Читать книгу Леонард Коэн. Жизнь - Сильвия Симмонс - Страница 3

У занимающей почти целый квартал синагоги водитель сворачивает с главной улицы и, миновав церковь Апостола Матфия на противоположном углу, начинает подниматься на холм. На заднем сиденье машины женщина – двадцати семи лет, привлекательная, с крупными чертами лица, элегантно одетая – и её новорождённый сын. Они едут по красивым, ухоженным улицам, украшенным продуманно и аккуратно посаженными деревьями. Большие каменные и кирпичные дома, кажется, вот-вот обрушатся под весом собственной солидности, но нет: они взмывают вверх по крутому склону, словно парят над землёй. Поднявшись до середины холма, водитель поворачивает в переулок и останавливается перед последним домом: Бельмонт-авеню, 599. Дом большой, массивный, строгий, в английском стиле; суровость его тёмного кирпича спереди смягчает белая ограда веранды, а сзади – парк Мюррей-Хилл, четырнадцать акров лужаек, деревьев и цветов, из которого открывается обширный вид: с одной стороны на реку Святого Лаврентия, с другой – на центр Монреаля. Водитель выходит из машины, открывает заднюю дверь, и Леонарда по белым ступенькам вносят в родной дом.

Леонард Норман Коэн родился 21 сентября 1934 года в Госпитале королевы Виктории, огромном сером каменном здании в Уэстмаунте – богатом районе Монреаля. Согласно больничным записям это произошло в 6:45 утра, в пятницу. С точки зрения истории – аккурат между Великой депрессией и Второй мировой войной. Можно подсчитать, что Леонарда зачали между Ханукой и Рождеством – холодной, субарктической зимой, на которые никогда не скупился его родной город. Детство его прошло в доме костюмов.

Нейтан Коэн, отец Леонарда, был состоятельным канадским евреем и владел компанией «Фридмен», производившей и продававшей дорогую одежду. Фирма особенно славилась парадными костюмами, и сам Нейтан любил одеваться по всей форме, даже если обстоятельства этого не требовали. В костюмах, как и в архитектуре, он любил строгий английский стиль, носил гамаши, для красоты – бутоньерку. Позже, из-за болезни, обзавёлся тростью с серебряным набалдашником. Мать Леонарда, Маша Коэн, была на шестнадцать лет моложе мужа. Она была дочерью раввина из Российской империи и только недавно иммигрировала в Канаду. Вскоре после своего приезда в Монреаль в 1927 году она вышла замуж за Нейтана. Через два года родился их первый ребёнок – дочь Эстер.

На старых фотографиях с Машей Нейтан – коренастый мужчина с квадратным лицом и квадратными плечами. Маша стройнее и выше его на голову, она вся состоит из округлых, плавных линий. В выражении её лица есть что-то девичье и одновременно королевское, а Нейтан – застывший и замкнутый. Конечно, в то время глава семьи именно так и должен был выглядеть на фотографиях, но Нейтан в любом случае был более сдержанным человеком, более англичанином, чем его жена из России – сердечная и эмоциональная. Ребёнком Леонард – пухлый, коренастый, с квадратным лицом – был копией отца, но с возрастом он стал больше походить на Машу: вытянутое лицо, густые вьющиеся волосы, опущенные уголки тёмных, глубоких глаз. От отца он унаследовал рост, опрятность, хорошие манеры и любовь к костюмам. От матери – харизму, меланхолию и музыку. Занимаясь делами по дому, Маша всегда пела, чаще всего на русском и на идиш, а не по-английски; это были сентиментальные старые народные песни, которые она слышала в детстве. Она пела хорошим контральто, под аккомпанемент воображаемых скрипок, переходя от радости к печали и от печали к радости. Впоследствии Леонард назовёт мать «чеховской» женщиной [1]. «Она и смеялась, и плакала от души» [2], – рассказывал Леонард; эти чувства быстро сменяли друг друга. Маша Коэн не была подвержена ностальгии, она мало говорила о стране, из которой уехала. Но она хранила прошлое в песнях.

Население Уэстмаунта состояло из богатых англоканадцев-протестантов и евреев – канадцев во втором или третьем поколении. В городе, где жители разного происхождения не перемешивались друг с другом, иудеи и протестанты оказались близкими соседями просто потому, что не были ни французами, ни католиками. До «тихой революции», начавшейся в 60-е годы, и до того, как французский стал единственным официальным языком Квебека, на французском в Уэстмаунте говорила только прислуга. У Коэнов была горничная Мэри – католичка ирландского происхождения, а также няня, которую Леонард и его сестра так и называли – няней, и чернокожий садовник по имени Керри, который к тому же выполнял обязанности шофёра. (У Керри был брат, выполнявший такую же работу в доме Хорэса, младшего брата Нейтана.) Привилегированное положение семьи Коэна – не секрет. Леонард никогда не скрывал, что родился в достатке, не отвергал своего воспитания, не отрекался от семьи, не менял имени и вообще не пытался выдать себя за кого-то, кем не являлся. Он рос в состоятельной семье, хотя в Уэстмаунте, разумеется, были семьи и побогаче: в отличие от особняков Верхнего Белмонта, большой дом Коэнов был двухквартирным, а их шофёр сидел за рулём «понтиака», а не «кадиллака».

Тем не менее мало кто мог сравниться с Коэнами по именитости: это была одна из самых выдающихся еврейских семей в Монреале. Коэны были строителями синагог и основателями газет. Они организовывали и возглавляли многочисленные еврейские филантропические общества. Первым из предков Леонарда, ступившим на канадскую землю, был его прадед Лазарь Коэн. В 40-е годы XIX века, когда Лазарь появился на свет, его родная Литва была частью Российской империи. Он преподавал в иешиве в городе Волковышки (с 1917 года – Вилкавишкис), которая была одним из самых строгих учебных заведений для раввинов в стране. На третьем десятке Лазарь решил попытать счастья в других странах, оставив дома жену и новорождённого сына. Он недолго пробыл в Шотландии, а затем сел на корабль до Канады и поселился в городке Мэберли в провинции Онтарио, где прошёл путь от заведующего складом лесоматериалов до владельца угольной компании «Л. Коэн и сын». Этим сыном был Лайон, отец Нейтана, который вместе с матерью присоединился к отцу спустя два года после его отъезда. В конце концов семья обосновалась в Монреале, где Лазарь возглавил меднолитейный завод и основал успешную фирму, занимавшуюся землечерпательными работами.

В 1860 году, когда Лазарь приехал в Канаду, евреев там было мало. В середине XIX века в Монреале их не было и пятисот человек. К середине 1880-х годов, когда Лазарь стал президентом Конгрегации Шаар Хашомаим, их насчитывалось уже более пяти тысяч. Погромы в России вызвали волну эмиграции, и к концу XIX века число евреев в Канаде удвоилось, а Монреаль стал еврейской столицей Канады, и фигура Лазаря с непокрытой головой и длинной, белой, библейской бородой была хорошо знакома всем в общине. Он не только построил синагогу, но и основал и возглавил несколько организаций для помощи настоящим и будущим еврейским иммигрантам и даже ездил представителем монреальского отделения Еврейского колонизационного общества в Палестину (где купил землю ещё в 1884 году). Младший брат Лазаря Цви Хирш Коэн, также вскоре приехавший в Канаду, стал впоследствии главным раввином Монреаля.

В 1914 году, когда президентом Шаар Хашомаим после своего отца стал Лайон Коэн, в Монреале уже жило около сорока тысяч евреев, и это была крупнейшая община в городе. В 1922 году синагога переехала в новое, более крупное здание в Уэстмаунте – длиной почти в целый квартал, в нескольких минутах ходьбы от дома на Бельмонт-авеню. Двенадцать лет спустя Нейтан и Маша внесли имя своего единственного сына в книгу регистрации актов о рождении корпорации английских, немецких и польских евреев Монреаля. Леонард получил своё еврейское имя – Элиезер, что значит «Бог есть его помощь».

Лайон Коэн пошёл по стопам отца: он был очень успешным бизнесменом, занимался одеждой и страхованием, а также вёл активную общественную деятельность – ещё не достигши двадцатилетнего возраста, стал секретарём Англо-еврейского общества. Впоследствии он основал еврейский культурный центр и санаторий, возглавлял проекты по оказанию помощи жертвам погромов. Лайон занимал видные посты в Обществе барона де Гирша, Еврейском колонизационном обществе и первой сионистской организации в Канаде. От имени своей общины он ездил в Ватикан на аудиенцию к Папе. Он был одним из основателей первой англо-еврейской газеты в Канаде, Jewish Times, и время от времени писал для неё статьи. В шестнадцать лет Лайон написал пьесу «Эстер», поставил по ней спектакль и сам сыграл в нём. Леонард не знал деда – Лайон умер, когда его внуку было два года, – но между ними была связь, которая с годами только усилилась. Принципы Лайона, его трудовая этика и вера в «аристократию интеллекта» [3], как он всегда говорил, были в полном согласии с собственными взглядами Леонарда.

К тому же Лайон был убеждённым патриотом Канады. Когда началась Первая мировая война, он объявил набор добровольцев – призывал евреев Монреаля вступать в армию. Первыми записались два его сына, Нейтан и Хорэс (младший, Лоренс, был слишком юн). Лейтенант Нейтан Коэн, личный номер 3080887, стал одним из первых офицеров еврейской национальности в Канаде. Леонард любил смотреть на фотографии отца в форме. Но война подорвала здоровье Нейтана, его состояние периодически ухудшалось: возможно, именно поэтому он, хотя и был старшим сыном старшего сына, не стал в свою очередь президентом конгрегации и вообще сделал не так уж много для продолжения семейных традиций. Хотя официально он и возглавлял компанию «Фридмен», её делами в основном занимался Хорэс. Нейтан не был ни интеллектуалом, ни богословом. На бар-мицву он получил в подарок роскошное издание великих поэтов – Чосера, Вордсворта, Байрона, – но кожаный переплёт оставался нетронутым, пока эту книгу не вытащил из тёмного шкафа Леонард. По его словам, Нейтан предпочитал журнал «Ридерс Дайджест», но «у него была утончённая душа; он был джентльменом» [4]. Что касается веры, Нейтан был «консервативный иудей, не фанатик, не раб идеологии и догмы, и его жизнь целиком состояла из домашнего быта и жизни общины». Разговоров о религии в доме Нейтана не было, и думали о ней тоже немного. «О ней говорили не чаще, чем рыба говорит об окружающей её воде» [5]. Религия была просто традиция своего народа.

Отец Маши, раввин Соломон Клоницки-Клайн, был известным талмудистом и директором религиозной школы в литовском городе Ковно (теперь – Каунас), примерно в полусотне километров от родного города Лазаря. Кроме того, он был автором двух книг – «Лексикона омонимов еврейского языка» и «Тезауруса талмудических толкований», – которые заслужили ему прозвище Сар Ха-Дикдук, то есть «Король грамматиков». Когда из-за преследований евреев жить в Литве стало невозможно, он уехал в Соединённые Штаты, где ещё раньше поселилась и вышла замуж за американца одна из его дочерей. Маша отправилась в Канаду, где устроилась работать медсестрой. Когда истекло её разрешение на работу, он обратился за помощью к своему американскому зятю и так узнал о переселенческом комитете Лайона Коэна. Соломон и Лайон стали друзьями, благодаря чему Маша и Нейтан познакомились и затем поженились.

В детстве Леонард знал дедушку Клайна в основном по рассказам, потому что тот большую часть времени проводил в США. Маша рассказывала, что люди приходили за сотни километров, чтобы послушать деда. Ещё она рассказывала о его славе превосходного наездника: это Леонарду особенно нравилось. Ему было приятно, что он родился в семье, состоявшей из таких важных людей, но он был совсем юн, и интеллект не мог тягаться с физической силой. Леонард собирался поступать в военную академию. Нейтан дал своё разрешение. Леонард хотел сражаться на войне и получать награды, как делал отец, пока не стал инвалидом, которому иногда бывало трудно подняться по лестнице и за которым ухаживала мама, когда он не мог ходить на работу и оставался дома. В детские годы Леонарда Нейтан часто болел. Но у мальчика были доказательства, что отец когда-то был воином. У Нейтана в прикроватном шкафчике со времён войны хранился пистолет. Однажды, когда дома никого не было, Леонард проскользнул в родительскую спальню, открыл шкафчик и достал револьвер. Он был большой, 38 калибра, на стволе гравировка: имя отца, его звание и номер полка. Мальчик сжал его в ладошке и вздрогнул, поразившись тому, какой он увесистый, ощущая кожей холодный металл.

В доме номер 599 по Бельмонт-авеню деловито, по заведённому порядку кипела жизнь: это и был центр вселенной юного Леонарда. Вокруг этого центра располагалось всё, что могло ему понадобиться или захотеться. Его дяди и кузены жили неподалёку. Чтобы попасть в синагогу, куда Леонард ходил с семьёй каждое субботнее утро, а также по воскресеньям – в воскресную школу – и ещё два дня в неделю – на уроки иврита, – надо было просто спуститься с холма. Так же можно было попасть в обе его обычные школы – начальную школу Розлин и Уэстмаунтскую среднюю школу. Прямо за окном спальни Леонарда находился Мюррей-Хилл-парк, где он резвился летом, а зимой, как и все остальные дети Нового Света, делал «снежных ангелов»: ложишься в нетронутый снег и машешь руками и ногами, оставляя следы крыльев и ангельского одеяния.

Еврейская община Уэстмаунта была очень сплочённой. Кроме того, евреи были меньшинством в этом районе англо-протестантов. Которые, при всей своей влиятельности, тоже были меньшинством в Монреале – столице провинции Квебек, населённой главным образом франко-католиками. Которые, в свою очередь, были меньшинством в Канаде. Все чувствовали себя в каком-то смысле аутсайдерами, и все чувствовали свою принадлежность к чему-то важному. Это была «романтическая, конспиративная атмосфера», рассказывал Леонард, место «крови, почвы и судьбы». «В этой обстановке я вырос, – говорит он, – и в ней я чувствую себя очень естественно» [6].

Община, к которой принадлежал Леонард, располагалась на другом конце города от рабочих кварталов улицы Сен-Урбен, в которых селились евреи-иммигранты из Восточной Европы и происходит действие романов Мордехая Рихлера, и может показаться, что она была наглухо закрыта от внешнего мира, но это было, конечно, не так. Крест на холме Мон-Руаяль, привычка горничной Мэри то и дело креститься, празднование Пасхи и Рождества в школе – всё это было фоном жизни юного Леонарда, как и свечи, которые вечером в пятницу, перед Шаббатом, зажигал его отец, как и величественная синагога под холмом, где со стен на него пристально смотрели огромные портреты деда и прадеда в тяжёлых рамах, напоминая ему о том, в какой выдающейся семье он родился.

В своих воспоминаниях Леонард говорил об «интенсивной жизни семьи» [7]. Коэны часто собирались вместе: в синагоге, на работе и – раз в неделю – дома у его бабки по отцовской линии. «Каждую субботу, около четырёх часов, её преданная горничная Марта вкатывала в комнату сервировочный столик с чаем, маленькими сэндвичами, пирожными и бисквитами», вспоминает Дэвид Коэн, старший (на два года) кузен Леонарда, с которым тот был особенно дружен. «Тебя никогда не приглашали, и ты сам не спрашивал, можно ли прийти: ты просто знал, что в этот день она принимает. Звучит очень старомодно, но это было замечательно». Бабушкина квартира была в одном из великолепных домов на Шербрук-стрит рядом с Этвотер-авеню – там заканчивались все парады и шествия в Монреале. «Пока политическая ситуация в Монреале не стала напряжённой, – рассказывает Дэвид Коэн, – мы очень любили праздник Иоанна Крестителя[1] и любовались им из огромного красивого окна в её гостиной». Бабка была настоящей викторианской дамой, но «хотя это вызывает мысли о чём-то древнем и старомодном, она была в курсе всего нового». Она производила сильное впечатление на Леонарда, который позже опишет чаепития в её доме в своём первом романе The Favourite Game («Любимая игра»).

В той же книге Леонард изобразит старших мужчин в семье как серьёзных людей строгих правил. Но были среди них и нестандартные личности. Например, кузен Лаззи – Лазарь, старший брат Дэвида. По словам Леонарда, Лаззи был «светским человеком и был хорошо знаком с хористками, ночными клубами и артистами» [8]. На одно поколение назад был Эдгар, кузен Нейтана, – бизнесмен со склонностью к литературе. Много позже, в 1970 году, Эдгар Х. Коэн опубликует книгу «Либертинка: портрет Нинон де Ланкло», биографию куртизанки, писательницы и музы XVII века, любовницы Вольтера и Мольера, которая сначала прожила некоторое время в монастыре, а потом организовала школу галантных манер для молодых французских дворян[2]. По словам Дэвида Коэна, Леонард и Эдгар были «очень близки».

Леонард жил в комфорте и безопасности в трудное и опасное время. За несколько дней до его пятого дня рождения Германия вторглась в Польшу и началась Вторая мировая война. По эту сторону Атлантического океана тоже не всё было спокойно: в 1942 году по бульвару Сент-Лоренс, который местные жители называли главной улицей и который отделял английскую часть Монреаля от французской, прошла антисемитская демонстрация, организованная группой франко-канадских националистов; некоторые из них поддерживали коллаборационистский режим Виши во Франции. Одна из самых смехотворных претензий этой организации к евреям заключалась в том, что те будто бы захватили бизнес пошива одежды с целью заставить юных франко-канадских скромниц носить «неприличные платья в нью-йоркских стилях» [9]. Демонстранты разбили витрины в нескольких магазинах и закусочных, принадлежавших евреям, и написали на стенах оскорбительные слова. Но семилетний мальчик из Уэстмаунта, который сидел у себя в комнате и читал комиксы про Супермена, жил в другом мире. «Европа, война, социальная война, – говорит Леонард, – всё это как будто никак не затрагивало нас» [10].

В беззаботные детские годы он делал всё, что от него требовалось – мыл руки, вёл себя прилично, переодевался к ужину, хорошо учился в школе, был принят в хоккейную команду, начищал ботинки и аккуратно ставил их на ночь под кроватью, – и не тревожил окружающих признаками святости или гениальности. Или меланхолии. У Нейтана была любительская кинокамера, и на снятых им плёнках можно видеть весёлого мальчика: вот он, счастливо улыбаясь, едет по улице на трёхколёсном велосипеде, вот они с сестрой идут, взявшись за руки, вот он играет со своей собакой, чёрным скотчтерьером по кличке Тинки. Сначала мать хотела назвать пса по-русски – Товарищ, но отец сказал, что не потерпит этого. Как он хорошо знал, Маша и так – из-за своего происхождения, акцента, ошибок в английском языке, бурного темперамента – была экстравагантной фигурой в маленькой англо-канадской еврейской общине. «Испытывать сильные чувства по какому-либо поводу и вообще привлекать к себе внимание считалось чем-то неподобающим», – рассказывал Леонард. «Нас учили соблюдать благопристойные манеры», – вспоминает кузен Дэвид.

Затем, в январе 1944 года, в возрасте пятидесяти двух лет умер отец. Леонарду было девять. Он опишет эти события приблизительно четырнадцать лет спустя в двух неопубликованных рассказах – «Церемонии» и «День рождения моей сестры» [11]: «Эту новость сообщила нам няня». Сев у кухонного стола и сложив на коленях руки, няня сказала Леонарду и Эстер, что сегодня они пропустят школу: ночью их отец скончался. Мать спит, так что пусть ведут себя потише. Похороны состоятся на следующий день. Леонард пишет: «Тогда меня озарило: “Но, няня, завтра это невозможно, у сестры же день рождения”».

На следующий день в девять утра в доме появились шестеро мужчин. Они вынесли гроб в гостиную и поставили его рядом с кожаным диваном. Маша велела горничной вымыть все зеркала в доме. К полудню стали приходить люди – члены семьи, друзья, работники фабрики; входя в дом, они отряхивали снег с ботинок и пальто. Гроб не был закрыт крышкой, и Леонард заглянул внутрь. Нейтан лежал в нём в серебристом талите, с белым лицом и чёрными усами. Леонарду подумалось, что у отца недовольный вид. Дядя Хорэс, который вместе с Нейтаном управлял компанией «Фридмен» и прошёл с ним войну, прошептал Леонарду: «Мы должны быть как солдаты». Вечером Эстер спросила Леонарда, хватило ли ему духа взглянуть на покойника; оказалось, что они оба это сделали, и обоим показалось, что усы его были накрашены. Оба рассказа заканчиваются одними и теми же словами: «Не плачь, сказал я ей. Думаю, в тот момент я был на высоте. Ну пожалуйста, это же твой день рождения».

В романе «Любимая игра» Леонард описал эти события в третий раз. Этот рассказ получился более уравновешенным: во-первых, за время, прошедшее между теми отбракованными текстами и первым романом, его писательская манера стала гораздо более зрелой; во-вторых, в романе действующее лицо – вымышленный персонаж, что сообщило рассказу некоторую дистанцию (правда, Леонард подтвердил, что в действительности всё происходило именно так, как описано в книге) [12]. На сей раз история заканчивается так: мальчик берёт галстук-бабочку из спальни отца, делает надрез и прячет внутри клочок бумаги, на котором он предварительно что-то написал. На следующий день он устраивает собственную церемонию: хоронит галстук с бумажкой в ямке в саду, под снегом. Впоследствии Леонард скажет, что тогда он впервые что-то написал, но уже не помнит, что это было: он «много лет копался в саду, пытаясь найти её. Может быть, я всю жизнь только этим и занимаюсь: ищу ту бумажку» [13].

Это такая символичная картина – Леонард впервые делает из письма обряд, – что трудно не поддаться искушению понять слова из интервью 1980 года буквально, хотя, вероятно, это одна из множества ярких цитат, которыми Леонард неизменно снабжает журналистов. Детей часто влечёт к мистике, к тайным церемониям. Пусть Леонард и говорил, что в детстве не имел «никакого особенного интереса к религии», не считая того, что «пару раз сходил послушать хор» [14], он хорошо помнил, что он коэн, священнослужитель, потомок Аарона (брата пророка Моисея) по отцовской линии, человек, рождённый совершать обряды. «Когда мне рассказали, что я коэн, я поверил. Я не решил, что это какая-то необязательная информация, – рассказывал он. – Я хотел жить жизнью этого мира. Я хотел быть человеком, поднимающим Тору… Я был маленьким мальчиком, и всё, что говорилось об этих вещах, отзывалось во мне» [15].

И всё же ребёнком он не выказывал особенного интереса к синагоге, основанной его прадедом. В еврейской школе ему, по собственному признанию, было «скучно», и это подтверждает Уилфрид Шукат, раввин Шаар Хашомаим с 1948 года. Учеником Леонард «был нормальным», рассказывает он, «но учение не было для него самым интересным. Важнее была его личность и то, как он всё интерпретировал. Он был очень творческим».

Когда умер отец, Леонард не плакал; он пролил больше слёз, когда несколько лет спустя умер пёс Тинки. «Я не испытал глубокого чувства утраты, – сказал он в интервью в 1991 году, – может быть, потому что всё моё детство он много болел. Его смерть казалась естественной. Он ослаб и умер. Может быть, у меня холодное сердце» [16].

Действительно, ещё начиная с лета Нейтан часто оказывался в Госпитале королевы Виктории. Даже если потеря отца и правда слабо подействовала на Леонарда, ему всё-таки было уже девять лет: такое событие не могло пройти бесследно. Что-то в глубине души должно было случиться – может быть, первое осознание скоротечности жизни или какая-то печальная умудрённость, трещина, сквозь которую проникли неуверенность или чувство одиночества. Леонард говорил и писал о том, что в этот важный момент жизни он ярче всего ощутил смену своего положения. Когда отец лежал в гробу в гостиной, дядя Нейтан отвёл его в сторонку и сказал, что теперь он, Леонард, – мужчина в доме и отвечает за женщин – за мать и четырнадцатилетнюю сестру Эстер. «Я ощутил гордость, – писал Леонард в «Церемониях». – Я чувствовал себя принцем какой-то любимой народом династии. Я был старшим сыном старшего сына» [17].