ, ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Тот факт, что Бытие, а не какая-то другая книга, задает тон всему библейскому повествованию, играет не менее важную роль, чем само единство этой библейской книги. «То, что Библия начинается с Бытия, а не с Исхода, с творения, а не с избавления, имеет крайне важное значение для понимания всех последующих книг», – пишет Теренс Е. Фретхейм[48]. Ветхий Завет принимает за точку отсчета происхождение человечества, а не Израиля. Израиль играет выдающуюся роль в проекте по возрождению человечества, которому в значительной мере посвящен весь Ветхий Завет, но первые главы библейского повествования имеют гораздо более широкий охват.

Эти главы говорят обо всем человечестве, утверждая высочайшую ценность и достоинство всех людей, невзирая на их этническую или национальную принадлежность (Быт 1:28–30). Глобалистский характер рассказа о творении служит исходной посылкой библейского повествования и целью, к которой оно ведет. Любая попытка сузить этот охват приводит к искаженному пониманию текста. Рольф Книерим убедительно опровергает такой узкий, ограниченный взгляд.

Прежде всего, если Яхве не господствует над реальностью во всей ее полноте, Он не может быть единственным Богом во Вселенной, поскольку Он – Бог не для всех. Яхве может быть исключительно Богом Израиля, но если Он – Бог одного только Израиля, а не всей Вселенной и не всего человечества, значит, Он – божество с национальной принадлежностью или личный идол, один из многих, и даже вовсе не бог. Без критически важного признания универсальности Божества слова об уникальности и исключительности Яхве не подтверждают Его подлинно Божественной сущности[49].

Что касается самого раннего упоминания о седьмом дне в Библии (Быт 2:1–3), пришло время перечислить еще раз важные параметры его контекста. К ним относятся цельность книги Бытие, приоритет того, что говорится о седьмом дне в Бытие над аналогичными высказываниями в Книге Исход, а также тот факт, что все библейское повествование выстроено на основании рассказа о творении. Все это делает Библию книгой об одном Боге и едином, неделимом человечестве. Рассматривая седьмой день в этом широком контексте, мы ясно видим, что он имеет отношение не только к Израилю. Умберто Кассуто утверждает: «Писание желает подчеркнуть, что святость субботы древнее Израиля и распространяется на все человечество»[50]. Седьмой день настолько тесно связан с творением, что для Джона Левенсона «текст древнееврейской Библии в конечном счете воспрещает нам говорить о богословии творения в отрыве от учреждения субботы»[51]. Верно и обратное: богословие седьмого дня не имеет смысла, если оно не начинается с творения.

Нельзя не отметить также растущее среди ученых осознание того, что о происхождении седьмого дня и его смысловом наполнении говорится в Библии и только в Библии. Другие источники по этому поводу хранят молчание. Предпринимаются многочисленные попытки обнаружить какого-нибудь предшественника седьмого дня в языках и в руинах Ближнего Востока, но они не имеют успеха. По этому поводу среди подавляющего большинства исследователей наблюдается удивительное единодушие. Роланд де Во, ведущий католический специалист по древнему Ближнему Востоку, утверждает, что седьмой день восходит к самым истокам библейской религии[52]. Бревард Чайлдс отмечает, что «по общему мнению суббота очень глубоко укоренена в традиции»[53]. Джон Маккензи согласен с тем, что «ничего подобного нет ни в каких других источниках»[54], то есть вне Библии. Имеющиеся свидетельства не дают нам основания говорить, что другие народы древнего Ближнего Востока тоже соблюдали седьмой день. Нильс-Эрик Андреасен отмечает, что «субботу до сей поры так и не удалось обнаружить в каких-либо небиблейских источниках»[55].

Таким образом, молчание прочих летописей оставляет Библию основным, если не единственным, источником информации о происхождении субботы и ее значении, и именно библейская информация должна направлять нас в нашей оценке седьмого дня.